скачать книгу бесплатно
Бабушка перестала всхлипывать, засуетилась, собирая на стол, а дед взял его под руку и увел в другую комнату.
– Ну, докладай, как и с чем пожаловал. – В его глазах, в голосе сквозила тревога. Дед прожил сложную и нелегкую жизнь, повидал всякое – и с японцами воевал, и с белоказаками, не раз бывал на волоске от смерти, – потому опасность чуял особенно остро. О том, что Александру придется уйти из училища, он предупредил сразу, как только осудили отца, но теперь дело было не только в этом, а в чем-то более серьезном и важном, и Александр не стал ничего утаивать, рассказал все как было.
Дед долго молчал, низко склонив свою седую голову. Бабка приоткрыла дверь, позвала к столу. Он снова цыкнул:
– Погодь ты! – И когда старуха закрыла дверь, потер бородку, покачал головой: – Значит, отомстить решил, курицын сын. А за что?
– Как за что? – не понял вопроса Александр. – Он же обыск у нас делал, ничего не нашел, а отца все равно осудили…
– А ты знаешь, кто такой Гандыбин?
– Еще бы. Начальник отделения милиции.
– Начальник отделения милиции… – с грустью повторил дед. – Велика шишка… А кто дефицитные товары спекулянтам сплавлял, знаешь?
– Откуда?
– Вот то-то и оно. Отец твой этим тоже не занимался. А куда смотрел?
– Гандыбин сам не раз просил у него достать то одно, то другое.
– То Гандыбин, – снова вздохнул дед. – Он для себя просил, а не для спекуляции. Со временем ты сам поймешь, что к чему. А вот что теперь делать?
– Дядя Костя советовал фамилию сменить.
– Как?
Дед опустил голову, сидел неподвижно с минуту, потом вдруг решительно распрямил спину.
– Идем обедать. На пустой желудок какие там думки…
Он ушел к своему другу, отставному адвокату.
Терещенко, который лет десять назад, в голодовку, взял из детского дома приемыша, двенадцатилетнего балбеса Шурку (своих детей у Терещенко не было). Два года промучились с ним дед и бабка, стараясь научить его уму-разуму, на путь истинный наставить, но приемыш не поддавался ни ласкам, ни строгости: учился плохо, лазал по чужим огородам, а случалось, и по квартирам. С трудом закончив седьмой класс, он сбежал от стариков совсем. И вот уже более четырех лет о нем не было никаких известий.
– Может, от него какие документы остались? – шепнул дедушка Александру.
Вернулся он печальный и озабоченный, снова уединились в другой комнате.
– Нет, никаких документов не осталось. Да никаких у него и не было. Только свидетельство об окончании седьмого класса. И то он, курицын сын, спер. Значитца, смекал, что к чему. Да и, сказать по правде, не нравилась мне его фамилия – Туманов. С другой стороны, тезка твой. И отчества нету.
– Как нету? – У Александра уже зрели кое-какие планы.
– А так, – боднул дед головой. – Таковский был, курицын сын. Говорил: «Нет у меня отца, значитца, и отчества нет». И фамилию Терещенка не захотел взять. Так-то.
Александр достал свои документы, возвращенные из военного училища, – свидетельство об окончании десятого класса, свидетельство о рождении, комсомольскую характеристику. Всюду фамилия его была написана скорописными буквами. И воскликнул от радости:
– Есть, дедушка! Есть новая фамилия!
– Ну-кось, покажь.
Дед повертел бумажки, но замысла внука не понял. И Александр объяснил:
– Это очень хорошо, что у моего тезки фамилия Туманов. Подставить вот сюда палочку, а вот сюда и сюда закорючки – и Пименов превратится в Туманова…
15
…Наши боевые летчики отважно дерутся с противником, постоянно помня о взаимной помощи и выручке в бою…
(От Советского информбюро)
Александр часа три наблюдал за селом, особенно за четвертой хатой, где скрылись женщина с дочерью. Но они не появлялись. И вообще село выглядело как-то странно: единственная улица была пустынна. Редко кто выскакивал во двор и быстро исчезал. И немцев нигде не было видно. Александр ломал голову: что за зловещая тишина сковала село, что там случилось или какие события назревают? А голод еще пуще давал о себе знать. Хотя бы кусочек хлеба! Снова пойти, что ли, на бугор за земляникой? Он уже собрался покинуть свое укрытие, когда послышался треск мотора и на проселочной дороге, соединяющей тракт с селом, показался мотоцикл с тремя немцами в мышиного цвета мундирах, а невдалеке за ним – крытая брезентом грузовая автомашина.
Что-то теперь делается в полку, что о нем думают Рита, Меньшиков, Петровский? Каждый по-своему переживает его исчезновение. И никто даже предположить не может, в какой он сейчас ситуации. Вот ведь как нескладно порой распоряжается судьба жизнью человеческой: он изнывает от жажды, от голода, спешит к близким ему людям, а они считают его уже мертвым…
На душе у него постепенно утихло, и он уснул. И сразу ему явилась летная столовая, еще довоенная, с белыми занавесками на окнах, с накрахмаленными салфетками, с белоснежными скатертями; и на столах – что только душа пожелает: красные помидоры, сочные хрустящие огурцы, ломтики ветчины и чавычи, супы харчо и пити, всяческое жареное и пареное. Он ел то одно, то другое, все было такое вкусное и аппетитное, но какое-то нематериальное – он клал еду в рот, начинал жевать, и она, как восточная сладость, таяла, исчезала. Он ел, а голод не проходил, еще сильнее терзал желудок. От голода он и проснулся.
В лесу властвовал уже сумрак, и небо сквозь листву просвечивало не голубое, как днем, а синее с фиолетовым отливом, прохладное и бодрящее. Александр взглянул на часы – восьмой час. Вот это поспал! И, несмотря на голод, он чувствовал себя окрепшим, полным сил, зовущих к действию. Идти еще рано, надо дождаться темноты. Обойти село справа, пересечь шоссе и по ту сторону дороги пробираться лесом на восток. А пока совсем не стемнело – хоть немного подкрепиться земляникой. Как же выйти на ту поляну? Уходя от села, он круто взял вправо. Значит, надо вначале выбраться к селу, а оттуда на поляну. Он сунул пистолет за пазуху и, держа его в руке, осторожно стал пробираться сквозь кусты.
Село показалось быстрее, чем он предполагал – он отошел совсем недалеко, – и Александр приостановился, решив еще понаблюдать, что там творится теперь.
Ни одной души – ни жителей, ни немцев. Хотя не совсем так. У третьей хаты с краю у угла стоял мотоцикл, а во дворе прохаживался немец с автоматом в руках – часовой.
Александр задержал взгляд на мотоцикле, и в голове мелькнула заманчивая дерзкая мысль: вот бы махнуть на нем к линии фронта! За ночь можно было бы добраться до своих. И эта случайная, мимолетная мысль уже не отпускала его, зрела в реальный, конкретный план. В селе войск не видно. Мотоциклисты – либо патрули, либо какая-то временная власть, оставленная для устрашения и подбора местного начальства. Немцам, видно, не особенно-то здесь досаждают – чувствуют себя хозяевами, – и часовой выставлен скорее для порядка – беспечно расхаживает по двору, семечки щелкает.
Подойти незамеченным к дому, пожалуй, труда особого не составит: по лощине к пруду, а там рукой подать. Встать за углом и – либо рукояткой пистолета по темечку, либо ножом между лопаток…
Прошло с полчаса. Сумерки сгустились настолько, что предметы потеряли очертания; лишь крыши домов черными контурами просматривались на темно-фиолетовом фоне неба. В хате зажегся свет.
Выждав еще немного, Александр осторожно двинулся по лощине к пруду, чтобы зайти часовому с тыла. Поднялся по бугру к хате, перелез прясла палисадника. Ползком подобрался к окну. В хате слышались пьяный гвалт, хохот, пение. Там, судя по голосам, находилось не много народу. Александр пополз в сторону часового. Тот расхаживал по двору, мурлыкая песенку, – тоже, по-видимому, был пьян. Надо дождаться, когда он подойдет к углу.
Внезапно дверь скрипнула: кто-то вышел. Мурлыкание оборвалось. Немцы поговорили. Александр очень пожалел, что с пренебрежением относился в школе к иностранному языку: он ничего не понял. Вышедший помочился и снова ушел в хату. Самое время действовать.
Александр пружинисто встал, по-кошачьи неслышным шагом прокрался к углу и, достав из-за голенища нож, замер. Часовой продолжал мурлыкать, идя в его сторону. Но до угла не дошел, остановился и тоже стал справлять малую нужду. Он стоял лицом к двери и не успел ни обернуться, ни вскрикнуть – лезвие ножа полоснуло ему по горлу. Александр подхватил покачнувшееся тело и понес его к мотоциклу. Опустил бесшумно в коляску, взялся за руль и покатил мотоцикл со двора.
На улице ноги сами участили шаг. Он уже не боялся, что его услышат, и почти бегом направился по пыльной проселочной дороге из села по направлению к шоссе.
Когда он откатил мотоцикл от села метров на четыреста, впереди на шоссе показались движущиеся огоньки – колонна машин или танков шла на восток.
Александр остановился. Надо избавиться от фашиста. Подошел к нему, взялся за пояс. Немец оказался чертовски тяжелым (а в горячке он и не почувствовал этого). Снял у него с шеи автомат, положил в коляску – пригодится. Неплохо бы переодеться в его одежду, но мундир залит кровью. Она всюду липла к рукам, и Александр брезгливо вытирал их о комбинезон. И все-таки мундиром и пилоткой надо воспользоваться: на дороге его могут осветить фарами и нельзя допустить, чтобы кто-то из немцев усомнился, что это свой.
Он снял с фашиста ремень, расстегнул мундир, стянул его с одной руки, с другой; оторвал не промокший кровью кусок исподней рубахи и вытер им мундир. Пилотка была ему великовата, и он сдвинул ее на затылок, чтоб не сползала на глаза. Мундир натянул прямо на комбинезон – хорошо, что немец был упитанный. Поднатужился, выволок его из коляски и бросил рядом с дорогой.
Раньше Александру приходилось ездить на мотоцикле: Пикалов не скупился обучать своих однополчан и одалживал мотоцикл любому, кому надо было сгонять куда-нибудь, потому Александр без особого труда управлял могучим и резвым БМВ; мотоцикл бежал легко и послушно, как застоявшийся конь, игриво прыгая на выбоинах и ухабах. Фару Александр пока не включал, чтобы не привлекать внимания с шоссе. Надо пристроиться к какой-нибудь колонне машин и идти за ней, пока будет возможность.
Ему повезло: по шоссе как раз шли машины, крытые брезентом, и открытые, с ящиками боеприпасов, с продовольствием. Александр выбрал разрыв между ними, включил фару и втиснулся в середину. Машины шли не очень-то шибко – километров пятьдесят, – а ему хотелось дать газ на полную мощность мотора. Но обгонять он пока не решался: вдруг кому-то захочется его остановить? Потому и плелся в колонне, стиснутый с обеих сторон врагами.
Смертельная опасность исчезла, и ему вдруг сделалось весело, он почувствовал такую уверенность в себе, что прибавил газу и тоже начал обгонять машину за машиной.
Местами дорога была разбита бомбежками, и, хотя воронки были засыпаны щебенкой, в колеях зияли выбоины, мотоцикл швыряло, как на трамплинах. Приходилось сбавлять скорость и втискиваться между машинами.
Внезапно ухо Александра в моторном рокоте уловило посторонний непонятный гул, похожий на приглушенный колокольный звон, только более глухой и не затухающий, а однотонный, даже чуть усиливающийся. Вскоре он понял, что это такое: впереди идущие машины высветили фарами фермы моста. Железо гудело и постанывало от тяжести, словно жалуясь кому-то на свою безрадостную и беспросветную судьбу. Что же это за речка? Стырь или ее приток? Машины шли безостановочно. Значит, никакой проверки не ведется. И не видно на обочинах зенитной артиллерии. Неужели так далеко ушли немцы?.. Небо пустынно. Лишь звезды печально смотрят вниз да гневно в бессилии стонет мост… САБ бы сюда да тройку бомбардировщиков с фугасно-осколочными, чтобы от моста и от этой колонны только дым да пыль остались…
Нет, фашисты мост охраняли: двое часовых по обе стороны с автоматами на груди провожали взглядами не сбавляющую скорость колонну. Александр проехал мимо, лишь на минуту почувствовав усилившиеся рывки сердца. Часовые не обратили на него внимания: мало ли, какой курьер мчится по своим делам к фронту? По своей охоте желающие туда попасть вряд ли найдутся.
Мост кончился, и Александр снова прибавил газу. Он так усердно гнал, что колонна вскоре осталась позади. А еще через полчаса впереди показались вспышки разрывов, и он услышал раскаты канонады. До линии фронта было уже рукой подать, но тут-то и начиналось самое трудное. Первое же село, в которое въехал Александр, было запружено танками, машинами, мотоциклами. Его могли остановить на каждом шагу, и он, чтобы избежать объяснения, не сбавил скорость, промчался по селу, будоража всех треском мотора.
Село осталось позади. Впереди все ярче и выше поднимались всполохи, все громче становилась канонада. Шоссе вело прямо на выстрелы, ехать по нему с каждой минутой становилось опаснее, и Александр свернул на первую же попавшуюся проселочную дорогу. Немцы наступают вдоль магистральных дорог; сплошной линии фронта конечно же нет, и надо попасть в такой разрыв.
Еще около часа он петлял по проселкам, тропинкам, бездорожью, пока мотоцикл не заглох – кончилось, видимо, горючее. Метрах в ста от него взметнулась в небо желтая ракета, осветив слева ржаное поле, а справа небольшой перелесок. Александр, преодолевая желание броситься в укрытие, остался на месте: наверняка его увидели, и, если он выкажет трусость, по нему откроют огонь. И точно: не успела ракета погаснуть, ему что-то крикнули на немецком языке: то ли звали, то ли спрашивали, что случилось. Он попытался завести мотоцикл – тщетно и, когда ракета погасла, юркнул в рожь.
Рожь была высокая и почти созревшая. Тугие колосья стегали по лицу, щекоча «усами». Его обдало приятным, напоминавшим что-то далекое: как-то во время летних каникул он у бабушки бегал с пацанами вот по такой ржи. Тогда ему здорово попало. «Ведь это же хлеб!» – возмущалась бабушка. А теперь этот хлеб он топтал ногами – стебли с хрустом лопались под сапогами – без всякой жалости. Вернее, жалость была – и к хлебу, и к нашим людям, которые сеяли этот хлеб и которым он теперь, даже если они его уберут, не достанется.
В небо снова взвилась ракета. Александр лишь пригнулся и ускорил шаг. Он прошел с километр, когда сзади застрочили автоматные очереди и одна за другой взмыли ввысь ракеты. Видимо, немцы обнаружили пустой мотоцикл и заподозрили неладное. Но стреляли они, судя по трассам и по наклону ракет, по кустарнику.
Теперь надо ухо держать востро – можно напороться на немецкие позиции.
Тревога вызвала ответную реакцию, и спереди, куда держал путь Александр, тоже взметнулась ракета. Надо подождать, пока фашисты успокоятся. Он опустился на сухую, не остывшую еще землю, посмотрел на звезды. Большая Медведица уже подняла «коромысло» – перевалило за полночь; часа два темного времени он имеет в запасе, поэтому можно не торопиться.
Он сорвал несколько колосков, размял их на ладони, сдул шелуху и ссыпал зерна в рот. Зерна были еще мягковатые, с молочком, и показались ему неимоверно вкусными; и снова ему вспомнилась бабушка, ее румяные шанежки, горячие, прямо со сковородки, которые они с Ритой очень любили. Александр нарвал еще колосков и с жадностью ел сочные зерна, стараясь утолить голод. Его трапезу прервала участившаяся стрельба справа. Он прислушался. Глухому частому стрекоту пулеметов отвечали более далекие одиночные выстрелы. «А ведь это отвечают наши, – обрадовался Александр. – Значит, наши не так далеко». Он выждал еще немного и пошагал прямо на восток, где было тише и спокойнее. Вспыхивающие вдали ракеты нарисовали ему довольно отчетливую панораму: от ржаного поля начинался спуск к неширокой, метров в сто, полосе леса. За лесом некрутой подъем, и что там, рассмотреть пока не удавалось.
Он передохнул, снял с шеи автомат и, пригибаясь, направился к лесу. Выстрелы по-прежнему раздавались слева и справа, впереди же, куда он шел, стояла полнейшая тишина. И не было ничего подозрительного, что еще больше настораживало его, держало нервы в предельном напряжении.
За полосой леса спуск стал круче, а низина оказалась заросшей то ли осокой, то ли камышом. По всем признакам, впереди должна быть река, если она не высохла. Очередная ракета справа высветила противоположный берег, более крутой и высокий, но более родной, притягивающий его словно магнитом. Оттуда, с самой высоты, небо вспорола огненная трасса. С противоположного берега ответили тем же – видно, перестреливались дозорные, предупреждая о своем бодрствовании.
По-прежнему методично взмывали вверх ракеты, Александр падал в траву и ждал, когда они погаснут.
Свет этой ракеты был, казалось, намного ярче прежних, и Александра тут же увидели: трассирующие пули потянулись к нему, зашлепали о землю над головой. И негде ни спрятаться, ни укрыться. С нашей стороны тоже открыли стрельбу, и тоже по нему. Он прыгнул вправо, влево, стараясь сбить стрелков с прицела, по-кошачьи забирался вверх. Наши, кажется, догадались, в чем дело, и перенесли огонь на немцев, прикрывая его. Он уже видел, откуда стреляют наши, видел бруствер окопа – до него метров пятьдесят, – еще чуть-чуть, еще немного сил.
Он услышал приближающийся свист и догадался, что это снаряд или мина, хотел припасть к земле (поможет ли?), но не успел – пламя ослепило его, швырнуло в сторону. В спину что-то ударило тяжелое, тупое; его закружило, завертело и понесло куда-то в черную пустоту…
16
9/VII 1941 г…. Боевой вылет с бомбометанием по танкам в районе Полонное, Чернобоки. Высота – 2500. Ночь. Продолжительность полета – 4 ч. 30 м…
(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)
Капитан Петровский тоже ожидал улучшения обстановки, а она, как назло, все ухудшалась. Наши войска отступают, полк несет большие потери. А тут еще диверсанты… Обстреливают наши самолеты на взлете, подают сигналы ракетами немецким бомбардировщикам, когда те пролетают над нашим аэродромом…
Начальство очень им недовольно, требует более решительных действий…
Вчера ночью Петровский с приданной ему группой в двадцать человек пытался захватить диверсантов. С вечера на границе аэродрома по взлету самолетов устроили засаду. Дождались, когда диверсанты пустили очередь трассирующих пуль по взлетающему бомбардировщику – они оказались совсем близко, – и группа бросилась на выстрелы. Однако захватить никого не удалось. Не только захватить – увидеть: диверсанты словно сквозь землю провалились. Лишь стреляные гильзы да следы от колес мотоцикла удалось обнаружить на том месте, откуда велась стрельба.
Начальство снова очень недовольно Петровским: «Не обеспечил…», «Не учел…», «Не предусмотрел…». Да что начальство – он сам собой не доволен. Упустить каких-то двух-трех человек… Пока группа Петровского искала диверсантов в селе, куда привели следы мотоцикла, они стали подавать сигналы ракетами с другой стороны аэродрома появившимся немецким самолетам.
Но чем больше неудачи преследовали оперуполномоченного, тем сильнее и крепче становилась его уверенность в скорой поимке диверсантов и разоблачении радиста, тем хитрее он готовил им западню. И кое-чего успел уже добиться: ему удалось установить, что двое диверсантов в форме наших пограничников (один в звании капитана, второй – лейтенанта) дважды побывали в селе Айш, в военном городке и даже на базе ГСМ, где заправляли мотоцикл бензином (капитан Нурахметов, начальник ГСМ, объяснил, что они предъявили ему такую грозную бумагу с требованием оказывать всестороннее содействие во всем, заверенную гербовой печатью, что он не рискнул спросить другие документы). Да если б и спросил, ничего не добился бы: уж коли они обеспечены «требованием содействия», другими документами – тем более. Правда, Нурахметов из-за страха и ротозейства мог и присочинить: кроме бензина, он снабдил «пограничников» двумя фляжками спирта, батарейками к карманным фонарикам, о чем умолчал.
Факты весьма существенные, подтверждающие, что диверсанты оторваны от своей базы, вынуждены обращаться к советским военнослужащим, надеясь на свои всесильные документы и на доверчивость советских людей… И не только на это: кто-то же снабжает их ценной информацией…
Почему Нурахметов умолчал о спирте и батарейках? Только ли из-за страха?.. Ведь он знает не только то, сколько самолетов планируется на боевые задания, но и в какое время намечается взлет, по каким маршрутам пойдут группы. Рацию можно возить с собой в мотоцикле. Отъехал куда-нибудь в сторону – и стучи ключом…
По распоряжению начальника гарнизона в авиагородок и на дороги, связывающие аэродром с городом и окраинными селами, выделены дозорные. Им поручено проверять документы у всех, независимо от звания, и подозрительных задерживать. Это на день. А ночью капитан Петровский снова должен заняться поимкой диверсантов. На этот раз операцию он продумал более тщательно, и бойцов ему выделили, несмотря на трудности с людскими резервами, в три раза больше. Инструктаж группе Петровский назначил на 19.00. Оставалось полчаса, а он только возвращался с совещания от начальника особого отдела. Хотел заехать домой, к Оксане (минут десять можно было выкроить), но настроение было такое прескверное (и из-за разноса на совещании, и от усталости, и оттого, что был голоден), что лучше было Оксане не показываться: она очень чувствительна ко всяким его неурядицам и будет переживать больше, чем он. «Вот разделаемся ночью с диверсантами, – думал он (он почему-то был уверен, что теперь им не уйти), – тогда заеду домой и там часа три отдохну».
17
9 июля 1941 г….Наша авиация бомбардировала Констанцу, порт и транспорты в Тулче, Сулине, нефтепромыслы в Плоешти…
(От Советского информбюро)
Темнело не по-летнему быстро – с запада наползали мощные кучевые облака. И Петровский, выйдя из столовой, принял решение выслать группы к местам засад минут на пятнадцать раньше. Пока он давал последние напутствия старшим, закончили ужин летные экипажи – вылет у них назначен на 22.00 – и дневные дозорные. Из докладов дозорных начальнику штаба выходило, что никаких происшествий и подозрительных явлений на дорогах не случилось. Петровский ожидал другого и потому счел необходимым самому поговорить с дозорными.
Старшие обстоятельно доложили, сколько и каких машин проследовало по их участку; в основном это были бензовозы, масловозы, грузовики с бойцами, с эвакуированными. Действительно, ничего интересного. Днем, видно, диверсанты отсиживались в укрытых местах. А если и ночью они сегодня не рискнут выйти или умчаться в другое место?
– Да вы не расстраивайтесь, товарищ капитан, – заметив огорчение на лице Петровского, стал утешать его немолодой старшина. – Поймаем этих наводчиков, как пить дать. Вон и пограничники нам на помощь подключились.
– Какие пограничники? – удивился Петровский. На совещании у начальника особого отдела присутствовал и представитель пограничников, но на просьбу принять участие в поимке диверсантов он ответил, что у них не хватает сил охранять побережье.
– Наши, с побережья, – пояснил старшина. – Капитан и лейтенант. На мотоцикле. Они стоят недалеко от нашего поста на шоссейной дороге.
«Они!» – Петровский почувствовал, как сумасшедше забилось сердце и на лбу выступила испарина.
– Они и сейчас там? – Петровский уже знал, что ему делать.
– Нас сменили, а их пока нет.
Недалеко от курилки сидел на своем мотоцикле лейтенант Пикалов, попыхивая папиросой. И ни одной грузовой машины. А чтобы захватить диверсантов, надо взять с собой хотя бы человек пять. И вызвать машину. Но прежде позвонить пограничникам – уточнить, не изменили ли они свое решение. Может, представитель доложил командиру отряда, и тот распорядился выделить двух человек?
Петровский быстро поднялся по ступенькам в кабинет заведующей столовой – телефон имелся только там – и позвонил на коммутатор:
– Нимфу прошу.
– С Нимфой уже часа два как связи нет, – ответила дежурная.
«Работа диверсантов». Это еще больше убеждало Петровского, что на дороге не пограничники.
– Соедините тогда с Тридцать первым.
– Слушаю Тридцать первый, – отозвался командир БАО.
– Семен Петрович, срочно вышлите машину к столовой… Какая есть под рукой. Немедленно.
Дозорные в четыре глаза вопросительно смотрели на Петровского: неужто пограничники – не пограничники?
Лишь Пикалов по-прежнему сидел на мотоцикле, беззаботно болтая о чем-то с начхимом капитаном Деревянко, назначенным командиром группы задержания.
– Товарищ лейтенант, вы что, не летите сегодня? – обратился Петровский к Пикалову.
– Машина в ремонте. – Пикалов сбил пепел с папиросы. – Командир летает, вывозит летчиков ночью. А в чем, собственно, дело?
