Забытая армия. Французы в Египте после Бонапарта. 1799 – 1800

Я жду, гражданин генерал, возвращения этого курьера с приказом мне сложить полномочия не только в Александрии, но и в армии вообще до тех пор, пока вы не будете лучше осведомлены о том, что здесь происходило и происходит. Я приехал в Египет отнюдь не для того, чтобы сделать себе состояние. Я везде гнушался этим. Но я никогда не позволял и впредь не позволю питать в отношении меня какие-либо подозрения»[94].

Бонапарт неожиданно оказался перед угрозой потери самого опытного из своих генералов. За желанием Клебера сложить временно свои полномочия вполне могло последовать и прошение об окончательной отставке. Хотя Восточная армия находилась за тысячи километров от Франции и была отрезана от метрополии английским флотом, практика ухода в отставку старших офицеров и чиновников там действовала точно так же, как и во всех остальных армиях Республики. Для получения отставки и разрешения вернуться на родину требовалось лишь представить весомый аргумент, каковым, к примеру, могло стать плачевное состояние здоровья. Именно под таким предлогом, сложив свои полномочия, уехали во Францию главный казначей армии С. А. Ф. Сюси де Клисон, командующий кавалерией генерал Т. А. Дюма (отец автора «Трех мушкетеров») и еще целый ряд других участников экспедиции.

Несмотря на то что путь во Францию был сопряжен с риском попасть в плен к неприятелю, число желающих покинуть негостеприимный Египет не уменьшалось, и Бонапарту 9 декабря 1798 г. даже придется специальным приказом приструнить врачей армии, чтобы они впредь не проявляли чрезмерную, по его мнению, снисходительность при выдаче справок о состоянии здоровья[95]. Клеберу же после его ранения в голову получить такое разрешение и вовсе не составило бы труда. Однако Бонапарту он был крайне необходим в армии, причем не только как опытный командир, но и как человек, имевший непререкаемый авторитет у солдат и офицеров, ранее служивших в Германской армии (она появилась в 1797 г. после слияния Самбро-Маасской и Рейнско-Мозельской армий). Эти соратники Клебера по кампаниям 1794–1796 гг. составляли примерно половину Восточной армии. Они, в отличие от солдат, ранее воевавших в Италии и составлявших вторую половину Восточной армии, не знали Бонапарта до Египетской экспедиции и особого пиетета к нему не испытывали. Отставка же и отъезд Клебера, которого они любили и которому доверяли, бесспорно, произвели бы на них деморализующее воздействие. Прекрасно понимая это, Бонапарт резко сдал назад:

«Я только что, гражданин генерал, получил ваши письма от 19-го, 20-го и 21-го [фрюктидора, или 5, 6 и 7 сентября] и с огорчением увидел, что вы придали моему письму от 15-го [фрюктидора, или 1 сентября] тот смысл, которого в нем не было и быть не могло. Если я высекаю в скрижалях истории, то у вас есть меньше, чем у кого бы то ни было, оснований об этом сожалеть»[96].

Но те слова, что молодому и самоуверенному главнокомандующему не следовало произносить, уже были произнесены. В отношениях между двумя генералами пробежала трещина. И 17 сентября Клебер, ссылаясь на проблемы со здоровьем, опять просит освободить его от должности и отпустить… пока только в Розетту:

«Похоже, гражданин генерал, я плохо соответствую вашим намерениям относительно гражданского и военного управления Александрией. Все эти промахи и оплошности, которые вы, очевидно, ставите мне в вину, я связываю с состоянием своего здоровья. Рана моя действительно совершенно зарубцевалась, но головные боли не проходят, и вызываемые ими жестокие страдания часто заставляют меня запираться в комнате. Мне прописан режим, я его соблюдаю, но состояние мое не улучшается.

Вследствие этого прошу вас, гражданин генерал, разрешить мне не ехать в мою дивизию, раз вы не считаете это нужным, а немного отдохнуть и сменить обстановку в Розетте. Мне это кажется совершенно необходимым.

Гражданин Дюбуа[97], который, как вы найдете, весьма изменился, сообщит вам на сей счет все подробности, что, без сомнения, убедит вас согласиться с моей просьбой. Я вновь приму командование над Александрией, как только почувствую себя лучше или в случае какой-либо угрозы городу»[98].

Не дожидаясь ответа Бонапарта, Клебер два дня спустя, 19 сентября, ставит его перед фактом, слагая с себя полномочия командующего округом:

«Я только что, гражданин генерал, передал командование над Александрией генералу Манкуру[99]; мое здоровье в настоящий момент не позволяет мне этим заниматься. <…> Позвольте мне, гражданин генерал, настаивать на своей просьбе об отъезде в Розетту, чтобы там немного отдохнуть и сменить обстановку. Мне крайне необходимо то и другое»[100].

Еще через три дня, 22 сентября, опять не дожидаясь ответа на предыдущее послание, Клебер поднимает ставки всё выше и привлекает к разрешению спора с главнокомандующим генерала Каффарелли, через которого он в свое время и получил приглашение Бонапарта принять участие в Египетском походе:

«Вы поручили генералу Каффарелли, гражданин генерал, сделать мне предложение сопровождать вас в дальней экспедиции. Ваше имя, ваша слава и моя признательность вам за то доброе мнение, которое вы, не будучи со мной знакомы, обо мне составили и высказывали, побудили меня дать согласие, не колеблясь ни минуты. Сегодня состояние моего здоровья и страдания, причиняемые мне последствиями ранения, не позволяют мне больше сопутствовать вам в вашей блистательной карьере, и я точно так же обращаюсь к генералу Каффарелли, чтобы получить ваше согласие на мое возвращение во Францию. Примите, гражданин генерал, благосклонно то, что он скажет вам на сей счет»[101].

Возможно, тогда же Клебер написал Каффарелли и те слова, которые дошли до нас в переложении Рене Николя Дюфриш Деженетта, главного врача Восточной армии:

«В Египте я иду не в ногу. Я не умею ходить так, как это понравилось бы главнокомандующему, а его рука недостаточно сильна, чтобы заставить меня идти иначе. Когда два таких человека, как он и я, не могут найти между собой общего языка, им лучше мирно расстаться»[102].

Понимая, что еще немного – и он потеряет Клебера безвозвратно, Бонапарт поспешил пригласить эльзасца в Каир, чтобы лично или с помощью Каффарелли убедить его сменить гнев на милость:

«Генерал Каффарелли передал мне, гражданин генерал, ваше пожелание. Я крайне огорчен вашим нездоровьем. Надеюсь, вам станет лучше от воздуха Нила, и, покинув пески Александрии, вы, быть может, найдете наш Египет не таким уж плохим, каким он мог показаться сначала. <…> Я, поверьте, желаю вашего скорейшего восстановления и высоко ценю ваше уважение и вашу дружбу. Боюсь, что мы немного повздорили, но вы проявите несправедливость, решив, что я из-за этого не страдаю. Над землей Египта облака если и появляются, то рассеиваются в течение шести часов. С моей стороны, если они имели место быть, то рассеялись и вовсе за три. Уважение, которое я к вам питаю, не уступает тому, что вы мне когда-то засвидетельствовали»[103].

Александрийская «ссылка», как однажды Клебер назвал свое пребывание в этом городе[104], завершилась. По приглашению главнокомандующего он 18 октября[105] отправился в Каир, еще не догадываясь, что главные испытания для его отношений с Бонапартом ждут впереди.

Сирия

Дорога из Александрии заняла у Клебера три дня, и 21 октября в 23 часа он приехал в Булак, пригород Каира, где узнал, что столица охвачена бунтом[106]. Это было Первое Каирское восстание, спровоцированное известиями о том, что Османская империя в ответ на захват Бонапартом Египта объявила Франции войну и что султан призвал мусульман к джихаду. Утром следующего дня Клебер прибыл собственно в Каир, где стал свидетелем завершающей стадии действий французских войск против мятежников. К вечеру 22-го восстание полностью подавили. Очевидно, что в столь чрезвычайных обстоятельствах выяснять отношения с главнокомандующим Клеберу оказалось неуместно.

В последующие же недели у них едва ли имелось много возможностей для общения, поскольку Бонапарт действительно дал Клеберу время познакомиться с «другим» Египтом, отличным от тесной и пыльной Александрии, и в последующие недели ничем его не загружал. «Не имея никаких дел в Каире, я занимался украшением дома и сада, а также закончил первую книгу своих мемуаров о Вандее»[107], – пометил Клебер в записной книжке.

В декабре 1798 г. французы перехватили письмо великого визиря Османской империи Юсуф-паши к предводителям мамлюков Ибрагим-бею и Мурад-бею, первый из которых стоял со своими войсками на сирийско-египетской границе, а второй в Верхнем Египте вел маневренную войну против дивизии генерала Дезе. Из этого письма командование Восточной армии узнало о подготовке комбинированного наступления турок на Египет – со стороны Сирии по суше в сочетании с высадкой десанта на Средиземноморском побережье. Бонапарт принял решение разбить как можно скорее турецкие силы в Сирии, чтобы успеть вернуть войска в Египет до наступления сезона, благоприятного для высадки десанта. Встал вопрос о том, кому доверить командование Сирийской экспедицией.

Процитирую записную книжку Клебера, где он делал пометки для будущих мемуаров о Египетском походе (так никогда и не написанных):

«Утром 2 нивоза [22 декабря] Каффарелли заглянул ко мне и сказал:

– Я пришел к вам узнать, не будет ли вам угодно возглавить экспедицию в Сирию?

– Думаю, командование ею должно принадлежать мне по праву, если главнокомандующий не решит сам возглавить ее. Но будет он руководить или нет, меня вполне устроило бы участвовать в ней.

– Я скажу об этом главнокомандующему, который не знает, позволяет ли вам здоровье действовать. Однако выступать надо не мешкая.

– Я готов.

– Идите тогда к генералу и поговорите с ним. – Я зайду к нему этим вечером, и т. д.

Я пришел на ужин к главнокомандующему, который готовился на следующий день отъезжать в Суэц. Меня очень удивило его предложение поехать с ним:

– Но Каффарелли этим утром говорил мне о моем предстоящем отъезде в Дамьетту и Катию…

– У нас будет достаточно времени после возвращения.

Я приготовился ехать в Суэц, но подумал, что мне здесь еще надо уладить дела до отбытия на кампанию, и на другой день попросил позволить мне остаться в Каире до его возвращения. Он согласился и доверил мне общее командование, пока он не приедет»[108].

Как видим, Бонапарт, прекрасно разбиравшийся в человеческой психологии, сделал Клеберу предложение, от которого тот с его одержимостью идеей служения во славу французского оружия не мог отказаться. Действительно, что может быть более славным, чем возглавить поход в Святую землю?! В результате, чтобы получить командование экспедицией, Клеберу пришлось снять с повестки дня вопрос о своем нездоровье и о возвращении из-за него во Францию. И тогда хитрый корсиканец, добившись своего, несколько дней спустя объявил, что сам возглавит Сирийскую экспедицию. На сей счет Клебер пометил в записной книжке:

«Заговорили о походе в Сирию и стали готовиться к нему. Все полагали, что командовать им буду я. Это, возможно, уже был вопрос решенный. Но Бонапарт, который что-то доверяет кому-либо только тогда, когда обстоятельства не позволяют ему сделать это лично, решил, в конце концов, что будет командовать сам»[109].

Клеберу предстояло принять участие в походе только в качестве командира дивизии. 21 января 1799 г. он отправился по Нилу в Дамьетту, где размещались его войска, и прибыл туда 23-го[110].

Из-за кратчайшего – от силы месяц! – времени, отведенного на подготовку кампании, создать необходимые для ее ведения запасы продовольствия и фуража не удалось, что придавало экспедиции крайне рискованный характер. Французам приходилось рассчитывать только на то, что всё им необходимое они отобьют у неприятеля. Не хватало также вьючных животных для транспортировки припасов и снаряжения.

Авантюризм главнокомандующего, проявленный при организации похода в Сирию, крайне возмущал Клебера. Мемуары Шарля Антуана Морана, прошедшего в Восточной армии путь от подполковника до бригадного генерала, содержат выразительное описание реакции Клебера на приказ Бонапарта выступать к сирийской границе:

«20-го [плювиоза, или 8 февраля] Клебер получил депешу от главнокомандующего. После того как он ее прочел, никто не сомневался, что на него она произвела плохое впечатление. Он долго молчал и вдруг взорвался, бурно высказав свое возмущение дурными приказами главнокомандующего. У тех десяти тысяч людей, которым предстояло пересечь пустыню, не было продовольствия. Клебер прекрасно знал об этом и резко осуждал главнокомандующего за то, что тот, по всей видимости, надеялся на удачу»[111].

Ценность свидетельства Морана несколько снижается тем, что сцену эту он пересказывает с чужих слов, так как сам в тот момент находился в Верхнем Египте, гоняясь вместе с дивизией Дезе за неуловимым Мурад-беем. И всё же суть ситуации изложена достаточно точно, о чем мы можем судить по свидетельствам людей из ближайшего окружения Клебера и по его собственным заметкам в записной книжке. Друг и сподвижник Клебера по всем его кампаниям, включая Египетскую, генерал Дама также весьма скептически отзывался о качестве подготовки Сирийской экспедиции:

«Мне казалось, что экспедиция, осуществляемая в такой спешке, должна столкнуться с множеством проблем. Прежде всего, для нее не подготовили достаточно продовольственных припасов. Хотя с момента объявления о ней началась работа в этом направлении, но слишком поздно. Склады в Салихии и Катии не были обеспечены ни провиантом, ни снаряжением; организационные мероприятия не были завершены»[112].

Возмущение Клебера авантюрной организацией Сирийской экспедиции нашло отражение на страницах его записной книжки, где по ходу кампании он весьма резко высказывался о делах и личных качествах Бонапарта:

«Есть люди, о которых нельзя судить по достигаемым ими результатам. Они потеряют всё, если только взглянуть на средства, использованные ими для достижения этого. Б[онапарт] из их числа. <…>

Он не умеет ни организовывать, ни администрировать и тем не менее хочет заниматься всем. Он организует и администрирует, а отсюда беспорядок, всевозможное разбазаривание ресурсов, абсолютная бедность, вся эта нищета даже посреди изобилия.

Никогда нет твердого плана, всё делается рывками и скачками, всё лишь на один день. Он заявляет, что верит в судьбу. <…>

В чем состоит его главное качество, ведь, в конце концов, он человек необычный? – в том, чтобы дерзать снова и снова, и в этом искусстве он уходит за пределы разумного»[113].

Дивизия Клебера 3 февраля отправилась из Дамьетты водным путем к форту Катия, где уже располагались части генерала Рейнье. Этим двум дивизиям предстояло стать авангардом того 13-тысячно-го корпуса, который Бонапарт собрался вести в Сирию. 6 февраля в тот самый день, когда Клебер прибыл в Катию, дивизия Рейнье выступила из нее по направлению к форту Эль-Ариш на сирийско-египетской границе. Сирийский поход начался.

У Эль-Ариша Рейнье обнаружил превосходящие силы турок и мамлюков, занявших оборону не только в самом форте, но и в примыкавшей к нему хорошо укрепленной деревне. 9 февраля французы в ожесточенном бою штурмом взяли деревню. Основные силы неприятеля отступили, встав лагерем в дефиле на дороге к городу Газа. Форт продолжал удерживаться турецким гарнизоном. 13 февраля подошла дивизия Клебера. Она блокировала форт и развязала Рейнье руки для наступления по дороге к Газе. В ночь на 15 февраля части Рейнье обошли вражеский лагерь с тыла и стремительной атакой разгромили турок и мамлюков. Французы захватили запасы провианта и фуража на несколько дней, что оказалось весьма кстати, так как солдаты из-за отсутствия снабжения уже ели, по свидетельству Дама, мясо убитых лошадей и верблюдов прямо на поле боя[114]. После прибытия 17 февраля к Эль-Аришу самого главнокомандующего с основными силами армии началась собственно осада форта, завершившаяся 20 февраля его капитуляцией.

21 февраля французские войска двинулись к Газе, которую заняли три дня спустя. Захваченные в городе запасы провианта сделали возможным продолжение похода на север. 3 марта армия Бонапарта осадила Яффу. Шедшая в авангарде дивизия Клебера прикрывала с севера и востока части, осаждавшие город, и не участвовала 7 марта в штурме, завершившемся массовой резней населения и убийством по приказу Бонапарта двух с половиной тысяч пленных.

Найденные в Яффе (а затем и в Хайфе) огромные запасы продовольствия позволили решить проблему снабжения армии практически до конца кампании. Если верить Морану, Клебер, узнав об этом, воскликнул: «И снова вмешательство судьбы (coup du sort)!»[115] Казалось, затеянная Бонапартом рискованная игра с фортуной вполне оправдывает себя. Подгоняемая угрозой голода, французская армия стремительно продвигалась вперед, захватывая у противника всё то, что позволяло ей идти еще дальше. Однако впереди ее ждала Акра, на подступы которой армия Бонапарта вышла 19 марта.

Город Акра (ныне – Акко) являлся резиденцией Ахмад-паши, могущественного губернатора эялетов[116] Сидон и Дамаск, получившего за свою жестокость прозвище аль-Джаззар (Мясник). Он восстановил и усилил бывшую крепость крестоносцев Сен-Жан д’Акр, доверив ее оборону сильному гарнизону из магрибских наемников.

Французские войска приступили к осаде. Бонапарт был уверен в том, что взять Акру не составит труда и она также не выдержит первого штурма, как ранее Яффа. Он постоянно торопил с завершением необходимых для подготовки к штурму земляных работ, из-за чего они во многих местах велись в спешке и крайне небрежно. Для этого периода мы не имеем возможности узнать из первых рук мнение Клебера о происходившем, так как переписку в те дни он ни с кем не вел, а с главнокомандующим и другими старшими офицерами решал все вопросы устно. Однако современники событий свидетельствуют, что он открыто выражал недовольство тем, как ведется подготовка к штурму. Л. А. Ф. Бурьенн, в то время секретарь Бонапарта, позднее вспоминал: «Клебер, прогуливаясь со мною по укрепленным линиям лагеря, часто выказывал свое удивление и недовольство. “Траншея мне по колено”, – говорил он»[117]. Еще более красочно описывает – причем не в мемуарах, а в письмах того же времени – критику Клебером качества осадных работ под Акрой армейский портной Ф. Бернуайе, находившийся в тот момент в Каире: «Клебер сказал Бонапарту в присутствии нескольких свидетелей: “Генерал, если бы я не знал, что здесь командует Бонапарт, я бы подумал, что этими работами руководили дети!”»[118]. Ясно, что портной излагает эту историю с чужих слов – так, как ее из уст в уста передавали в армии.

Первый штурм крепости, который состоялся 28 марта, Бонапарт доверил дивизиям Клебера и Рейнье. Артиллерия сумела проделать брешь в стене, но брешь эта находилась значительно выше дна рва и была практически недосягаема. Тем не менее Бонапарт, горя нетерпением взять город, отдал приказ об атаке. Бросившиеся в ров с лестницами гренадеры и карабинеры не смогли под убийственным огнем со стен даже подобраться к бреши и вынуждены были отступить, понеся большие потери.

Имеющиеся у нас источники не содержат сведений от непосредственных очевидцев относительно реакции Клебера на то, что случилось в тот день, и мы можем судить о ней только по более поздним свидетельствам. Однако, учитывая его ранее копившееся раздражение против авантюризма главнокомандующего и то, что теперь погибли именно его, Клебера, люди, едва ли он воспринял эти события с философским спокойствием. Во всяком случае до Морана происшедшее дошло в такой версии: «Генерал Клебер, которому, по слухам, пришлось командовать штурмом, выглядел крайне рассерженным той инструкцией, которая определила все диспозиции. С этого момента многие заметили, что он стал уже не столь усерден в стремлении завоевать славу покорителя этого города»[119]. А вот какую историю, связанную с первым штурмом Акры, услышал от сослуживцев по Восточной армии и пересказал в своих мемуарах маршал Мармон, в тот момент еще только генерал и комендант Александрии:

«Я упоминал об армейских льстецах в связи с первым штурмом Акры. Это дает мне повод повторить остроумное высказывание Клебера, в той ситуации преподавшего с изяществом и скромностью урок главнокомандующему, которым тот не воспользовался. Генерал Бонапарт ждал одобрения своему отданному в нетерпении приказу начинать штурм. Так называемая брешь представляла собою дыру диаметром в несколько футов, которая была проделана в стене, не прикрытой траншеей. Однако дыра эта не доходила до земли, и от дна рва ее отделяли еще шесть футов стены. Люди, которые отправляли других на штурм, но сами не должны были в нем участвовать, знали ситуацию весьма поверхностно и повторяли вслед за главнокомандующим: “Конечно же, брешь проходима”. Там же присутствовал и Клебер; его молчание выглядело как неодобрение. Главнокомандующий спросил его мнение в надежде получить поддержку, но тот ответил: “Без сомнения, мой генерал, брешь проходима. Кошка сквозь нее вполне пройдет”»[120].

Дивизия Клебера вместе с дивизиями Бона и Ланна участвовала и во втором штурме – 1 апреля. Взрыв мины проделал новую брешь, но пройти сквозь нее под ураганным огнем так никому и не удалось, и атака опять захлебнулась.

9 апреля дивизию Клебера отправили в Галилею на подавление вспыхнувшего там антифранцузского движения. Прибыв на место, Клебер узнал и 13 апреля доложил Бонапарту о том, что из Дамаска на выручку Акре идет большая армия неприятеля. Утром 15 апреля он сообщил главнокомандующему, что намерен ее атаковать. Получив донесение, Бонапарт двинулся к нему на помощь с дивизией генерала Бона. Клебер планировал произвести ночную атаку на неприятельский лагерь у горы Фавор перед рассветом 16 апреля. Мусульмане в силу религиозных традиций предпочитали не воевать после захода солнца, а когда им навязывали такой бой, ночью обычно сражались хуже, чем днем. Однако из-за ошибки в оценке расстояния, отделявшего его от неприятеля, Клебер сумел выйти на рубеж атаки лишь с восходом солнца и был обнаружен дозорными противника. Его дивизия (около 2 тыс. чел.) оказалась окружена 35-тысяч-ной турецкой армией. Построившись в каре, солдаты Клебера в течение 11 часов отражали атаки неприятеля. Когда боеприпасы у них уже были на исходе, к месту сражения подоспел Бонапарт с дивизией Бона (2 тыс. чел.) и атаковал турок с тыла. Клебер тут же приказал и своим войскам наступать. Оказавшись между двух огней, неприятель обратился в бегство.

После совместно одержанной блестящей победы Бонапарт вернулся под стены Акры. Клебер остался наводить порядок в Галилее и не участвовал 24 апреля в очередном неудачном штурме крепости. Там же, в Галилее, он 27 апреля получил печальное известие о том, что от тяжелого ранения, полученного 18 днями ранее, скончался его друг генерал Каффарелли. «За всю свою жизнь, – отметил Клебер в своей записной книжке, – я не знал другого человека, кто бы мог с такой легкостью завоевывать привязанность окружающих, кого отличала бы такая же врожденная доброжелательность к себе подобным, кто питал бы более пылкую любовь ко всему великому, прекрасному, справедливому, кто испытывал бы большее отвращение к всевозможному злу»[121].

Два следующих штурма Акры – 1 и 8 мая – опять завершились неудачей и новыми потерями. Во втором из них был тяжело ранен командир дивизии генерал Ланн. В тот же день Клебер получил приказ отправить две полубригады своей дивизии к стенам Акры, оставив в Галилее лишь одну. Самому же ему предоставили право выбирать, за какой из частей дивизии последовать. Клебер отправился к крепости, где его войскам отводилась главная роль в новом штурме города.

10 мая состоялся последний штурм Акры, и вновь французы были отброшены, понеся большой урон в живой силе. Смертельное ранение получил командир дивизии генерал Бон. Вечером того же дня Бонапарт принял решение снять осаду и начать подготовку к отступлению. В ночь на 21 мая французская армия, бросив бо́льшую часть своей артиллерии и оставляя по пути десятки заболевших чумой, покатилась обратно в Египет. От окончательного уничтожения ее спасло только то, что Джаззар не отправился в погоню.

Подводя итог кампании, Клебер, потерявший под стенами Акры друзей и однополчан, не жалел в своей записной книжке горьких слов для автора авантюристического предприятия:

«Он говорит, что берет на себя все ошибки, совершенные под Акрой. Избавиться от этого ему уже не удастся»[122].

«Однажды Бонапарт со своей постыдной самоуверенностью рассуждал при мне о поворотах судьбы, которых ему следует ожидать, о том успехе, на который он надеется даже после катастрофического морского сражения при Абукире, и сказал такие слова: “Что касается меня, который играет с историей, то я более хладнокровно, чем кто-либо, могу просчитать исход событий”. Однако играть с историей для меня означает играть событиями, а играть событиями – это значит играть человеческими жизнями, судьбами общества и отдельных людей, счастьем и процветанием родины… Хотел ли наш герой, чтобы я услышал именно это? Не знаю. Я понял бы, если бы он мне сказал: “Я живу и действую только для того, чтобы оставить свое имя на страницах истории. Быть знаменитым – вот единственная цель, к которой я стремлюсь, все остальное для меня лишь жаргон, лишенный смысла”. Как бы то ни было, я был настолько поражен его наглостью, что на какой-то миг не смог скрыть своего возмущения, и он тут же сменил тон и выражения»[123].