скачать книгу бесплатно
– Принес! – чрезмерно возбужденным голосом ответил Дымшиц. – Каждый фартинг сэкономил. Фартинг к фартингу – все урезано до предела. Извольте убедиться.
Он протянул Владимирову листок, отобранный у Курашкина, и Артемий Иванович, достав из футляра пенсне и нацепив на нос, углубился в чтение.
От постоянного недосыпания, кирпичной пыли и едкого дыма, на котором во дворе клуба обжигался уголь, Дымшиц горел болезненным энтузиазмом. Втайне от товарищей и жены он написал Леви закладную на свой клуб и теперь намеревался выжать из полученного кредита максимум прибыли. В кармане у него лежала секретная бумажка, в одном столбце которой были цифры реальных расходов, а в другом – цены, которые он собирался назвать Артемию Ивановичу. Причем, в некоторых графах столбца реальных расходов стояли прочерки, а в другом столбце сплошь двузначные цифры.
– Ну что ж, – вальяжно сказал Артемий Иванович. – Очень хорошо. Мы оплатим это.
От отсутствия денег он невыносимо страдал, и сейчас, глядя на сияющего Дымшица, уже предвкушавшего первые выплаты по предъявленному многосотенному счету, подумывал: а не попросить ли у Дымшица, под угрозой прекратить с ним всякие дела, немного наличных?
– Позвольте, позвольте… – Фаберовский соскочил с барабана и выхватил бумажку из рук Владимирова. – Я бы тоже хотел взглянуть, что такое мы будем оплачивать.
– Господин Гурин, – сразу помрачнел Дымшиц, – Мы с вами так не договаривались! Дело конспиративное, тайное. Вы меня за то, что я господина Курашкина подвез, ругаете, а сами неизвестно кому в секретную смету дозволяете заглядывать!
– А, это так, – сказал Артемий Иванович пренебрежительно. – Полячишка какой-то. Ты его не слушай. Он при мне помощником. Носит мои деньги, охраняет. Мне их всех одному не унести.
Он понимал, что потом ему придется отвечать за свои слова, но сейчас самым важным было выкрутиться перед Дымшицем.
– Вот что, пан Дымшиц, – сказал Фаберовский, возвращая бумажку со сметой управляющему клубом. – Езжайте домой вместе со своим навозом и подумайте крепко над суммой. Давайте, давайте, езжайте отсюда! И не рассчитывайте, что он без моего ведома хотя бы один пенни заплатит!
Обескураженный неожиданным поворотом дела Дымшиц покинул сарай и печально взгромоздил один из мешков обратно на тележку.
– Если вы, господин Фаберовский, не дадите мне денег на жизнь, я сейчас догоню Дымшица и попрошу-с у него в долг! – объявил Артемий Иванович, глядя сквозь ворота на уныло грузившего навоз управляющего. – Я без денег не могу-с. Мне даже к Эстер не на чем съездить, а как дойти пешком – я не знаю, да и неприлично в моем положении начальника ходить пешком-с.
– Я думал, что пан Артемий действительно что-то толковое сделал, а он, оказывается, тут с Остругом разной ерундой занимается! – рыкнул поляк.
– Я тут ни при чем, – встрял Оструг. – Мое дело было только помещеньице найти.
– Наняли какого-то подрядчика, который загнул цены, каких свет не видывал! – продолжал свирепствовать Фаберовский. – Да у этого Дымшица сумма всей сметы в три раза больше тех денег, что дал нам Рачковский! Я уж не говорю, что у нас осталось всего двадцать фунтов, которые я успел перехватить у пана. Да все это я мог бы сам в аптеке купить за гроши!
– А где бы вы купили толченый кирпич? – подбоченясь, выложил свой главный козырь Артемий Иванович.
– Толченый кирпич у Дымшица дороже золота. Фунт стерлингов за фунт кирпича! Мы сидим здесь уже месяц, а вы еще ничего не сделали!
– Мастерскую сняли. Оструг теперь ее охраняет.
– Это я сделал, пан Артемий. Это я снял мастерскую. А пан ее оборудовал? Пан привлек к участию в ней русских революционеров?
– Так вот же он приходил, которого вы в шею вытолкали! Теперь он обидится и вообще ничего делать не будет!
Дымшиц, который все еще стоял снаружи, услышав последние слова Владимирова, слегка воспрял духом. Может быть мистеру Гурину удасться переубедить своего помощника? Управляющий клубом находился в безвыходном положении. Ему надо было отдавать Леви кредит.
– Ты чего уши греешь? – крикнул Дымшицу Фаберовский. – Я же сказал тебе: проваливай вместе со своим навозом и со своей сметой! А пану Артемию я должен сказать, что в следующую субботу начальник Особого отдела, господин Монро, назначил нам встречу в «Гранд-Кафе-Роял». Я не знаю, чем нам это грозит, но едва ли он будет нас хвалить. Как оправдает пан свое бездействие? Как он объяснит ему, что ирландцы, ради которых Монро и участвует в затее Рачковского, сбежали от пана Артемия еще на пароме и теперь находятся неизвестно где?
Владимиров потупился и поскреб по пыльному полу носком ботинка, на котором до сих пор держалась присохшая тина из женевского пруда.
– Все, едем домой, – махнул рукой на Артемия Ивановича Фаберовский. – Там Розмари готовит гуся, фаршированного яблоками, а здесь в одном месте собрались сразу три придурка: пан Артемий, Оструг и Дымшиц. И навозом здесь воняет, как у меня в конюшне.
На Эбби-роуд действительно готовился к обеду фаршированный гусь. Разозленный Фаберовский молча уселся за стол и Артемий Иванович робко пристроился рядом. Розмари подала гуся и Владимиров, то и дело оглядываясь на угрюмого поляка, оторвал от птицы ногу.
Но тут трапеза была прервана стуком дверного молотка.
– Я открою, – сказала Розмари и вышла в коридор. Затем вернулась и растерянно сказала:
– Вас спрашивают два каких-то подозрительных оборванца: косматый старик и молодой чернявый. По-моему, оба ирландцы.
– Да это ж наши! – обрадовался Владимиров. – Конрой с Даффи! Побежали поглядим.
– Нет, Рози, лучше пригласи их сюда.
– Уф, пронесло! – Артемий Иванович взял со стола салфетку и картинно вытер лоб. – Вот видишь, Степан, нашлись ирландцы. И с Монро как-нибудь образуется.
Ирландцы вошли вслед за девушкой и скромно встали у дверей, сжимая в руках шляпы. Даффи задрожал. Струящиеся от гуся запахи вызывали в пустом желудке спазмы:
– Уже полтора месяца, – заныл он, – мы живем в ночлежке Сатчелла на Джордж-стрит в Спитлфилдзе.
– А теперь у нас нет денег и на нее, так что осталась нам прямая дорога в работный дом! – едва не пуская слезу, встрял Конрой.
– Мы так изголодались, что теперь согласны делать что угодно, если вы выплатите нам причитающееся за полтора месяца жалование!
– Откуда вы знаете мой адрес? – оборвал их причитания Фаберовский.
– Нам мсье Рачковский еще при отъезде дал, – пояснил Даффи. – Велел запомнить, как «Патер ностер»[3 - Pater noster (лат.) – «Отче наш»].
– И зачем же вы явились? – начал издеваться Артемий Иванович. – В вас теперь и надобности особой нет-с! Сами прекрасно обходимся. Вот уже мастерскую сняли, и динамит скоро варить будем.
– Я напишу господину Рачковскому в Париж, – с голодной дрожью в голосе проговорил Даффи.
– Подумаешь! – сказал насмерть перетрусивший Артемий Иванович. – А я вас тогда в Особый отдел сдам. Ну, да ладно. Я сегодня добрый.
– Вот что, пан Артемий, – сказал Фаберовский. – Кладите обратно гуся, берите своих подопечных и езжайте пристраивать их на ночлег.
– Может, они у вас переночуют, а Рачковский вам потом расходы возместит?
– Ну уж нет, – возразил поляк. – Переночуют пусть в мастерской, а завтра им потребно найти подходящую квартиру, чтобы в ночлежках и окрест мастерской они лишним свидетелям глаза не мозолили.
– А мы уже и комнату присмотрели, – угодливо сказал Конрой. – На Брейди-стрит. Это совсем рядом со станцией подземки.
– И в поблизу от «Слепого нищего», – добавил поляк.
– А у меня на них денег уже не осталось, – придушенным голосом сообщил Артемий Иванович. – Вы их себе забрали. Вы на мои деньги гусей покупаете, а меня на ночь глядя на улицу гоните.
– Деньги пана Артемия у него в часах, – ответил поляк. – Которые все еще в ремонте. Но если продать их даже на треть дешевле против их изначальной стоимости, этого и ирландцам, и пану Артемию хватит надолго.
Глава 12
22 августа, в среду
Ландезен спешил от собора Парижской Богоматери по набережной Аршеверше к низкому мрачному зданию на стрелке Ситэ, где под надписью на фасаде «Свобода, равенство, братство» его уже ждал Рачковский.
– Скажите, Ландезен, вы были когда-нибудь в этом здании? – спросил Рачковский у подошедшего еврея. – А зря, ведь городской морг является местом паломничества всего парижского простонародья.
– Вы странное место для встречи выбрали, Петр Иванович, – сказал Ландезен.
– Во-первых, сюда не ходят русские. А во-вторых, мне надо подыскать человека, который смог бы осуществить требуемые Монро убийства. У вас нет никого на примете?
Рачковский был очень мрачен. Он наметил все примерно на тридцатое число, а подходящего убийцы ему так и не удалось подыскать.
– Нет.
– Вот и у меня тоже. Но, возможно, служители морга что-нибудь слышали о русских убийцах.
Они вошли в морг и встали у стеклянной перегородки, отделявшей пропахший карболовой кислотой зал для посетителей от помещения, где на наклонных столах были выставлены замороженные трупы, затесавшись среди веселых людей, гризеток, рабочих, почтенных матрон с детьми, разглядывавших мертвецов сквозь запотевшее стекло.
Рачковский подошел к маявшемуся бездельем служителю канцелярии и обратился к нему с вопросом:
– Послушайте, любезный, в морге всегда так мало народу?
– Что вы, мсье! – воскликнул служитель. – Были бы вы здесь в прошлом году после пожара в Опера-Комик! Или в апреле позапрошлого года, когда здесь выставляли расчлененное тело одной гризетки, убитой каким-то русским у церкви Сен-Пьер де Монруж.
– Я что-то не помню такого, – пожал плечами Рачковский, но не отвел загоревшегося взгляда от лица служителя, вынуждая его продолжить рассказ.
– Но как же, мсье! Она была расчленена и ужасно изувечена! Сколько народу приходило сюда в те дни! Но морг много потерял в своем очаровании для публики с тех пор, как десять лет назад трупы стали одевать. Якобы для защиты общественной нравственности. Я помню, как мы мальчишками прогуливали школу, чтобы прийти сюда и посмотреть на голых покойниц. Среди них попадались очень симпатичные девушки. А что могут увидеть они?
Служитель кивнул в сторону двух оборванных мальчишек, прижавшихся носами к стеклянной перегородке. – Что будет с Парижем, если решат вообще закрыть морг для посетителей?
– Тогда в Париже придется устраивать гладиаторские бои, чтобы удовлетворить тягу публики к созерцанию смерти, – сказал Рачковский. – Где еще можно увидеть выпотрошенного человека, как не здесь или в цирке с гладиаторами?
– Простите, я представляю агентство Кука, – обратился к ним с английским акцентом похожий на печального бегемота господин в пальто с пелериной. – Мы специально приехали посмотреть на парижский морг. Со мной туристы из Англии, они интересуются узнать, кто здесь лежит.
Толпившиеся позади него надменные джентльмены и покрытые благородными прыщами юные леди с папками для рисования согласно закивали головами. Служитель подошел к перегородке, объяснил англичанам что к чему и, возвратившись, заметил Рачковскому:
– И чего они сюда ездят? Своего у них добра такого нету, что ли?
– Видимо, нету, – ответил Рачковский.
– Так завели бы!
– Скоро заведут, – Рачковский дал служителю на чай, кивнул Ландезену и они покинули морг.
– Куда мы идем? – спросил тот, едва поспевая за своим начальником, решительно прокладывавшим дорогу среди зевак, толпившихся на набережной у лавок букинистов.
– В префектуру. К шеф-инспектору Сюртэ Горону. Надеюсь, он просветит нас насчет русского, о котором говорил служитель.
Горон, небольшого роста полный бретонец с пенсне на носу и напомаженными усами под носом, не удивился появлению у себя в кабинете начальника русской Заграничной агентуры в Париже. Его агенты с одобрения префекта Граньона нередко оказывали разные негласные услуги русской полиции и лично мсье Рачковскому.
– Чем могу служить на этот раз? – спросил Горон.
– Меня интересует некий русский, который в апреле 1886 года у церкви Сен-Пьер де Монруж убил юную парижанку. Он наверняка проходил через ваши руки.
– Николас Васильефф, если не ошибаюсь. Он убил какую-то проститутку, личность которой мы даже не смогли установить. Ее нашли между полуночью и пятью часами утра неподалеку от церкви. У нее была отрезана голова, ноги и правая рука, а правая грудь и матка отсутствовали. Тело было завернуто в зеленую шелковую нижнюю юбку, а ноги нашли в общественной уборной завязанными в провощеную ткань и обвязанными шнуром от гардины. Мы много помучились, пока поймали убийцу. Васильефф работал младшим ординатором в больнице Сен-Лазар и мы не смогли доказать его вину. Единственное, что нам удалось – поместить его в Шарантон, в тюрьму для умалишенных, выдав за сумасшедшего, где он должен находиться и по сей день.
– Какой идеальный человек для наших целей этот Николас Васильев, – сказал Рачковский, когда они шли от Горона по гулким коридорам Дворца Правосудия. – Во-первых, русский. Во-вторых, за ним числится убийство. И в-третьих, если мы вытащим его из тюрьмы, он будет очень сговорчив и станет делать для нас все, и при том бесплатно, за одни харчи. Вся проблема в том, как нам его заполучить.
– Употребите дипломатические каналы. Возьмите кого-нибудь тут в Париже за его родственника, пускай хлопочет за выдачу Васильева России и перевод его в какую-нибудь русскую психиатрическую лечебницу, где он за ним мог бы ходить.
– Вы представляете, сколько будет тянуться оформление всех необходимых бумаг?
– Что нам с того волноваться?! Васильева мы заберем сразу, а пока за него посидит кто-нибудь другой. Хоть ваш Продеус, у которого второй день белая горячка. Я приехал на бульвар Араго с женщиной, так он с нее каких-то зеленых чертей обирал, словно медведь малину.
– Но кто согласится выдать себя за родственника? И если уж посвящать в суть дела еще кого-то, то неплохо было бы иметь этого человека в Лондоне, чтобы он присмотрел за Васильевым по дороге туда, и там не давал бы воли. Этим двум я больше не доверяю.
– Мне кажется, я знаю за такого человека. У моей дамы…
– С которой Продеус снимал чертей?
– Да-да, с ней вместе населяет квартиру на улице Сен-Жак одна русская, некая Дарья Семеновна Крылова. Не женщина, а циклоп какой-то. Тут она уже несколько лет, при госпитале Сен-Лазар акушерству и повивальному искусству обучалась, а ныне живет в бедственном положении. Я думаю, она согласится.
Рачковский долго и пристально смотрел в лицо Ландезену, потом сказал с тяжелым вздохом:
– Тогда я поручу тебе договориться с ней, а сам улажу дела с префектом Граньоном.
* * *
Поездка в местечко Шарантон ле Пон, где находилась шарантонская больница для умалишенных, была обставлена просто и без затей. Рачковский нанял экипаж и заехал за Ландезеном и его протеже на улицу Сен-Жак.
Дарья Крылова была еще сравнительно молода – ей не было и тридцати. Но ее мощное телосложение и пышные телеса, которым не мог придать пристойную форму даже туго затянутый корсет, вызывали в людях при встрече невольное уважение и почтительную боязливость. Ее большие руки в мужских перчатках сжимали ручку лакированного акушерского саквояжа. Зад ее был увенчан почтенных размеров турнюром, какие были модны еще два года назад и какой постеснялась бы надеть любая следящая за модой женщина. Крупные черты лица ее с ярко нарумяненными щеками и нравственно наморщенный лоб не носили неприятного отпечатка излишнего ума, а светлые глаза старой девы, проведшей всю свою жизнь в ежеминутной борьбе за соблюдение в безукоризненной чистоте собственной невинности, заставляли любого мужчину держаться от этой барышни поодаль.
– У тебя наметанный глаз, Ландезен, – заметил Рачковский, открывая Дарье дверцу и спуская подножку. – Мадемуазель Крылова как раз то, что нам надо. К такой и подступиться-то боязно.
Экипаж переехал на правый берег Сены и покатил в Шарантон. У здания тюрьмы Ландезен вылез и, взяв у Рачковского толстый бумажник, ушел договариваться с тюремным начальством.
– Ну-с, голубушка, расскажите мне о себе, – предложил Рачковский. – А то нам с вами дело государственное делать, а я о вас и не знаю ничего. Давно ли вы в Париже?
– Три года. Я ведь, ваше благородие, в Петербурге на Надеждинских родовспомогательных курсах училась, а потом благодетель мой, купец Васин, земля ему пухом, отправил меня учиться заграницу.
– Что еще за Васин?
– Второй гильдии купец. Как батюшка с матушкой преставились, я к нему в дом в услужение пошла.
– Так значит, родителей у вас, душечка, нет?
– Сирота я! – завыла Дарья, доставая из ридикюля платок размером с небольшую скатерть и обкладывая им свой нос.
Экипаж заходил ходуном от ее рыданий.
– Плачьте, плачьте, Дарья Семеновна, – Рачковский погладил ее по голове. – Вы должны выглядеть как сестра, два года не видевшая своего несчастного брата и наконец добившаяся свидания с ним. Только не трясите, пожалуйста, экипаж, а то у меня разыграется морская болезнь. Состоите ли вы в замужестве?
– Нет, – всхлипнула Дарья, успокаиваясь. – Я честная девица.
