Тайны темной стороны

До общежития оставалось идти с километр. Чтобы больше не влезать в подобные истории, я ступил в ближнюю лесополосу. «Ничего, что так еще крюк с километр: тише едешь – дальше будешь», – размышлял я про себя. «А ежели кто-то здесь лазить будет, так я его все равно первый увижу. Не по огоньку папиросному, так по хрусту веток услышу. Ходить из них никто тихо не умеет»

Но нет, не было там никого, да и шумели теперь лишь тополиные кроны, перемешивая тьму с тишиной. Я шел по тропе совершенно бесшумно, в своей защитной штормовке и темных джинсах, невидимый и неслышимый ни для кого. Я шел и подергивался от неприятных воспоминаний недавнего события. Перед глазами стояла нелепая картина – молодое разбитое лицо, перевернутый мотоцикл и запах перегара вперемешку с бензином. Как же так, как это возможно, чтобы люди, знающие друг друга много лет, просто так, ради забавы, готовы были бы пойти на убийство. Как странно, что люди, живущие, в общем-то, среди природы и не испорченные городским эгоцентризмом, с легкостью готовы надругаться над ней, сбрасывая самосвалами мусор прямо в лесу или в оврагах, где они еще вчера пили водку и орали песни. Все перевернулось в этом мире, и теперь каждый норовит отщипнуть хоть что-нибудь от лодки на которой плывем мы все. Кто это делает из алчности, а кто из куража. И лишь немногие понимают, что дыр появится сразу много, и латать их будет некогда и нечем, и потому лодка утонет быстро и незаметно…

** *** **

      В один из дней, когда мы с Андрюхой закончили обход чуть раньше обычного, мы уселись подальше от случайных глаз и курили. Место было глухое, и кроме нас сюда, наверное, вообще никто и никогда не заглядывал. До конца смены оставалось довольно много, и мы могли кому-то понадобиться лишь в случае ЧП. Телефон был рядом. Андрюха сообщил, что мы проверяем автоматику пылеподавления, и тотчас уселся, подобрав под себя ноги.

– Можно сказать, что уже проверили. Вишь – брызгает, – Андрюха указал пальцем на патрубки, из которых выбрызгивалась фонтаном вода, образуя плотный туман. Он уже намерился было затянуть какую-то из своих историй, но я аккуратно его перебил.

– А далеко отсюда то место, где тебе шорин про Марфу сказал?

– Да это оно и есть. А ты что, хочешь с шорином повидаться? – В его голосе появились насмешливые нотки.

– Да нет. Спросил просто, – замялся я.

– Ладно, попробуй. Я пока по конвейеру пройдусь, тросики «Стопа»23 проверю, не порвались ли где. Приду часа через пол. А ты приляг, и… вроде как засни, но не засыпай совсем, понял?

– Ладно.

Андрюха зашагал вглубь штрека, и вскоре скрылся из виду, а через некоторое время пропали и хлюпающие звуки его тяжелых сапог.

Я прилег. Тишина мне казалась поначалу мягкой, а потом чуть упругой. Еще немного времени и эта упругость уже сдавливала грудь, давила в уши и придавливала ноги. Я даже несколько раз переворачивался с боку на бок, будто пытаясь высвободиться из ее объятий. Иногда это странное, ни на что не похожее космическое безмолвие ненадолго отползало, или вернее, его отодвигал щекочущий звук упавшей капли.

Мысли текли сами собой, нисколько не задерживаясь на чем-то определенном. Иногда я пытался отогнать их совсем, но это как-то не получалось. Глухая тишина, словно магнитом вытягивала откуда-то изнутри странные ассоциации и несуществующие воспоминания.

Вдруг, совершенно отчетливо, и совсем рядом с собой, я услышал всплески чьих-то шагов. “Андрюха что ли возвращается? “ – мелькнуло в голове, и тотчас какая-то странная истома разлилась по всему телу и залила глаза чем-то темно-фиолетовым. Мысли ушли, и вместе с ними пропала фиолетовая завеса, уступив место еще одной странности. Я по-прежнему лежал в том же положении, с закрытыми глазами, вытянув руки вдоль тела и слегка раскинув ноги, и при этом я видел все вокруг. Это не было обычным зрением, виденье не сопровождалось отношением к увиденному, и ему не требовалось никакого освещения – мой фонарь был выключен. Я, скорее почувствовал, чем увидел, как ко мне подошло какое-то существо. Спустя мгновение, я его вроде бы увидел. Он был огромного роста, наверное, более двух метров, в длинном темно-сером плаще с капюшоном, накинутом на голову. Когда все тем же неторопливым шагом он добрел до моей лежанки, его голова резко повернулась. Мое дыхание замерло, и я облился холодным потом. То, что предстало, совсем не походило на лицо. Это было нечто уродливое и бесформенное, напоминавшее, скорее, лошадиный череп. Он заговорил, тыкая в мою сторону пальцем, четко отделяя слова и выставляя знаки препинания.

– Ты хотел меня видеть просто так. И в этом вся твоя глупость. Ты мог бы взять у меня нечто важное, но предпочел это простому любопытству. Что ж, не сумел… И оставаться бы тебе со своей глупостью, но есть все же нечто более важное, что ты знать обязан.

Первое. Скажи Андрюхе, чтобы рассказал тебе заговор на дорогу. Скажешь, я велел. Второе. Сам ты не спросишь, да я знаю… Скоро понадобится. Мелисса – это трава Венеры, а не Марса, что за чушь! А одуванчик – Солнце в Стрельце, а не то, что ты там себе понапридумал.

Он резко повернулся и пошел. Я видел, как он медленно уходит, по-прежнему хлюпая ногами по воде, и затем, он резко исчез.

Я вышел из оцепенения, и вскоре, вновь ощутив тело, очнулся, потирая закрытые глаза. Вокруг была угольная тьма и густая неподвижная тишина. Я сидел и светил фонариком в ручей, пробегающий под ногами. На душе было тяжело, и почему-то слезы давили на глаза… Я сидел, не в состоянии ни радоваться, ни горевать, ни даже бояться. Тело сковывало нечто совершенно непонятное и ранее неведомое. И уж совсем нелепо, непонятно зачем и отчего, из каких-то глухих дебрей подсознания выплыло странное и немного пошловатое слово: «Контакт…» Потом опять: « Контакт» И затем, какие-то еще более нелепые слова и сплетения фраз обрушились сплошным дождем. Они были бессвязны и пугающе нелепы. Наверное, мое уязвленное сознание пыталось защищаться словами от чего-то чуждого, оказавшегося, вопреки ожиданиям, чем-то совсем иным, не тем, что оно готово было бы принять. И вот тогда-то хлынули слезы…

Андрюха пришел чуть позже.

– Ну, ты че! Получилось же! Ну, все! Теперь ты хоть куда!

– Да. Пойдем отсюда…– сказал я, хлюпая, – и дай закурить, – мой голос предательски дрожал, но Андрюха делал вид, что не замечает. Он достал папиросу, и тогда меня немного отпустило. А затем стало совсем легко.

* * *

      Спустя три дня, Андрюха не пришел на работу, и я спускался с другим электриком по прозвищу Румын. От него же я узнал, что Андрюху прихватила старая язва, нажитая еще в Ленских лагерях.

– Вообще, это у него не часто случается, но уж если прихватит, так только держись – неделю может пластом пролежать, – сообщил Румын.

Смену я отработал без особого энтузиазма. Румын был нудный, разговоры его не простирались дальше собственных умозаключений относительно поселковых девок, качества самогона у разных продавцов и хронической глупости шахтного начальства. В электричестве он понимал в основном только то, что фазу трогать не надо, поскольку, может даже и убьет, а вот ноль – ничего – трогать можно, если хочешь. Короче говоря, проделав обход линии как туда, так и обратно, я с удовольствием поднялся на поверхность, по – быстрому принял душ и, даже не забегая в столовку, кинулся в общагу. Еще две недели назад я построил Андрюхин гороскоп, и теперь он был как нельзя кстати. Я захватил с собой кое-какие травы, собранные в здешних степях на протяжении всей моей практики и засушенные под кроватью.

– Андрюха – Стрелец, – рассуждал я, – есть он не может, а потому, надо бы ему дать что-то для поддержания тонуса. Стоп! А не к тому ли шорин сказал насчет одуванчика? Верно. К одуванчику еще льнянки стоит добавить, первоцвета же у меня здесь все равно нет. Так. Об остальном после расспрошу.

Дверь в дом была открыта, и я вошел. На кровати, свернувшись, словно канцелярская скрепка, лежал совершенно синий Андрюха. Он окинул меня мутным от боли взглядом и отвернулся к стене, украшенной красновато-бурым ковриком.

– Болит?

– Ага, сил нету…

– Я тебе тут травы принес кое-какой. Но ты ответь мне на пару вопросов, чтоб я правильно подобрал для тебя, ладно? У тебя изжога бывает? – спросил я.

– Да нет, разве что от “завтрака туриста “ рыбного, – ответил Андрюха, не поворачиваясь.

      Понятно… Бессмертник я отложил в сторону.

– А как у тебя болит, на что похоже? На бритву, скажем, или на камень, будто он желудок обрывает?

– Нет, это как гвоздь втыкается куда-то вовнутрь. Иногда кажется, будто насквозь прошивает.

«Боль, – подумал я, – похоже, марсианской природы». И мой взгляд упал на Андрюхин гороскоп, где Марс был плотно сцеплен с Юпитером.

– А бывает так, что боль словно разливается по всему телу?

– Не, не помню, – прокряхтел Андрюха, переворачиваясь на другой бок.

– А так, чтобы суставы болели, или, скажем голову распирало?

– Ага, это точно. Я и сейчас еле хожу. Ноги совсем не носят.

И тогда я добавил сухой толокнянки, чтобы подавить Марс Сатурном, с которым он «ищет дружбы». Затем я расспросил Андрюху еще немного, и после решил добавить к созданному только что сбору, сухих яблок, чтобы растворить боль Юпитера.

Все это я перемешал, залил кипятком и приварил немного на водяной

бане. Пока травы настаивались, я немного прибрал в доме, расставил кое-что по местам. Затем, вернулся на кухню, процедил полученное лекарство и, набрав чайную ложку, попробовал что получилось. Вкус был фантастически мерзопакостный, и я, уж было, приготовился увещевать Андрюху всякими посулами, чтобы он только выпил хоть немного. Прошло минут двадцать, отвар остыл, и я внес желто-красное, слегка дымящееся варево, в комнату, готовый выдержать настоящий бой. Андрюха привстал на локте и, прищурив один глаз, скептически меня оглядел.

– Чего это?

– Траву тебе сварил. Пей, бери. Да не все сразу. Глотка три сперва, а потом – раз в полчаса по глотку.

Андрюха взял банку в руки и отпил.

– Ух ты, а ничего, пить можно, – выразил он свое одобрение. И, несмотря на мои рекомендации, выдул тотчас полбанки.

– Ну, я же тебе говорил – не все сразу, а ты, прямо как ребенок, честное слово.

– А ничего, мне нравится. Как чай хороший, краснодарский.

– Да ну!

Я очень обрадовался, поскольку, если больному лекарство нравится, то оно, наверняка, ему поможет. Хотя, конечно, речь только о естественных продуктах.

– Ты давно в травах разбираешься? – Андрюха снова прилег на бок. Глаза его начали светлеть.

– Отпускает, что ли?

– Да, понемногу. Болит все равно, но уже не скручивает.

– Травы мне шорин подсказал. Не все, конечно, но главные. Так что ему, при случае, привет передай.

Андрюха сел на кровати, слегка морщась.

– Как так?

– А так. Я ж тогда видел его. Он мне и сказал. Говорит, мол, пригодится скоро. Да только он не маленький, а наоборот – огромный, – я показал рукой где-то над собой.

– А что он еще говорил?

– Да велел передать тебе, чтобы ты мне заговор какой-то, на дорогу рассказал. Знаешь, чего это?

Андрюхины глаза округлились. Он молчал, позабыв, как видно, даже про боль.

– Надо же…– только и произнес он.

– Да ты ложись, нельзя ж тебе сейчас скакать. Я-то тебя и так слышу, – говорил я, пытаясь уложить Андрюху.

– Отпускает, – сообщил он. – Болит все равно, но все-таки как-то не так. Терпимо уже.

– Лежи-лежи, скоро совсем полегче будет, – приговаривал я, – Пей, только, как я сказал. Здесь тебе и на завтра хватит. А я потом еще сварю.

– Да. Надо тебя с Марфой познакомить, – кряхтел Андрюха,– Вот, встану на ноги, так сразу и пойдем. Может, научит тебя еще чему-то.

У меня, наверное, загорелись от энтузиазма глаза, потому что в следующую секунду Андрюха добавил:

– А, может, и нет. Так что ты не радуйся прежде. Марфа – она переборчивая. Меня, вот только и хотела научить, да я – отказался, – он махнул рукой, – какое там учение. А Марфа – старая она совсем…

Прошло еще три дня. Андрюхе совсем полегчало. Он уже выходил из дома, но на шахте пока еще не появлялся.

– Нашли фраера! У меня больничный на неделю. Так что – гуляем.

– Ты гуляй-гуляй, да не пей, смотри, не то все насмарку пойдет, – просил я его тогда.

На удивление, мой странноватый напарник слушался меня во всем. Он охотно измерял температуру, когда я просил, разрешал посмотреть язык, потрогать пульс и живот. То ли он и впрямь доверял мне сверх всякой меры, то ли ему просто нравилось, что с ним возятся.

– Так что? Когда ты мне заговор дашь?

– А я не дал? – наивно поднял брови Андрюха.– Так пиши, чего там давать-то? – И он затараторил какие-то странные словосочетания, сплетенные не то в стих, не то в скороговорку.

Я записал.

– Может, ты еще чего-нибудь знаешь? Ну, про ячмень, например.

– Ладно, только не говори никому, а то Марфа говорила, будто заговор силу потеряет.

– Так что, тебе заговор на дорогу Марфа дала?

– А то кто же? Я как-то засиделся у ней, допоздна, и попросился, было, переночевать. Не хотелось идти так далеко, на ночь глядя. Собаки, думаю, еще нападут. Тогда, да и сейчас тоже, по степи много диких собак бегало. А она мне и отвечает, мол, если хочешь – оставайся, но на будущее – мало ли что – выучи заговор. Как скажешь его четыре раза, поворачиваясь по четырем сторонам света, так никто тебя и не тронет, ни зверь, ни человек.

Мы проговорили целый вечер, и я окончательно убедился, что Андрюха – это самобытный философ. Его интересовал смысл жизни человека на земле и его место в природе. Он пытался понять смысл существования власти, и многое другое. На все у него было мнение, родившееся в прежних размышлениях, и ни с чем его нельзя было застать врасплох. Потом разговор, невзначай, коснулся моей встречи с шорином.

– Вот видишь, как в природе видимое и невидимое переплелось. И оттого, что оно невидимое, не значит, что его нет, или что видимое его главнее. Природу любить надо, чувствовать ее, а уж она-то найдет способ как тебе помочь, если надо.

– А вот – шорин, он кто, по-твоему?

– Кто знает? Может, живет он там, а, может, просто появляется. Не знаю. Да и не важно это. Просто, если ты чего-то не понимаешь пока, то это не значит, что этого нету. Уважать надо все, что живет вокруг тебя. Вот это важно. Я так и живу. Потому и в лагере не помер, и даже, если хочешь знать, зубы почти все сохранил – во, – Андрюха продемонстрировал лошадиный оскал.

– А ведь кроме меня почти никого и не осталось, – продолжал он, – не один этап я прошел… И здесь вот. Сколько уже всего было, а вот он – бегаю покамест по земле. Может, на старости лет еще и язву подлечу, – он подмигнул мне, затем встал и вышел на кухню.

Я задумался, положив голову на руки и глядя за окно, где солнце уже готовилось упасть в пыльный горизонт, но все никак не решалось. Оно, то сплющивалось, то, вроде как, снова выползало, потом вдруг внезапно, очень резко покраснело, превратилось в линзу, и через мгновение исчезло совсем, оставив за собой багровую полосу и черную сумрачную степь.

– Чего впотьмах сидишь? Свет зажги. – Андрюха принес чайник и сахар. Было тихо, ночь опустилась и придавила крыши поселковых домов, далекие тереконы24 и тополя, стоящие, словно караул вокруг всего поселка. На какое-то время все умолкло, даже бдительные собаки не облаивали проходящих мимо их владений ранних пьяных. В доме тоже нарушали тишину лишь ходики на кухне, да тонкий звон ложечки о стакан. Говорить не хотелось, и мы так и сидели, прихлебывая чай. Молчать в обществе Андрюхи было легко.

*** *** ***

      Моя практика подходила к своей последней четверти, и я стал все более энергично приставать к Андрюхе, чтобы он познакомил меня с Марфой. Я чувствовал, что это знакомство может перенести меня к совершенно иным горизонтам сознания. У меня все время крутились в голове Андрюхины слова о том, что Марфа хочет кому-то передать свои знания, и, понятное дело, если не мне, то кому? Так я размышлял все время, мысленно представляя эту долгожданную встречу, и тот ворох знаний, который неизбежно потом на меня обрушится. Я много раз представлял себе, как Марфа ведет меня в сарай, заваленный магическими травами и всяческими необычными предметами. Я воображал, как она подарит мне огромную амбарную книгу со своими записями, и как она скажет, что теперь я ответственен за сохранение и передачу этого секретного знания. Чего, бывает, не навоображаешь себе по молодости да по глупости. Так минула еще неделя, и я «пошел на «абордаж»:

– Андрюха, ты скажи прямо, если не хочешь меня с Марфой знакомить. Или, может, она не хочет? Чтобы я не ждал зря.

– Да ладно, пойдем. Или сегодня, или завтра. Скорее всего – сегодня.

Но Андрюху снова оторвали от моих просьб какие-то срочные обстоятельства, и выйти нам пришлось лишь через четыре дня, не заходя домой, прямо после смены.

Тропа петляла по оврагам, сплошь обросшим лопухом, затем вышла в степь и уже больше никуда не девалась, но была ровной, как нить, почти до самого горизонта.

– Поговоришь с ней, короче, – ни с того, ни с сего вдруг сказал Андрюха, – но не напирай. Упрямая она, если не захочет, то проси – не проси – все равно не расскажет. И еще вот, может, пригодится. Видел я у нее кожаную книгу. Страницы чудные, толстые и хрустят. И написано чем-то красным. Книга очень старая, но чернила не выгорели. Там, я думаю, и заговоры, и рецепты всякие, и

еще что-либо. Красивая. Мне понравилась. Я Марфе говорю, мол, дай посмотреть, а она – нет, говорит. Будешь учиться – дам. А так – нечего зря страницы слюнявить.

У меня замерло сердце. Подумать только! Книга, написанная на пергаменте киноварью! Да это, поди, век десятый. И что там? Многовековой опыт врачевания? Или, может быть, осколок исчезнувшей бесследно мифологии славян, хранимой мудрыми волхвами, которые после были полностью вырезаны Владимиром, который ныне – Красно Солнышко?

Но теперь – всё. Уже ничто не в силах помешать мне, ничто не сможет меня остановить. Я на пути. Я пришел в нужное место и в нужное время. Я – воин, выигравший сражение. И теперь, когда книга, можно сказать, у меня за пазухой, сколько еще побед меня ожидает!

Так я шел пыльной дорогой, убегающей за горизонт, мимо полей и лугов, мимо старой березы и маленького кладбища, собранного из десятка могил, мимо какого-то почти полностью разрушенного дома, обросшего со всех сторон высокой травой. Я шел распираемый глупой гордыней и смешными предвосхищениями. Я подстегивал веселым думаньем свое сердце, и оно отзывалось глухим стуком, пытаясь вырваться навстречу желанному событию. «Вот она! Вот она – победа! Я сумел, я нашел!…»

Андрюха шел и что-то втолковывал мне про Марфину дочку-дуру, и про соседей, которые почему-то Марфу побаивались, хотя она только и делала, что всем помогала. Была в деревне, как говорится, и повитухой, и попом, и доктором. Даже коров лечила. «А они, нет: все им не так, – язвил Андрюха, – чуть кто заболеет, значит, Марфа сглазила. Да ну их! Они ведь не понимают, что нельзя быть особенным и одновременно таким, как все».

Я шел и соглашался, кивая на каждое предложение. Люди всегда любили себе подобных, не отдавая отчет в том, что в трудные времена, именно особенные поворачивают дела к лучшему. Кто как может, кто что умеет. Одни лечат, другие сражаются, третьи проповедуют. А толпа, в лучшем случае, исполняет, хищно поджидая тот момент, когда можно будет, наконец, расправиться с этим странным, не похожим на них человеком, прокричав свое привычное: «Распни!».

Мы перевалили через небольшой холм, и внизу показались беленькие домики.

– Все. Почти что пришли уже. Мало осталось. – Сообщил Андрюха.

Мы пересекли последнее поле, а затем, петляя между домов, прошагали вдоль всей деревни. Марфин дом я заметил еще издалека по обилию людей и машин. Но суета вокруг, скорее настораживала, что-то там было не так, в воздухе витала тревога. Мы подошли поближе, и я остановился как вкопанный, не веря своим глазам.

– Что это? – спросил я Андрюху почему-то шепотом. Хотя, уже и сам все понял.

– Да, Лёха, похоже, что мы опоздали.

Я стоял, не в силах сделать ни шагу и в тот же миг что-то накатило на меня, ударило в голову и закружило. Я сел у забора и закрыл глаза. Потом открыл, и через белесую муть едва различал, как два мужика разбирали крышу…

– Да не тужи ты, Лёха, – успокаивал меня Андрюха на обратном пути. -

Старая она совсем была. Все равно, наверное, не смогла бы тебя всему обучить, сам понимаешь, сколько для этого времени и сил надо. А ты молодой. Наверняка еще кого-нибудь встретишь. Да и потом, если честно, я так думаю, что бабы, они баб должны учить, а мужики – мужиков. А на Руси людей бывалых много, так что – не тужи! И меня прости. Надо было мне, конечно, раньше думать.

– Почему шорин знал про нее и не сказал? – спросил я. – Он говорил, что, дескать, надо было бы мне от него кой чего узнать, но не скажет, потому, как я из любопытства пришел.

– Кто ж его разберет. Он и мне не все говорит. Видать, не время тебе было ту книгу брать. Ничего. Урок тебе будет. Не зарекайся никогда. Делай все быстро, но не зарекайся. Я же видел, когда мы шли, как у тебя глаза горели, меня совсем не слышал, видать, уже книгу за пазухой трогал?

Я ничего не ответил, а только хлопнул его по худой спине:

– Спасибо тебе за все! – только и сумел я сказать тогда.

** ** **

      Последние две недели прошли, словно в полусне. Даже с Андрюхой я почти не разговаривал. Теперь, почти до самого отъезда, вечерами время было заполнено оформлением отчетов и сбором разных материалов для будущих курсовых. Поселок стал тяготить меня, и я уже ждал – не мог дождаться – того дня, когда автобус повезет меня по пыльной ухабистой дороге на маленький вокзал посреди степи, а оттуда… Впрочем… Я уже больше не торопил события, я боялся их торопить. Да и теперь, всякий раз, когда в душу закрадывается желание, чтобы что-нибудь произошло чуть быстрее, я вспоминаю горьковатый запах степи и ту пыльную дорогу бегущую мимо маленького кладбища…

И вот, остался последний день. Я отработал смену, и, отмывшись в последний раз грубым куском черного хозяйственного мыла, вышел к столовке. Андрюха и еще несколько ребят стояли там, видимо поджидая меня. Я предложил посидеть на прощанье, и они тотчас подхватили эту идею с большим энтузиазмом. Мы зашли в магазин, потом к бабке Наталье – известной поселковой самогонщице, а затем наш путь лежал в близлежащий овраг, густо поросший осиной. Здесь шахтеры скрывались от зорких глаз своих жен, здесь они могли, наконец, поговорить о сокровенном, запрещенном к прослушиванию особам женского пола.

Выпили и по первой и по второй и по третьей. И вот, компания уже гоготала безо всякого повода, кто-то пытался затянуть жалостную песню о невинно посаженном молодом человеке, кто-то, просто завалившись на спину, курил. Ленька гоготал, но я его не слышал. Я ушел в печаль. Но вдруг знакомое слово, будто арканом вытянуло меня из туманных блужданий на поверхность.

– Да ты скажи Андрюхе, чтоб про шорина чего-нибудь соврал, – тыча пальцем куда-то в сторону, гоготал Ленька.

– Да, нет, я ж тебе говорю, что Зинка сглазила. Я ей как про туфли рассказал, так их на другой день и сперли.

– Шорин! Точно! Его работа да, Андрюха?– хохотал Ленька, кивая в Андрюхину сторону.

Потом как-то быстро все получилось. Андрюха встал и врезал Леньке прямо в глаз. Тот упал и завыл. Андрюха развернулся, и, не говоря ни слова, пошел себе неуверенной походкой прочь из оврага.

Ленька вскочил, порываясь, было, догнать, но его удержали. Брось, мол – сам нарвался. Или не знаешь, как Андрюха реагирует, когда про шорина говорят?

– А кто это – шорин? – спросил я, будто бы не зная об этом ничего.

– Ну, это вроде домовой, только в шахте. Но кроме Андрюхи в него никто не верит. А так, болтают всякое. Андрюха, как с бабой своей разошелся, так и чудить стал. А вообще-то он мужик нормальный, что надо. И напарник, и собутыльник.

Они налили еще, всколыхнув мутноватое содержимое трехлитровой банки, и затем уж больше ничего не говорили, видимо, смущаясь от происшедшего инцидента. Ленька пытался что-то рассказать про футбол, прикладывая к глазу пятак, но разговор шел вяло и вскоре иссяк совсем.

А потом, я встал, сделав вид, что по нужде, и двинулся прочь туда, где уже мерцали, словно далекие звезды, недавно включенные поселковые фонари.

Я проговорил шепотом Андрюхин заговор на дорогу и шел уже уверенно, даже удивляясь своему спокойствию. Собаки и впрямь обходили меня стороной, а люди – просто все куда-то подевались, и до самой общаги мне никто не встретился. Накатила ночь. Теперь уже, наконец, последняя. А назавтра, я уезжал из этого поселка навсегда.