Агнцы Божьи

– А для чего ты жизнь мне продлеваешь, кормчий? – удивился Силантий и вдруг поймал себя на мысли, что боли внутри больше не мучают.

– Да, пытаюсь вот, – снова кивнул Прокопий Силыч. – А что получится, опосля поглядим.

– Но почему? – напрягся Силантий. – Почему вы обратили на меня внимание и заботу обо мне проявляете?

Старец, продолжая своё дело, пожал плечами.

– Ты же сам к нам просился, и большой интерес проявлял к кораблю нашему, – сказал он. – Вот теперь милости просим в наши пенаты, ты нужен нам.

– Это что, выходит, я вам понравился? – ухмыльнулся Силантий. – Когда я о вас у Макарки Куприянова интересовался, он мне и поведал, что на корабль ваш я ступить могу, если вам понравлюсь.

– А мне все нравятся, кто к нам просится, – улыбнулся Прокопий Силыч. – Я никого не выделяю и сам выпячиваться не терплю. Мы, агнцы Божьи, все в добре живём и в благожелательстве к людям.

– Тогда мне повезло, – хмыкнул Силантий. – Я попал в хорошие руки. Только жить мне всего чуток остаётся, так доктор сказал. Так что не вижу смысла вам со мной возиться.

– Ты не видишь, вижу я, – вздохнул Прокопий Силыч и, закончив смазывать тело, протянул ему бокал с мутной жидкостью. – На-ка вот, испей живительного напитка, голубь. Он тебе внутренности промоет, боли снимет и бодрости придаст.

– А у меня внутри и так ничего не болит, – встрепенулся Силантий. – Это как понимать прикажешь? А может быть, ты меня уже вылечил и на ноги поставил?

– Три дня в тебя настойку живительную вливали, – сказал Прокопий Силыч. – Разжимали зубы и вливали. А тебе, вижу, на пользу пошло лякарство моё. Уже не как покойник перед похоронами выглядишь.

Взяв трясущейся рукой бокал, Силантий выпил всю настойку.

– Ты тоже травник, как богородица Агафья с корабля хлыстов? – спросил он. – Я её настойками тоже лечился.

– Её настойки так, баловство одно, – поморщился Прокопий Силыч. – Они только облегчения несут, но не лечат.

– Как это не лечат? – удивился Силантий. – Благодаря её пойлу я жив ещё.

– Нет, не её благодари, а того, кто тебя ещё во время полученных увечий от смерти спас, – вздохнул Прокопий Силыч. – Вот тот человек большими знаниями в лечении травами обладает. Глядя на твои увечья, я могу сказать, что тебя из могилы вытащили.

– А как же я жил опосля? – не совсем понимая старца, спросил Силантий. – Мне худо было, чуток в могилу не угодил, а испив настоек Агафьи, я вновь ощутил в себе силы.

– Употребляя, как ты правильно заметил, пойло Агафьи, ты верил, что лекарство, ею изготовляемое, тебя вылечит, и эта вера твоя подсобила твоим внутренним силам, – пояснил Прокопий Силыч. – А настойки её сами по себе пустышки – никчёмные. Употребляя их, вылечились те, кто верил их в целебные свойства.

– А ты сможешь меня вылечить, я правильно понял? – посмотрел на старца изучающим взглядом Силантий.

– Не обещаю, что прежним сделаю, каковым ты до увечий своих был, – снова вздохнул Прокопий Силыч, – но умереть тебе не дам. Покуда я жив, и ты жить будешь, вот такое обещание я тебе даю.

– Теперь что, мне себя скопцом считать? – почувствовав смутное беспокойство, занервничал Силантий. – Но я же…

Он дёрнулся и потянулся рукой к промежности между ног, но дотянуться не смог и с тревогой посмотрел на наблюдавшего за ним старца.

– Да нет там у тебя ничего, убеленный ты, – ответил на его немой вопрос Прокопий Силыч. – То, что у тебя там болталось, я удалил. Всё одно, что там у тебя было, только мешало тебе. Огонь сделал своё дело и тебя оскопил, а то, что оставалось, я подчистил.

– Нет! Нет! Нет! – заелозил в кровати Силантий. – Я же… Я же…

– Твой ключ бездны почти до корней сгорел, – пожимая плечами, заговорил Прокопий Силыч. – Он бы снова у тебя не вырос, а таковой, каковой оставался, для блуда уже не годился.

Из глаза Силантия покатились слёзы обиды, бессилия и отчаяния.

– Но как же так? – выкрикнул он с надрывом. – Как же я теперь себя чувствовать буду?

– Ты теперь такой же агнец Божий, как и мы, – успокоил его старец. Поверь, уже скоро ты привыкнешь и счастливым себя почувствуешь. Главное, живым остался, вот тому и радуйся, а как жить на корабле нашем белым голубем, так ты не переживай зазря, мы и этому тебя научим…

* * *

Всю вторую половину дня Иван Ильич Сафронов провёл в больнице у кровати жены. Марину Карповну готовили к операции, и она очень нервничала. Уборщиц, медсестёр женщина донимала расспросами обо всём, что им известно о раке. А когда ей перечисляли симптомы болезни, слушала с открытым ртом, ни жива ни мертва. Потом она начала выискивать у себя соответствующие симптомы и… Что только ни приходило в её охваченную тревогой голову. И что самое страшное, она вбила себе в мозги, что непременно умрёт во время операции или после неё, и совершенно не верила в исцеление.

Иван Ильич как мог убеждал паникующую супругу в необходимости операции. От доктора он узнал, что состояние Марины Карповны крайне тяжёлое и без хирургического вмешательства не обойтись. Также он узнал, что и операция может оказаться безрезультатной, так как время упущено, но… Приходилось выбирать: или вырезать предположительно пустившую метастазы опухоль, или… Или супруге гарантированно не жить, и потому Иван Ильич решил, что операции быть!

Кое-как убедив супругу, что всё пройдёт благополучно, но сам, втайне от неё, мало веря в удачный исход, он с понурым видом вышел из больницы, с тяжёлым сердцем уселся в коляску и коротко распорядился:

– Домой…

Во время поездки Иван Ильич думал о жене. Он вспоминал её полные тревоги глаза и вздыхал, виня себя в том, что случилось с Мариной Карповной.

– Ну почему? Почему я отказался от операции, когда предлагал Олег Карлович? – шептал он, терзаясь от свалившегося горя. – Почему я поверил в целительную силу настоек хлыстовской знахарки? Согласись я тогда на операцию, то…

– Тпру-у-у! – закричал вдруг кучер и натянул вожжи.

Лошадь едва не встала на дыбы, запрокинув назад голову.

– Эй, что случилось? – недовольно выкрикнул Иван Ильич в спину кучера. – Ты чуть лошадку нашу не обезглавил, чучело огородное!

– Ничего с ней не станется, барин! – обернулся кучер и указал рукой куда-то вперёд. – Глянь, Иван Ильич, там, кажись, в вашей лавке орудуют налётчики?

Сафронов вскочил и посмотрел в сторону, куда указывал рукой кучер. Не веря своим глазам, он увидел распахнутую дверь одной из своих лавок и по мелькавшим в окне теням сразу же определил, что внутри находятся посторонние люди.

– Сиди здесь, Иван Ильич! – крикнул кучер, сходя с козел и доставая из сумки обрез. – Сейчас я гляну, кто там в вашей лавке хозяйничает. Я сейчас, обождите меня тут.

Он решительно передёрнул затвор обреза и поспешил к лавке. Затем прогремели два оглушительных выстрела, и…

– А ну, стоять, мать вашу, не то всех перестреляю! – послышался громоподобный голос кучера, и он с ходу вломился в распахнутую дверь.

Что произошло внутри лавки, Иван Ильич не увидел. Сразу после выстрелов в окошке погас свет и, несколько человек выскочив на улицу, разбежались в разные стороны. Ещё мгновение спустя на улицу вышел кучер, который толкал впереди себя какого-то мужчину, заломив ему назад руку.

– Вот, вот сцапал одного подлюгу, барин! – орал на всю улицу кучер. – А остальные сбёгли, Иван Ильич! Ну, ничего, сейчас я из этого вытрясу все имена и клички, кто с ним был! Кнутом пороть буду до тех пор, покуда кожа не слезет, а он шёлковым не станет, душонка вражья!

Неожиданно из-за угла появилась группа вооружённых людей и окружила опешившего кучера.

– Я Влас Гавриилович Лопырёв! – представился один из них. – Заместитель начальника сыска Самарской народной милиции. Приказываю объяснить, что здесь происходит?

– Да вот, погромщика поймал! – выкрикнул разгорячённый схваткой кучер. – Он со своими подельниками в лавку вломился и всю её разорил!

– А хозяин твой где? – поинтересовался Влас и посмотрел в сторону коляски и стоявшего с ней рядом Ивана Ильича.

– Здесь я, здесь, Влас Гавриилович! – поняв, что пора вмешаться, подал голос Сафронов. – Подтверждаю всё, что мой кучер сказал вам.

– Тогда подойди к нам, Иван Ильич, – усмехнулся Лопырёв-младший, забирая из рук кучера обрез и передавая его подчинённым. – Идёмте внутрь лавки и посмотрим, какой причинён вам ущерб.

Он кивнул головой, и двое его подчинённых забрали у кучера пойманного им преступника, а сам, когда подошёл Сафронов, указал ему рукой на дверь:

– Прошу, Иван Ильич…

Пожав плечами, купец вошёл внутрь лавки и обомлел. Всё было перевёрнуто вверх дном. Весь товар был сметён с витрин и полок на пол в одну кучу, которая плюс ко всему была обильно полита керосином.

– О боже! – схватился за голову Иван Ильич. – Да здесь всё подчистую уничтожено. Если бы кучер не вмешался, они бы и лавку подожгли.

– Подсчитаешь сумму ущерба – и завтра ко мне в отделение добро пожаловать, – усмехнулся Влас.

– Эй, эй, да вы чего? – послышался с улицы возмущённый голос кучера. – Вы почему погромщику руку пожимаете, а меня связываете?

Сафронов, а за ним и Лопырёв-младший вышли на улицу, где Иван Ильич с удивлением увидел связанного кучера и ухмыляющегося погромщика, который стоял среди сотрудников народной милиции.

– Эй, что это? – округлил глаза Сафронов. – Влас, что здесь происходит, ты мне объяснишь?

– Объясню, если хочешь, – пожимая плечами, ответил Лопырёв. – Твой вооружённый обрезом кучер учинил на улице сопровождаемый стрельбой дебош и захватил моего сотрудника, который находился при исполнении служебных обязанностей.

– Ч-чего? – замер Иван Ильич. – Погромщика, которого мой кучер задержал на месте преступления, ты называешь своим сотрудником?

– Я называю вещи своими именами! – повысил голос Влас. – Мой сотрудник шёл по улице и увидел, что злоумышленники громят вашу лавку, купец Сафронов. Он принял решение предотвратить преступление и, рискуя жизнью, ворвался в лавку, чтобы обезвредить преступников. И в этот момент ваш кучер открыл стрельбу из обреза, вспугнув или умышленно предупредив преступников. В итоге злоумышленники беспрепятственно разбежались, а ваш кучер захватил моего отважного сотрудника.

– Ты что, с ума спятил, Влас? – прошептал поражённый Сафронов. – Погром моей лавки хочешь на меня же и свалить?

– Нет, не хочу, но так получается, – осклабился Лопырёв. – И я уверен, что всё вот так и было, как я говорю, а не так, как преподносите мне вы, купец Сафронов.

– О боже, это уму непостижимо! – вскричал возмущённый до глубины души Иван Ильич. – Ты переворачиваешь всё с ног на голову! Но почему ты так поступаешь, чёрт возьми?

– А ты подумай и догадайся сам, – хмыкнул Влас. – Ты мне не друг, не родственник и кто ты есть, я знать не знаю. Может быть, ты купцом только прикидываешься, а на самом деле грабитель и разбойник с большой дороги?…

– Как же это ты меня не знаешь? – возмутился Сафронов. – Я много лет водил дружбу с твоим отцом Гавриилом. Когда я к вам в гости приходил, ты же с рук моих не слазил.

– Давно это было и неправда, – отозвался с нескрываемой издёвкой Лопырёв-младший. – Может, ты и водил дружбу с моим отцом когда-то, а потом… А потом ты предал вашу дружбу, вспомни? Когда его дела торговые под откос шли, ты хоть чем-то помог ему? Да, сейчас он поднялся с колен и процветает снова, но в этом не твоя, а моя заслуга.

– И ты говоришь об этом открыто? – изумился Иван Ильич. – Ты даже не скрываешь своего покровительства отцу от своих подчинённых?

– А чего мне скрывать, – усмехнулся Влас. – Все мы, я и подчинённые, свои люди. А отец есть отец. Как же мне, благодарному сыну, не подсоблять ему? Я бы и тебя оберегал с удовольствием, если бы ты стал моим тестем.

И тут после слов негодяя в голове Сафронова всё прояснилось и встало на свои места.

– Выходит, разгром моей лавки – твоих рук дело? – проговорил он, отлично понимая, что это так.

– Моих, не моих, какая тебе разница, – вздохнул с усталым видом Влас. Потеряв интерес к потерпевшему, он повернулся к своим подчинённым и распорядился: – Грузите кучера в коляску Сафронова, она конфискована. А ты… – Он снова повернулся к Ивану Ильичу. – А тебя я жду завтра у себя в кабинете для допроса. Будем разбираться, по чьей наводке твоя лавка подверглась нападению и разгрому неизвестными уголовными элементами или всё придумал и организовал ты!

Глава 12

Предчувствие опасности на этот раз обожгло Евдокию: в пятницу, после обеда, Куёлда сказала ей, что в субботу вечером они едут в Зубчаниновку на радения к хлыстам.

Горло Евдокии перехватил спазм: она чуть не задохнулась.

– Как в субботу?! – испуганно глядя на купчиху, едва слышно прошептала она.

– Если скажу, что в воскресенье, тебе легче станет? – с явным удовольствием, высказалась Куёлда.

– Н-нет, это невозможно, – пролепетала Евдокия. – От вашего желания меня даже оторопь берёт.

…От дома купчихи до снимаемой Георгием квартиры путь был неблизкий – несколько кварталов. Но, только очутившись у подъезда, Евдокия недоумённо осмотрелась, не понимая, как она сюда попала.

Девушка присела на скамейку и закрыла глаза. И точно туман заволок сознание. Сколько времени просидела она на скамейке, не помня себя?

«Идти к хлыстам? Да разве возможно это?»

Евдокия вошла в подъезд и, не надеясь, что Георгий дома, постучала в дверь. Он едва поверил глазам, увидев её. «Георгий, помоги!» – хотела выкрикнуть Евдокия, но, как всегда, в минуты страшного волнения, от перехваченного спазмом горла она только пошевелила губами и протянула к нему руки. В расширенных глазах были и мольба о помощи, и животный ужас.

– Что? Что с тобой, любимая? – заводя её в квартиру, спросил растерянно Георгий.

Но от смятения Евдокия не могла говорить и, тяжело дыша, только молчала, прижимаясь к нему и обнимая за шею.

– Мне плохо, – наконец чуть слышно вымолвила она.

Никогда ещё язык Евдокии не был таким скованным. А все слова, которые она собиралась сказать любимому, пока бежала к нему, бесследно вылетели из её головы.

Георгий завёл её на кухню и налил в стакан воды.

– Выпей, Евдоха, и успокойся.

Нестерпимое желание высказаться толкнуло Евдокию бежать к Георгию за помощью, так как больше идти ей было не к кому. И она рассказала ему всё, что на душе накопилось, а он…

– Я же сказал, бросай всё и возвращайся в нашу квартиру, – сказал он. – Ты не можешь идти обратно к хлыстам, даже на радения. Они не простят тебе уход от них и могут устроить тебе не сладкий приём, а какую-то гнусную подлость.

– Сердцем чую, что так и будет, – горестно вздохнула Евдокия. – Но… я не могу отказаться. Я уже пообещала Василисе Павловне сопроводить её.

В этот вечер она не вернулась в дом купцов Горыниных. Ночь в своей спальне в квартире Георгия она провела, как во сне: сидела, лежала, устремив глаза в одну точку. Дикие картины, сменяя одна другую, проносились перед ней, не будоража её душу, словно во сне. Но Евдокия не спала. Она только ворочалась с боку на бок и вздыхала.

Ближе к утру, так и не сомкнув глаз, девушка встала с постели и подошла к окну. Город всё ещё спал. Только некоторые окна домов светились огоньками. Но они не отвлекли её от страхов перед предстоящим посещением корабля хлыстов.

Она вернулась в постель: «Только бы купчиха не подвела и не оставила меня там без защиты!..» Перед глазами возникли белые рубахи адептов секты. Лица многих из них она, конечно же, знала и…

Наступившим утром Евдокия умылась, оделась, и… За завтраком она не смогла отвечать на задаваемые Георгием вопросы. Девушка волновалась и не хотела обсуждать предстоящую поездку к хлыстам.

«Ничего, с меня не убудет», – успокаивала она себя, рассчитывая в глубине души на обещание, данное ей купчихой.

* * *

Соблюдая договорённость, Андрон ещё с утра уехал в Самару, где в тихом, неприметном кабаке встретился с Лопырёвым.

– Ну что? – спросил Гавриил, доставая из кармана носовой платочек и с брезгливым видом оттирая им поверхность столика. – Ты удовлетворён нашей сделкой, кормчий?

– Да, отчасти, – едва заметно кивнул Андрон. – Я хочу, чтобы попик не чувствовал себя в каземате как дома, а жил там хуже всех арестантов.

– Как скажешь, так и будет, – кивнул с готовностью Лопырёв. – Только деньжат добавить чуточку придётся. Сам понимаешь, что мы договорились только об аресте на полгода, больше ни о чём.

– Хорошо, ещё пятьдесят тысяч за адские условия содержания попа в самой худшей камере, – согласился заранее готовый к этому предложению старец. – Только я выплачу эти деньги вместе со второй половиной обговоренной нами суммы, а именно полгода спустя после задержания.

Лицо Лопырёва вдруг сделалось кислым и помятым, будто он целиком разжевал и проглотил лимон.

– Нет, давай наш договор чуток поменяем, – елейным голосом заговорил он. – Я же тебе говорил, что прикуплю в Астрахани кораблики и деньги мне нужны сейчас, а не потом. Ждать целых полгода мне неприемлемо, пойми меня правильно. Но я могу дать тебе своё слово, что, получив от тебя деньги, я использую взятые на себя обязательства целиком и полностью.

– Верить твоему слову – себя не уважать, – поморщился старец. – Я тоже когда-то был купцом, и чуйка у меня внутри ещё осталась. Первую половину я тебе заплатил, а вторую получишь спустя полгода. Так мы договаривались, так и будет.

– Нет, кормчий, эдак не пойдёт, – усмехнулся и покачал головой Лопырёв. – Я верю, что ты отдашь мне деньги после полгода. Но вся беда в том, что они мне нужны сейчас! И я буду очень тебе признателен, если ты рассчитаешься со мной завтра.

– Понятно, ты собираешься вылепить из меня дурака, – усмехнулся старец. – Прикрываясь сыном, ты решил, что тебе всё можно. Но даже уголовники держат слово, если дают его, а ты…

– А что я? – вздохнул Лопырёв. – Ты заплатил, я сделал. Но всякое может случиться, кормчий. Нет-нет, попика из застенок не выпустят однозначно, только вот… – Он покачал головой и пожал плечами. – Агафья… Она же не знает, по чьей злой воле попал на кичу ее сын? А вдруг кто-то донесёт ей о твоём участии? Нет-нет, на меня не думай, но мало ли в Самаре доброжелателей?

– Откуда ты знаешь, что попик её сын? – сузил глаза Андрон. – Я сам об этом узнал только-только, а ты…

– Нет, этого я тебе сказать не могу, – помотал головой Лопырёв. – Да ты не сердись, кормчий, об этом родстве никогда и никто от меня не узнает.

Андрон на минуту задумался, после чего сказал:

– Слушай, прохиндей, я дал тебе сто двадцать пять тысяч за плёвое дело, потом дам ещё сто семьдесят, как дело будет сделано. К этим деньгам приложи свои, покупай кораблики и меня не тереби. Я тоже не лыком шит, Гаврила, и одурачить меня тебе не удастся.

– Я не знаю, что будет полгода спустя, – вздохнул Лопырёв. – Сегодня царские деньги ещё имеют какую-то ценность, а завтра… Они, к сожалению, с каждым днём теряют в весе. Да и тебе совет бесплатный: вложи всё, чем располагаешь, в моё предприятие. Не сомневайся, не прогорим, моё чутьё ты очень хорошо знаешь.

– Как жёстко ты меня берёшь в оборот, Гаврила, – усмехнулся Андрон. – Как отличный вымогатель. Главное, ты не рискуешь ничем, а я – всем своим состоянием.

– Да брось, кормчий, не прибедняйся, – хмыкнул Лопырёв. – Ты не обеднеешь, отдав мне прямо сейчас каких-то триста двадцать тысяч. И Агафья ничего не узнает, и мы оба в накладе не будем. У тебя, по моим подсчётам, ещё миллион останется. И его я советую в открываемое мною предприятие вложить. Если деньги скоро менять начнут, твой миллион в бумажки обратится, и ты с мёртвыми купюрами останешься.

– Давай так поступим, Гаврила, – сказал старец, – я подумаю и сообщу тебе своё решение.

– Хорошо, – пожал плечами Лопырёв. – Только не вздумай от меня как-то избавиться. Мой сын в курсе всех дел моих. Умру я скоропостижно от твоей руки, то и ты внезапно скончаешься. Верь мне, дело говорю, ты меня знаешь…

* * *

Баню истопили жарко. Тем, кто не любит париться, не провести в ней и пяти минут. Ну а для любителей похлестать себя в огнедышащем пару веничком в самый раз! Насладиться жаром, взбодриться, попить в клубах пара кваску, облиться холодной водой… Это мука для посторонних, а для знающих толк в тонкостях русской бани – нега и просветление.

Скопцы в Смышляевке затопили баню с раннего утра, к обеду она уже была готова.

– Ну что, идём? – протянул старец руку Силантию. – Сейчас в самый раз, банька нынче для тебя топлена.

– Как для меня? – удивился тот, вставая с кровати. – А другие что, мыться не будут?

– Ну почему ж, помоются, кому что останется, – сказал Прокопий Силыч, беря его под руку и направляя к выходу из флигеля. – Сегодня банька для твоего лечения истоплена и мыться в ней будешь ты.

Старец привёл Силантия в баню и заставил забраться на верхнюю полку.

– Пропотей покуда, опосля лечением займёмся, – сказал он и предупредил: – Худо будет, не взыщи. Будто в петле, в аду себя почувствуешь. Но уж не сетуй, а уясни, что процедура сея тебе на пользу. Будем тебя от корости очищать.

– Ой, а под коростой, меня покрывшей, доктора говорят, что кожи нет? – засомневался Силантий.

– Не бойся того, чего не знаешь, – возразил Прокопий Силыч. – Твоя короста не ко внутренностям, а к телу прилипла. Оно, должно быть, тонкое на плёнку похожее, но есть, на то и уповай, а не трепещи попусту.

Около часа Силантий парился на верхней полке бани. Под размокающим и набухающим панцырем всё зудело, чесалось, но… Он хотел выбежать из жаркой бани в предбанник, чтобы перевести дух, но старец удерживал его на месте.

– Сиди на полке и парься, – с угрюмым видом твердил он. – Пущай вся погань с тебя схлынет.

– А короста с меня сойдёт, что же под ней останется? – возражал Силантий. – Моё гнилое нутро, так, что ли?

– Что останется, то и останется, – огрызался старец. – Не боись, хуже не станет. Доверься мне, голубь, верное слово моё.

– Как же довериться? – шептал обескураженно Силантий. – У меня же под панцирем сразу внутренности, больше ничего нет.

– Я тебе уже сказал, что корка на чём-то держится, не на кишках ведь? – буркнул старец. – Ты сиди вон парься и не вошкайся. Я тебя лечу, а не ты меня. Ты уж давно с коркой ходишь и, если она сама, в моё отсутствие, отойдёт от тебя, то ты подохнешь, вот моё мнение.

Дальнейшая экзекуция была просто ужасна. После часовой пропарки Прокопий Силыч уложил Силантия в большое корыто и заполнил его до краёв запаренной душистыми травами водой.

– Ну вот, ещё чуток здесь поваляйся, – сказал он, выпив кваса и передавая ковш Силантию. – На-ка вот, хлебни… Легче брыкаться будешь и помирать не захотишь. Ты ещё долгёхонько землицу-матушку потопчешь, вот тебе слово моё.

Проведя час в травяной ванной, Силантий почувствовал, как отмокшая корка стала местами отходить от тела. А старец, заметив это, стал пальцами отковыривать и отдирать её. Силантий наблюдал за его действиями со страхом, но…

– Вот и всё, что отошло нынче, то отошло, – вздохнул Прокопий Силыч, заканчивая свою работу. – Остальное завтра отдерём. Пущай тело отдохнёт маленько, иначе заклёкнет.

Силантий промолчал. Старец мазью смазал его распаренное тело, после чего…

– Всё, вставай, – распорядился Прокопий Силыч. – Ступай в свою избу и в кровать полезай. С этого дня мы с тобой много чего сделали, а завтра доделаем всё, что осталось. Так что спи, отдыхай и готовься к новой жизни, голубок. Отныне ты, как и мы, агнец Божий, а это значит, ты навек с нами, если и дальше жить хотишь…

* * *

Прежде чем вломиться в дом Гавриила Лопырёва, Ивану Ильичу Сафронову пришлось применить силу. Ударив кулаком в лицо вставшего у него на пути слугу, он отшвырнул его в сторону и открыл дверь.

– Эй, Гаврила! – закричал он, переступив порог. – Где ты прячешься, дерьмо собачье? Если не объявишься прямо сейчас, я запалю твои подлючьи хоромы, слышишь?

– Ты наган-то убери, – отозвался Лопырёв откуда-то сбоку. – А то я с ружьём, предупреждаю. Прежде чем ты меня увидишь, я вперёд пальну и не промахнуся!

Сафронов покрутил головой и поднял вверх руки.

– Вот, погляди, без нагана я! – крикнул он, вращая головой. – Я поговорить с тобой пришёл, а не дуэли устраивать!

– Что ж, я к твоим услугам, – вышел из-под ведущей на второй этаж лестницы Лопырёв. – Даже не знаю, радоваться мне или огорчаться, тебя видя, Ваня?

– Мне начхать, что ты испытываешь, на меня глядя, но разговор промеж нас будет серьёзным! – воскликнул Иван Ильич, проходя в зал и садясь на стул. – С некоторых пор твоя семейка существенно досаждает мне, Гаврила!

– Это что, ультиматум? – поинтересовался Лопырёв, входя следом за ним в зал. – А ты уверен, что явился ко мне с трезвой башкой, Ваня?

– И-и-и… почему я тебя раньше не убил, гада? – усмехнулся, глядя на ружьё в руках Лопырёва, Сафронов. – Сколько раз ты подводил меня за время нашей дружбы, а я…