Второй дом от угла… Страницы жизни семьи, республики, страны

Базар меня всегда завораживал. Шашлыки… с кусочком лепешки, вкуснейшей, прямо из тандыра, сладкие петушки, уточки на палочках, разных цветов, волшебные запахи специй и фруктов. Рис, изюм, курага, тазики персиков, яблок, развалы арбузов и дынь.

Хозяева торговых рядов громко зазывали покупателей, наперебой расхваливая свой товар: «Падхады, народ, свой агарод, палавина сахар, палавина мед!»

«Муздак суу!» – кричали босоногие мальчишки в штанишках, которые держались на помочах, а иногда даже только на одной лямке. Они стояли с ведрами воды вперемешку со льдом, за пятак черпаком наполняли металлическую кружку, ополаскивали ее в другом ведре.

И всюду торговались до хрипоты. Покупатель настаивал на своей цене, поворачивался и делал вид, что уходит, продавец незначительно уступал, при этом спрашивал: много ли берешь? В бурлящей толпе торговцев и покупателей, теснящихся у лавок, слышится мелкая, частая дробь дойры, высота звука меняется по мере перемещения к краю, сильные удары ладонями в середине мембраны извлекают низкие ноты. Ей вторит тяжелый карнай, он неистово гудит своим мрачным, торжествующим басом, причем черные глазки музыканта совсем исчезают между раздувшимися щеками. Он так надсаживался, что казалось, кожа у него на шее и даже на лбу отставала. Мелькают акробаты, жонглеры, мальчик-канатоходец, скользнув, делает вид падения. «Ах!» – раздается среди зевак. Двигаться сквозь толпу не представлялось возможным.

Кража для нашей семьи была заметная, в поисках подозреваемых мы исходили торговые ряды, парк, протиснулись через толчею у кассы кинотеатра, и я высмотрел подростков, мама заявила в милицию. Их задержали, но украденные деньги нам не вернули. Обновку мне купили, перезаняв деньги у соседей.

Ученики 3-го класса средней школы № 4. Джалал-Абад, весна 1957 года. Первая учительница Мазкова Анна Алексеевна, директор школы Хая Дунусовна Акчурина. Фотография из личного архива.

Школа находилась недалеко от нашего дома, по пути к ней предстояло пересечь железнодорожный путь, по которому огромный паровоз с черной дымящейся трубой доставлял платформы, груженные углем из шахты Кок-Янгак.

Железнодорожный состав, подъезжая к городу, снижал скорость, этим пользовались те, кто на ходу взбирался на платформу и сбрасывал куски угля на насыпь. Паровоз дышал густым, черным дымом и издавал пронзительные гудки, когда я впервые услышал его, он оглушил и испугал меня так, что я даже присел. Никто из старших меня не сопровождал, все это, как, наверно, вы уже поняли, происходило в те старые добрые времена, когда появление автомобиля на улице было настоящим событием. Родители совсем не боялись отпускать детишек одних в школу.

Запомнился первый школьный день, непривычная обстановка, сутолока, какой-то незнакомый пацан стал приставать, драки было не избежать. Вскоре появился его брат, года на 3–4 старше меня, он подошел и ударил, это была семья чеченцев, проживающих рядом со школой по улице Партизанской, через два года они, как и многие их соотечественники, вернулись в Чечню. Одна из учительниц, видя мое плачевное состояние, зачислила меня в свой класс, это была моя первая учительница Анна Алексеевна Мазкова.

Лестничный пролет в школе, между первым и вторым этажами, запомнился цитатой из Карла Маркса: «В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот может достигнуть ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам». Школьные годы шли, а цитата оставалась неизменной, иногда буквы обновлялись. Тогда я был далек от предположений, что моя жизнь будет связана с наукой, интеллектуальным трудом.

Второй случай мне запомнился с учеником по уличному прозвищу Сухой, дело происходило так. Мальчик тянул руку во время последнего урока, учительница, проходившая практику, спросила:

– В чем дело?

Мальчик попросился выйти в уборную.

– Перед занятиями надо было сходить.

– Но мне тогда не хотелось. Пожалуйста, разрешите мне выйти.

– Не нарушай дисциплину, а то будут неприятности.

Естественно, неприятности случились: несчастный мальчик не успел добежать до уборной…

Сидели мы тогда за наклонной партой, вверху углубление для ручки и чернильницы. Для написания слов ручкой с пером приходилось макать в чернильницу каждые шесть-семь секунд. Чернил на кончике пера должно быть ровно столько, сколько нужно, чтобы показать аккуратность письма, не допустить помарок, исправлений и чернильных пятен. Фарфоровая непроливайка во время перемены между уроками оставалась на парте. Бывало, кем-нибудь принесенный кусочек карбида попадал в жидкость, чернила булькали, издавали неприятный запах и приходили в негодность. Виновников выявляли по запаху рук, карманов штанов, карбид можно было взять на любой стройке, где велись сварочные работы.

Вот и все мои воспоминания шестидесятипятилетней давности про мой первый класс. Не густо, но это все, что осталось.

Глава VI

Переезд в Токтогульский район. 1957–1959 гг. 10–12 лет

Не так-то просто было перебраться с насиженного места большой семьей с пятью детьми в сельскую местность, где предстояло обустраиваться чуть ли не с нуля. Нас, детей, родители не ставили в известность о предстоящем переезде. Этот вопрос, к сожалению, не обсуждался с отцом из-за ложной деликатности при нашей взрослой жизни. Сейчас приходится только догадываться и примерять на себя, как бы я поступил, будь на его месте.

Подросшие дети объективно требовали повышенных расходов на их содержание, в то время как источник финансирования был ограничен. Отцу не всегда удавалось найти подходящую работу, чтобы содержать большую семью. Он часто брал бухгалтерские документы домой. Склонив голову набок, надев темно-синие нарукавники, до глубокой ночи сидел за столом, щелкая костяшками счетов в одну и другую сторону. С появлением рычажного арифмометра «Феликс» он вращал рукоятку и производил арифметические действия. Иногда раздавался встроенный в арифмометр звонок, это означало, что нужно отменить предыдущую операцию. Профессия высококвалифицированного бухгалтера оплачивалась так же, как и специалиста средней руки. Отец был приверженцем строгой бухгалтерской отчетности, сторонником законности и чистоплотности. Об этих профессиональных и человеческих качествах были осведомлены его друзья и недруги. Нередко его привлекали к финансовой ревизии предприятий, организаций и учреждений, где допускались злоупотребления.

Естественно, это многим не нравилось, а один из руководителей сельских райкомов компартии, хотя отец и не состоял в рядах партии, прямо ему заявил, что работу в районе ему не предоставят по причине его бескомпромиссности и принципиальности. На отца оказывали не только моральное воздействие, неоднократно возбуждали уголовные дела по надуманным и абсурдным обвинениям, а когда достигали цели, отказывали в материально-ответственных должностях, ссылаясь на уголовное прошлое.

Детей оберегали от потрясений взрослой жизни, но скрыть тюремную изоляцию отца было невозможно, и это наносило нам глубокую психологическую травму. Мама годами стойко переносила скудность повседневного быта, разделяла с отцом тяготы преследований. Ни она, ни мы не давали повода усомниться в его честном имени, во время предварительного следствия мама регулярно ходила к нему на свидания, в некоторые дни я со старшим братом близко подходили к периметру колючей проволоки. Зная примерное расположение камеры, своим криком привлекали внимание не только отца, но и охранника на сторожевой вышке. Отец выглядывал сквозь решетку окна второго этажа, махал рукой и, тревожась за нашу безопасность, просил не беспокоиться за его судьбу, хорошо учиться и поддерживать маму.

После смерти отца ко мне попали странички рукописи, изложенные на бумаге рукой матери с его слов. Он вспоминает, как в Сузакском районе местный прокурор обратился к нему с предложением оклеветать главу района, отец отверг гнусную ложь, и был освобожден от должности главного специалиста колхоза. Это стало одной из причин для того, чтобы перебраться в Токтогульский район, арендовать богарный участок земли и вырастить урожай, получить дополнительный источник для содержания семьи.

К новому месту жительства мы добирались самолетом Ан-2 по прозвищу «кукурузник». В кабину заходят пилоты, здороваются, готовят самолет к вылету. Запуск двигателей, запрос разрешения на взлет, выруливаем на полосу – и… честно говоря, разбег я прозевал. Между выводом двигателей на взлетный режим и отрывом от полосы прошло не больше десятка секунд, ведь взлетная дистанция у этого самолета чуть больше трехсот метров. Быстро развернулись над городом и полезли в горы. Первые минуты полета не предвещали неожиданностей, они начались позже. Лететь по ущельям в горах не очень комфортно, воздушные ямы доставляли неприятные ощущения. Аэропорт с грунтовым покрытием встретил нас равнодушно, размещался он на окраине районного центра и представлял собой территорию, ограниченную горами с восточной стороны. Одинокая кибитка служила местом прибытия пассажиров, продажи билетов, регистрации и взвешивания багажа. На некотором отдалении от кибитки развивался конус-ветроуказатель, в просторечии – колдун. Местные авиалинии пользовались спросом и обслуживали рейсы двух типов самолетов: Ан-2 и Ли-2, летающих в столицу и областной и районные центры.

Проживали мы в доме из двух комнат. Земляные полы оказались утрамбованы самым первобытным способом: этот пол, хоть и чисто выметенный, со временем покрылся выбоинами и был весь в бугорках, словно апельсиновая корка. Мебель самая простая, без которой не обойтись, панцирные кровати, стол, стулья для школьных занятий. Входная дверь с веранды вела в прихожую, там же была печь для обогрева дома и приготовления пищи. Фруктовый сад одной стороной примыкал к сараю, другой граничил с улицей Школьной, которая пересекала районный центр с востока на запад. Рядом – пристройка для содержания птиц и хранения угля, дров, черной полыни-карашвак и сухих стеблей хлопка-гузапая, топлива для печи.

В процессе работы над книгой мне на глаза попал сюжет неизвестного мастера бытового жанра, и вновь я вспомнил тандыр в нашем дворе.

Мама, присевшая на деревянный чурбачок, на ней цветное байковое платье, плюшевая жилетка на ватине, узбекские галоши. Волосы укрыты пестрым платком, их надо беречь от пышущего жара. Она задумчиво смотрит на танцующие языки пламени, огонь то начинает метаться, то поднимается прямым, высоким языком. Что ее заботит? Возможно, вспоминает своих родителей, братьев, приезд из средней полосы России к родственникам в Среднюю Азию. Замужество, трудные послевоенные годы, бытовые мелочи, детей надо выводить в люди, удачно прошедший день… Казан с молоком после вечерней дойки готов к кипячению. Чайник, прокопченный на очаге, ждет своего времени. Тандыр едва теплится. Лепешки, покрытые румяной корочкой, в подпалинах на бугорках, с обожженными зернышками тмина, а посередке жесткий хрустящий пяточек, в плетеном себете из таловника они издают волну горячего запаха, материнского запаха…

Электрическая лампочка высвечивает обмазанную глиной чудо-печь, навес надежно укрывает ее от ненастья и палящего солнца в знойный день. Изгородь, неповторимая своей неказистостью, – памятник тем далеким временам. Надвигаются сумерки, тусклое сияние зари ненадолго оживает и затягивается рваными тучами, окрашенными в синевато-серый цвет, небо тусклое, мертвенное и печальное, как всегда перед окончательным наступлением ночи.

Склон гор повсюду осветился огнями селений. Ленивый лай собак, жалобное мычание коровы: пришло время дойки. Вблизи от печи протекает арык, вода в чайнике взята из него, зимой он перемерзает и воду с большим трудом предстоит доставлять с реки Чычкан.

«Так подробно и интересно описан быт кыргызов далеких 1950–60-х годов… Смутно запомнила домик с глиняными полами моей тайэне (бабушки), даже запах жилища помню. Этот домик так и остался, используется как склад для кормов, а рядом новый дом. Он находится по дороге на Иссык-Куль, под Токмаком. Когда заезжаю к родичам, обязательно захожу в этот домик с приятными воспоминаниями детства…» Damira Konurbaeva.

«Я окунулся в мир детства. Когда мама пекла (?) лепешки в тандыре, мы, дети, с нетерпением ждали горячие токочи (лепешки) для себя. Из вашего малого рассказа я представил себе вашу маму и вас, ученика четвертого класса, почуял силу тепла, которое веет изнутри тандыра, лепешек в сплетенном себете (корзине) из таловника и их запах. Значит, ваша мама также пекла лепешки! Спасибо вам за рассказ!!!» Amirbek Usmanov.

«Огромное спасибо, что поделились с нами своим детством… у людей было время подумать и желание созидать». Natalia Doroshenko.

«Если человек талантлив, он талантлив во всем.

Вот человек написал, казалось бы, маленький рассказ, а глубина его затрагивает прошедший весь наш быт детства, через память, через сердце.

Вот и получается, становление на ноги любого человека лежит через материнское сердце, заботы!

Пусть Аллах всегда хранит и оберегает вас, дорогие женщины, мамы, от всех бед!

Живите долго!!!» Муратбек Джансаков.

«А я вырос в таком же доме, в горном селе Сузакского района. Только в 1972 г. Папа, учитель сельской школы, отремонтировал старый дом, покрытый сверху камышом, удлинив его двумя комнатами, одну из которых покрыли деревянным полом и перекрыли общей кровлей из металлических листов. Из старого дома две комнаты также покрыли деревом. Радости было. Саманный дом, снаружи покрытый глиной, без побелки. Побелили только в 1982 г., предварительно отштукатурив цементно-песчаным раствором. Три комнаты до сих пор остаются земляными, покрыты сверху рубероидом.

В холодные зимы в одной из комнат, где я родился, держали телят и ягнят, рядом с которыми приходилось ночевать.

Так что в горных селах особых изменений нет до настоящего времени. Да и менять что-либо жители не собираются, так как это удобно в условиях, где они живут.

А электричество дошло до нас в начале семидесятых годов, в новый уже дом купили телевизор «Весна 302», и дом превратился в кинотеатр, потому что в селе было всего три телевизора. В этом плане изменения полные, есть интернет, с вытекающими достижениями новых технологий». Орозалы Атчабаров.

«Помню, еще в старом Токтогуле у многих дома были с сильно уплотненным глиняным полом. Дощатые полы тогда для многих были роскошью! Также у многих одноклассников были в домах глиняные полы. Сейчас, наверно, молодежи трудно даже представить, как это жить в доме с глиняным полом». Ulan Brimkulov.

«Люблю и жду ваши рассказы о семье, семейном очаге, родителях и родном аиле. Я думаю, вы можете издать сборник, и мы могли бы читать их детям, внукам. Люблю и обнимаю вас!» Kuluipa Akmatova.

«Автор вырос в трудовой счастливой жизнелюбивой семье… Щедрость души оттуда. А мы готовы принять товарища – господина Чиналиева в нашу наисовременнейшую организацию писателей». Salima Sharipova.

Память о прошлом не отпускает. Дома, двора, окружающих поселков нет, они оказались под водой, вернуться в тот мир невозможно, дверь захлопнулась. Эти мгновения даны один раз. И теперь на том месте, где «сияло и цвело», только водная гладь. Только пепел, дым и туман.

Мы так устроены, что не можем оценить мгновение, в котором проживаем. И начинаем ценить его тогда, когда теряем. Но детство, юность, молодость – это не шапка, потеряв, не купишь и не свяжешь другую. Можно только вспоминать.

Северней, в пяти километрах от нашего дома, процветал сортовой участок. Жители поселка за копейки покупали фрукты и овощи, арбузы и дыни бесплатно, а за сдачу семян им платили три копейки за килограмм. Там впервые я увидел механизм, много позже он встретился мне при уборке снега на улицах Москвы. Агрегат был приспособлен лопатками загребать арбузы и по транспортерной ленте подавать в смеситель. Арбузный сок ручьем лился в арык, а семена собирались с обратной стороны. На высоченных стеблях кукурузы зрели по три-четыре початка. Проходя мимо кукурузного поля, я увидел не прямые просветы междурядий, ведущих к противоположному краю поля, а лишь гущину стеблей, листьев и початков, из которых вдобавок кое-где выглядывали обнажившиеся зерна.

Работавший водителем на опытном участке близкий родственник Асангазы, доброй души человек, иногда привозил овощи. Однажды он поделился картошкой, клубни были настолько крупные, что несколько картофелин наполнили мешок. Земля была жирный чернозем, хоть на хлеб мажь.

Секрет процветания поселка был в трудолюбии сельчан и в хозяйственном руководителе. Даже дети знали его фамилию: Пономарев, в просторечии Пономарь. По какому-то стечению обстоятельств, мне неизвестному, он попал в край с прекрасным климатом и великолепной почвой. Он решил преобразовать глухую провинцию. Односельчане поддержали перемены, они облегчили жизнь и быт колхозников. Новые фермы, строительство грунтовых дорог привлекали специалистов из окрестных сел. Прошло несколько лет, и облик села с фруктовыми деревьями изменился до неузнаваемости. Глава колхоза природой был наделен организаторской жилкой, знаниями и способностями устанавливать доверительные отношения между членами правления и колхозниками. Детей школьного возраста привозили в районный центр, иногда они, минуя наш дом, гурьбой шествовали в школу. Один из них, особенно заметный, маленького роста, в школе его звали Стаканчиком, утопал по колено в снегу. Держались они обособленно, были дружелюбны и не задирались.

Из-за равнодушия и разгильдяйства районных руководителей передовой опыт не распространялся, наши повседневные будни, в отличие от соседнего поселка, отличались убожеством и неустроенностью. К тому же предварительная договоренность о предстоящей работе отца оказалась ложью. Ему едва удалось получить должность помощника бухгалтера в колхозе им. Карла Маркса в семи километрах от дома. Колхоз был убыточный, трудодни мизерные, оставалась одна надежда на богарный подсобный земельный участок. Из-за предгорного рельефа пашни полить его стоило больших трудов, предварительно очистив от многочисленных камней. Вот на таком поле надо было вырастить по арендному договору кукурузу для колхоза и подсолнечник для себя. Чтобы уберечь поля от набегов любителей попользоваться кукурузными початками молочно-восковой спелости и семечками подсолнуха, пришлось на краю делянки построить шалаш. В нем и жили. Старшие братья работали на ближайших адырах (в предгорьях). В самые жаркие дни июля и августа заготавливали стебли черной полыни. Рубили кустарник кетменем, старались обходить осиные гнезда, но хуже было, если встречали каракурта, заметить его было труднее, он обустраивал свое жилье среди сухих веток полыни, в верхних слоях почвы. Лучшим временем после изнурительной работы были теплые южные ночи, когда под неумолчный звон цикад можно было приятно растянуться всем ноющим от усталости телом на жесткой войлочной кошме под бархатно-черным звездным небом. Войлок, изготовленный из овечьей шерсти, надежно предохранял от змей и ядовитых насекомых. Наблюдая за звездами, мы замечали серебристую полосу над головой, в седой древности ее называли Саманчынын жолу (дорога Соломщика). На ней была видна каждая серебристая пылинка светящейся туманности, видимые звезды рассыпаны по ночному небу, но особенно густо в той полосе, которую мы называем Млечным Путем. Незаметно засыпали под убаюкивающие занимательные рассказы отца. До сих пор мы не знаем, замолкал ли отец, увидев, что сон сморил детей, или продолжал говорить, чтобы не оставить без ответа наше неизбежное «А дальше?», звучавшее тогда, когда он намеренно прерывал рассказ на самом интересном месте. У нас была жажда узнать, что же случится дальше, желание перевернуть страницу, необходимость продолжать, даже если будет тяжело, потому что кто-то попал в беду и ты должен узнать, чем это все кончится… Это заставляет узнавать новые слова, думать по-другому, продолжать двигаться вперед.

Однажды Альберта Эйнштейна спросили, как мы можем сделать наших детей умнее. Его ответ был простым и мудрым. Если вы хотите, чтобы ваши дети были умны, сказал он, читайте и рассказывайте им сказки. Если вы хотите, чтобы они были еще умнее, читайте им еще больше сказок. Он понимал ценность чтения и воображения. Не зная этих слов гениального автора теории относительности, отец неуклонно следовал их исполнению.

Когда же на заре братья просыпались от птичьего гомона, отца уже не было рядом, не будя нас, он уходил в поле. И мы вслед за ним принимались за изматывающую работу. И в этих, можно сказать, нечеловеческих условиях благодаря родителям и старшим братьям семья выстояла.

Дом наш не был религиозным, но во время торжеств или печальных событий у родственников совершалось множество церемоний и чтений молитв. Никто детям ничего не переводил и не объяснял, а мы уже не поспевали за языком.

Так, подпитываясь русским, мы стали терять язык отца. Вера предков отступала, сделалась таинственной, не связанной с повседневной жизнью. В те годы я не смог бы получить хорошее образование без знания русского языка… Я учил этот язык, а вместе с русским проникался культурой таких же, как я, ребят, для которых знать хорошо русский значило пробиться в люди… Миллионы на постсоветском пространстве, и до сих пор эта категория остается самой активной частью в общественной жизни и в социальной среде.

Ученики 4-го класса средней школы. Токтогул, 1958 год. Фотография из личного архива.

В районном центре было две школы, одна из них с русским языком обучения. Я учился в четвертом классе. Ежедневно шел от дома мимо молочного заводика, где мы за копейки покупали молоко, пропущенное через сепаратор, проходил мимо парка культуры с вековыми деревьями, с летним кинотеатром и библиотекой. С западной стороны центральной улицы единственный кинотеатр был местом культурной жизни.

Обновлялись киноленты не часто, многие из них посещались повторно, запомнилась «Весна на Заречной улице». Был март месяц, сошли снега. Серый пасмурный день, дождь, грустный голос певца вписывался в окраинный дворовый быт нашей улицы. Монолог рабочего парня получился убедительным – о мартеновских печах, о заводской проходной было сказано так, что эти сухие слова зазвучали проникновенно, как интимная лирика. Из этой песни, из голосов певцов я извлек важный урок. Я имею в виду не слова песен, а именно само пение. Человеческий голос в песне способен выражать непостижимо сложное сочетание чувств. На протяжении многих лет на меня оказывали влияние отечественные и зарубежные исполнители. Каждый из них затрагивал некоторые струнки чувств, которые связаны с этапами моей жизни.

Выше районного центра река Нарын образовывала бесчисленные изгибы, петляя среди каменистых, поросших кустарниками островов, и лишь зажатая скалами горы Кетмень-Тюбе текла единым потоком.

Местная легенда гласит о том, как дехканин захотел в этом месте перекрыть Нарын, чтобы его водой орошать поля, но не осилил и бросил свой кетмень, который превратился в гору.

Через реку Чычкан был перекинут мост, соединяющий западную часть окраины с восточной. С моста можно было наблюдать весенний паводок, вызванный обильным таянием льда и снега. Пугающее своей необычностью, удивительное и незабываемое зрелище, казалось, стихия того и гляди снесет опоры моста. Мчится Чычкан, вздыбив над собой белопенные крылья, несет вывороченные с корнями деревья, ворочает огромные камни. Но как только растают в горах снега, стихия уймется. Так повторялось каждую весну из века в век.

Глава VII

Возвращение в Джалал-Абад. 1961–1965 гг. 14–18 лет

Через три года наша семья возвращается в Джалал-Абад, к этому времени он утратил статус областного центра, оставаясь третьим городом по численности населения в республике.

Выйдя из дому, я шагал в северо-восточном направлении к СМУ городка, кирпичным многоэтажным домам, напротив которых удачно разместился учебный центр по подготовке рабочих строительных профессий. Легко идти, когда прогулка больше похожа на развлечение, скорее, на удовольствие, чем на труд: не ставишь себе определенную цель, не учитываешь пройденное расстояние, не ограничиваешь себя временем, идешь, созерцая окружающие улицы, узкие переулки дома, – в отдельных из них живут мои школьные сверстники.

Сейчас мне предстоит повернуть на восток, миновать железнодорожное полотно, а дальше свобода выбора. Одно направление – для тех, кто желает пройтись вдоль железной дороги и большого оросительного канала, полноводного весной, мимо Центра подготовки кадров, механизаторов. Другое, выбранное мною, – пройти по тенистому тротуару до улицы Пушкинской и повернуть на север к медицинскому центру, чайхана слева по ходу моего путешествия.