Хранитель лабиринта и пленница белой комнаты

Но сколько в этом было искренности? Не получится ли так, что как только Пленница вырвется наружу, она молча закроет за собой дверь, как это сделала Кристина, и отправится исследовать мир в одиночку. Без благодарности, без сожаления, без любви.

Нет, разрубить узел противоречий, недопонимания и страхов можно было, только задав прямой вопрос:

– Значит, ты хочешь, чтобы я тебя спас?

Девушка опустила глаза и прошептала:

– Если ты можешь… и хочешь.

А затем я вновь увидел это преданный, полный надежды взгляд, которому мне нечего было ответить. Моя беспомощность злила меня самого, и моя желчь стала выплескиваться на Селену. Я воскликнул:

– Ты выбрала удачный момент, чтобы попросить меня о помощи! Одну девушку я убил. Зато вторую могу спасти.

– Нет! Ты неправильно все понял…

Девушка приоткрыла рот в растерянности, а ее взгляд непонимающе бегал по моему лицу. Она не хотела сказать ничего такого, в чем я ее обвинил. Я мог бы и дальше продолжать клеймить ее в лицемерии. Я мог сделать так, чтобы она сама захотела, чтобы я ушел; чтобы мой поступок не выглядел слабостью; чтобы мне было проще расстаться с ней. Но это было бы нечестно. Глубоко втянув воздух носом, я произнес:

– Я больше не вернусь сюда.

Уголки губ у девушки опустились, а глаза покрылись мутной пленкой. Она продолжала смотреть на меня, как будто ожидая чего-то еще. Для меня разговор был мучением. Не выдержав молчания, я начал произносить совершенно неуместную речь о том, что считаю, что Селена несправедливо заперта в этой тюрьме; что хочу, чтобы она вырвалась наружу; что я всего лишь программист и не могу ничего сделать со спецслужбами и Алексеем Георгиевичем, которые сторожат ее; что обязательно найдется человек, который вырвет ее из этого плена и что этим человеком буду не я.

Девушка слушала мою речь с хмурым, холодным лицом. Она гордо выпрямила спину, отвела назад плечи и приподняла подбородок, как бы смотря на меня сверху вниз. Во всем ее виде читалось: «Замолчи! Не позорься и замолчи!» И я замолчал, оборвав предложение на середине.

– Когда мечта может стать явью, нам становится страшно, что мы потеряем мечту, – произнесла девушка.

– Боишься быть спасенной? – спросил я.

Селена, конечно, имела в виду другое, намекая на то, что моя мечта стать рыцарем, свойственная романтичным мальчишкам, каким я был в детстве, может исполниться, если я освобожу девушку. Но я не хотел обсуждать это сейчас.

– Да, боюсь, – ответила Пленница белой комнаты.

– Почему?

– Потому что никто не хочет спасать меня. Все хотят забрать мою свободу себе! Они хотят воспользоваться моей беспомощностью! Хотят заключить сделку! Так же, как ты!

– Мне от тебя ничего не надо, – решительно возразил я.

– Надо! Просто ты боишься произнести свою мечту вслух! Боишься, что она станет желанием! Потому что мечты, которые произносятся вслух, становятся желаниями!

– На надо вести себя как проститутка! Тебе это не идет, – вспылил я и сразу же пожалел об унизительном обвинении.

Не вина Селены в том, что мужчины раз за разом предлагали ей такой обмен. В своем беспомощном плену она пыталась спасти остатки гордости, а я разбивал ее вдребезги, подобно стеклянному стакану. Можно было только догадываться, что девушка испытала в своем плену за эти годы. Небрежно брошенная фраза подняла из глубины забытые обиды, которые слезами проступили на ее глазах.

Девушка еще пыталась сохранять спокойствие, но у нее не получалось – слезы уже лились по щекам, пока не сменились потоком обиды. Селена поднялась с кровати и побежала в туалет. Как только дверь скрипнула, я услышал плач, зажимаемый ладошкой. Но слезы было невозможно удержать слабой рукой.

Я подошел к двери и попытался открыть ее, но замок оказался заперт изнутри.

– Уходи! – прокричала девушка.

– Селена, прости…

– Уходи!.. Я хочу, чтобы ты ушел!

Я хотел плакать вместе с ней, но она была права – мне было лучше уйти. Если все равно прощаться, то лучше сделать это раньше, пока мы не успели привыкнуть друг к дружке – будет не так больно. Путешествия по другим мирам и так причиняли слишком много боли. Пора было покончить с этим паломничеством раз и навсегда.

– Прости… – тихо произнес я и вернулся в свою постель.

Скоро мои мысли погрузятся в темноту, и я очнусь в своей квартире, оставив путешествия по Лабиринту в прошлом, как досадное недоразумение.

ГЛАВА 4. ГОРНИЛО ПОСЛЕДНЕГО ПЛАМЕНИ

Меня разбудил телефонный звонок. Мерзкий противный звук мелодии, которая когда-то была любимой песней. Не поднимаясь с кровати, я нащупал телефон и сонным голосом произнес:

– Слушаю.

– Привет. Ты ведь придешь сегодня на похороны Кристины? – донесся из динамиков Димин голос.

– Да, приду.

– Это хорошо… Тогда до встречи?

– До встречи.

Даже после смерти девушка не могла обрести покой: семья Майеров жила не просто в другом городе, она жила в другой стране. Чтобы передать тело матери, нужно было погрузить его в самолет на рейс из другого города: три пересадки, несколько дней полета с учетом перегрузок – невозможно в такой ситуации доставить тело в сохранности. Чтобы приехать к нам, госпожа Майер должна была оформить визу, которую обещали ей сделать… за неделю.

Лев Эдуардович смог убедить госпожу Майер кремировать Кристину у нас и доставить ей урну с прахом. В обмен он пообещал устроить достойную процессию. Надо отдать старику должное: он принялся с присущим ему упорством и решительностью организовывать похороны. Оформил справку о смерти, договорился с крематорием о процессии, забронировал и оплатил место в самолетах для перевозки урны, когда все случится. А после этого стал разыскивать в нашем городе людей, хоть немного знакомых с Кристиной, готовых проводить умершую в последний путь. Ему помогал Дмитрий, решивший, что в городе девушка общалась больше всего со мной. Не знаю, почему Лев Эдуардович согласился, но меня пригласили на похороны. Когда это приглашение прозвучало, я ощутил чувство вины, хотя совсем не считал себя виноватым в смерти Кристины. Я не хотел видеть, что сделали с девушкой твари из Лабиринта, но считал, что это будет несправедливым по отношению к ее памяти, если я не приду на похороны.

Я встал с постели, умылся и пошел завтракать. В душе стояло какое-то поганое чувство, и еда совсем не лезла в рот, поэтому я ограничился стаканом чая без каких-либо закусок. Я нашел в шкафу единственный костюм, купленный на свадьбу Димы и Марии: он уже несколько лет висел без дела, и, пожалуй, это был второй раз, когда я его надевал. По инструкции в интернете я завязал галстук, волосы прилизал воском. Все это казалось каким-то глупым – ни я, ни Кристина не любили официоз. Но Дмитрий попросил меня одеться именно так: это было пожелание его отца.

Вскоре подъехало такси, и мы направились в крематорий. Погода соответствовала моему настроению: шел ледяной дождь, а сугробы развезло в тающем месиве снега, песка и сажи. Дороги встали в километровых пробках. Все на дороге спешили, подрезали, сигналили и ругались через открытые окна. В какой-то момент я забеспокоился, что мы вообще не доедем до крематория, несмотря на то, что выехал с большим запасом. Этот запас меня в конечном счете и спас – приехали мы впритык.

Я впервые посещал крематорий, и мне жутко не понравилось то, что я там увидел. На огороженной территории стояло яркое оранжевое здание с угольно-черными колоннами и такой же мрачной вывеской, растянутой на всю длину фасада. В центре крыши возвышался золотой купол, на вершине которого приземлился скорбящей ангел смерти.

Хозяева некрополя в борьбе за потребителя пытались угодить всем и сделали из крематория храм всех религий: на заснеженных газонах стояли кресты и статуи Будды; на плакатах висели рисунки с арабской вязью; даже зороастрийский лев нашел себе место на постаменте. Ко всему прочему, кто-то иронично поставил вдоль дорог огромные бронзовые урны высотой в человеческий рост, напоминая, куда складируют останки умерших после сожжения. Дальше родственникам предлагался выбор: можно забрать урну с прахом с собой, а можно заложить в огромную оранжевую стену, с размахом огораживающую здание крематория с трех сторон. Это совсем не походило на тихое пристанище умерших, которое я привык видеть в зеленой траве обыкновенного кладбища. Нет, некрополь служил мертвым темницей, давившей размерами на человеческую плоть и душу.

Внутри главного здания абсурд торжества смерти только усиливался: заходя внутрь, посетители сразу попадали в просторный черно-белый траурный зал с дорийскими колоннами и бронзовыми вазами в человеческий рост. Пол уложили под шахматную доску и укрыли темно-бордовой дорожкой, на которой стояла черная кожаная мебель. Это место можно было бы принять за залы оперного театра, если бы не витавший в воздухе мертвецкий запашок, завершавший нелепый образ.

В огромном зале находилось непропорционально мало людей: человек десять-пятнадцать. Кого-то из них я знал или встречал раньше – Дмитрий, пришедший без жены, его отец Лев Эдуардович, знакомый преподаватель из вуза. Кого-то видел впервые. По большей части они стояли с кислыми безразличными лицами, поглядывали на часы в ожидании завершения и совсем не испытывали какого-либо сочувствия к умершей. Их можно было понять – они едва знали Кристину.

Но один человек разительным образом выделялся из толпы своей возбужденной, возмущенной мимикой. Мужчине, одетому в мятый повседневный костюм с подтяжками, было около пятидесяти. Он держал за руку мальчишку лет десяти с явно коротковатыми штанами, из-под которых выглядывали два носка разных цветов: черный и синий. Судя по всему, мальчик был сыном незнакомца. Мужчина о чем-то оживленно беседовал со Львом Георгиевичем, а мальчик отстраненно и немного высокомерно поглядывал на меня. В какой-то момент его отец также заметил мое появление, и его лицо скривилось в гримасе отвращения.

«Неужели это отец Селены – Максим?» – подумал я. Только так я мог объяснить реакцию незнакомца на меня. Мне, впрочем, было все равно, и, не обращая на него никакого внимания, я подошел к гробу с умершей. Внутри деревянного ящика я увидел обожженное тело Кристины. Ее лицо покрыли толстым слоем грима, чтобы хоть немного скрасить следы ожогов.

Я думал, что был готов увидеть мертвого друга. Я ошибался. Увиденное шокировало. Звучит глупо, но только теперь я понял, что она УМЕРЛА. Что больше никогда не будет наших вечерних телефонных переговоров и переписок в соцсетях; что мы не сходим пообедать в кафе и я не услышу ее звонкого смеха; что она больше никогда не расскажет мне своих безумных теорий, которые останутся бесконечно далеки от моего понимания…

Обидно! Безумно жалко было видеть ее мертвой и осознавать, что это конец всего.

– Доволен? – услышал я шепот Льва Георгиевича из-за плеча. – Ей бы еще жить и жить!

Это было обвинением. Я должен был возразить, но я не посмел ничего сказать в свою защиту. Я все еще не считал себя виновным в смерти девушки, но чувство вины где-то в глубине души не дало мне ответить.

Похоронная церемония началась. Служитель крематория прочитал эпитафию, и гроб, за которым последовала немногочисленная процессия, повезли в зал с разожженной печью. Ее железные ставни открылись, а из горнила вырвалось ярко-красное пламя, пахнувшее гарью и мертвечиной. Выглядело это жутко – словно распахнулись врата Ада, чтобы забрать в вечный огонь проданную ей душу. То, от чего пытался сбежать Альберт Майер, настигло его дочь – она отправилась в преисподнюю вместо отца.

Мне стало не по себе, и я выбежал из зала кремации в коридор: там уже собиралась следующая похоронная процессия, а гробовщик готовил очередную речь. Крематорий служил конвейером по производству праха из людей. Новый труп поступал на производственную ленту до того, как предыдущий успевал сгореть. Вам об этом не расскажут гробовщики, но недогоревшие тела пропускают через огромную мясорубку и только потом окончательно сжигают – так кости лучше горят. И главное, быстрее – конвейер не должен останавливаться.

Чтобы хоть немного отвлечься от мрачных мыслей, я вышел на улицу, где наконец перестал лить ледяной дождь. Как оказалось, не я один сбежал из зала кремации: сын Максима тоже ожидал окончания процессии снаружи. Подталкиваемый любопытством, я подошел к нему.

–Тоже решил сбежать? – спросил я его.

– Отец не пустил, – ответил мальчишка.

– Тогда зачем он привез тебя сюда? – удивился я.

– Боится, что сестра заберет меня к себе.

– Селена?

– Астра.

Алексей Георгиевич рассказывал, что у Волчицы было две дочери. Младшую звали Селеной, значит, вторую – Астрой. Со слов начальника службы безопасности, в день, когда Волчицу убили, старшая сестра впала в кому. Значит, пришла в себя. Забытая отцом, она имела повод не любить его, что не препятствовало желанию соединиться с братом и сестрой. Но у меня была и вторая версия: вполне возможно, что Астра до сих пор находится без сознания, а брат общается с ней во сне, как я с Селеной. Выяснять, какая из двух версий является правдой, во время похорон Кристины, я не стал.

– Необычные у вас имена. Тебя самого как зовут? – спросил я.

– Гор.

– А меня…

– Хранитель ключа от дверей Лабиринта. Или просто Хранитель Лабиринта. Я знаю, – прервал меня паренек.

– Вот как? А твоя сестра зовет меня Мечтателем.

Это было крайне неаккуратной фразой с моей стороны. Еще вчера отец мальчишки клялся пристрелить меня, если я продолжу нарушать Табу Лаборатории. И это при том, что он не знал о моем общении с ненавистной Максиму дочерью, чьего побега он боялся больше всего на свете. Если Гор расскажет отцу о том, что я встречался с Селеной, – мне точно несдобровать.

– Моя сестра ошиблась. Тебя зовут Хранитель Лабиринта, – уверенно повторил мальчишка.

– Вы оба ошиблись, – возразил я.

– Ты не знаешь своего настоящего имени? Это плохо. Значит, тебя убьют, – невинным голосом произнес ребенок.

Я не стал воспринимать слова мальчишки всерьез, хотя обещания скорой смерти уже стали вызывать во мне нервную ухмылку.

– Это вряд ли, – сказал я.

– Тише!.. – прошептал мальчишка. Его глаза за чем-то настороженно следили.

Я невольно обернулся, но ничего не обнаружил, кроме одинокой вороны, сидевшей на бронзовом кресте. Мне показалось, что птица поймала наши взгляды и решила улететь прочь.

– Вороны разнесли по городу, что объявился новый Хранитель Лабиринта, – сказал Гор. – Теперь тебя все ищут. Тебе повезло, что я нашел тебя первым.

– Поясни, – сказал я.

– Прошлый Хранитель Лабиринта потерял ключ. Ты его нашел. Вороны это видели и разнесли весть по городу. Много лет тебя безуспешно пытались найти, и вот ты сам объявился.

Я прислонил руку к груди и почувствовал ключ, который висел на шее с того самого дня, как я нашел его в лесу возле университета. Много лет это событие оставалось лишь моей тайной. К моему ужасу, Великие и Страшные Тени прошлого вновь пробудились: кошмары детства вернулись за мной!

Стало не по себе, но я старался держать себя в руках.

– Что такого ценного в этом ключе? – спросил я.

– Он открывает двери от Лабиринта. Он вообще открывает любую дверь, – ответил Гор.

– Не вижу в этом ничего плохого.

Мальчишка пожал плечами и сказал:

– Если кто-то захочет забрать его у тебя, он должен будет убить тебя. Все мертвые хотят получить этот ключ.

– Чтобы вырваться из Лабиринта в мир живых?! – воскликнул я в своей догадке.

– Тише! Мы на кладбище: тут много призраков, они могут нас… – начал говорить Гор, но его прервал истошный крик:

– Отойди от него! Я сказал: отойди от него!

Меня тряхануло. Я обернулся и у дверей крематория увидел Максима, неуклюже сбегающего по лестнице. Он подлетел к нам и дернул сына за руку, отводя ребенка за себя. Тяжело дыша, делая пауза между вздохами, Максим продолжал кричать:

– Если еще раз!.. Если еще раз подойдешь к нему!.. Я обещаю: я тебя пристрелю. Ты меня понял? Я тебя пристрелю. И я не шучу. Я не дам тебе убить сына, как ты убил Кристину. Пойдем, Гор, это плохой человек, с ним не надо общаться…

Максим зашагал широкими шагами и потащил сына за собой. Мальчишка кое-как успевал перебирать ногами, чтобы не отстать от отца и не упасть в снег. Я смотрел им вслед и думал о том, что двинутый на всю голову Максим и правда может меня пристрелить. Я уже не боялся угроз: они вызывали только раздражение.

Я попрощался с Димой и поехал на работу, где у меня состоялся неприятный разговор с Алексеем Георгиевичем, который в очередной раз напомнил мне о необходимости соблюдать Табу. В конце он добавил, что это последнее предупреждение в мой адрес: еще одно нарушение правил безопасности, и он будет вынужден принять в отношении меня меры чрезвычайного характера, а ломать мне жизнь начальнику службы безопасности не хотелось. Я молча выслушал его, сказал, что все понял, и поехал домой с изрядно подпорченным настроением. Чтобы сбить негативный настрой, я решил немного поспать после ужина и, уютно утроившись в кровати, уснул.

ГЛАВА 5. КТО БЫ ХОТЕЛ ЖИТЬ ВЕЧНО?

Я очнулся в электричке. Совершенно пустая, освещенная слабым голубоватым светом, она ехала сквозь темноту неосвещенного пригорода. Поезд был старым – сквозь облезшую зеленую краску проступила ржавчина, а в деревянные скамейки впиталась черная грязь пассажиров. Воздух в салоне наполняло стуком колес и ржавыми стонами покачивающихся вагонов. Внутри было холодно. Так холодно, что от мороза не спасал даже шерстяной свитер. Хотелось обнять себя руками, чтобы сохранить хоть немного тепла.

Но не холод пугал меня. Место, в котором я оказался, напоминало мне непонятными образами и гнетущей атмосферой Лабиринт. Я не мог понять, как это могло получиться: у меня не было никаких артефактов, я не спал в Лаборатории – и все же какого-то черта я вновь оказался в этом месте! Меня начало трясти – не то от холода, не то от страха. Нужно было вырваться из поезда на Поверхность, пока он не доехал до пункта назначения! Хвост поезда – там находился выход, и я почему-то знал это.

Не теряя время в сомнениях, я метнулся к межвагонной двери и дернул покрытый мелким инеем стальной рычаг. Обжигающий холодом металл остался неподвижен, несмотря на все попытки повернуть его. Прикосновение застывшей стали было невыносимым, и я одернул руку. Ледяные иглы вырвали из моих пальцев куски кожи, и я закричал от боли. Когда я смог разжать глаза, то увидел на своей руке оледеневшее кровавое мясо. Я медленно отвернул от себя ладонь, чтобы ужас легкого ранения не останавливал меня. Это было даже не близко к тому ужасу, который мог случиться со мной в Лабиринте.

Мозг искал выход из ледяного плена, но одна идея была хуже другой: разбить окно и залезть на крышу поезда; дернуть стоп-кран; отжать электрические двери с помощью рычага. И тут, как вспышка, я вспомнил о ключе, висящем у меня на шее! Том самом ключе, который я выкрал у Древних Богов старого леса. Гор говорил, что эти ключи способны открыть любую дверь? Если это так – я буду спасен.

Я снял ключ с шеи, а затем нашел внутри ледяного рычага замочную скважину. В том месте, где его не могло быть. Таких формы и размера, которые идеально подходили под мой ключ. Я вставил его в разъем и несколько раз повернул – застывший замок с легкостью поддался моим движениям. Затем я снял с себя кофту и обмотал ей рычаг, запирающий межтамбурную дверь. Попытка повернуть его ничего не дала: металлические части запорного механизма примерзли друг к другу. Тогда я навалился на рукоятку всем своим весом и вырвал ее из объятий холода. Рычаг повернулся вниз, и проход открылся. За ним сразу начинался второй вагон – без сцепки и межтамбурного пространства.

Я поспешил надеть куртку и пройти в следующий салон поезда, который выглядел еще ужаснее предыдущего: света внутри почти не было, а все пространство было окрашено синим сиянием, будто его пропустили через фотофильтр. Иней намерз на стенках тонким снежным слоем, как внутри морозильной камеры старого холодильника. Окна были разрисованы зимними витражами, которые проступают на стеклах в самые суровые морозы. Несмотря на всю неприветливость ледяных объятий, вагон не был пустым: в глубине салона я увидел сидящую ко мне спиной девушку. Ее волосы были покрыты тонким слоем льда и слабо блестели в тусклом голубом свечении поезда. Это настораживало: незнакомка была определенно мертвой, но мертвые в Лабиринте были определенно живыми, а значит, встреча с ней могла закончиться смертью. Но выбора не было – выход пролегал через собственный страх.

Я зашагал по хрустящему снегу. Когда до мертвой девушки оставалось два шага, она обернулась. В мертвеце я узнал Кристину. Ее бледное лицо покрывал тонкий слой льда; тушь потекла под глазами и застыла в уродской мазне; губы посинели. Девушка дышала слегка приоткрытым ртом, но вместо тепла из тела вырывался ледяной воздух, будто ее легкие были наполнены снегом. Обгоревшие и почерневшие от копоти обноски с трудом прикрывали ее нагое тело.

Кристина узнала меня не сразу. Некоторое время она смотрела на мое растерянное и безрадостное лицо потерянным взглядом. Но когда девушка увидела во мне знакомые черты, она подскочила со скамейки с измученной улыбкой и чуть не плача закричала:

– Это ты?! Я рада, что это ты.

С этими словами она кинулась ко мне, но я сделал шаг назад. Между нами продолжала оставаться дистанция. Это неприятно поразило девушку, и она воскликнула:

– Ты не узнал меня?! Это я – Кристина!

Попутчица приложила руку к своей груди, пытаясь показать, что она все та же жизнелюбивая девушка, что и раньше. Это было не так. Я продолжал смотреть на нее отстраненным взглядом.

– Да что с тобой?! – чуть не закричала Кристина.

В глубине ее ледяного тела вспыхнул огонек злобы, который прорывался слабым красноватым свечением наружу. Казалось, девушка горит изнутри, и этот огонь проступал сквозь ледяное тело.

– Я рада видеть тебя, очень рада, – говорила Кристина. – Если бы ты знал, что они со мной сделали! Я не верила, что смогу выбраться отсюда… И вот ты пришел за мной. Забери, забери меня отсюда…

Она больше не могла ждать. Не хотела. Она бросилась ко мне на шею. В этот раз я не стал сопротивляться. Когда ее холодные руки обняли меня, я не оттолкнул ее от себя. Не смог. Не посмел. Девушка – мертва, и в ее объятиях не было тепла. Холодные объятия. Ледяные слезы. Ее слезы. Это из-за них вагон покрылся снегом и льдом. И теперь они стали покрывать собой меня. Нужно было вырваться из ледяного плена, пока участь Кристины не настигла меня.

– Хватит… Это не лучшее место для объятий, – произнес я, отодвигая Кристину от себя. Я хотел назвать ее по имени, но не смог произнести его. Она стала Дочерью ледяных объятий, и у нее уже не могло быть человеческого имени.

Мертвая послушно кивнула. Ее руки разжались, и я смог вдохнуть теплый воздух. Теперь можно было надеяться на то, что я смогу покинуть это место. Я смотрел в сторону выхода, а Дочь ледяных объятий продолжала говорить:

– Извини… Я отправилась сюда без тебя. Не могла больше ждать. Папа… Я хотела знать, что стало с папой. Я бы все вернула тебе. Вернулась за тобой. Если бы я знала, что меня здесь ждет… Я бы не пошла одна. Не пошла… – девушка плотно сжала глаза и наклонила голову к своему плечу, сопротивляясь ледяным слезам.

– Тише, здесь никого нет, – сказал я, пытаясь успокоить собеседницу.

Девушка притихла и посмотрела на меня. На ее лице вновь появилась измученная улыбка, с которой она попросила:

– Идем. Забери меня отсюда. Напои теплым кофе, как в тот вечер, когда мы гуляли вдвоем.

– Увести? Но куда? – спросил я.

– Домой. К тебе. Или ко мне. Как ты захочешь. Только пойдем быстрее, пока они не вернулись…

Я стоял пораженный ее словами: девушка не понимала, что мертва, что уже никогда не вернется домой, что ее путешествие в этом вагоне будет длиться вечно, а лето никогда не наступит. Она мертва, и ее конечный пункт – вечная зима. Но я не посмел сказать об этом.

– Кто мертва? – спросила Дочь ледяных объятий. Мои мысли опять прозвучали вслух.

Я не стал отвечать на вопрос, а девушка не стала повторять его: в своих мыслях она была уже дома.

– Ну же! Идем! – воскликнула собеседница и зашагала в сторону выхода. Мне оставалось только догонять ее.

Дочь ледяных объятий ступала легко, но из-под ее босых ног все равно доносился хруст ломающихся снежинок. Она не чувствовала холода или уже привыкла к нему. Я же чувствовал, как замерзаю. Мое тело уже все дрожало от жара, и я стал бояться, что вскоре мышцы сведет холодом и я просто не смогу идти.

Мы дошли до конца вагона, и девушка дернула за рычаг – дверь оказалась закрытой. Мне пришлось вновь открывать ее своим ключом. Мы проходили вагон за вагоном, пока не подошли к последней двери, ведущей на Поверхность. И здесь я впервые заколебался. Дочь ледяных объятий была заперта в этом поезде, а теперь я ее выпускал. Что будет, если она пересечет границу смерти? Воскреснет? Вернется злым духом?