Америка выбирает: от Трумэна до Трампа. Президентские выборы в США с 1948 г. Книга 1. Выборы 1948–1956 гг

Но и на этом Уоллес не остановился – в 1938 г. он способствовал принятию нового Закона о регулировании сельского хозяйства, усиливающего регулирующие функции государства, и вводящего концепцию «постоянной нормальной житницы». Согласно ей, поддержание паритета цен достигалось не путем уничтожения излишков продукции, а ее сохранения, и сопровождалось выплатами фермером в счет еще непроданной продукции. Это было нечто невиданное в сфере аграрной политики в США: правительство, проводя политику демпинга за границей, таким образом искусственно стимулировало экспорт пшеницы и хлопка выдачей важных премий на внутреннем рынке, для внутренних же поставщиков! Процесс разорения ферм остановился, долги фермеров уменьшились на 2 млрд долл., доходы фермеров, включая государственные премиальные платежи, выросли с 4,7 млрд долл. в 1932 г. до 8,5 млрд долл. в 1939 г., а паритет цен в 1936–37 гг. поднялся до 92 % уровня 1914 гг.99

После всего этого Уоллес зарекомендовал себя выдающимся специалистом в сфере аграрной политики и заставил говорить о себе как о возможном будущем напарнике ФДР. Тем более, что в Кабинете он стал едва ли не «правой рукой» ФДР или «помощником президента». В 1940 г. Рузвельт действительно выдвинул Уоллеса в вице-президенты США, и вместе они были избраны. На этом этапе деятельность «главного либерала в правительстве» вышла на международный уровень – Уоллес стал курировать отношения с союзниками США в войне, он стал заниматься организацией военной промышленности в качестве председателя Совета по военной экономике (BEW) и Совета по приоритетам и распределению поставок (SPAB).

Рос и политический вес вице-президента. 8 мая 1942 г. в Нью-Йорке он произнес свою самую знаменитую речь – «Век простого человека», ставшую манифестом американского либерализма100. Войну с нацизмом он определил как идеологическую – войну за свободу во всем мире, войну между свободными странами (куда отнес, к слову, и СССР) и «странами рабства». С Германией и ее сателлитами он призвал «беспощадно бороться до полной победы». «Победа в войне должна обеспечить новый день для любителей свободы повсюду на этой земле». После победы, по его мнению, в мире должен был настать «век демократий, век простого человека». Идея демократии, согласно Уоллесу в той речи, должна обязательно воплощаться через социальную справедливость. Именно идеями социальной справедливости руководствовались все великие революции Нового времени, начиная от Американской в 1776 г., заканчивая Русской в 1917 г. Через революции лежит «путь к свету», когда «многие простые люди научились думать и работать вместе». «Народная революция нацелена на мир, а не на насилие, но если права обычного человека нарушаются, это высвобождает ярость медведицы, потерявшей детеныша», – сурово предупреждал Уоллес.

В своем либерализме он шел дальше самого Рузвельта, говоря, что провозглашенные президентом в его послании Конгрессу 6 января 1941 г. знаменитые «четыре свободы» являются ядром не иначе как… революции! «Некоторые говорили об «Американском веке». Я говорю, что век, в который мы вступаем, – век, который возникнет после этой войны, – может быть, и должен быть веком простого человека, – восклицал Уоллес. – Придет время мира, и гражданин снова будет обязан; на потребителя возложена обязанность – высшая обязанность пожертвовать меньшим ради большего – ради интересов общего благосостояния. <…> Не может быть привилегированных народов».

Вскоре он с дипломатическими поручениями от ФДР объездил Центральную и Южную Америку, где выступал перед публикой на испанском языке, имея большой успех. При этом историк Артур Шлезингер как-то назвал Уоллеса «лучшим секретарем сельского хозяйства в стране», но одновременно и… «неисправимо наивным политиком»101. Вокруг фигуры вице-президента закрадывалось противоречие, сказывавшееся уже в те годы, во время войны. В мае 1944 г. ФДР отправил Уоллеса как своего эмиссара в огромный тур по Советскому Союзу и Китаю. И надо сказать, что приезд из СССР подмочил репутацию вице-президента, но и одновременно в преддверии выборов заставил всерьез заволноваться правых. По словам Уоллеса, побывав в самых зловещих на тот момент местах Советского Союза, в Магадане и на Колыме, он «не увидел там каких-либо ужасов рабского труда». Наоборот, у него сложилось впечатление, что вся работа там (по крайней мере, в тех из немногих лагерей, которые ему показывали советские власти) выполняется… «добровольно». Более того, он был сам настолько впечатлен одним трудовым лагерем в Магадане, что сравнил его с некоторыми учреждениями Рузвельта, и описав тот магаданский лагерь как… «смесь Управления ресурсами Долины Теннесси и Компании Гудзонова залива»102. Последнее высказывание уже тогда вызвало у американской общественности немало недоумения. Тем больше недоумения оно вызывает сегодня, когда доступным стал большой объем информации о системе советских исправительно-трудовых лагерей – ГУЛАГе, и с каждым годом информации о чудовищных преступлениях, творившихся там, становится все больше. В общем, Уоллес остался под таким впечатлением от теплого приема, оказанного ему в Советском Союзе, что стал даже с почтением отзываться о Сталине и всей советской системе, подобно другим представителям левой западной интеллигенции, наивно восторгавшихся политикой советского руководства на фоне страшного голода 1930-х годов и «Московских процессов над оппозицией»103…

В то же время противоречив, непоследователен и довольно эксцентричен был Генри Уоллес и в религиозной сфере. Будучи крещенным в Пресвитерианской церкви, он не боялся открыто проявлять интерес к самым разным религиозным учениям, даже далеко не самым респектабельным. Он проявлял интерес к зороастризму, мистическим учениям. Он покинул Пресвитерианскую церковь и начал, например, регулярно посещать собрания одиозного Теософского общества, какое-то время был прихожанином малоизвестной Либеральной католической церкви, потом покинул и ее и присоединился к Епископальной церкви. В начале 1930-х гг. Уоллес начинает переписку с известным русским эмигрантом, художником и теософом Николаем Рерихом104. Вскоре, очаровавшись русским художником, Уоллес как секретарь сельского хозяйства будет помогать проектам Рериха. Например, на средства федерального бюджета США будет организована большая экспедиция Рериха в пустыню Гоби и в Манчжурию для сбора засухоустойчивых трав (по мнению Уоллеса, это нужно было для решения вопроса борьбы с засухой в Долине Теннесси). Та экспедиция закончилась провалом – сам Рерих остался в Индии, а Служба внутренних доходов Казначейства США начала расследование эффективности бюджетных трат на экспедицию. Тот же Уоллес будет лоббировать принятие администрацией США в 1935 г. знаменитого Пакта Рериха – Договора об охране художественных и научных учреждений и исторических памятников. Письма же Уоллеса Рериху за 1933-34 гг. еще аукнутся ему во время дальнейшей его политической карьеры и едва «не потопят» бывшего вице-президента совсем…

Секретарем торговли США в последний 4-й срок Рузвельта Уоллес проработал недолго (приступил к должности со 2 марта 1945 г.). С новым президентом Трумэном они не сработались. Уоллес сразу воспринимался как фигура слишком самостоятельная. Трумэн тоже не мог не понимать той простой вещи, что его «министр», сам было чуть не ставший в 1944 г. преемником ФДР, вскоре начнет самостоятельную карьеру. Поводом к разрыву стала «Холодная война» и резко ухудшившиеся отношения с СССР. У Уоллеса и так уже к тому времени была устойчивая репутация «первого друга Советов в Америке», но после того, как он 12 сентября 1946 г. в своей речи в Нью-Йорке, будучи еще в должности в Кабинете, обрушился на внешнюю политику США, стало окончательно ясно – политик пошел на разрыв с президентом. Уоллес, явно вопреки общей атмосфере растущего антикоммунизма в стране, пошел на смелый поступок. Он заявил, что не признает новых подходов к «сдерживанию коммунизма», и что есть сферы влияния в мире, которые недоступны США, например, Восточная Европа, закрепленная за Советами. И потому надо «заложить основы для установления подлинного мира с Россией». Он говорил, в частности, что «идеологический конфликт будет существовать всегда, но это не может служить причиной того, чтобы дипломаты не могли создать основы для безопасного существования обеих систем рядом друг с другом. Со своей стороны, мы должны признать, что у нас ничуть не больше оснований влезать в политические дела Восточной Европы, чем у России – в политические дела Латинской Америки, Западной Европы и Соединенных Штатов».

Уоллес был довольно категоричен в этой речи: «Нравится нам это или нет, но русские будут пытаться сделать социалистической свою сферу интересов, точно также как мы пытаемся сделать демократической нашу сферу интересов». Хотя он и добавил, что «русским не следует подстрекать местных коммунистов к деятельности в Западной Европе, Латинской Америке и в Соединенных Штатах», но все же заявил, что и США «не следует вмешиваться в политические дела в Восточной Европе и России»105, – потому Уоллеса и освистали из толпы, а пресса назвала его речь «просоветской».

Резкое недовольство речью члена Кабинета выразил госсекретарь Бёрнс, но жестче всего были ведущие республиканцы в Сенате – Роберт Тафт106 и Артур Ванденберг107, которые умело перевели ракурс с одного члена Кабинета на всю администрацию Трумэна. Президент не хотел допускать в публичной сфере даже никаких намеков в своей слабости, тем более что упреки в «мягкости к коммунизму» (а ведь «Холодная война» только началась!) ему сыпались тогда со всех сторон. Уоллес на время захватил первые полосы газет, но это дорого ему вышло – намечалась травля бывшего рузвельтовского соратника в СМИ, и уже 20 сентября Трумэн попросил его отставки, что Уоллес и сделал. Левый журнал «The New Republic» согласился на время сделать Уоллеса редактором, предоставив ему столь важную для него трибуну.

Рождение «ничего не делающего Конгресса»

Громкий демарш секретаря торговли обозначил активизацию политической жизни в стране – до президентских выборов было еще далеко, но в разгаре были промежуточные выборы в Конгресс, на которых оппозиция планировала отыграться за долгие годы забвения. День 5 ноября 1946 г. стал одним из самых славных для «Великой старой партии»108, и стало понятно, чего так опасался Трумэн. Впервые с 1932 г. Республиканская партия получила контроль над обеими палатами Конгресса! Кроме того, она выиграла большинство губернаторских выборов. В Сенате республиканцы получили 51 место против 45 у демократов, а в Палате представителей – 246 мест против 188. Давно Демократическая партия не знала таких поражений. Тем более последователям Рузвельта было обидно, что республиканцы шли на этих первых послевоенных выборах с лозунгом «Может быть, достаточно?», намекая на исчерпанность политики «Нового курса» и усталость американцев от старого, еще рузвельтовского, Конгресса. Оппозиция поставила под сомнение всю политику «Нового курса», заявив о необходимости избавиться от якобы порожденных ею четырех «C» – Control, Confusion, Corruption and Communism, – то есть контроля (государства над экономикой), смущения (администрации во внутренней и экономической политике), коррупции и коммунизма (во внешней политике). Очевидно, что по правящей вот уже 13 лет в США Демократической партии ударили проблемы в экономике – сильнейшая послевоенная рецессия и вызванные ею внутренние проблемы: высокие налоги, рост инфляции, забастовочная волна. Дела же на иностранном направлении и вовсе вселяли в обывателя настоящий страх: разворачивалась «Холодная война», и олицетворяемый США «мировой капитализм» выступал в ней против «мирового коммунизма» в лице СССР. Трумэновская «доктрина сдерживания» еще не была понята и принята общественностью, а пока оппозиция всячески нагнетала страх на фоне мирового расширения коммунизма, благо Сталин сам давал к этому множество поводов как в Восточной Европе, так и в Азии.

Впрочем, немного скрашивало итоги выборов для демократов то обстоятельство, что явка по стране оказалась крайне низкой (всего ок. 34 %), а потому республиканцы, конечно, не получили объективного большинства голосов избирателей. Но новый расклад в Конгрессе сулил Белому дому немалые проблемы – возникала угроза блокировки всех ключевых инициатив президента. Так, по крайней мере, думали на первых порах его советники во главе с Клиффордом. Экономические итоги года оказались едва ли не еще хуже. Инфляция составила 14 %, а ВВП рухнул в 1946 г. на 11,6 %! Правительство вынуждено было резко сократить расходы – прежде всего, военные: доля их в ВВП страны была предельно снижена – если в 1945 г. она составляла 36,6 %, то в 1946 г. – уже 18,7 %. Поводов для оптимизма было мало и в году наступившем.

Раскол среди либералов

Политический сезон 1947 г. открылся еще в самом конце года минувшего – 29 декабря 1946 г. в США появился первый кандидат в президенты. В Миннесоте о своем выдвижении заявил бывший губернатор Гарольд Стассен109. Этот молодой и энергичный политик «обещал развернуть» Республиканскую партию в сторону «истинного либерализма». Фактически, Стассен очень сильно отличался от всех остальных республиканцев того времени. Теоретически, его «туманный, неопределенный либерализм призывал к достижению… максимума свободы для каждого гражданина, соотнесенной с той же степенью свободы того или иного его согражданина»110.

Но внимание СМИ пока привлекал не Стассен. Вскоре, 4 января 1947 г., формально вошел в президентскую гонку и сам Генри Уоллес, заявивший о формировании новой общественной организации «всех прогрессивных людей». Так, на конференции в Нью-Йорке была создана организация «Прогрессивные граждане Америки» (Progressive Citizens of America / PCA), призвавшая под свои знамена в основном либерально настроенных демократов. Для ряда организаций Демократической партии северных мегаполисов (не только Нью-Йорка, но и Бостона, Филадельфии, Чикаго и Детройта) новое движение могло представлять в некотором смысле угрозу – в плане конкуренции, поскольку PCA стали попросту переманивать в свои ряды множество местных активистов-демократов. К тому же, PCA могли претендовать на голоса либеральной интеллигенции крупных городов. Правда, антиуоллесовские СМИ отреагировали на появление PCA в основном скептически, предупредив местных демократов Восточного побережья об опасности раскола.

Некие довольно влиятельные силы в либеральном истеблишменте, впрочем, сложа руки не сидели. Раскол в либеральной среде Америки был очевиден, поскольку буквально в те же дни работавший уже в стране «Союз за демократические действия» был спешно, словно вдогонку за Уоллесом, преобразован в новую организацию – «Американцы за демократические действия» (Americans for Democratic Action / ADA). С самого начала обозначилась разница между этими двумя новыми организациями. Опасения в появлении со стороны PCA некоей конкуренции не подтвердились, – уоллесовская организация заявила о приверженности пацифизму и «внутреннему миру», прямо выступив против преследования коммунистов, что, учитывая тогдашние общественные настроения в стране, сделало ее немногочисленной маргинальной группой. ADA же объединила куда более правые политические силы, хотя в ее создании приняли участие и некоторые члены Социалистической партии. Но большинство ее составляли члены так называемого Комитета защиты Америки через оказание помощи союзникам – интервенционалистской организации, прямо отрицавшей пацифизм. В ADA также вошли лидеры профсоюзов и куда более именитые либеральные политики, нежели Генри Уоллес, – например, сама Элеонора Рузвельт, пользующаяся влиянием в демократическом Национальном комитете. В отличии от PCA, намеревавшихся действовать самостоятельно, ADA сразу заявила о своей приверженности Демократической партии. Она резко отмежевалась от большинства тогдашних левых организаций, типа Компартии, выступив за интернационалистскую внешнюю политику и строго либеральную внутреннюю политику, поддерживающую профсоюзы. Ни о какой солидарности с коммунистами, как это было у PCA, и речи не шло. Это было понятно уже потому, что среди членов-основателей ADA все были убежденными антикоммунистами: сразу присоединился к ADA историк Артур Шлезингер, профсоюзный лидер Уолтер Ройтер, быстро выдвинулся в руководство ADA создатель ее отделения в штате Миннесота, молодой демократ Губерт Хэмфри. Основатели ADA также заявили о их приверженности прогрессизму, но не левому, как у РСА, а «прагматичному, некоммунистическому и центристскому». Так что пока первая заявка Уоллеса на завоевание собственной общественной поддержки вышла несколько неловкой. Но платформа для будущей собственной партии у него все-таки появилась…

«Доктрина сдерживания» во внешней и внутренней политике

Тем временем воплощать в жизнь доктрину «сдерживания коммунизма», как ни странно, пришлось все же не одному из ее идеологов Бёрнсу, а его преемнику. Трумэну его давний приятель-южанин на посту госсекретаря к началу 1947 г. казался уже слишком самостоятельным и недостаточно представительным. Критериям полной предсказуемости и вместе с тем представительности на международной арене вполне соответствовал еще один генерал армии США – Джордж Маршалл111, которого, к слову, сам Эйзенхауэр считал своим учителем. 21 января Маршалл неожиданно заменил в Госдепартаменте Бёрнса112. Именно Маршаллу, которого не причислили к упоминаемой выше американской тройке «главных героев войны» только потому, что он всю войну держался в тени, будучи главой штаба, пришлось вместе с Трумэном вырабатывать стратегию поведения США в новых условиях в Восточной и Юго-Восточной Европе, когда через месяц (21 февраля) Великобритания заявила, что в виду экономических трудностей вынуждена будет уйти из Греции и Турции. (Еще раньше, в январе, коммунисты предприняли серьезные действия по укреплению своей власти в Польше113.) Британия отозвала финансовую помощь Греции и Турции и всех своих военных советников. Быстро образовавшийся вакуум в этом важнейшем регионе Европы мог быть заполнен Советским Союзом, что не отвечало бы принципу сдерживания, который нужно было срочно применять.

В целом тот февраль отметился резким обострением отношений с Советами. Генконсул СССР в Нью-Йорке писал в Москву о том, что в сравнении с ноябрем и декабрем прошлого года в январе и феврале 1947 г. отношение к Советскому Союзу в США значительно ухудшилось, обвиняя при этом все тех же сенатских лидеров-республиканцев Ванденберга и Тафта, а также заместителя госсекретаря Маршалла, Дина Ачесона114, – которые каким-то образом «направляют прессу и радио к еще большему обострению положения». Еще 10 февраля Сенат обсуждал вопрос назначения представителя от США в недавно созданной Комиссии ООН по атомной энергии (еще в 1946 г. президент Трумэн назначил на эту должность влиятельного брокера с Уолл-стрит, миллионера Бернарда Баруха, к слову, автора самого выражения «Холодная война»). Сенатор Маккеллар на слушаниях обратился тогда к заместителю госсекретаря Ачесону с несколько странной и провокационной сентенцией: «Не полагаете ли вы, что Россия забрала бы себе остаток Европы и мира, если бы имела бомбу?» Ачесон в сущности «согласился с полуутверждением, содержащимся в этом вопросе: «Внешняя политика России является агрессивной и экспансионистской». Советский МИД очень быстро отреагировал на этот выпад, подготовив проект ноты министра Молотова. Там сообщалось: «Советское правительство обращает внимание правительства США на недопустимость поведения господина Ачесона, позволившего себе, несмотря на свое официальное положение, сделать в Сенате враждебное Советскому Союзу и совершенно несовместимое с нормами отношений между СССР и США заявление». Когда проект этой ноты оказался у Молотова, он лично отредактировал ее, превратив из резкой в грубую. Он сам вписал в текст слова, характеризующие выступление Ачесона, как «грубо клеветническое и враждебное Советскому Союзу». Даже дипломатическую формулу, которой заканчивалась нота, – «С искренним уважением» – он заменил на более прохладную – «Уважающий Вас». Госдепартамент, получив ноту, пошел точно таким же путем. Его действия можно расценить как зеркальное отражение действий Советской стороны. В ответной ноте Госдепартамент не отказал себе в удовольствии точно процитировать текст Ачесона, который в этой редакции выглядел следующим образом: «…Я вполне осознаю, что внешняя политика России является агрессивной и экспансионистской. Я полагаю, что одним из великих усилий, которые предпринимаются всеми в Объединенных Нациях, является попытка найти средства разрешения проблем такого рода…». «Вы характеризуйте содержание этого заявления как грубо клеветническое и враждебное в отношении Советского Союза, – отвечал Госдепартамент Молотову. – Согласно нашим нормам, сдержанное замечание по вопросу, который относится к внешней политике, не есть клевета». СССР ответил новой нотой, адресованной уже непосредственно госсекретарю Маршаллу115.

И уже 12 марта президент представил Конгрессу особую внешнеполитическую доктрину действий Америки в Греции и Турции – Америки, приходящей в регион вместо уходящей оттуда Британии. Доктрина станет известной как «Доктрина Трумэна». Президент запросил 400 млн долл. на «борьбу с распространением коммунизма в Греции и Турции», а потому доктрина стала первым реальным воплощением долгосрочной политики сдерживания. Президенту удалось получить согласие Конгресса, несмотря на преобладание в нем оппозиции. «Доктрину Трумэна» поддержали даже республиканцы, – настолько президент оказался убедителен, когда заявил, что США не бросят Грецию и Турцию «перед лицом угрозы их свободам».

Не собирался президент отступать и на внутренней арене, продемонстрировав свою жесткость, которую от него требовали «ястребы» и общественное мнение, боявшееся распространения шпионской сети коммунистов внутри страны. 21 марта Трумэн подписал ставший печально известным Указ № 9835 о введении практики так называемой «проверки лояльности». Указ учреждал Программу проверки лояльности для всех федеральных служащих – как в Департаментах, так и Агентствах. Отвечавшее за проверки ФБР получило невероятную власть, обретя по этому документу полномочия проверять личные дела чиновников, включая сугубо конфиденциальную информацию из личной жизни людей. Искали любые компрометирующие человека данные, делая упор на его личные взгляды, и возможные связи с коммунистами. Если такие подозрения появлялись, человека могли посчитать «нелояльным», или того хуже – возможным шпионом. За 4 года действия Указа в США были проверены 3 млн госслужащих разных рангов, причем тысячи чиновников были вынуждены уйти в отставку сами, опасаясь обвинений в нелояльности, а 212 человек заставили уйти под угрозой уголовного наказания. Но ни одного признака шпионажа в пользу мирового коммунизма в ходе проверок лояльности так найдено и не было…

Жесткость президента сыграла свою роль – уже в марте его рейтинг вырос с 49 до 63 %, согласно Gallup. Он намеревался действовать масштабно и с особым размахом. Попытки его потенциальных противников самостоятельно действовать на ниве внешней политики Трумэна совершенно не пугали, ведь как раз в это время, 9 апреля, неожиданным образом проявилась международная активность республиканца Гарольда Стассена. Экс-губернатор Миннесоты решил задействовать свои личные связи и опыт работы в ООН и получил… аудиенцию у Сталина в Москве. Политик таким образом решал проблему своей популярности и пробовал применить метод личной дипломатии для налаживания отношений с СССР. Сталину же показалась удачной идея донести свое видение ситуации резко обострившихся отношений с Америкой через… кандидата в ее президенты. Он дал Стассену развернутое интервью, будто бы пожелав смягчить политико-идеологические противоречия между двумя странами и призвав к невмешательству во внутренние дела СССР. Так, Сталин сказал Стассену: «Не следует увлекаться критикой систем друг друга. Каждый народ держится той системы, которой он хочет и может держаться. Какая система лучше – покажет история. Надо уважать системы, которые избраны и одобрены народом. Плоха или хороша система в США – это дело американского народа. Для сотрудничества не требуется, чтобы народы имели одинаковую систему. Нужно уважать системы, одобренные народом. Только при этом условии возможно сотрудничество… Советскую систему называют тоталитарной или диктаторской, а советские люди называют американскую систему монополистическим капитализмом. Если обе стороны начнут ругать друг друга монополистами или тоталитаристами, то сотрудничества не получится»116.

15 апреля в Москву прилетел уже сам госсекретарь Маршалл, намеревавшийся по указанию президента установить личный контакт со Сталиным. Во время приема в Кремле советский лидер подчеркнул, что «придает огромное значение всеобъемлющей договоренности с Соединенными Штатами. По его мнению, компромисс был возможен по всем основным вопросам; необходимо лишь проявить терпение и не впадать в пессимизм. Тупики и конфронтации, утверждал Сталин, были лишь первыми незначительными схватками и стычками рекогносцировочных сил»117. Но примирения после той встречи не вышло, и 28 апреля, вернувшись домой, Маршалл выступил с несколько пугающим радиообращением, где заявил, что «в своих отношениях с Советским Союзом Запад прошел точку, за которой уже нет возврата. Госсекретарь США отверг сталинский намек на компромисс на том основании, что нельзя игнорировать связанный с этим фактор времени: восстановление Европы продвигалось гораздо медленнее чем надеялись, а «действие не может ждать компромисса посредством истощения. Любые возможные действия, способные справиться с этими насущными проблемами, должны быть предприняты незамедлительно»»118.