Злоключения на острове Невезения

Вероятно, в начале того лета местный художник написал портрет Ирины с брошью. А на именинах её дяди брошь видели в последний раз.

На Петров день прадед в тот год гостей не звал. Были только своя семья и брат с женой и дочерью. Даже старшая дочь с мужем отсутствовали: ещё не вернулись из свадебного путешествия. Зато послали в город коляску за Борухом Наппельбаумом, сыном владельца местного фото-ателье, и он запечатлел Барташевских на крыльце усадебного дома: слева супружеская чета хозяев, справа – гостей, Ирина Владимировна стоит рядом с матерью. Выглядывающий из окна подросток – это и есть Владимир, последний законный носитель фамилии, мой двоюродный дед. А стоящая на скамейке малютка – моя бабушка. Ещё двое на фотографии: на террасе за окном силуэт гувернантки старшей дочери, задержавшейся с отъездом на несколько месяцев в связи с болезнью, но уже получившей место в Утятинской женской прогимназии. А стоящая за скамейкой и придерживающая мою маленькую бабушку – её няня. Вот все, кто могли быть причастны к исчезновению этого злополучного предмета. Что характерно, ни у кого никогда не возникало и тени сомнений относительно фотографа, гувернантки и няни. Павел был уверен, что брошь похитила его невестка, а та не сомневалась, что её спрятал сам хозяин, дабы уберечь от притязаний младшей ветви рода. Следствия не проводилось, родственники рассорились навсегда. Только Ирину по-прежнему принимали в этом доме. Подросток Владимир питал к кузине романтическое чувство, несмотря на близкое родство, и восхищение ею пронёс через всю жизнь, рассказывая о её странном замужестве и печальном конце.

Недавно я вследствие трагических событий в Вашем городе познакомился с праправнучкой Ирины Екатериной Васильевой и имею счастье общаться с ней благодаря skype. В силу возраста романтическими чувствами загореться уже не могу, но восхищаюсь ею безмерно. Кажется, от Ирины ей достался причудливый характер и парадоксальное мышление. Польза от общения с Катей и в том, что узнал новые слова современного русского языка, а то многие носители языка считают мою речь слишком книжной. И как причудлива судьба, что прапрадедом Кати стал тот Борух, что сто лет назад фотографировал её предков Барташевских!

Извините за многословие, это возрастное. Перехожу к главному. Вглядитесь в групповой портрет. Вы не находите, что Ваша «аристократка» исключительно похожа на няню моей бабушки? А с фотографией её матери 30-х годов няня – просто одно лицо! Я, как только увидел её на фотографии, присланной Вами, сразу почувствовал что-то знакомое и кинулся перелистывать старые альбомы.

Итак, няню звали Меланья Ветошникова, утятинская мещанская девица. Очень небольшого роста, наверное, не больше 4’-4”, почти карлица. Появилась в семье Барташевских с рождением моей бабушки. От Владимира я слышал о ней едва ли не больше, чем об Ирине. В семье она была объектом бесконечных шуток и розыгрышей. Намекала на своё аристократическое происхождение, каждый раз выдумывая новый роман: то она дочь графа, похищенная из замка, то дочь своей матери, незаконный плод любви её и некого члена императорской семьи, то сама получает письма из Парижа от сына князя Хованского, сосланного туда жестокими родителями, чтобы разлучить влюблённых. На самом деле родители её проживали в Ветошной слободе, отец был хорошим сапожником, правда, пил как сапожник. А ростом он был не более 5 футов. Когда говорили: «Прохудились башмаки, надо их к графу отвезти», все в доме понимали, о ком речь. Кроме этих фантазий, ничего плохого за Меланьей не было замечено. Честна, исполнительна, опекаемую свою любила и баловала. Видно, непреодолимым соблазном стала даже не материальная, а романтическая ценность этой побрякушки.

Судя по возрасту, ваша «аристократка», скорее всего, внучка или внучатая племянница няни моей бабушки. Я в память о Владимире, и чтобы напомнить моей единственной внучке о русских корнях и заинтересовать родословной, приобрёл бы у родителей Вашей внучки это украшение, заплатив даже выше оценочной стоимости, если, конечно, они решили бы расстаться с ней. Но, если Ваша «аристократка» вернёт себе подарок, с ней бы business я не вёл. Это означало бы косвенное признание её прав на нашу семейную реликвию.

Фотографию Вашей прелестной внучки я повесил в своём кабинете как напоминание о родине предков.

С уважением Michael Willis

P.S. Факты, изложенные в письме, конфиденциальными не являются и могут быть использованы Вами как угодно. Копию я направил Е.И.Тумбасовой для сведения».

– От неё уже пришло послание, – добавил Тимофей. – Вот, пишет, что переслала тому блогеру, который слёзы аристократического потомка опубликовал. Получай, фашист, гранату! Только, я думаю, этого мало. Если не возражаете, я бы это письмо ещё одному деятелю переслал, который из конкурирующей дворянской организации. А также какому-нибудь пролетарскому изданию. И в «Новогорский вестник», который пасквиль напечатал. И Ангелине.

Посыпались публикации. Но удивительно, что статьи в дворянском и пролетарском издании, совсем разные по тексту, имели в названии одинаковое начало: «Когда Адам пахал, а Ева пряла…» А далее в первом «…где был тогда сапожник?», а во втором – «…где был тогда дворянин?».

Осень. «Процесс о трёх миллионах»

Проснулась Марья Кузьминична от постороннего звука. Скрип какой-то… или шелест? Сумрачно. Глянула на часы. Ого, без десяти девять! Опять звук. Это порывом ветра бросает на оконное стекло струйки дождя. Встала, накинула тёплый халат. Отдёрнула занавеску. Да, кончается связь с миром. Если дождь будет лить ещё пару дней, пороги затопит.

Выгребла золу, затопила печку, поставила чайник. Ох, знать бы, что дождь пойдёт, с вечера бы родниковой воды принесла! Теперь придётся под дождём за водой спускаться.

О чём там Зимин думает? Они вторую неделю в кардиологическом центре. Нину прооперировали, и вроде бы всё идёт на поправку. Ему бы вернуться, но не оставит он её одну! Навещать некому, а Нина без поддержки сразу падает духом. Позвонила:

– Соседушка, у вас там что, не каплет?

– Льёт. Что, перекрыло уже?

– Нет, но день-два – и мы на острове. Не думаешь возвращаться?

– Нет, Кузьминична, придётся остаться до зимы.

– А жить где?

– Ну, я у сестры перекантуюсь. А Нину после больницы в санаторий определят, в реабилитационное отделение.

– Договорился?

– Сунул.

– О-хо-хо, дело житейское. Знаешь, тебе бы самому с ней, хоть дней на десять. Посчитай, сколько не хватает, я вышлю.

– Да… десяточку. Нина бы обрадовалась. Тебе не внапряг?

– Сегодня в Ссёлки пойду и отправлю. Номер карты сбрось.

Поёжилась, идти не хотелось. Вроде, и продуктами запаслась, и книг в сельской библиотеке набрала. Подумала и позвонила в магазин продавщице Свете. Та отнеслась с пониманием:

– Никаких проблем, тётя Маша. И месяц подожду, и два. Может, больше послать? Чтобы им не впритык тратить? Давайте номер, сейчас переведу.

Договорились на двадцать. Включила телевизор, областной канал, погоду посмотреть. Передавали криминальные новости. Вчера четверо неизвестных грабителей в балаклавах ворвались в облкомбанк, убили охранника, ранили кассиршу и похитили 18 с чем-то миллионов рублей. Бедняга, подумала. Нашёл непыльную и денежную работу. Дома родители, жена, дети. Вот горе-то! Стоит его жизнь этих денег?

Решила сварить суп. Но воды в баке на донышке. Всё-таки придётся выйти!

Собиралась как в поход. Поверх куртки – дождевик с капюшоном, на ноги – резиновые сапоги с меховыми вкладками. Этим летом мужики через брёх с матюгами всё-таки сделали перила. Не везде, но в особо опасных местах. Шла, хватаясь за них, и приговаривала: молодцы!

У родника кто-то сидел на корточках. Парень. Явно незнакомый.

– Ты откуда здесь, мил человек, – спросила.

– Из города.

А фляги-то у него Ленины. Ладно, лучше помолчать. Парень прихватил фляги и пошёл к ступенькам. Марья Кузьминична увидела, что вода взбаламучена, и решила пару минут подождать. Подошла к бане. Так, навесной замок был прикрыт от дождя разрезанной пластиковой бутылкой. А теперь она отброшена в сторону, а замок висит на дужке открытый. Обязательно надо было сломать! Ведь ключ – вот он, на гвозде под крышей висит. Да, нехороший гость у Лены. Не племянника ли дружок?

Долго карабкалась наверх, передыхая чуть ли не через каждый десяток шагов. С площадки некоторое время глядела на Ленин дом. Над трубой парок, видно, с утра протоплено. Створка левая иначе висит, значит, ворота открывали. Стало быть, гость на машине приехал. Но что за необходимость машину прятать? Именно прятать, причём от глаз людских, от непогоды у Лены просто негде. Нет, надо всё-таки в Ссёлки сходить.

Дрова в печи, конечно, ещё не прогорели. Ладно, оставлю трубу открытой, авось, не зима. Подпёрла дверцу совком, проверила сумку, взяла тележку и пошла на выход.

На террасе Лениного дома кто-то курил. Когда она прошла мимо, он спустился с крыльца и пошёл за ней:

– Женщина, вернитесь!

– В чём дело?

Повернулась. Здоровенный такой сутулый мужик. Лицо какое-то как не промытое в чёрных крапинках. Сзади ещё один идёт. Тоже шкаф, только физиономия мучнисто-белая и глаза отёчные.

– Комендантский час, – Ухмыльнулся второй. – Выход из деревни запрещён.

Стараясь не показать испуга, спросила:

– И надолго этот час?

– Как получится. И телефон сдайте.

Вынула из сумки и протянула тому, кто ближе стоял. Он сунул в карман. Марья Кузьминична пошла назад, катя за собой тележку.

– Что ж не спросите, почему?

– Учёная, – не сдержалась она. – Нашу деревню дважды фашисты брали.

– Ну, ты, – сделал шаг за ней второй. Но первый придержал его за плечо.

Дома сразу зашла в горницу, которая выходила окнами на улицу. Двое по-прежнему стояли на дороге и глядели на её дом, о чём-то разговаривая. Потом в пределах видимости показался ещё один. Издалека не видать, но это не тот, которого у родника видела. Тот обычный молодой парень, средний такой и по росту, и по комплекции, и по внешности. А этот худой, длинный, какой-то весь разболтанный, всё время двигается, даже на минуту не замрёт. Значит, четверо. Нет, ведь ещё один должен был их в машине ждать. Скорее бы в дом ушли, надо односельчан предупредить. Нет, не получится! Первый, который в их компании явно был на первых ролях, что-то сказал подельникам, и они зашагали по дороге в сторону Паниного дома, а он пошёл в другую сторону, видно, в Ленин дом вернулся.

Марья Кузьминична некоторое время набиралась смелости, а потом махнула рукой и пошла к Лене.

– Здравствуйте вам, – переступив порог, сказала она. Вот это неожиданность: вместе с первым в доме находился парень с родника и… девушка! Причем совсем молоденькая, светленькая. Но не ангелочек, нет! Скорее, дьяволёнок. Вон какой взгляд колючий. – Лена, у тебя столько гостей! Может, ты ко мне переберёшься? Ну, хоть на ночёвку ко мне приходи!

– Нет, – слабым голосом отозвалась переставляющая кастрюли Лена. – Спасибо, Маша, мы уж как-нибудь…

– Ну, зачем же вам тесниться? Приходи, Лена. Да и давление тебе надо померить.

Лена отмахнулась, глядя на неё умоляющим взглядом:

– Иди, Маша, иди…

– Ну, что ж…

Марья Кузьминична вернулась в дом с колотящимся сердцем. Хорошего ждать не приходится, выжить бы. Но пока живы, надо заботиться о качестве жизни. У Лены запасы небольшие, она малоежка, и гости к ней не ездят. С завтрашнего начнутся реквизиции. Эх, соседей не предупредила! Рука скользнула в карман… ах, телефон, будь они неладны! Ладно, надо заняться подготовкой к погрому.

У неё уже второй год кроме холодильника был дополнительный морозильник установлен. Намораживала с лета овощи с огорода, а к осени ещё притаскивала из Ссёлок мяса и рыбы. Учитывая запасы в погребе, могла год продержаться. Вот теперь этот провиант следовало спрятать. И она выложила на стол монолит из смёрзшихся куриных грудок и крупную горбушу. Всё остальное сгребла в пакеты и поволокла в ближний летний домик. Вторым рейсом она вывезла на тележке морозильник, включила его в розетку и распихала туда продукты. Прикрыла картонной коробкой и задвинула столом, который на зиму был принесён сюда со двора. Так, здесь всё. Дома протёрла пол, а на место морозильника втиснула боком кушетку, притащив её из горницы. Может, всё-таки вырвется Лена?

Погребов у запасливых Воловых было два. Один, большой – в дровянике. А другой, поменьше – под домом. Люк неудобно расположен, в начале коридора, в метре от входной двери. Там у неё мешок картошки, несколько вилков капусты да банки на первое время. Если что-то кончалось, она пополняла запасы из большого. Марья Кузьминична сходила за дровами, заодно завалив творило поленьями. Вот так!

Когда вернулась в горницу, чтобы прикрыть ещё на всякий случай пластмассовые бочки с мукой и крупами, увидела, как возвращались из похода по деревне второй и долговязый. Второй нёс в руках клетчатую сумку. Длинный размахивал руками, что-то оживлённо говорил, оба смеялись. О-хо-хо, опасно, но придётся пройти по их следам! Марья Кузьминична взяла сумку с аптечкой, выждала минут пять и заспешила по односельчанам.

Паня была не в духе. Бурчала: «К бабке не ходи, Федькины друзья!» Но у неё кроме телефона ничего не взяли. Пугать её подробностями Марья Кузьминична не стала, просто сказала, что бандюги здесь надолго, а запасов у Лены – сама знаешь. Так что прячь харчи. Да и курочек лучше часть отделить и перетащить в полуразрушенный сарай на соседнем участке.

– Маша, помоги, а, – заныла Паня.

– Если только на обратном пути, – ответила она. – Надо всех предупредить и проверить, может, обидели они кого.

К Анне она заходить не стала, та ждала её на дороге:

– Это те, про которых по телевизору говорили?

– Наверное. Да, Аня, они грабить скоро начнут, у Лены запасов мало…

– Чего о пище думать, если живу не быть?

– Помирать собирайся, а пашенку паши, – вздохнула Марья Кузьминична. – Всё-таки, пока живы, надо как-то бултыхаться.

У Наташи в глазах только бесконечный испуг. Про запасы она даже не поняла. Марья Кузьминична теребила, внушала, а потом рукой махнула и сказала:

– Давай я тебя до Рясовых доведу!

Рясовы вели себя спокойно. Дед уже третий день лежал с тяжёлым радикулитом. Бабка махнула рукой:

– Да всё я понимаю, Маша! Может, оно и к лучшему – вместе умереть. Я вот думаю: если дед первым умрёт, я ведь дальше жить буду, как ты, Лена, Паня, Анна, Наташа…

– Вот зараза, – закряхтел дед. – Она меня похоронит и дальше жить будет!

– Буду, Вася. А вот ты, если доведётся одному остаться, ты же пропадёшь. Всё на водку изведёшь, печку топить не станешь, готовить себе не будешь, огород бросишь. И умрёшь под забором. Не хочу я тебе такого конца. Так что пусть лучше Федькины бандиты нас вместе прибьют. А власти похоронят.

– Уж прямо и прибьют!

– Уж прямо и Федькины, – вздохнула Марья Кузьминична.

– Да чьи же ещё! – сердито проворчал дед. Марья Кузьминична взяла сумку и пошла к выходу. – Кузьминична, ты что, думаешь, что это те, в телевизоре?

– Вы харчи-то по разным местам разложите. Вдруг ещё поживём?

Наташа тоненько завыла. Надя кинулась её утешать.

– Хорошо, хоть Зимины живы останутся, – пробормотал Рясов.

– Им не очень хорошо. Где они доживать будут? Даже если все дома не спалят, можно ли вдвоём здесь оставаться? Но нам лучше, что их нет. Уж больно Георгий Иванович шебутной. Он бы не выдержал, в драку полез, – сказала Марья Кузьминична и закрыла дверь.

Маруськи дома не оказалось. Входная дверь была не закрыта, а припёрта брусом. А когда Марья Кузьминична вошла в дом Тимофея, то впору самой на что-то опереться. Такое впечатление, что по дому прошёл неандерталец с дубиной! Тимофей ведь жил не как все. У него на крыше большая тарелка, а в доме – одно «железо». Зарабатывал он на жизнь, сидя за компьютером. Сколько зарабатывал и что делал – никто не спрашивал, не деревенского ума это дело. Он и печку не топил, платя немыслимые по деревенским меркам деньги за электричество, и огород у него почти начисто был срезан новым руслом реки. Когда ловил рыбу, угощал соседок. Никогда не отказывался помочь бабкам по ремонту, по колке дров, по огороду. Денег не брал, но по осени односельчане спускали ему в погреб плоды своих трудов. Понятно, что уголовники понимали в компьютерах не больше деревенских, но и до них дошло, что всё это можно использовать для связи с внешним миром. Поэтому они что помельче – сложили в сумку, что покрупнее – раздолбали. Заодно накостыляли хозяину, который бросился защищать свои сокровища.

Маруська причитала над Тимофеем, прижимая к его лицу полотенце. Он сидел, как-то неловко повернув голову к плечу и мычал.

– Маруська, отойди, – скомандовала Марья Кузьминична, но та понимала с трудом от испуга, да ещё с похмелья. – Маруська, ударю!

И пришлось-таки грубо отпихнуть её. Стала расстёгивать на нём рубашку. «Марья Кузьминична, голова», – пискнула Маруська.

– Да и фиг с ней, от головы всегда крови много, – отмахнулась она. – Тут перелом ключицы. Да ещё смещение. Пока я его раздеваю, тащи две табуретки.

Смазала ему грудь обезболивающей мазью, села рядом с ним, обхватила, подняла его плечо и отвела назад, другой рукой сдвигая обломки. Тимофей взвыл. Ещё громче завыла Маруська.

– Да всё уже, всё, – и стала ловко бинтовать тело эластичным бинтом крест-накрест, приматывая левую руку к груди.

– Ой, а как… – удивилась Маруська.

– Ничего, это ненадолго, где-то месяц, – «успокоила» Марья Кузьминична и сказала безутешному Тимофею. – Сынок, не горюй. Если мы останемся живы, я куплю тебе все эти игрушки, даже лучше прежних. Вот клянусь! У меня вклад где-то на сто пятьдесят тысяч. Не хватит – кредит возьмём. Что-то у бандюг отберём, что-то из этого починим. Ну?

– Я заработаю и всё верну. Я просто не напрягался. А теперь буду все заказы брать.

– Даже не сомневаюсь. Ну, жизнь продолжается! Маруська, поищи у него футболки, какие побольше. И рубашки. Поживёт пока у меня.

– А как же, там же бандиты рядом, – возмутилась Маруська.

– У нас всё рядом. А Тимофею главное – что я рядом. Вот дойдём, я тебе укольчик обезболивающий всажу и спать уложу. Как знала, кушетку сегодня из горницы перенесла.

Бережливая Марья Кузьминична отключила отопление, закрыла дом и повела Тимофея под руку. Посоветовала Маруське идти к Рясовым, если одна боится.

Вечером появился продотряд. Пришли молодой и долговязый. Не хамили, вежливо попросили. Марья Кузьминична, переодевавшая Тимофея, у которого поднялась температура, сказала:

– Не стесняйтесь, гости дорогие. Погреб – в коридоре, мука, крупы – в горнице, всё прочее – в холодильнике.

– Овощи пока не нужны…

– Пока? Хм.

Бандиты потоптались, потом долговязый залез в холодильник, вытащил рыбу и курятину, которые хозяйка для них и предназначала, и спросил, нет ли гречки. Она отсыпала в пакет килограмма два, и они ушли, положив тысячу на край стола.

Овощи понадобились уже на следующий день. Пришли втроём, ещё и девчонка с ними. Без церемоний влезли в подвал, забрали единственный мешок с картошкой, прихватив пару кочанов и банки с соленьями. Денег не предложили. Марья Кузьминична не стала выходить, услышав, что сначала хлопнул люк подвала, а затем входная дверь. Но по скрипу поняла, что кто-то в коридоре задержался. Подмигнула Тимофею и сказала:

– Так о чем я рассказывала? Да, значит, эти бандиты, когда бегут из лагеря через тайгу, берут с собой простачка, которого называют «консерва». Когда все запасы съедены, они его убивают и едят. Надолго хватает!

– Тьфу, ужас какой! А… к чему вы это?

– Вот у нас сейчас пятеро бандитов. Определи, кто из них «консерва».

– Вы думаете, им не хватит еды?

– Не понимай так буквально! Когда грабёж планировали, все выполняли какую-то задачу и были нужны: кто за рулём, кто план разрабатывал, кто наблюдал, кто стрелял, кто отход контролировал. Когда договаривались, наверняка планировали, сколько возьмут и как поделят. Ты можешь предположить, как они договорились поделить деньги?

– Ну… поровну? Или, скорее, уголовникам по четыре, а новичкам по три?

– Вот ты и определил, кто «консервы».

– Их убьют?!

– Если им обещали каждому до миллиона, может, и не убьют. Но вряд ли. Эти привыкли скрываться и убегать, а молодёжь оседлая, их скорее возьмут. Зачем блатным рисковать? Будут убиты все, кто их видел, и к бабке не ходи. Так что очень возможно, что им обещали по три лимона. Обещать – не дать.

– Тётя Маша, ты уверена, что нас убьют?

– Увы, Тимочка. Ну, мы-то все старые, пожили. А вот тебя жалко. Если бы не рука, я бы тебя на плоту отправила бы по течению. Где-нибудь у моста прибился бы к берегу и дошёл бы до Пружинского перекрёстка.

Тимофей открыл рот, чтобы возразить, но Марья Кузьминична погрозила ему кулаком, показав на дверь.

Позже, когда они сели обедать, она ему сказала:

– Драться с ними нам не резон, ты уже попробовал. Я пытаюсь посеять среди них страх и недоверие. Девчонка бессердечная, но неглупая. И влюблена в молодого. Молодой по жизни отморозок. Ему и девчонки не жалко, он себя очень любит. Наверняка на банк он бандитов навёл, они-то пришлые. И плевать им, что молодого мужика убили, что женщина в тяжёлом состоянии. Днём в программе сказали, что она одна дочь воспитывает, что у охранника двое детей осталось. И знают они, что никого из нас в живых не оставят. Так почему мы их жалеть должны? Пусть до них дойдёт, что им предстоит. Пусть попытаются удрать, пусть их на вторых порогах разобьёт. А уголовникам придётся бежать. Они-то не будут знать, то ли живы подельники, то ли скрылись, то ли арестованы. Тоже убегать кинутся. Если нас всё же убьют, пусть хоть кто-то из них в холодной воде захлебнётся. Но я ещё повоюю!

Через час девчонка пришла:

– Бабушка умерла. Чего надо делать?

Тимофей вскрикнул. Марья Кузьминична сказала, тяжело поднимаясь из-за стола:

– Да скажи уж прямо: убили.

– Максим не хотел. Он просто отмахнулся. А она отлетела – и виском об сундук.

– Максим – это шкаф такой с заплывшими глазами? Я запомню. Пойди до следующего дома и скажи хозяйке, чтобы пришла помогать. Да живенько, – когда она вышла, сказала, не понижая голоса. – Тимофей, спорим, что следующую «консерву» убьют именно так, вроде как случайно?

– Даже спорить не буду. И кого убьют, тоже не буду спорить, – сдавленным голосом ответил он.

– Да, девочка им пока будет готовить. Ну, и как девочка…

Выскользнула в коридор и услышала, как на террасе переговариваются вполголоса молодые:

– Ты слышал?

– Да, я, пожалуй, согласен… Тина, это старичьё какое отмороженное… спорят, кого первого убьют!

Тимофею она велела спать. От смерти, мол, даже она, медик, не спасает. Подумав, ещё укол ему сильный вколола. Поглаживая по голове, сказала:

– Ты мне нужен сильный и здоровый. Я уже созрела до убийства.

– Я тоже.

Вошла в дом, взглядом нашла покойницу, тронула её. Маленькая седенькая старушка как будто заснула, полусидя-полулёжа у сундука:

– Господи, да она уже часа два, как умерла!

– Да кто на неё глядел, – лениво процедил второй, известный ей теперь как Максим. – Забирай эту дохлятину отсюда!

В дверь тяжело вступила Паня:

– А не пошёл бы ты сам к такой-то матери?

Максим начал подниматься из-за стола:

– Ах ты…

Но первый положил ему руку на плечо и сказал:

– Ребята, одевайтесь, пойдём пройдёмся. Женщины, вы куда её определите?

– В горницу, – ответила Марья Кузьминична.

– Ну… нормально.

Они принялись за работу. Почти не переговариваясь, быстро прибрались в горнице. Паня сказала:

– Мне не достать. Сними иконы!

– И куда их?

– В горницу.

Марья Кузьминична подала Пане иконы, а потом подумала и сняла ещё фотографии в рамках, тоже в горнице развесила. Обмытую и обряженную покойницу перенесли на стол и пошли за гробом. Когда возвращались, почти столкнулись с бандитами.

– Э… а гроб откуда? – спросил Долговязый.

– Праведникам бог даёт, – ответила Паня.

Она сказала, что останется читать, но через два часа её надо сменить. Марья Кузьминична кивнула и пошла домой. Никогда в жизни не читала Псалтырь, но как-нибудь справится.

Однако через полчаса пришла Анна. Сказала, что по деревне шляется бандитская девка с молодым бандитом, что от неё она узнала о смерти Лены. О читке сказала, что не нужно, что сменит Паню на пару часов, потом сходит передохнуть и будет читать до утра.

Потом вернулась девчонка. Она расспрашивала о том, как готовят к смерти, чем отличается деревенское погребение от городского, при этот шаря взглядом по комнате. После её ухода Марья Кузьминична обнаружила, что в коридоре с полки исчезла надорванная упаковка хозяйственного мыла в целлофановой фабричной упаковке. Исчезновение было абсолютно бессмысленным.