скачать книгу бесплатно
– Ты меня хочешь бросить, – загундосила Келли, стоя рядом с поляком. – На что я теперь буду жить?
«Хорошо что пан Артемий не понимает английский, – подумал Фаберовский. – Ему было бы, что комментировать».
– Нам пора идти, – объявил он Артемию Ивановичу с Дымшицем и большими шагами направился в сторону церкви Св. Марии, башня которой торчала над крышами домов. За ним, быстро семеня ногами, поспешили оба гешефтмахера и Келли, которая сменяла плаксивые причитания отборной руганью и дурацкими сентиментальными песенками.
Незадолго до четырех они подошли к церкви Сент-Мери-Матфелон и встали у прохода в каменной ограде. Тамулти с ирландцами явился ровно в четыре, когда забили огромные часы на башне. Оба они были насуплены и сердиты, и все время прятались за спину доктора, чтобы не вступать ни в какие разговоры с Артемием Ивановичем.
– Сейчас мы пойдем осматривать помещение под мастерскую, – сказал поляк. – Оно тут, рядом, во дворе Восточно-Лондонского театра.
Он повернулся, чтобы показать дорогу, но тут ему на шею опять бросилась Келли, заливаясь пьяными слезами и ласково называя его по-русски «драной сюкой». Под ехидные замечания Артемия Ивановича и неодобрительное ворчание Тамулти насчет того, что он сделал бы с этой коровой, будь на то его воля, Фаберовский был вынужден сдать Келли на руки подоспевшему констеблю и тот повел ее в часть на Леман-стрит, чтобы потом представить перед Темзенским судом магистратов по обвинению в приставании к мужчинам на улице.
Слабые попытки поляка оправдаться тем, что он эту Келли и знать не знает, были с торжеством парированы Артемием Ивановичем:
– А что же вы тогда, Фаберовский, мне ее утром сватали, если не знаете? И после этого вы хотите, чтобы я доверил вам казенные суммы?! Дымшиц, Дымшиц, это была шутка!
У Артемия Ивановича затряслись руки, когда он увидел, как при словах о «казенных суммах» полезли вверх густые брови управляющего клубом.
– Ну взгляните на меня, да кто мне, такому дураку, казенные суммы доверит?
И на всякий случай Владимиров показал Дымшицу язык и звучно поболтал им во рту.
Тяжело вздохнув и не смея даже глядеть в сторону ирландцев, Фаберовский повел всех к Восточно-Лондонскому театру и через здание театра и узкий мощеный проход провел их на другую сторону квартала, на Филдгейт-стрит. С улицы Фаберовский с Артемием Ивановичем проникли на задворки театра, где на захламленным старыми декорациями дворе стоял кирпичный сарай с высокой закопченной трубой, оставив ирландцев и Дымшица на улице.
Этот сарай и был конечной целью Фаберовского. Открыв створку старых деревянных ворот на одной ржавой петле, поляк вошел в полумрак сарая и втянул за собой Владимирова.
– Что вам здесь надо? – довольно грубо окликнул их плотный мужчина в сюртуке и котелке. Поляк сразу заметил, что его одежда, мятая и давно не чищенная, указывала на отсутствие женской заботы, хотя на пальце у мужчины блестело толстое обручальное кольцо. Однако траурная креповая лента на котелке разъясняла эту странность – перед ними стоял безутешный вдовец.
– Выражаю вам свои соболезнования, – сказал Фаберовский.
– С кем имею честь? – значительно смягчившись, спросил мужчина.
Фаберовский представился мистером Смитом и представил Артемия Ивановича, который в полудреме покачивался рядом, выдав его за специалиста из России по сценическим механизмам. Мужчина же оказался владельцем сарая, тем самым мистером Джорджем Ласком, строительным подрядчиком и специалистом по реконструкции театров и мюзик-холлов, с которым договорилась Шапиро. Узнав, что джентльмены заглядывали в сарай, потому что подыскивают подходящее помещение, Ласк удрученно развел руками и сообщил, что помещение уже сдано им под парфюмерную мастерскую и что парфюмеры с деньгами прибудут через полчаса.
– Ой, барыньки! – встрепенулся вдруг Артемий Иванович.
В сарай вошли, держась за руки, две молодых девушки, одинаково худые, в скромных темных платьях. В их лицах было что-то по-английски лошадиное, а ступни ног в высоких ботинках на шнуровке казались невероятно, даже болезненно большими. Но Владимиров не разглядел этого, потому что смотрел на них из темноты сарая против света, лившегося через ворота, и видел только ореолы золотистых курчавых волос вокруг их голов.
– Мои дочки, Мод и Эдит, – сказал Ласк. – Девочки, ступайте обратно домой, вам еще надо переодеться. Осталось всего три часа. Я скоро приду.
– Что сегодня дают? – спросил Фаберовский.
– «Смерть в Сиднеме или Уэстоухиллскую Розу», мелодраму молодого автора мистера Понтефракта. Этот Понтефракт просватался к моей Эдит, но я ему пока отказал. Во-первых, ей всего шестнадцать лет, а во-вторых, сперва посчитаем, что он заработает к концу сезона.
Обе дочери Ласка вышли из сарая и тут Артемий Иванович, словно сомнамбула, двинулся за ними следом. Фаберовский не сразу заметил это, так как мистер Ласк в это время стал жаловаться ему на свою тяжкую отцовскую долю, на то, что он вынужден тратить время на воспитание дочерей – сыновья, слава Богу, уже выросли – и из-за этого уже упустил очень выгодный контракт на перестройку мюзик-холла «Парагон» на Майл-Энд-роуд. Мистер Ласк оказался внимательней. Едва Артемий Иванович выскользнул из сарая, он озабоченно спросил:
– А сколько зарабатывает ваш мистер Гурин?
– Не ведаю, сколько он зарабатывает, но даю вам слово джентльмена, с начала августа он просадил почти триста фунтов.
Мистер Ласк все понял. Он схватил свою толстую палку, перехватив ее как дубину и, извинившись, устремился вслед за дочками и Владимировым.
В это время на Филдгейт-стрит прямо у ворот остановился мебельный фургон и с него слезли два еврея. Одним из них был пресловутый Иосиф Леви, мясник из Сити, а другим уайтчеплский мебелеторговец Гарри Харрис с Касл-стрит. Сопоставив просьбу Шапиро о ходатайстве перед Ласком о найме помещения и испрашивание Дымшицем кредита под залог клуба для устройства парфюмерной мастерской, они решили на месте убедиться, что это стоящее дело.
– И это что, твой Гурин? – спросил Иосиф Леви у Дымшица, оценивающе глядя на Фаберовского, стоявшего у ворот сарая.
– Что-то мне не нравится, – высказал свое мнение Харрис.
– Ну какой же это Гурин, – воскликнул Дымшиц. – Это просто какой-то джентльмен со своей шлюхой к нам в пивной привязался. А Гурин только что ушел куда-то в театр с хозяином сарая, насколько я его понял. Вот, вот Гурин! – крикнул Дымшиц, завидев выбежавшего обратно во двор Владимирова. – Только кто ему дал по голове? У вас спросили имя?
Управляющий клубом вместе с Леви и Харрисом тоже вошли во двор.
– Какое к черту имя! – рявкнул Артемий Иванович. – Да я едва свое имя не забыл, как он палкой мне по башке треснул! А еще просвещенные мореплаватели! И ему мы должны еще денег платить за мастерскую!
– Куда же пан Артемий убежал? – спросил поляк.
– Мне так плохо, – пожаловался Артемий Иванович, усиленно потирая голову. – Я хочу, чтобы меня любили. Только отец у них скверный, он меня палкой ударил.
Тут Владимиров обратил внимание на остальных присутствовавших во дворе и сразу же преобразился.
– А, Дымшиц! Кстати, ты уже начал закупать оборудование? Столько времени прошло, а ты еще даже не пошевелился. С завтрашнего дня тут уже работать было можно, когда б не твоя медлительность. Уволю тебя из подрядчиков! Тут таких кроме тебя пол-Лондона желающих!
– Ну как? – спросил Дымшиц у евреев.
Леви неодобрительно покачал головой, а Харрис сказал, глядя под ноги:
– А где его часы, Дымшиц, которые вы нам обещали?
– Ключик он потерял, – поляк скривил губы в усмешке.
– Ну что вы меня разглядываете, словно лошадь на ярмарке? – спросил Артемий Иванович, почувствовав, что пришедшие с Дымшицом евреи пристально изучают его. – Пришли работать, так работайте, в противном случае убирайтесь к чертовой матери!
– И вам тут нужна будет мебель? – спросил Харрис, заглянув в темноту сарая.
– Нужна, нужна, – сказал Артемий Иванович. – Мне еще кое-куда будет нужна мебель. А вы что, торгуете мебелью? Можно вас на минутку?
Они отошли в сторонку и тут из театра во двор спустились рабочие. Они зашли в сарай и выволокли оттуда огромный театральный задник, изображавший Хрустальный дворец в Сиднеме. Чудовищное стеклянное здание в три четверти мили длиной поражало воображение, даже будучи плохо нарисованным на холсте. Построенное для Большой международной выставки 1851 года, по окончании ее оно было перенесено из Гайд-парка в ближний пригород Лондона и выстроено там вновь в специально под него разбитом парке. У северного и южного концов Хрустального дворца художник нарисовал два высоких белых навозных гриба, должных изображать водонапорные башни.
– Боже! – воскликнул Артемий Иванович, отвлекаясь от разговора с Харрисом. – Надо ж насочинять такое!
– Это я придумал! – с гордостью сказал Дымшиц. – Однажды, когда я торговал на Уэстоу-Хиллской ярмарке – я торгую там по субботам и воскресеньям, – ко мне подошел молодой человек, мистер Понтефракт, и попросил посмотреть одно дешевенькое колечко, которое он намеревался подарить своей девушке. Оказалось, что он начинающий литератор и денег у него нет даже на такую безделицу. Тогда я предложил ему сочинить пьесу о барышне, которой отец дарит купленную на Уэстоу-Хиллской ярмарке бриллиантовую диадему. У меня тогда среди товару как раз была такая диадема, потом я всучил ее какому-то подрядчику из Норвуда. Из-за этой диадемы в пьесе должны были происходить всякие страсти, а потом барышня бросается с Северной Башни, так и не увидев из-за дурной погоды Тауэра, где в это время изменял с другой ее возлюбленный, гуляя по крепости.
– Я ничего не понял! – оборвал разглагольствования Дымшица Артемий Иванович. – Вы что придумали: пьесу или эту фантастическую постройку на заднике?
– Эта постройка давно есть, невежа вы человек, – обиделся Дымшиц. – Зачем мне ее придумывать?
– Так это чудило и в самом деле есть? – спросил Артемий Иванович у поляка.
– Есть, – пожал плечами Фаберовский. – Место паломничества для спортсменов, кутил, любителей искусств и иностранцев в семи милях от Лондона.
– Я хочу туда! – Артемий Иванович вовсе оставил Харриса и подскочил к Фаберовскому. – Мне так плохо…
– И пану хочется, чтобы его любили. Я это только что слышал.
– Да, хочется! Я же не могу, как вы, с проститутками… Я вот и с господином Харрисом договорился, чтобы он мебеля на квартиру конспиративную поставил, чтобы можно было с Пенелопой встречаться.
– И когда же пан Артемий туда собирается из отеля переселяться? – недобро спросил поляк, чувствуя, что ощущение реальности начинает покидать его.
– И вовсе не собираюсь. Я там Пенюшку поселю, подальше от ее психованного папаши. У меня уже и буфет заказан, и горшок ночной с цветочками куплю. Туда и вы эту вашу шлюшку водить можете, когда я не занят. Только чур – в помещениях не безобразничать!
– Я продам этому господину мебель за наличные, но вам, Дымшиц, кредитов не дам, – вынес свое решение Харрис.
– А я дам, – сказал Леви. – Господин Гурин нас не обманет. Он типичный шлимазл, еврейская голова. К тому же он наверняка служит в русской полиции, а там на разные типографии и мастерские для бомб дают много денег. Пишите закладную на клуб, Дымшиц, деньги получите завтра. И вы поправите свои дела лучше чем Датфилд.
Оба еврея сели в свой фургон и уехали. Во дворе стало тихо и Тамулти с ирландцами решились наконец войти. Даффи с Конроем внимательно осмотрели сарай и одобрили его. Оставался один вопрос, быть может, самый главный: наметить пути бегства на случай облавы. Даффи отправился в театр, Конрой прошелся взад-вперед по Филдгейтс-стрит, а Тамулти заинтересовался дверью во двор, которая вела в дом, явно выходивший фасадом на Уайтчепл-роуд. Он протянул уже руку, чтобы открыть дверь и заглянуть внутрь, когда дверь эта неожиданно распахнулась и на пороге появился мужчина с медным тазиком, полным подкрашенной кровью мыльной воды. Увидев изумленный взгляд Тамулти, устремленный в таз, мужчина поклонился и сказал извиняющимся тоном:
– Клиент весь в прыщах. Какая все-таки мука брить такие рожи!
– Могу предложить патентованный «Уничтожитель прыщей Тамулти», – сказал, не растерявшись, ирландец. – Ибо перед вами никто иной, как доктор Тамулти, его изобретатель.
– Джозеф Ханрок, цирюльник, к вашим услугам, – еще раз поклонился мужчина. – Я бы взял пару флаконов на пробу.
Тамулти исчез за дверями цирюльни, и тут вновь появился мистер Ласк.
– Кто тут из вас парфюмеры? – спросил он у толпившихся во дворе.
– Давай же! – пихнул Дымшица Артемий Иванович.
– Я парфюмер, – объявил управляющий клубом.
– Ничего другого я от Леви с Харрисом не ожидал, – с какой-то тоской в голосе сказал Ласк. – А эти два ирландских бандита – ваши помощники?
– Нет, я их не знаю, – замотал головой Дымшиц. – Впервые их вижу.
– Зато я вас насквозь вижу. Деньги принесли? Пойдемте в театр, я напишу вам расписку. Но имейте ввиду, во дворе не гадить и водосточную трубу на свинец не продавать!
Глава 9
13 августа, в понедельник
Настырный звонок телефона прервал кошмар, мучивший Фаберовского всю ночь. Ему снилось, что он привозит на какую-то квартиру вчерашнюю проститутку из Миллерс-корта, и дверь ему открывает Пенелопа с эмалированным ночным горшком в руках. Он не знает, что сказать, а Келли показывает дочери доктора Смита безымянный палец своей руки с обручальным кольцом, в ответ на что Пенелопа надевает Фаберовскому горшок на голову, а из глубины квартиры доносится голос Гурина: «Пенни, душка, иди сюда, я уже изнемог!». Сон этот повторялся с механическим однообразием деревянной «дымковской» игрушки – мужика с медведем, пилящими бревно. Снова и снова спитлфилдзская шлюха воздевала свой украшенный кольцом перст, а горшок насаживался поляку на голову по самые оттопыренные уши. «Пенни, душка, иди сюда, я уже изнемог! Пенни, душка, иди сюда, я уже изнемог!».
Однако поляк рано радовался разбудившему его телефонному звонку – действительность была ненамного приятнее кошмара.
Незадолго до полудня коридорный в гостинице принес Артемию Ивановичу письмо из Парижа. Прочитав его, Владимиров сорвался с места и, поймав кэб, помчался к Фаберовскому.
– Что мне делать, что делать? – завопил он прямо с порога, утирая платком со лба струившийся пот. – Всего неделя! Где же я ему их возьму?
– До чего неделя? – не понял Фаберовский. – Кого пану потребно взять?
– Рачковский прислал мне письмо. Вы только послушайте: «Что ты наделал, каналья?» Это он обо мне так – каналья! Как ты посмел самовольно распоряжаться агентами, определенными к делу, даже не посоветовавшись со мною! И куда же ты их отправил, что они до сих пор не появились в Париже? Немедленно верни ирландцев, скотина! Сроку тебе неделя, сладкий мой. Пришлю в Лондон Продеуса, он набьет тебе морду».
– Это, конечно, проблема. Если пан дал им денег на дорогу, то где же мы их найдем?
– Дурак я что ли – давать им деньги! Они как на пароходе сбежали, так я их больше и не видел.
– Кулаки-то у этого Продеуса, видать, большие?
– Каждый размером с мою голову. Представляете себе?
– Очень слабо. Как Рачковский узнал об ирландцах? Пан писал ему об этом?
– Что вы! – открестился Артемий Иванович. – За кого вы меня принимаете?
– Тогда кто же его об этом известил? Кому пан говорил, что ирландцы сбежали?
– Ни единой душе. Только вашему французу. Я тут ни при чем, он сам меня спросил.
– Получается, что только Легран и мог донести. Хорошо он пристроился. Сам меня на это дело сосватал, сам на нас и доносит. Но Рачковский не очень дорожит своим соглядатаем, если так выдал его.
– Я не хочу Продеуса, – сказал Артемий Иванович. – Вы можете оставаться здесь, а я эмигрирую в Амэрику.
– Погодите эмигрировать, пан Артемий. Мы напишем Рачковскому, что Легран не знает и не понимает русского языка, и объясним, что на самом деле ирландцы живут сейчас на конспиративной квартире и ждут своего часа. Может быть, они еще объявятся. А нет – каких-нибудь других найдем вместо этих. Для начала нам надо съездить в «Слепой Нищий» и встретиться там с Остругом насчет помещения. И не забудьте взять с собой деньги, мистер Скуибб особо напоминал, чтобы мы не забыли задаток. А затем посетим Большой Зал Собраний мистера Чаррингтона на Майл-Энд-роуд, где анархисты и нигилисты часто арендуют помещения для своих собраний.
– Я голодный! – расстроился Артемий Иванович. – Разве мы не будем завтракать?
– Рози сделает пану сандвичи. Кстати, Рози, а что за цветы все время появляются у нас в столовой на столике? Опять в мое отсутствие приходил Легран?
– Гасси говорит, что ухаживает за мной с самыми серьезными намерениями.
– У этого француза гнилая душа, Рози, на твоем месте я бы не стал ему доверяться.
– Вот сандвичи для мистера Гурина, – Розмари завернула бутерброды в бумагу и подала Фаберовскому.
Воспользовавшись хорошей, солнечной погодой, Фаберовский повел Артемия Ивановича не к ближайшей станции подземки, а с заходом в Риджентс-парк на станцию Бейкер-стрит, которая должна была поразить Владимирова своей непохожестью на все, что тот видел до сих пор. На станции Фаберовский купил билет первого класса и отдал билет контролеру, который указал им спуск на платформу, откуда должен был отправиться нужный поезд. Огромный полукруглый свод, прорезанный двумя рядами больших круглых световых окон, перекрывал все пространство над путями между двумя дебаркадерами и гулко и невнятно отражал звуки, производимые копошившимися в ожидании поезда людьми.
– А, может, не надо? – дрогнувшим голосом спросил Артемий Иванович, косясь на черное жерло тоннеля, откуда нарастал странный дрожащий звук и усиливался поток воздуха, заставляя трепетать ленты на шляпках у дам.
– Держитесь покрепче за свой сандвич, – грубо ответствовал поляк.
– Послушайте, Фаберовский, – шепнул Владимиров, вцепившись в его рукав. – Это не опасно?
– Не опаснее, чем ездить на кэбе, – ободряюще похлопал тот по спине Владимирова. – Если только отпущенный паном Даффи не вспомнит свои прежние увлечения и что-нибудь не взорвет.
– Но ведь там темно! – занервничал Артемий Иванович.
В туннеле сверкнул мутный фонарь и из него выполз шоколадного цвета паровоз, поблескивая надраенным до блеска медным сухопарником. Артемий Иванович перекрестился, кондуктор впустил их в вагон с большими белыми единицами на дверях, и паровоз уполз в темноту. Оглядываясь по сторонам на великолепное убранство, на зеркала, ковры и узкие бархатные диваны довольно тесного купе, Владимиров успокоился, поудобнее устроился на диване и разложил на коленях завернутый в салфетку сандвич.
– Остановки здесь маленькие, пан Артемий, – предупредил Фаберовский. – Надолго не располагайтесь.
