Смерть Красной Шапочки

«Негодяи! Мерзавцы! Италия потеряна! Все плоды моих побед потеряны! Мне нужно ехать!», с этими словами взбешённый генерал Бонапарт принял решение срочно покинуть Египет и немедля навести порядок хотя бы в Париже. Прогнившая насквозь Директория давно уже похоронила его в африканских песках – следовало преподать ей хороший урок и показать, кто во Франции главный.

Оставив генерала Клебера в Каире своим наместником, он тайно отплыл в Тулон с самыми приближёнными генералами и офицерами, в числе коих оказался и генерал Бертье. Впереди было время великих свершений – разгон Директории и свержение могущественного Барраса, а следом установление режима консулата во Франции, оказавшейся теперь уже вполне официально во власти Наполеона Бонапарта. За этим последовал период великих войн, коим суждено было развернуться и среди лесов сонного княжества Глаубсберг, принеся туда смерть и горе.

VI

Карл фон Гётльшильцер с Франческой добрались до Глаубсберга в мае. Гизелла доводилась ему родной тёткой – мать Карла была её старшей сестрой. И теперь он, разумеется, рассчитывал, что тётушка примет его в свои объятья, хотя видела всего трижды в жизни – на его крестинах, на конфирмации и перед своим отъездом в Глаубсберг. Он запомнил её задорной, цветущей, девятнадцатилетней богиней – теперь его ждало совершенно иное зрелище. Отрешённая от мира, затянутая во всё чёрное, словно августинский монах, с печатью вечной скорби на лице, такой Гизелла встретила Карла и его невесту у себя в загородном поместье.

Поначалу они, разумеется, направились в столицу, где в доме канцлера им любезно объяснили, что мадам теперь вдова по причине безвременной кончины господина канцлера и предпочитает жить вместе с дочерью вдали от светского шума, за городом. Узнав, кем доводится Карл безутешной вдове, ему с радостью указали, в каком направлении двигаться. Молодая пара, не мешкая ни минуты, отправилась туда, и вот уже Карл пристально изучаем собственной тёткой в лорнет.

– Боже мой, – проговорила Гизелла глухим, будто загробным голосом, – от прежнего Карла, моего маленького ангелочка, не осталось и следа. Однако выражение глаз не изменилось – я ни за что бы не поверила вам, молодой человек, что вы мой племянник, не взирая даже на родовой перстень, что красуется у вас на мизинце, и те подробности из истории нашего семейства, что вы можете поведать. Перстень можно снять с убитого или украсть, подробности подслушать или выведать, но выражение глаз… нет, его не подменить ничем. Идите же сюда, родной мой, и дайте мне обнять вас.

С этого дня Карл с Франческой поселились в загородном поместье вдовы канцлера. Гизелла ни минуты не возражала, чтобы кроме племянника с ними поселилась и его невеста, бедная итальянская девушка. К тому времени Франческа уже научилась разбирать и говорить по-немецки – Карл на протяжении всего пути старался обучать её, и теперь она была благодарна ему – в Глаубсберге по-итальянски не говорил никто, здесь, как и во всей Европе, царил Его Величество французский язык! Порой он даже затмевал собою родной язык жителей маленького княжества. Но что говорить о такой крохе, как Глаубсберг – венский, санкт-петербургский и потсдамский дворы тоже предпочитали язык тех, кто кованым сапогом уже несколько лет шагал по Европе.

Франческа была принята в доме Гизеллы с радушием и быстро подружилась с Анной, которой в ту пору уже исполнилось девятнадцать. Теперь они вчетвером вели затворнический образ жизни, тем более, что Карлу пока было лучше не показываться – его ведь могли счесть в Австрии за дезертира, а от двора до двора, пусть и вовсе захудалого, как известно, рукой подать. Когда Гизелла узнала всю историю бегства Карла и его знакомства с Франческой, она даже прослезилась и молвила: «Живите здесь хоть всю жизнь, мне ль не понять, как тяжело быть счастливым вместе с по-настоящему любимым человеком?». Она говорила истину, ведь её собственная любовь была обречена на провал и крушение, и даже, несмотря на то, что от неё остался прекрасный дар – Анна – Гизелла всё равно считала себя глубоко несчастной, ибо лишена была возможности видеть и чувствовать любимого человека, коим по-прежнему оставался барон Фридрих фон Глокнер.

Гизелла полагала, что, ежели ей не улыбнулась удача в любви, то пускай хоть её племяннику повезёт с той, которую он спас от насильников с грязной римской улочки. Однако их безмятежному существованию не суждено было продлиться долго, и причиной тому стало не вторжение армии Наполеона, не колдовство Гертруды, о которой тогда ещё никто и ведать не ведал, и не тайные австрийские шпионы, присланные разыскать дезертира Карла – виной всему стали вновь человеческие сердца.

Карл и Франческа готовились к скорой свадьбе – они хотели справить её сразу после праздника Рождества Христова. Обвенчаться они решили без помпезности и толпы приглашённых гостей, просто поехать в церковь и освятить свой союз перед Господом. Но месяца за два до уже начавшегося готовиться события, которое намечалось отпраздновать в самом узком кругу, произошло нечто, что никто из участников этой истории сам не был в состоянии объяснить. Никто уже даже и не помнил, что приключилось – то ли кто-то как-то по особенному бросил взгляд, то ли искра Божья высеклась неожиданно, но невестой Карла вместо Франчески в считанные дни стала Анна. Да, да, та самая Анна, его собственная кузина, что рождена была от грешной связи барона Фридриха и Гизеллы.

Вы, разумеется, скажете, что такого не бывает, что даже если мужчина и изменяет своей невесте прямо перед свадьбой, то делает это так, чтобы она об этом ничего не знала. Таковое действие само по себе осудительно и порочно, однако многие не находят в нём ничего порочного, ибо считают, что до свадьбы мужчина волен делать то, что ему заблагорассудится, а вот после – извольте блюсти таинство брака. Мнений множество, а вот итог всё равно один – ничего тайного никогда не остаётся в тайне навечно и когда-нибудь, да и вылезет на свет Божий. Вопрос только во времени – как скоро сие прискорбное для хранящего секрет обстоятельство откроется. Кому-то удаётся оберегать свои тайны на протяжении всей жизни и поведать о них лишь на смертном одре, кто-то хранит их до поры до времени, а потом, разрушаемый изнутри вопиющим гласом совести, сам открывает всё. А кому-то не везёт более всего – его застают с поличным.

Карл так и не сумел понять, что произошло тогда, туманным октябрьским вечером, просто его глаза неожиданно встретились с глазами Анны, девушки невероятно красивой и похожей до боли на собственную мать в молодости. В них он увидел целый мир, гораздо более богатый и глубокий, чем тот, что существовал в глазах Франчески. Этот мир был полон как радости, так и грусти, как одиночества, так и надежды, как жажды жизни, так и растерянности и незнания, что делать дальше. Анна отправилась в изгнание вместе с матерью в ещё совсем юном возрасте, и теперь, когда ей исполнилось девятнадцать, она страстно желала выходить в свет, танцевать на балах, кокетничать с молодыми людьми и просто-напросто влюбиться. Из мужчин её окружали лишь лакей да конюх, один страшнее и старше другого, и тут – молодой красивый офицер! Анна была смущена и огорчена, ведь единственный пока в её жизни молодой мужчина доводился ей близким родственником, да ещё и помолвленным с другой.

Анна прекрасно говорила по-французски и по-английски, играла в шахматы и в кегли, превосходно ездила верхом и замечательно танцевала все принятые при европейских дворах танцы. Несмотря на затворничество, она была вполне светской девушкой. Но очень несчастной из-за этого самого затворничества, которое не представлялось возможным прекратить – авторитет матери и её до сих пор непрекращающийся траур были для неё самыми весомыми аргументами.

Однако молодая кровь вскипает нечаянно и неудержимо, и нет сил противостоять ей, пусть даже ты и заперт в четырёх стенах. А ежели вскипает она сразу у двух людей, обоюдно и одновременно – уж это точно что-то, да значит. Сердце, этот крохотный сгусток мышц, заточённый в нашем теле, способен творить великие чудеса, заставляя вскипать кровь в одночасье и доводить её до такого бурления, что нет никакого спасу. Сердце не только работает насосом, перекачивая по нашему телу кровь, оно ещё и служит кудесником, соединяющим людей. В то вечер Карл почувствовал в сердце необъяснимое жжение, вызвавшее по всему его телу дрожь. Нет, то был не страх, то было сладостное упоение, которого многие люди ждут годами, но так и не дожидаются, отправившись в могилу. А ведь, возможно, это именно то, ради чего и даётся нам жизнь – кто-то заслуживает чести почувствовать это, а кому-то не дано вовсе.

Так или иначе, взгляд Анны приковал его к себе. Она смотрела так выразительно, будто шарила своими глазами внутри его души, забираясь даже в самые отдалённые её закоулки. В голове у Карла в тот миг не было ни единой мысли – он просто стоял и смотрел, как Анна проникает одними лишь глазами внутрь него. Он был словно зачарован ею и задал себе лишь один-единственный вопрос: «Почему я не замечал этих глаз раньше? Или она как-то не так смотрела на меня?». Как только это промелькнуло у него, Анна, наконец, приблизилась и, взяв его за руку, прошептала: «Идём».

Он последовал за нею, в её спальню. Здесь он впервые в своей жизни лишил девушку невинности.

VII

Франческа бежала, что было мочи. Душа её была порвана в клочья, а сердце разбито вдребезги. Она ни за что бы накануне не смогла поверить, если б ей сообщили, что её возлюбленный изменит ей сегодня ночью с собственной кузиной! Это просто не уложилось бы у неё в голове, и она рассмеялась бы прямо в лицо тому, кто посмел сказать такое.

Правда открылась неожиданно. Вечер накануне был туманным и неприветливым, утро же наступившего следом дня выдалось на редкость солнечным. На небе не обреталось ни облачка, а яркое солнце, пусть и не такое тёплое, как в минувшем сентябре, ласково звало прогуляться среди сосен. Франческа, разбуженная игривыми лучами неугомонного светила, поднялась пораньше и отправилась в спальню Анны, чтобы позвать её на прогулку. Она не ведала, что, как только повернёт дверную ручку и окажется внутри, мир её рухнет, будто стены Иерихона от звуков труб войска Иисуса Навина.

В постели лежали совершенно обнажённые Анна и Карл. Они ещё спали, обнявшись, словно давно любят друг друга. Её светлые чуть вьющиеся волосы были раскиданы по его груди, на которой поросль была лишь небольшой, совсем не такой, как у мужчин в Италии. Их лица застыли в безмятежных улыбках, которые возникают только после обретения долгожданного счастья. И сразу улыбки эти сменились гримасами ужаса, когда сон молодых людей был прерван диким воплем, изданным Франческой. Она ревела, как ревут заколотые рогатинами медведицы, осознающие, что умирают и уже ничем не смогут помочь своим маленьким медвежатам, которых у них на глазах уже сажают в мешки алчные охотники. Лицо Франчески было искажено, будто её пытали раскалёнными щипцами – такой силы была душевная боль от увиденного.

Карл мгновенно вскочил и бросился к ней, пытаясь бормотать что-то вроде: «Это не то, что ты думаешь», избитая фраза, которой почему-то пользуются застигнутые врасплох мужчины, наивно полагая, что она им неким образом поможет. Не слушая не единого его слова, Франческа издала ещё один душераздирающий вопль и бросилась прочь из ставшего ей ненавистным в мановение ока дома. «Зачем он привёз меня сюда? Зачем она тут живёт? Зачем такая несправедливость?», стучало у неё в голове. Она бежала без оглядки, бежала изо всех сил, быстро оказавшись вне пределов поместья, там, где сосны стоят так близко друг к другу, что соединяются макушками, отчего дневной свет вовсе не достигает земли.

Странно, но мужчины никогда не могут объяснить, почему они так поступают. Совершив нечестный поступок по отношению к будущей невесте, они, как правило, оправдываются тем, что всякое в жизни бывает или спихивают всё на несчастного беса, который их якобы попутал и на которого и без того уже навешаны все грехи человечества. Объяснить причину внезапной неверности не в состоянии никто – видно, беда эта существовала тысячу лет назад и будет существовать до скончания времён. Так или иначе, даже ни на мгновенье не прекращая любить ту, мужем которой собирается вскоре стать мужчина, он всё равно подспудно ищет ещё кого-то, но не может объяснить, зачем. Доктора более поздних эпох уже разобрались с этим, но описываемые события приключились задолго до тех научных открытий, о которых упомянуто. А поэтому не станем отклоняться от нашего повествования и вновь обратим взгляд к Карлу.

Он был подавлен, смущён и растерян. Ему казалось, что счастье почти обретено, и вдруг, по необъясним причинам, он сам умудрился разрушить его. Анна была ему не безразлична, нет, он даже очень симпатизировал ей, но в ту ночь ни разу не произнёс той самой главной фразы, что ждёт с таким нетерпением и трепетом всякая девушка от молодого человека – он ни разу не сказал ей тогда: «Я люблю тебя!». Хотя Анна произнесла за ночь эту фразу тысячу раз, а может, и более того, Карлу было тогда не до счёта. Он всегда любил Франческу и только её, и вот теперь она с диким криком и перекошенным лицом, раздавленная позором и униженная обманом, не в силах вынести предательства со стороны любимого человека, сбежала неведомо куда, в непроходимые леса, уходившие из Глаубсберга в Швабию и Шварцвальд.

Карл размышлял совсем недолго. Не завтракая, он велел седлать коня, наскоро оделся и поскакал в ближайшую деревню за подмогой. Если днём воздух разогревался ещё довольно хорошо, то ночью холодало так, что зуб на зуб не попадал, а Франческа бежала в лёгком платье – больше на ней ничего не было.

Крестьяне с радостью согласились помочь, деревенский староста быстро собрал человек двадцать добровольцев, и они отправились прочёсывать все окрестные леса. Но ни к полудню, ни к вечерне, ни к закату девушку найти так и не удалось. Люди дошли до самой чащи, обследовали полузаброшенный охотничий домик покойного канцлера, в котором беглянка могла бы найти приют, но ни там, ни промеж гигантских сосен её следов так и не обнаружилось. Не нашли ни её тела, ни останков, если б она пала жертвой диких зверей, ни даже кусочков её платья – Франческа исчезла бесследно! Староста лишь развёл руками, когда окончательно стемнело, и крестьяне разбрелись по домам. Убитый горем Карл, совсем выбившийся из сил от переутомления, вернулся в поместье к тётке и кузине. Отныне его семьёй остались лишь они.

Но, как вы, наверное, догадались, Франческа не погибла и не стала добычей волков. Более того, она даже не получила ни одной царапины – она просто оказалась в том месте, которое дано видеть далеко не всем людям, поэтому её так и не нашли.

Бежала она очень долго и упорно, и совсем не оглядывалась по сторонам – такое состояние обычно называют «бежать, куда глаза глядят». Вот она и бежала, что зашоренная лошадь, глядя только впереди себя и вовсе не смотря, что вокруг неё. Когда ноги перестали повиноваться ей и отказались нести несчастную девушку дальше, Франческа остановилась и рухнула на ковёр из сосновых иголок, густо покрывавший землю. Осмотревшись, она обнаружила себя в самой глухой чаще леса, среди вековых сосен, уходивших макушками в поднебесье. Несмотря на то, что был, наверное, ещё полдень, здесь царил полумрак – настолько плотно стояли друг к другу сосны и так дружно они сливались своими вершинами в непроницаемую крышу. Если бы пошёл дождь, то здесь непременно осталось бы сухо – кроны деревьев просто не дали бы наглым каплям просочиться сквозь них.

Франческа почувствовала страх, постепенно начавший сменяться ужасом. Она стала осознавать, немного успокоившись и отдышавшись, что забрела туда, куда вряд ли вообще люди когда-нибудь наведывались. «Здесь меня никто не найдёт! Да и сама я выберусь ли отсюда? Боже мой, что же я натворила?!». Потом, вспомнив о причине, приведшей её в эту непролазную глушь, Франческа принялась безудержно смеяться – ужас сменился безумной радостью. «Ну и хорошо, пускай я погибну здесь, пусть меня медведь разорвёт, жизнь всё равно мне более не мила!».

Смирившись со своим новым положением, она поднялась, отряхнула пожухлые иглы с платья и поёжилась – день перевалил уже на вторую половину, а здесь, в чаще, вечерело ещё раньше, так что постепенно начинало холодать, и Франческа почувствовала лёгкий озноб. Сделав несколько никуда не направленных шагов, она неожиданно остановилась и широко открыла глаза. Как на ярмарочном спектакле, когда артисты сооружают деревянный помост, завешивая его здоровенной тряпкой, изображающей занавес, а потом отдёргивают её, чтобы явить публике своё мастерство, так и лес, словно занавес, раздвинул становившиеся уже неприветливыми сосны и открыл взору Франчески залитую солнцем поляну. Посреди поляны, играя всеми красками радуги, красовался опрятный пряничный дом, весь выстроенный из пряничного теста. Стены были украшены огромными леденцами красного, зелёного и жёлтого цвета, которые переливались на солнце, что дорогие камни, а наличники на окнах и козырьки у крыши сделаны были из цукатов. Подоконники политы сахарной глазурью, труба из ореховой пастилы, порог и ступеньки – из земляничного рахат-лукума, а флюгер – из ежевичного мармелада.

– Ах, Боже ты мой! – только и смогла вымолвить изумлённая Франческа, – неужто не снится мне всё это? Неужто я и вправду вижу такое собственными глазами?

– Это не сон, милочка, – на пороге показалась одетая в местное традиционное платье женщина, – а самая что ни наесть явь!

– Но как же так? Минуту назад меня окружали толстые стволы сосен, грозившие вот-вот раздавить, будто всё плотнее сдвигаясь друг к другу. А теперь вдруг поляна, солнце и пряничный домик!

– Теперь это твоё жилище, милая Франческа, – ответила женщина, – а является это место лишь тем, кто достоин его увидеть, или тем, кому надлежит его увидеть. Не более и не менее.

– Вам известно моё имя? – удивлению Франчески не было предела.

– Мне много чего известно, – улыбнулась женщина, порылась в переднике и достала из него курительную трубку из зелёного стекла, – я уже много лет тут обитаю, а тебя приветила не случайно – ты имеешь отношение к семье, на которую имею зуб я.

Сказав это, Гертруда (как вы понимаете, была это именно она, и больше никто) набила трубку табаком из кисета, хранившегося там же в переднике, и закурила, выпустив пары ароматного сизого дыма, от которого у Франчески немного закружилась голова.

– Иди ко мне, доченька, – сладким голосом пропела Гертруда, – теперь ты будешь жить со мною и не касаться того гнилого и лживого мира мужчин, в котором ты мучилась до нынешнего дня. Теперь у тебя всё будет совсем по-другому.

– Откуда вам известно, что горе моё от мужчин? – медленно проговорила Франческа, всё более чувствуя, как силы покидают её окончательно.

– Многое я знаю, милая, многое, говорила уже. И про тебя всё мне ведомо – Францль помог! – она указала на чёрного щегла, гордо восседавшего у неё на плече и мнившего себя орлом, уж никак не меньше, – ведомо, что жених тебя покинул по дурости своей. Он ведь и не хотел тебя покидать, да только пошёл на поводу у той, что сама рождена во грехе. Мать её согрешила с моим зятем, отчего его милая до поры до времени супруга, моя сестрица, сделалась жуткой стервой, похуже самого Дьявола! Так что ты неспроста тут очутилась.

– Бабушка, как у вас тут хорошо…, – глаза Франчески начали слипаться, а ноги совсем перестали идти – она опустилась на порог перед Гертрудой и блуждающим взглядом уставилась на неё.

– А потом станет ещё лучше! Я научу тебя всему, что знаю сама, оттого ты сделаешься могущественной ведьмой и сможешь отомстить негодяям, лишившим тебя счастья. Ты сможешь отомстить всем! У тебя будет власть, а она позволяет не сожалеть ни о чём. Я научу тебя быть в гармонии с природой, я научу тебя говорить с нею и получать от неё то, что не дано получить простому человеку. Ты станешь совсем другой, и случится это очень скоро. Ты будешь мне дочерью, любящей и преданной, такой, о которой я всю жизнь мечтала, но которой мне так и не суждено было обрести. Ведь я Хюльдра…

Последних слов Гертруды девушка уже не слышала – она забылась глубоким сном, ставшим для неё пограничьем между прошлой и наступающей, новой жизнью. Ведьма, докурив свою трубку из зелёного стекла, отнесла девушку в дом и уложила на кровать.

Гертруда и вправду постарела – Франческа неспроста назвала её бабушкой. Когда тайна об измене Фридриха открылась Гудруне и та превратилась в сварливую старуху, постарела вместе с нею и Гертруда. Но она обратилась скорее в добрую на вид бабушку со снегом проседи в волосах и задорно прищуренными глазами. И, хотя Хюльдры не умирают, как обычные люди, она всё равно решила взять себе ученицу и помощницу, тем более что та была оскорблена всё теми же участниками давней истории. Однако тут всё только начиналось.

VIII

Карл оказался в сложном положении. С одной стороны, его невеста, с которой уже даже назначен был день свадьбы, бесследно исчезла. С другой, его кузина, которую ещё совсем недавно он и в глаза ни разу не видел и даже не знал о её существовании, теперь беззаветно обожала его и сгорала от страсти по своему возлюбленному. Предприняв ещё несколько попыток поисков Франчески по окрестным глухим лесам, Карл понял, наконец, что отыскать её не удастся. К зиме же стало ясно, что Анна ожидает младенца, отцом коего, разумеется, никто, кроме Карла, быть не мог. Отчаявшись найти Франческу, он решил: «Не в Вену же мне теперь возвращаться, останусь здесь, по крайней мере, хотя бы при местном дворе закреплюсь. Поводов для этого хоть отбавляй». И правда, поводов Карл имел несколько. Во-первых, он приходился родным племянником одной из самых почитаемых дам Глаубсберга. Во-вторых, его отныне связывали определённые обстоятельства с дочерью этой дамы, позволявшие вступить с нею в брак. Чем, недолго думая, и воспользовался Карл.

Сразу после праздника Рождества Карл фон Гётльшильцер сочетался браком с собственной кузиной Анной, бывшей к тому времени брюхатой его ребёнком, и уже на третьем месяце. Свадьба прошла, как и предполагалось это совершить с Франческой, без лишнего шума и помпы. После свадьбы молодая чета перебралась в столицу, где была с радостью принята князем Иоахимом. Карла представили ко двору, и он отныне стал одним из придворных камер-юнкеров князя. Тот никак не мог забыть великолепной Гизеллы, явившейся двадцать лет тому назад в его сонное княжество и встряхнувшей чуть не покрывшееся паутиной местное общество.

Гизелла была премного благодарна князю за проявленное внимание и радушие, однако сама предпочла ко двору не возвращаться. Её душевная рана, искорёжившая не только душу, но и сердце, по-прежнему ныла и не желала заживать. Гизелла несколько недель подряд размышляла над тем, как ей теперь поступить, и в конце концов приняла решение, единственно правильное, как она подумала. Она покинула своё загородное поместье для того, чтобы – нет, не вернуться в столицу и не блистать вновь при дворе – она отправилась в полузаброшенный охотничий домик покойного канцлера, о котором и вспомнили лишь недавно, когда Франческу по лесам разыскивали. Взяв с собою горничную, которая и поварихой заодно трудилась, да лакея, чтобы по всем прочим делам прислуживал, Гизелла удалилась в глухой лес, дабы закончить там свой жизненный путь в мире и покое. Было ей тогда чуть более сорока лет.

Карьера Карла при глаубсбергском дворе шла успешно – он быстро снискал славу и уважение, войдя во вкус, словно в Вене несколько лет тому назад. В июне Анна произвела на свет девочку, да такую милую и обворожительную, что ею восхищались поголовно все, от самых младших до самых высоких чиновников княжества. Несмотря на то, что Карл и Анна оказались близкими родственниками, их дитя родилось совершенно здоровым и даже вызывало зависть у тех, кто никак не мог заполучить такое счастье – стать родителями. Дети близких родственников рождаются или совершенно убогими, или невероятно здоровыми и талантливыми. Карлу с Анной выпал счастливый билет – их дочка, наречённая Марией, стала образцом для подражания, да и для зависти тоже. Сам престарелый князь Иоахим был настолько растроган видом малышки, что вызвался быть её крёстным отцом. Обрадованные родители ни в коем случае не могли противиться такому пожеланию, и даже сочли его за честь – девочка в скором времени была крещена в кафедральном соборе в присутствии князя. Казалось, что течение жизни успокоилось и вошло в мирное русло, не сотрясаемое более никакими неожиданностями и треволнениями. Однако, как это всегда и получается, видимость спокойствия являет собою лишь подобие ноябрьского льда, тонкого и хрупкого, который, вроде бы, уже сковал поверхность реки, но при первом же шаге лопается и ввергает отважившегося ступить по нему в чёрную пучину неизвестности.

IX

Роберт был наследным принцем Глаубсберга и единственным сыном князя Иоахима. По закону княжества трон наследовать могли только лица мужского пола, и случилось так, что Роберт оказался последним из своего рода мужчиной. Князь Иоахим очень долго ждал мальчика, но рождались одни лишь девочки, успешно распределяемые им замуж по всем прочим дворам Европы. Радость от рождения наследника переполнила тогда уже немолодого князя до краёв – был дан грандиозный бал для знати и ошеломляющий пир с фейерверками для народа. Двое братьев Иоахима отдали свои души Господу при разных обстоятельствах – один погиб в семилетнюю войну, записавшись в прусскую армию и сложив голову при Эйлау, второй стал жертвой оспы, отправившись по делам в Баварию. Ни тот, ни другой не оставили ни одного потомка – вся надежда возлагалась на Иоахима. И вот, наконец, долгожданный сын и наследник! Радости князя не было предела. Однако он сознавал, что чрезмерная любовь сделает из Роберта страшного эгоиста и попросту невозможного человека. Дабы избежать этого и оставить своему народу хорошего государя, Иоахим, превознемогая свои желания, отправил сына воспитываться в Карлсруэ к родственнику, герцогу Баденскому, потом мальчик перебрался в Женеву, где постиг премудрости французского языка и закончил протестантский коллеж. Далее его путь лежал в Болонью, в тамошний знаменитый университет, познакомивший юношу с премудростями юриспруденции и католическим мировоззрением (путь в Париж в ту пору был ему заказан, ведь там царила безжалостная мадам гильотина), и, наконец, шлифовка придворного этикета в Мюнхене. Отныне Роберт одинаково хорошо понимал проблемы как католиков, так и протестантов, говорил на нескольких языках, в том числе и на латыни, и вовсе не был самовлюблённым эгоистом – оторванность с малых лет от дома и сдержанные привязанность и опека со стороны родителей в добром смысле сказались на юноше. Он вырос хорошим человеком.