скачать книгу бесплатно
– Разрешаю. Только не отставай. Сними нагрузку триммером.
– Командир, внизу колонна автомашин, может, жахнем? – предложил штурман.
Туманов посмотрел вниз – грузовики, штук десять, большинство крытые. Пылят от линии фронта.
– Наверное, раненых увозят, – высказал Александр предположение.
– А наших они не жалеют…
Нога уже ныла от напряжения, стала подрагивать. Александр перенес правую – вправо жать не придется – и нажал ею на педаль, давая отдохнуть левой.
Впереди показалось небольшое село с вытянутыми вдоль шоссе домиками. Именно по этому шоссе, как доложила разведка, движется танковая колонна Клейста. Где она сейчас, не свернула ли, не застряла ли где-нибудь?
– Приготовиться к атаке! – передал ведущий.
«Где, кого он увидел?» – недоумевал Александр, всматриваясь в пустынную ленту шоссе. Повел взглядом по селу и почти сразу наткнулся на темно-зеленые, с хоботами орудий коробки, приткнувшиеся к домам, в тенечек, и под кроны деревьев. А чуть подальше, за селом, на опушке леса их стояло не менее сотни. Фашисты, похоже, и предположить не могли, что их атакуют здесь советские бомбардировщики, по сведениям Геббельса, уничтоженные в первый день войны.
Танкисты, даже услышав гул самолетов, не проявили беспокойства, продолжали беспечно заправлять танки топливом, а некоторые заправлялись сами, расположившись в холодке под деревьями. Но слишком низко летели самолеты, чтобы не увидеть на их крыльях красные звезды.
Зенитки открыли огонь. Звено Казаринова успело проскочить заградительную стенку, вторая же тройка оказалась в самом центре разрывов, и бомбардировщик Захарова задымил.
Туманов был ниже ведущего метров на двести и хорошо видел, как командир звена пытался сбить скольжением пламя, но открытые бомболюки сильно тормозили и создавали завихрение, способствующее раздуванию пожара: шлейф дыма увеличивался и густел.
– На боевом!
– Хорошо, командир. Так и держи вдоль опушки. Бросаю все, серией.
– Давай! – тоже крикнул Александр, стараясь заглушить грохот разрывов. Бомбардировщик будто встрепенулся, освободившись от тысячекилограммового груза, и мотор, казалось, запел звонче, голосистее.
– Порядок, командир, – констатировал штурман. – В самую гущу врезали. Долго фрицы нас помнить будут. – Вдруг осекся и совсем другим голосом попросил: – Уходи, Саша. Быстрее!
Все произошло так неожиданно и стремительно, что, казалось, парализовало даже фашистов: стрельба зениток на какой-то миг смолкла, и все вокруг стихло, если не считать гула уходящих от трагического места самолетов да догорающих там танков.
Но это только казалось…
– Сзади сверху «мессершмитты»! – крикнул стрелок-радист.
Так вот почему прекратили огонь зенитки! Теперь дело продолжат истребители.
Александр крутанул баранку влево и изо всей силы нажал на левую педаль – при любых атаках маневрировать резко он мог только влево – вправо машина опрокинется.
«Мессершмитты» пронеслись вперед, к тройке Казаринова. Восемь штук. Звено ведущего встретило их дружным огнем: со всех трех бомбардировщиков сверкнули трассы. Ударили и истребители. Кто кого подбил, Александру досмотреть не удалось.
– Четверка справа, атакует нас! – доложил Рыбин.
Справа – это уже хуже, туда быстро не отвернешь, да надо, иначе «мессершмитты» прошьют без особого труда. Александр лишь ослабил левую педаль – и бомбардировщик повел носом вправо. Тут же с обеих сторон сверкнули трассы. Фашисты промахнулись и метнулись за самолетом Гордецкого, который подтягивался к тройке Казаринова.
– Еще вправо! – скомандовал Рыбин.
«Фашистские летчики заметили, что правый винт не работает, – догадался Александр, – атакуют только справа… Хотя бы перетянуть линию фронта…»
Он все-таки сманеврировал, и фашистские летчики снова промахнулись. Зато Рыбин оказался молодцом: изловчился и распорол брюхо одному «мессершмитту». Истребитель смрадно задымил, перевернулся через крыло и рухнул вниз.
Меткая очередь Рыбина разозлила фашистов: вокруг подбитого бомбардировщика закружили четыре «мессера». Иван Гайда стрелял все короче и реже – берег патроны, – а потом и совсем замолчал. И тут же по обшивке бомбардировщика хлестко ударило.
– Командир, ра… – Голос Рыбина заглушил треск разламывающейся машины. Бомбардировщик клюнул носом. Александр хватил на себя штурвал, но он подался без всякого усилия – самолет был неуправляем. Земля со свистом понеслась навстречу.
– Прыгайте! Всем прыгать! – крикнул Александр по СПУ.
9
2/VII 1941 г. Обучение летчиков взлету и посадке ночью, пилотированию по приборам…
(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)
Десятая ночь войны подходила к концу: тухли на небе одна за другой звезды, на востоке обозначилась полоска горизонта, а вскоре стали прорисовываться и контуры далеких зубчатых гор, островерхих кипарисов, тополей.
Десятая ночь… А кажется, что война идет целую вечность. Меньшиков чувствовал себя таким измученным и усталым, что голова валилась на грудь, глаза слипались и стоило большого труда отгонять сон, давать команды обучаемому, помогать ему при отрыве бомбардировщика от земли, на посадке, подсказывать, делать замечания. Десятая ночь. Наконец-то началась ночная работа. Поздновато, но… Лучше поздно, чем никогда. 27 экипажей полк недосчитался за эти дни. И каких экипажей! Капитана Колесникова, старшего лейтенанта Ситного, лейтенантов Тарасова, Захарова, Туманова…
Хорошо, что ночи пошли на прибыль, а этой – вообще, кажется, не будет конца: небо чуть посерело у горизонта, да так и застыло полусумрачным, словно испытывая терпение Меньшикова. И он, пока лейтенант Проценко, его обучаемый, рулил на стоянку, не выдержал: едва лейтенант выключил моторы, откинулся на спинку сиденья и, не расстегнув привязные ремни, уснул неспокойным зыбким сном переутомившегося человека. Достаточно было штурману позвать его: «Товарищ майор!», как Меньшиков поднял голову и обеспокоенно спросил:
– Что? Почему выключили моторы?
– Заправляться зарулили, – пояснил штурман. – И закругляться придется – вас командир корпуса на проводе ждет.
– Иду, иду. – Меньшиков отогнал остатки сна, затекшими, непослушными руками расстегнул замок привязных ремней, карабины парашютов и торопливо спустился на землю. От освежающего ветерка, доносившего запах моря, от оглушающей тишины, какая бывает только ранним утром и которую так любил Меньшиков, закружилась голова. Горизонт, виднеющиеся вдали деревья вдруг качнулись, заволоклись туманной дымкой. Меньшиков, чтобы не упасть, схватился за плечо штурмана, распрямился. Туман исчез, но в глазах продолжало рябить, и горизонт, и деревья качались из стороны в сторону, будто он стоял на палубе корабля в волнующемся море.
«Уж не заболеваю ли я? – с тревогой подумал майор. – Только этого не хватало. Кто же тогда будет вывозить летчиков ночью?»
К бомбардировщику подъехали топливозаправщик и полуторка с баллоном сжатого воздуха. Когда баллон сняли, Меньшиков сел в кабину к шоферу и приказал подбросить его к штабной землянке.
Дежурный встретил его на входе и отдал рапорт: в течение ночи, когда доносился гул фашистских самолетов, кто-то с северной стороны аэродрома трижды подавал сигналы ракетами, указывая место стоянок наших бомбардировщиков. Группа, выделенная для поимки диверсанта, вернулась ни с чем – он где-то прячется надежно.
Меньшиков вспомнил, что и он видел, как в небо поднималась горящая ракета, но не придал этому особого значения – могли стрелять наши бойцы от нечего делать. А оказывается, положение очень серьезное: диверсант и шпион (может, он одно и то же лицо, а может, их несколько) рядом, надо срочно принимать меры, пока не произошло худшее.
– Петровский знает об этом?
– Так точно. Он был здесь и лично руководил поимкой диверсанта.
«Тем хуже для него», – мелькнула у Меньшикова мысль. Может, теперь убедится, как не прав был в отношении Туманова.
Меньшиков вошел в землянку – отгороженную, с телефонами и радиостанцией комнатушку, – взял лежавшую на столе трубку:
– Слушаю. Двадцать первый.
– Здравствуй, Федор Иванович, – сразу отозвался Тулинов. – Как отработал?
– Хорошо отработал, товарищ Сотый. Плановую таблицу выполнил.
– И сколько у вас теперь ночников?
– Восемь.
– Маловато. – Тулинов с кем-то посовещался. – Сегодня вышлем вам пополнение: пять летчиков и четыре штурмана. Стрелков подбирайте у себя. Да, вот какая еще новость: Ситный и Идрисов объявились. Подбили их, сели на вынужденную чуть ли не на передовой. Блукали с отступающими частями. Только полчаса назад подали голос. Завтра-послезавтра вернутся. Но тоже без машин. Латайте свои. А когда у нас что-нибудь появится – подбросим. Теперь можешь Ситного помощником использовать.
Еще раз напомнив о форсировании ночной подготовки и пожелав успехов, Тулинов повесил трубку.
Сообщение генерала о том, что Ситный и Идрисов живы, подняло настроение Меньшикову: может, и еще кто объявится. Снова почему-то на первое место выступил Туманов. Очень уж о нем убивается Пименова. Два дня назад Меньшиков увидел ее и с трудом узнал – так похудела она и осунулась. Гордецкий, рассказывают, каждый день навещает ее, утешает: вернется, мол… Настоящая любовь, настоящая дружба. Меньшикову тоже очень хотелось, чтобы Туманов вернулся.
10
29/VI 1941 г. Боевой вылет с бомбометанием по скоплению войск противника в районе Кременца…
(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)
«Мессершмитт» стрелял издалека, потом несся на него, нацелив острым носом, намереваясь перерубить крылом стропы, и Александр начинал дергать накрученные на руки жгуты, раскачиваясь из стороны в сторону. Фашист не выдерживал, отворачивал в сторону, догадываясь, что русский летчик угодить хочет в винт, заплатить жизнью за жизнь.
Истребитель делал круг, круто разворачивался, и все начиналось сначала. Александром владела лишь злоба – ни о смерти, ни о спасении он не думал. Хотелось одного: угробить этого ублюдка, стремившегося во что бы то ни стало расстрелять, по существу, безоружного человека.
И все же он почувствовал приближение земли, отпустил стропы. Тут же последовал удар. Александра дважды перевернуло через голову – парашют продолжала нести инерция скольжения. Наконец купол зацепился за куст, и летчик вскочил на ноги. Молниеносно отстегнул карабины парашюта, бросился в лес, под укрытие больших деревьев, слыша приближающийся гул вражеского истребителя. И вовремя: «мессершмитт» спикировал на парашют, прошил его пулеметной очередью. Завершив свое дело, взмыл и скрылся за лесом.
Гул самолетов все еще стоял в ушах, а новая опасность уже висела над Александром, подгоняя его, заставляя напряженно искать выход: территория занята врагом, немцы, несомненно, видели, как спускался советский летчик, и послали на его поимку своих солдат. Надо быстрее уходить. Вначале нужно спрятать парашют, чтобы немцы дольше искали место приземления и не сразу узнали, что летчик остался жив.
Он вернулся к парашюту, стащил его с веток, скрутил в комок и запрятал в гущу куста.
Длинные тени от деревьев – солнце уже спустилось к горизонту – указывали направление на восток, и Александр поспешил покинуть гостеприимную опушку, которая приютила его. Вошел в лес и побежал в глубину, не обращая внимания на стегающие по лицу ветки, на рвущие комбинезон сучья.
Лес сменился густым перелеском, и идти стало еще труднее. Александр взял направление в низину, надеясь найти там ручеек. Кустарник наконец поредел и вскоре кончился совсем. Александр спустился в балочку, заросшую осокой, крапивой и ивняком. Поискал ручеек, лужицу. Ничего. Сухая земля. И такая стояла тишина, что было слышно, как стучит сердце. Ни выстрелов, ни птичьего голоска, ни даже комариного писка. Будто все вокруг вымерло.
По другую сторону балочки на бугре снова начинался кустарник. Летчик направился туда. Поднялся на бугор, и его взору неожиданно представилось село. Типично украинское, какое он с час назад наблюдал с высоты полета, – с белыми хатками, крытыми соломой, палисадничками, садами. Есть ли там немцы? Не видно ни души. Неважное предзнаменование.
Внезапно слева раздался топот и лошадиное фырканье. Александр притаился за кустом и увидел невдалеке двух всадников в немецкой форме. Они проехали проселочной дорогой по направлению к деревне. Значит, туда ему путь заказан. А так хотелось пить! И ноги подламывались от усталости. Придется обходить село ночью. Александр спустился к балке – здесь было прохладнее – и, забравшись в кусты, стал ждать, пока стемнеет. Усталость тут же дала о себе знать: глаза стали слипаться. Александр вынул из кобуры пистолет, загнал патрон в патронник и, поставив курок на предохранитель, прилег на бок, прикрыв собою оставшегося единственного друга, на чью помощь он надеялся.
11
6/VII 1941 г….Боевой вылет с бомбометанием по Бухаресту…
(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)
Меньшиков долго стоял на аэродроме, глядя в сумеречное вечернее небо, где набирали высоту и подстраивались друг к другу бомбардировщики. Вот эскадрилья собралась – три тройки, вытянутые правым пеленгом, – и взяла курс на запад. На земле уже властвовала темнота, а небо все еще закатно багрянилось, и темные силуэты самолетов медленно и нехотя растворялись в нем, теряя очертания. Вот они исчезли совсем, а Меньшиков все стоял, смотрел вслед и чувствовал, как душа наполняется тоской и болью, словно он провожал боевых друзей в последний невозвратный полет, хотя эскадрилья улетала на первое ночное задание. То ли потому, что недельный перерыв в боевой работе отдалил его от потерь, и он стал потихоньку забывать горящие самолеты в небе Румынии, – а сегодня та картина воздушного боя всплыла вдруг со всеми подробностями, – то ли потому, что задание эскадрилье было особенно сложное и ответственное, он переживал сильнее, чем перед налетом на Бухарест, где участвовал сам.
Неужели и ночные полеты окажутся такими же роковыми, как дневные? Нет, не должно, не может быть. Ведь от полка, по существу, осталась одна эскадрилья.
Ждать, когда экипажи вернутся с задания, думать о них было так мучительно тяжко, что он, побродив немного по аэродрому, сел в эмку и поехал в гарнизон проведать свою квартиру, куда не заглядывал со дня отъезда жены и дочери.
Меньшиков открыл свою квартиру, и на него дохнуло застоялым, затхлым воздухом, словно в квартире век никто не жил. Луч карманного фонарика высветил пустые рамки из-под фотографий – символы пустоты, покинутости, – и у него стиснуло дыхание, будто сердце начало давать перебои; на глаза навернулись слезы. Он опустил луч фонарика на пол. Недалеко от двери стояли Зинины комнатные тапочки, детские ботиночки. Стол уже покрылся пылью. На диване лежало скомканное покрывало – Зина тоже торопилась.
Меньшиков поднял его, сложил конвертом. Опустился на диван. Пружины жалобно скрипнули, будто спросонья, и все снова стихло. Неуютно и мрачно было в его совсем недавно наполненной музыкой и радостным смехом квартире. Он выключил фонарик. Вместе с темнотой на него сразу же навалилась усталость, и скрипнувший диван как бы позвал: приляг хоть на минутку, как бывало…
Как бывало!.. Он приходил с полетов, брал газету и, положив под голову подушку, читал. Потом засыпал на часок, не более, чтобы бодрым и свежим вернуться в штаб и заняться «земными» делами: разбором полетов, составлением плановых таблиц предстоящих полетов, читкой документов. Иногда вечерами к ним приходили товарищи по службе. Пили чай, слушали музыку, говорили о всяких пустяках, шутили, смеялись. И было так весело, так хорошо!
Было, было… А теперь одни переживания. И сколько еще такое продлится? Думали, Гитлер через неделю выдохнется, а он все прет и прет. Сданы Каунас, Вильнюс, Минск, Ровно, Львов… Сколько еще придется пустовать его квартире и вернутся ли сюда Зина с дочуркой?
…Было воскресенье, и в институте, куда приехала поступать Зина, никого, кроме сторожа да коменданта, им разыскать не удалось.
– Вы рано приехали, – недовольно сказал комендант девушке. – Экзамены с 1 августа, общежитие освобождается только 30 июля. Так что три дня вам придется пожить у своих знакомых.
У Зины снова на глаза навернулись слезы. Меньшиков уже знал, что в столице знакомых у нее нет, денег ни копейки, она додумалась на ночь положить их вместе с паспортом в чемодан… Предложить ей поехать в Монино, в его холостяцкую комнатушку?.. Другого выхода он не видел.
– Идемте. Что-нибудь придумаем. – А когда вышли из здания института, сказал твердо, как давно решенное: – Поживете эти дни у меня.
Она испуганно замотала головой.
– А без документов вас ни в одну гостиницу не пустят. – Слезы струйками побежали из ее глаз.
– А это уже ни к чему, – ласково пожурил Меньшиков. – Надо не плакать, а искать выход. Раз вы не хотите ко мне, давайте сделаем так: я куплю вам билет на обратную дорогу, дам денег. До Пензы (родители ее жили там) недалеко, и вы к экзаменам успеете обернуться.
Она еще решительнее замотала головой.
– Почему?
– Мачеха больше меня не отпустит, – сквозь слезы выдавила она.
– У вас мачеха?.. А отец… родной?
Она кивнула.
– Но он… он послушает ее.
– Почему они не отпустят?
Она пожала плечами.
– Мачеха боится, что подумают, будто она меня выжила из дома. Настаивает, чтобы я училась в Пензе.
– А как она к вам относится?
Зина подумала.
– В общем-то, неплохо. Но мы не любим друг друга.
– За что?
– Я ее – за маму. Она липла к папе, когда мама была еще жива.
– А ты откуда это знаешь? – Он и сам не заметил, как вырвалось у него «ты», но поправляться не стал – так проще и доверительнее.
– Папа сам маме рассказывал.
