Тайны темной стороны

– Женька, а ты шорина видел? – обратился я к моему новому знакомому.

– Н..н…ет. Н…но ф..ф..онарь его к..к..ак-то п…п..рих..х..одилось. С..с..амого его Ан..н..дрюха в..в..идал.– он кивнул в Андрюхину сторону.

Андрюха безразлично смотрел в другую сторону, время от времени выпуская носом синеватый дым.

** ** **

      Через пару дней довелось нам работать на более глубоком горизонте. Там недавно случилась авария на конвейерах, и многих перебросили сюда, на ликвидацию последствий. Мы уже все закончили, до конца смены оставалось минут сорок, и тогда Андрюха коротко отрезал: “Отдыхаем! “

Тишина была такая глубокая, что я уже было начал засыпать под заунывные Андрюхины рассказы. Он опять что-то затянул про зону у Ленских столбов, где отсидел после войны почти десять лет, про тайгу и про то, что чудом выжил. Я не уставал его слушать. Он был умелый рассказчик. Всякая его история была логически выверенной и эмоционально приправленной.

– В общем, сам не знаю, как я тогда концы не отдал. Вся братия там осталась, я всех пережил, – подытожил он. – Хотя, конечно, что и сказать, природа могучую силу имеет. Кого захочет, того из любой переделки выведет, а кого нет – тому труба.

Внезапно над головой гулко загудел диспетчерский телефон.

– Чего это там? – спросил я у Андрюхи.

– А, опять сейчас маслостанцию пошлют смотреть или еще что-либо, – махнул он рукой и направился к телефону.

– Ну чего тебе?! – по обыкновению гаркнул мой странный наставник. – Чего-чего? – его голос изменился и стал немного тревожным. – Ага, понял. Сейчас идем… Ну прямо щас, говорю! Спасателям сказали уже? Все, ладно. Оттуда позвоню. Оттуда, сказал, позвоню. Все!

При слове «спасатели» мне стало как-то неуютно, и я даже поерзал от нетерпения. Андрюха повесил трубку и очень просто сообщил:

– Потоп. На четвертом горизонте. Зараза… Говори, не говори – все без толку… Насосы встали. Пошли, Лёха, бегом, может аварийный сумеем запустить.

Мы бежали, хлюпая по воде, что было сил. Вдоль широкого тоннеля по бокам попадались брошенные бочки, зубчатые колеса и прочий хлам, который я раньше совсем не замечал. Теперь же он мешал неимоверно, выпирая ржавыми боками. Время от времени я за что-то цеплялся, несколько раз падал, но снова вставал, и с трудом нагонял Андрюху, который, хоть и пыхтел, словно колесный пароход, но бежал, тем не менее, как заправский спринтер. Пару раз мы «ныряли» в какие-то наклонные стволы, снова переходили в горизонтальные штреки, и вот, последний наклонный ведущий к четвертому горизонту.

Прибежав к штреку четвертого горизонта, мы встали как вкопанные и еще какое-то время так и стояли, тяжело дыша. Вода там поднялась уже больше, чем на метр, но пока что никого видно не было. Все механизмы стояли, и вокруг было черно и мертвенно тихо, и лишь колышущаяся вода отблескивала множеством черных обсидиановых лезвий.

– Мы что, ближе всех оказались? – Спросил я. – Почему нет никого?

Андрюха не ответил, он деловито вошел в воду по пояс и двинулся куда-то вглубь черного, мерцающего корявыми отблесками воды, штрека. Я последовал за ним, но мне такой же отрешенности достичь не удалось. Мое дыхание остановилось, а ноги, тотчас одеревенев, перестали слушаться – вода была ледяная, думаю, что градусов восемь от силы. Постояв немного, и попривыкнув, я все-таки двинулся за исчезающим силуэтом Андрюхи. Спустя еще пару минут, тело потеряло всякую чувствительность, и уже дыхание не спиралось, но появилось чувство, что если резко повернуться, то ноги попросту отвалятся. Кроме того, дрожь била все тело, зубы стучали так, что невозможно было выговорить ни слова.

До плоской насосной площадки оставалось метров восемьсот, или чуть больше. Идти становилось все труднее. Брезентовая роба, и без того очень тяжелая, намокла и стала походить на стальные доспехи. Пятьсот метров…Четыреста.. Мысли останавливаются, словно примерзают.. Вода поднялась уже выше пояса. Сто метров… Ногу свела судорога… Господи, что же делать?! Я стал на сведенную ногу и стал прыгать. Отпустило. Вот и площадка, а вода уже достала до груди. Когда я вылезал на еще сухой пол рифленой стали, Андрюха уже вовсю хозяйничал, что-то переключая, ворочая отверткой и плоскогубцами. Работать следовало очень быстро, поскольку вода прибывала с невероятной скоростью.

– Давай, попробуй запустить третий, – скомандовал мой наставник. – А я посмотрю, что с этими двумя. Да поживей шевелись. Вишь, как вода прибывает, поди, уже с головой накроет.

Через минуту я вернулся к Андрюхе.

– Третий сгорел.

– С этими, бляха-муха, тоже не лучше. Во втором редуктор заклинило, а в первом, похоже, пускатель помер.

– Так что делать будем? Пусть аварийные передвижные насосы подтягивают к наклонным стволам и хоть немного откачают.

Андрюха кинулся к телефону.

– Все три померли. Подтягивай передвижные через восьмой наклонный. Да быстрее, не то зальет нижние горизонты. Там уже и так, поди, ноги намочили.

– Ладно, – было слышно, как ответил диспетчер, – сами выбирайтесь. Как вылезешь, дай знать. Все!

Андрюха бросил трубку и шикнул: «Пошли!»

И снова он лихо залез в обжигающую воду, а я, сжавшись, последовал его примеру. До дна уже было не достать, и мы стали перебираться вплавь, куда-то в сторону, противоположную той, откуда пришли.

– Плыви, не отставай, там был наклонный на нижние горизонты, – пыхтя, сообщил Андрюха.

– Далеко?– спросил я стуча зубами.

– Да не очень. Назад все равно нельзя, наш ствол, откуда пришли, уже под водой.

Странно, но в эти минуты у меня совсем не было страха. То ли его напрочь выдавил холод, то ли причиной тому была Андрюхина уверенность и деловитость.

– Вон, смотри!!!

– Андрюха, может, я сапоги сброшу? Совсем ноги не двигаются.

– Какие сапоги! Смотри вперед! Видишь?

Я увидел, как впереди нас, почти над самой водой, проплыл огонек.

– Что это?

– Пошли! Выход там есть. И вроде как ближе, чем я думал. Мой ствол подальше, что ж там такое-то?

Плыть было невыносимо тяжело. Я, время от времени, цеплялся за железные ребра тоннельной крепи и, отдохнув немного, снова двигался туда, где несколько минут назад проплыл огонек.

Наконец, мы пришли к тому самому месту, преодолев метров триста черной ледяной воды, отдававшей металлом и чем-то еще, чуждым и неопознанным.

– Что он здесь нашел? – бубнил сам себе Андрюха, задрав голову вверх.

– Кто?

– Вроде пусто, хотя – нет, вот она! Точно. А я и забыл.

– Что ты забыл?

– Да погоди ты. Иди за мной.

Мы проплыли еще метров пятнадцать, и вот ноги коснулись чего-то твердого.

– Здесь, лет двенадцать тому, забой был, – пояснил Андрюха,– а где мы стоим, как раз первый пересып стоял. Полезли, в седьмой наклонный войдем.

– Да ты что! Валит же там сверху, аж сюда слышно! Жить тебе, что ли, надоело?

– Хорош болтать! Валит – не валит. Раз он этот выход показал, значит – нормально. До следующего ствола не дойти, я уже задубел совсем. Да и вода, вишь как прибывает. Здесь останемся – жить минут двадцать осталось, при таком-то напоре.

– А чего вдруг так полило?

– Да не знаю я, видать, водоносный слой обнаружился, или еще что-либо. Бывает, вообще-то. Короче, пошли, говорю.

– Погоди, дай воду из сапог вылью.

Андрюха тоже уселся на сухом, пока еще, участке, в устье заброшенного забоя. Вода, действительно, прибывала очень быстро, видимо, проходчики где-то пробили «окно» в огромное подземное озеро.

Андрюха кряхтел, натягивая сапоги на мокрые носки:

– Спасатели, тоже мне! Так всю шахту затопит, и не заметишь. Пошли, нечего тут сидеть.

Заброшенный забой был очень низким и узким, наклоненным к горизонту градусов на двадцать. Я полз за Андрюхой вверх, цепляясь каской за нависающую изломанную кровлю. То там, то тут, было слышно, как откалывается сверху порода и, разрезая двенадцатилетнее запустение, обрушивается вниз. Иногда это были очень большие, по нескольку тонн, глыбы, падение которых вызывало страшный грохот. Затем вновь, почти мгновенно, устанавливалась тишина, посреди которой только и слышался хрумкающий звук щебенки под сапогами, да Андрюхины проклятия в чей-то неопределенный адрес. Иногда возникало странное неприятное чувство. Казалось, что вся эта каменная масса, весь этот исковерканный нависающий потолок сейчас рухнет, придавит, снесет куда-то, и не останется даже костей… Но Андрюха полз довольно спокойно и невозмутимо, не обращая внимания ни на что вокруг, и это, как и прежде, придавало уверенности.

До выхода оставалось метров семьдесят – восемьдесят, когда огромная глыба, весом тонны в полторы, сорвалась и упала почти прямо перед его носом.

– Ну, спасибо тебе, – пробурчал он, и стал обползать ее справа. – Налево не лезь! За мной иди, – скомандовал он.

Глыба блестела свежим сколом и казалась страшной и угрожающей. В этом куске камня только что была сосредоточена смерть, верная и быстрая. Но, по-видимому, что-то в мире изменилось, кто-то что-то переключил, и нам не дано было достичь места ее падения. Глыба упала просто так, оставив после себя лишь зловещую тень, какую можно увидеть на ноже, которым некогда убили человека. Нежное прикосновение смерти… Вот ведь как. Выходит, она ходила вслед за нами все это время. Она встретила нас у входа в штрек, уже залитый водой. Она хихикала рядом с нами, когда мы осматривали насосы. Она плыла рядом, сковывая ледяным холодом тело, и вот теперь, что-то вмешалось в ее промысел, и она смогла лишь, хихикая, погрозить своим корявым пальцем…

Наконец, мы вылезли в седьмой наклонный и сели отдохнуть.

– Все. Теперь быстро наверх, – прошептал Андрюха, лежа, на спине.

Он нашел ближайший телефон и попросил диспетчера опустить подъемник. Почти бегом мы добрались до подъемного ствола. От бега тело немного разогрелось и потом пятнадцать минут подъема держалось на этих скудных запасах тепла.

Наверху нас уже ждали. Нас хлопали по плечам, нам помогали стаскивать задубевшую, похожую на рубероид одежду. Нас ждали, пока мы отогревались под душем, а потом потащили в шахткомовский кабинет, где на столе стояли два стакана с водкой, пара огурцов и бутерброды с салом. А еще через десять минут стало совсем тепло.

** ** **

      Мы шли и почти не разговаривали. Андрюха, похоже, опьянел, а может, был просто доволен. Мне тоже водка изрядно ударила в голову, и, будто длинным эхом, разлилось по телу желанное тепло. Захотелось поговорить.

– Может, зайдем в продмаг, возьмем еще подлечиться? – предложил я.

Андрюха одобрительно кивнул, и вскоре мы уже были отягощены бутылкой “Пшеничной “, килограммом докторской колбасы, половиной буханки хлеба и слегка поржавевшей банкой баклажанной икры. Андрюха предложил зайти к нему, и мы двинулись на другой конец городка, где, почти на самом отшибе, стоял его дом, сложенный из почерневших железнодорожных шпал.

Мы вошли. В комнатах было прибрано. В гостиной, чуть сбоку стоял круглый стол, и над ним висела картина Шишкина “Утро в сосновом бору “.

– Садись, я пока картошку поставлю. Не люблю я без горячего, – крикнул из кухни Андрюха.

Я что-то ответил и стал бродить по комнате, разглядывая незатейливые украшения – небольшие картинки с видами каких-то городов, что стояли за стеклом буфета, фарфоровые фигурки, вязаные салфетки.

За окном простиралась степь. Она была широкая, желтовато-зеленая, полная ветра и спокойствия. Взгляд приковался к чему-то далекому, и на душе стало, как-то, хорошо и спокойно. Стали тускнеть дневные переживания. Заброшенный забой уже не казался смертельно опасным, воспоминание о воде, заливающей штрек, уже не обжигало кожу и не сводило конечности, а спасение не представлялось чудом. Минут через десять явился Андрюха, неся впереди себя дымящуюся сковородку:

– Вот, давай пока. Я тут яиц и колбасы нажарил. Потом и картошка подоспеет.

Мы сели. Андрюха поставил небольшие стопки и наполнил их до краев.

– Поехали! Чтоб так всегда! – и он лихо забросил содержимое стопки себе в рот. Я тоже выпил и поднес к носу хлеб. Яичница, что принес Андрюха, была темно оранжевая, почти красная, и густо пахла чем-то домашним.

– У тебя, что ли, и куры есть?

– Да нет, это Марфа дала.

– Марфа – это кто?

– Да так, была история, – сказал он без всякой иронии, за которой угадывался бы старинный прелюбодейный грешок.

Андрюха налил по второй. Мы снова выпили и закусили.

– Что за история? Можешь рассказать? Я, Андрюха, страсть как люблю твои рассказы, – меня уже хорошо развезло, и потому я все больше приправлял речь комплиментами. Хотя, это была – чистая правда.

– Да я, как-то, и не знаю. Ты не поверишь, наверное. Хотя, я и сам бы не поверил, пожалуй. Вот, скажем, сегодня. Обратно же, нас шорин спас. Видел его огонек?

– Так это он был?

– А то кто? Инженер по технике безопасности, что ли? Он и был. Я уж давно все это знаю, а все удивляюсь. Привыкнуть не могу. Он меня, как-то, очень сильно выручил. Я уж думал, что помру скоро, так умаялся.

– А что случилось-то?

– Да, лет десять тому, поссорились мы с женой моей бывшей. Ну, разбежались себе, и ладно. Аннет, ей, видать, захотелось меня совсем со свету сжить. Ой, какие бабы гнусные есть на свете! Только держись! В глаза тебе и так, и эдак, и говорит что-либо приятное, а сама змеей заползает в душу, и ежели, ты, как дурак, уши развесил и впустил – все, конец.

– Не пойму я что-то, – я вообще всегда старался не затевать откровений про старых жен или мужей, дурное это, но тут, похоже было другое дело.

– Уже после того, как все разделили, подалась она в другой поселок, к мужику новому, а я здесь остался. Может, дом она хотела забрать, а, может, просто ей хотелось раздавить меня, не знаю. Однако приходит она, как-то, под какой-то праздник. День шахтера, что ли? Ага, точно, летом дело было, и говорит так, что прям, как медом льет. Мол, Андрюха, не хочу, чтоб ты зло на меня держал, давай выпьем за праздник и с миром разойдемся. Ну, а я, дурак, и согласился. Достает она красную водку. Это, говорит, я спирт на малине настаивала. Сели, выпили. Ничего, вкусно, водка та и впрямь малиной пахнет. Закусили, поговорили малость, а она мне все подливает и подливает. Так бутылку-то и одолели. Потом встала. «Ну, все, – говорит, – пошла я.» И уходит, на меня так поглядывает, будто улыбается, а я встать со стула не могу. Все чувствую, соображаю, а встать не могу. Потом встал все-таки, но идти – совсем тяжело было. Шаг сделал, другой, и, вдруг, чувствую, что не иду я, а лечу. И такое ощущение, что ноги стали метров по двести, и пол где-то далеко-далеко внизу. Испугался я страшно, а бежать некуда, кому расскажешь! Я давай молиться, а все равно страх меня берет. Чувство такое, будто в воздухе вишу. Всю ночь не спал, на утро, вроде, отпустило. Пошел я, отгул взял. Проспал день. К вечеру просыпаюсь от того, что к Лидке меня тянет, так мою жену-то звали. И так тянет, что хоть из дома вон беги. Проворочался я час или больше, а потом в каком-то беспамятстве схватил велосипед и погнал к ней в поселок. Приезжаю, к дому ее подошел, и вдруг – она выходит. А тут – на тебе – другая странность, все наоборот: ее увидел и тут же вывернуло меня. Прямо там, около забора. Не могу смотреть на нее, так противно, что внутри что-то бурлит. Снова на велосипед сажусь и обратно к себе. Только приехал, час проходит, снова меня к ней тянет. В общем, повторялось все это с месяц. Я и так толстым никогда не был, а тут двадцать килограммов потерял. Все уж думали, что хана мне. Ни есть, ни пить, ни спать – ничего не могу. Дали мне в шахте один пересып, я за ним и следил, да больше, бывало, лягу на бок и на воду смотрю, как она по штреку течет. Это – единственное, что мне облегчение давало.

И вдруг, уж сам не знаю как, заснул я. Сплю и вижу себя, как я лежу на досках около пересыпа. Чувствую себя, можно сказать, хорошо, вроде как отпустило меня совсем. Про Лидку не думаю, не тошнит меня совсем, и такая легкость, что и не передать. «Ух, ты, – думаю, – неужто помирать так легко?» Тут слышу – шаги. Оборачиваюсь – видно маленький кто-то идет. Неторопливо так. Ближе, ближе. Вижу, наконец, как подходит серенький такой, неказистый. Смотрит на меня и фонарем своим светит. «Ну, что, – говорит, – худо тебе?»

– Худо, – отвечаю, – Помру, наверное, скоро.

А он мне говорит:

– Помирать тебе, пожалуй, рановато. А сказать я тебе хотел вот что. Не пей никогда с бабами ничего цветного! Запомни раз и навсегда. Даже если муть в стакане увидел – все! Баста! Сегодня пойдешь в поселок ***. Там бабка Марфа живет. Пойди к ней, расскажи все, как есть, она поможет.

– А где, – спрашиваю, – в поселке-то ее найти?

Он только усмехнулся в ответ и говорит:

– Сам увидишь. Невелика наука.

Потом я будто провалился, и проснулся, наверное, часа через полтора, когда телефон надо мной загудел. Смену досидел, возвращаюсь домой, а внутри опять аж все кипит, снова, стало быть, меня к Лидке потянуло. Я уж изо всех сил держусь, до дома доковылял, сел на велосипед и поехал в поселок, что шорин мне назвал. Я там и не был никогда раньше – это километров десять отсюда – так, слыхал только. Поехал я, значит, туда. Приезжаю, а это и не поселок даже, а так – скорее, хутор – домов десять – двенадцать будет. И что удивило меня, так это то, что кругом машин много – штук двадцать – тридцать. Даже «Волги» черные были. Опешил я. Думаю: « Что это здесь, заседание райкома, что ли? И на хер бы они мне сдались?» Потом присмотрелся, вижу – народ все больше у одного дома стоит. Я так и понял, что это и есть Марфин дом. Подхожу, а на меня еще издали все шикают, мол, очередь занимай, не лезь так!

И тут, будто что-то у меня с башкой случилось, и я возьми да и ляпни:

– Брат я Марфин. Чего уставились?

Народ посмотрел на меня уважительно, и все расступились. Прохожу к крыльцу, и тут дверь открывается, и выходит старуха на порог. Смотрит на меня так странно, не то сурово, не то с удивлением. Я хотел, было, рот раскрыть,

оправдываться, или объяснить что-то, но она не дала. Сама вдруг начала говорить, да так громко, чтобы все слышали:

– Ой, Андрюшенька, братишка приехал. Заходи, милый, заходи.

Я совсем опешил, захожу в дом, а ноги не гнутся совсем, так я весь скукожился. Зашли мы в сени, а Марфа и говорит мне:

– Значит, брат, говоришь? Ну, да ладно. Зови меня тогда Марфой.

– А ты, – спрашиваю, – откуда меня знаешь?

А она заулыбалась так, и говорит:

– Ну, ты-то, тоже, поди, не по радио про меня слышал?

«Она вообще, всегда говорит, как отрезает,– как бы комментируя, сказал Андрюха, – И места, чтобы что-то возразить или сказать уже совсем не остается».

– Что тебя привело ко мне? Ишь, исхудал-то как! Баба, небось, наворожила?

– Не знаю, – говорю, – но что-то, видать, из-за нее. Тошнит, как увижу ее, но все равно тянет к ней – удержаться не могу.

– Тянет. Все мужики – дураки, а бабы тоже все одинаковы. И все им одного-то и надо. Ты, скажи лучше, вино красное пил с ней?

– Пил. – Отвечаю, – Но то водка была с малиной, а не вино…

– Ну, водка. Какая разница? Ты запомни раз и навсегда. С бабами ничего цветного пить нельзя. Никогда. А еще лучше свое приноси и пей. Так-то.

– А причем тут вино? – спрашиваю.

– А при том, что заговор есть специальный. И ежели она в вино накапает немного крови, что из нее каждый месяц выходит, то мужик при ней точно собака будет. Если, конечно, не помрет совсем, – Марфа ухмыльнулась и добавила, – перестаралась она, видать. А может – того и хотела. Потом поглядим. Вот тебе трава. Дома сделаешь чай и попьешь, а сейчас сядь и сиди тихо.

Я и сел, а бабка стала сзади, зажгла свечку и давай ходить вокруг меня. Молитву читает, шепчет что-то. Потом закончила и говорит:

– Все. Заходи через неделю, я на тебя посмотрю.

Потом засмеялась и добавила со смехом:

– Брат!

Я спросил про деньги, а она ни в какую. Ступай, мол, потом сочтемся. Еду я домой, а душа прямо-таки радуется. Вроде, как спало что-то с меня, словно груз многопудовый. Дышу полной грудью. Хорошо так, что и не сказать. Всю ночь проспал, словно провалился куда-то. Наутро встаю бодро, не тошнит меня, только и удивляюсь. Я ж помирать-то собрался, а тут – вон как все повернулось.

Спустился я в шахту, пришел на свой пересып, сижу. Потом вдруг подумал, что надо же шорина поблагодарить. Разломал я свой обед пополам, и его половину отнес в укромное место, чтоб крысы не достали. Огляделся по сторонам, чтобы никто не видел, и говорю во весь голос:

– Спасибо, тебе. Спас ты меня! Прими вот это.

И положив все, что было, а затем ушел.

Я перебил Андрюхин рассказ:

– И что, тебя вот так сразу и отпустило?

– Ага. Сразу. Но это бы ладно. Марфа тогда еще сказала, что отправит мою болячку тому, кто прислал. «Сам, – говорит, – увидишь».

И точно. Лидка меня давай ловить. Прости, мол, меня дуру. Прости, Христа ради.

– А ты что? Простил?

– Да простил. Пусть, думаю, идет себе на все четыре. Под ногами не путается. У меня уже другая жизнь.

– А Марфа что?

– Марфа – это человек, – Андрюха поднял брови, – еще какой. Много чего знает, да говорит мало. Я как-то к ней приходил – ячмень у меня выскочил на глазу. Такой большой, – Андрюха сжал кулак и поднес его к глазу, – Во! Глаз совсем не открыть. Она подходит ко мне и говорит: «Сиди тихо, глаза прикрой». Я-то прикрыл, но не полностью. Вижу, она возле глаза пальцем крутит, да шепчет что-то. Глаз болеть и перестал. Посидели минут пятнадцать, она чай принесла. Я чашку выпил. Тогда она снова говорит, чтоб я глаза закрыл. И снова давай пальцем крутить. Посидели потом, поговорили о жизни. Я ей еще вешалку починил, в общем, где-то час проходит, и после она мне и говорит:

– Иди в зеркало на себя посмотри.

Подхожу я, зеркало у нее сбоку от образов висело, и – мама родная! Нету ячменя. Так, чуть краснота осталась, да и то несильно. Думал, что это фокус какой, и ну на нее напирать. Чтоб рассказала, в чем секрет. А Марфа – ни в какую. Нет – и все! «Если хочешь, – говорит, – я тебя всему обучу, всему, что сама знаю. А так, по лоскуткам растаскивать – дурость одна»

– А ты что же?

– А что я? Мне тогда под пятьдесят было. Какое там учение! – Андрюха махнул рукой. – Тогда, – продолжал Андрюха, – она мне и говорит. Найди, мол, кого-то, чтобы я ему учение передала. Я удивился так и говорю, что это за беда такая? Ты только свистни, к тебе сотня прибежит. Выбирай любого. А она только смеется и говорит: «Мне сотня ни к чему. Мне один нужен. Я тебе за это чего хочешь сделаю» Вот так.

– Странно. Неужто это и впрямь такая проблема? – удивился я. – Мне только бы кто сказал. А я бы у нее и полы бы мыл, только бы науке той научиться.

– Я тебе одну вещь скажу, коль у нас такая пьянка пошла, – Андрюха понизил голос, и перешел на громкий шепот, который ему казался, почему-то, более секретным, – Только ты никому ни слова. Договорились?

Я кивнул.

– Уж не знаю, правда то или нет, но Марфа сказала тогда, что если ученика она не найдет, то помереть не сможет.

– И что же она бессмертной будет?

– Нет. Просто в этом случае смерть ее будет с такими мучениями, что разум повредиться может. Говорила, что тогда помирать и месяц, и два придется, и чтобы Бог дал все-таки отойти, крышу на доме разобрать надо. Но сделать это можно будет не раньше, чем она знак какой-то получит. Хотя, впрочем, душа все равно неприкаянная останется, словно у самоубийцы какого-нибудь.

– А дети у нее есть?

– Да есть дочка. Совсем дура. Танцы-шманцы, пацаны в голове и все такое. А лет двадцать тому, она и вовсе в город подалась, на овощебазе работает. К мамке почти и не приезжает. Я ее и не видел ни разу, слышал только. Так что, считай, одна она, Марфа.

– А сколько ей лет?

– Думаю, за семьдесят уж перевалило.

– Слушай, Андрюха, может, ты меня и впрямь с ней познакомишь, а?

– Ну, поглядим. Надо сперва с ней поговорить.

Мы еще посидели немного, разговаривая об обыкновенных вещах. Андрюха опять затянул длинный, похожий на песню кочевника, рассказ о зоне, о тайге, как ловили зверя, чтобы выжить…. Лишь один или два раза он вставал, чтобы поставить на огонь чайник, а затем разговор вновь возвращался в свое неторопливое русло.

Разошлись мы поздно. Ночь была темной и беззвездной. Понемногу наваливал туман, и уже кое-где выпадала роса. Вдали, за невидимыми отсюда заборами лаяли собаки, чуть поодаль, где-то около клуба, гремела хриплая музыка. Настала обыкновенная ночь, и с ней поселок наполнила другая жизнь, совсем не похожая на дневную. Пьяные, то там, то тут перебирались к своим домам, держась за заборы. Иногда слышались не то крики, не то песни, но впрочем, где-то совсем далеко отсюда. Хмельная ночь, беспраздничная праздность… Порок и преступление.

Мимо пронесся мотоцикл, и я отскочил на обочину. Мотоцикл проехал еще метров пятьдесят, затем развернулся и двинулся в мою сторону. Я остановился. Луч фары упирался прямо в лицо. Двадцать метров, десять, пять… Вперед! И я резко метнулся вправо, спрыгнув в кювет. Мотоцикл рухнул со всего маху в канаву и заглох. Я протрезвел окончательно. Мотоциклист был без каски, совсем молодой и белобрысый. Это был Васька по прозвищу Дюнь-дюнь. Он уже месяц тщетно пытался отыскать нового ухажера своей бывшей подруги и, время от времени, встревал в какие-то скандалы и драки. Васька, конечно же, был вдрызг пьяный, но, слава Богу, живой, хотя и без сознания. Я дошел до ближайшего телефона и позвонил в шахтную медсанчасть.