Золотые земли. Сокол и Ворон

Чернава и Ворон сцепили руки, замерли в напряжении, не шевелясь. Кажется, даже их чёрные распущенные волосы заколыхались точно на ветру. Ежи не чувствовал чародейской силы, но даже он ощутил, как зазвенел воздух. В доме стало душно, жарко. Кожа покрылась испариной, и в то же время тело пробил озноб.

Стжежимир сжал путэру двумя руками, пальцами сдавил хрусталь и вдруг закричал на незнакомом языке, задыхаясь. Он согнулся пополам, щёки его побагровели, глаза округлились в ужасе, отчаянии.

– Когти, – пискнула Веся и пальцем показала на руки Стжежимира.

Путэра мигала ярко, сверкала вспышками, и Ежи прищурился, пытаясь хоть что-то разглядеть. Свет вспыхивал и гас, тени кружили по дому, и нельзя было сказать, происходило ли это на самом деле или только чудилось, но пальцы Стжежимира вытянулись, изогнулись, ороговели. Руки покрылись серой шерстью. Острыми изогнутыми когтями он раздавил путэру, и хрусталь треснул.

Ветер вырвался наружу. Он пронёсся по дому, расшвырял лавки, разбил крынки, сбил людей с ног. Распахнулась дверь, сорвалась с одной петли, повисла.

Яркий свет вспыхнул, как тысяча костров. Ежи отпустил Весю, закрылся руками. Жар обволок его, проник под одежду, опалил волосы и руки. Звуки смешались, слились в единый гул.

Ежи пролежал так долго, дрожа от страха. Он сгорал заживо, задыхался. И наконец свет стал потухать. С трудом Ежи открыл глаза, заморгал слепо. Стжежимир стоял посреди дома, озарённый ярким светом расколотой путэры. В одной руке он держал трепыхающегося сокола, в другой хрустальный шар и поил птицу. Расплавленное золото текло из хрусталя в птичий клюв. Сила наполняла Милоша, расправляла перья на его крыльях, заживляла раны на измученном теле.

Ежи врос в пол, не в силах даже убежать прочь. Он не заметил перекошенных от страха лиц Воронов, не почувствовал, как впилась в его руку Веся. Он не увидел ничего вокруг, кроме ослепительного солнца в руках Стжежимира, которое медленно, но верно угасало.

Сокол уже больше не бился в руках чародея, безвольно повисла его голова, опали сильные крылья.

«Оно убьёт Милоша, – в оцепенении подумал Ежи. – Оно точно его убьёт».

– Это слишком много для одного, – воскликнула Чернава, её голос потонул в буре, рождённой золотым шаром. – Стжежимир! Оставь нам, не отдавай всё мальчишке! Он не выдержит!

Но целитель не услышал её, не захотел услышать. Твёрдой рукой он удерживал фарадальское чудо и всю его чародейскую силу, всё расплавленное золото древних стихий без остатка вливал в клюв сокола.

– Перестань, Стжежимир! – заревела ведьма, пытаясь перекричать безумие воплей и плача. – Оставь нам, мы столько времени защищали мальчишку. Мы заслужили это!

Но целитель молчал.

Чернава сорвалась с места.

– Отдай! – она зарычала, руки её потянулись к путэре.

Ежи сам не понял, как успел подскочить на ноги. Он бросился ведьме наперерез, оттолкнул её в сторону. Чернава вырвалась, с яростью ударила его в грудь, змеёй прошипела:

– Прочь, сучёныш!

Старуха шустро проковыляла к ним, схватила Чернаву за руки.

– Милая, ну фто ты как, фдалась тебе эта фила?

– А тебе нет?! Не хочется стать сильнее?

– Это не та фила, фто угодна госпофе. Не та.

Ежи тяжело дышал. Его трясло, и в затихающем шуме, обратившемся уже в шёпот, он не различал ничего. Страх сковал его тело, и только одна мысль колотилась в висках: ведьма могла убить его. Легко, одним взмахом руки.

«Создатель, сохрани!»

– Драган, возьми! – выкрикнул Стжежимир. Он покачнулся, едва не упав.

Черноволосый чародей забрал сокола и запер в клетке. Стжежимир осторожно положил опустошённый шар обратно в ларец и присел прямо на пол, закрыл обессиленно глаза. Пальцы его дрожали, он дышал тяжело и хрипло. Наконец он открыл глаза и посмотрел на Милоша.

Сокол повалился на бок. Птичье тело задрожало, редкие перья зашуршали по грязному дну. Он запищал жалобно, испуганно и ударил клювом по решётке, пытаясь выбраться из клетки.

– Стжежимир! – воскликнула Веся. – Он умирает, помоги…

– Тише, дура, а то прогоню.

Веся прикрыла рот ладошкой, на глазах у неё выступили слёзы.

Ежи прошёл вперёд на негнущихся ногах, пытаясь разглядеть в свете лучины, что случилось с Милошем. Разум его помутился, вокруг стоял туман. Он разглядывал сокола, но ничего не видел. Пахло гарью, потом и дерьмом. Было зябко и душно. Было страшно и больно. В клетке среди грязи трепыхался сокол, но Ежи не мог ничего понять, он только видел беспорядочный комок из перьев и грязи.

Вся чародейская сила путэры ушла на Милоша, но он так и остался птицей. Неужели не помогло? Ежи прищурился, присел, чтобы лучше рассмотреть.

Стжежимир оттолкнул его нетерпеливо и вздохнул с облегчением:

– Действует.

Огнём горели глаза сокола, а чёрная гниль слезала, и на её месте тут же росла новая кожа, сквозь которую стремительно пробивался пух.

– Сколько силы, – в отчаянии выдохнула Чернава. – Всё сгинуло ради одного…

– Он этот сосуд достал – его и сила, – оборвал ведьму Стжежимир. – А ты и без путэры можешь дел натворить, грех жаловаться.

Ведьма стрельнула в целителя злыми глазами.

– Я припомню это тебе, Стжежимир.

– Буду ждать, – почти равнодушно ответил чародей. – Вытащите Милоша из этой клетки, в конце концов! Он не соловей, чтобы держать его взаперти.

– Улететь пыталфя голубфик, – пояснила старуха, поторопившись открыть клетку. Она небрежно достала сокола и бросила его на грязный стол, придержала за голову, чтобы не вырвался. – Понафалу узнавал наф, а потом одифал…

Веся пискнула от жалости.

– Осторожно, – попросила она, но никто её не услышал.

– Милош слишком долго оставался соколом, – хмуро пояснил носатый чародей, названный Драганом. – И его тянет куда-то другое проклятие. Не такое тёмное и сложное, но мощное. Оно точно рыбья кость проникло глубоко в тело. Так сразу его не вытащить.

Все замолчали, думая каждый о своём. Стжежимир сел за стол напротив старухи, протянул руку к соколу, осторожно приподнял его крыло, рассматривая. Оборотень не вырывался.

Ежи приблизился, опустился на колени так, что глаза его оказались напротив жёлтых хищных глаз сокола. Зрачки бегали из стороны в сторону. Злой напуганный взгляд дикого зверя, пойманного в ловушку. Он смотрел на Ежи как на врага, как на чужака.

Ежи прежде всегда мог распознать друга среди остальных птиц, но теперь в соколе ничего не осталось от Милоша. Всё, что было, затерялось за путами заклятий. И значит, всё было напрасно? Значит, не осталось человека? Только сокол?

Глаза защипало. Ежи утёрся рукавом и поднялся, подошёл к распахнутой двери, желая уйти подальше.

– Почему он не обращается человеком? – тихо спросила Веся.

Потому что проклятие её сестры оказалось сильнее фарадальского чуда.

Стжежимир подумал о том же:

– Хотелось бы спросить об этом у ведьмы, наложившей проклятие. Кто такая эта Дара с мельницы?

– Моя сестра, – пожала плечами Весняна. – Дочка мельника.

– Простого мельника?

Стжежимир смотрел испытующе, с недоверием, и девушка поёжилась под его взглядом.

– Её мать чародейка из Совиной башни. Она родила Дару в Великом лесу.

Глава 12

Великий лесЛето

Порой нелегко получалось вспомнить саму себя. Вокруг был лес, и она стала его частью. Он бился в сердце, прорастал через грудь, тёк в жилах и кровью стекал на земляной пол, когда по ночам Дара костяным ножом вырезала знаки на своей коже.

Нож появился будто сам по себе из ниоткуда. Некто пришёл ночью, вложил его в руку и направил лезвие. Раны раскрывались на коже, как цветы под солнечными лучами, и зарастали уже к обеду, чтобы новые появились следующей ночью. Дара, может, и хотела бы остановиться, но собственные желания стали слишком незначительны для неё.

В лесу всё чувствовалось иначе. Тени играли с ней, водили хороводы на поляне, пели песни по ночам, когда совы летали над бескрайним хвойным морем. Звери приняли девушку за свою и больше не убегали, завидев на тропе. Дара редко стала чувствовать голод и усталость. Кажется, даже запах её изменился.

Время текло незаметно. Дара не замечала, как дни сменяли друг друга. Они отмечались только новыми знаками на коже. Нож выводил их каждую ночь, и каждую ночь кто-то ходил по землянке, бормотал неразборчиво и порой вздыхал так тоскливо, что даже сквозь дремотный морок Дара чувствовала цепенеющий ужас.

При свете дня она плохо помнила свои странные видения, а ещё хуже их понимала. Она попыталась начертить круг вокруг постели в надежде, что он не пропустит к ней никого, но это не помогло. Однажды Дара заночевала во дворе у костра, но всё равно проснулась в землянке, сидя за столом, и в руках её снова оказался костяной нож. Тот, кто вложил его в ладонь Дары, стоял прямо за её спиной, и она не посмела оглянуться.

Уйти из Великого леса было невозможно. После каменных домовин землёй управляли духи, они прокладывали тропы, они решали, где ляжет камень и где встанет дерево. Леший не пускал Дару дальше, чем желал. Порой он прокладывал тропу в отдалённые уголки своих угодий, но никогда не выпускал девушку за границу. Стоило же сойти с дороги, и лес водил кругами, возвращая назад.

Оставалось только подчиниться законам Нави, и Дара с этим смирилась. Противиться воле лешего было сложно, а разум её дремал, она наблюдала за всем со стороны.

Учить новую ведьму чародейству было некому, но леший всё равно давал ей задания и наблюдал молчаливо, как она справлялась. Дара опиралась на свои чувства, действовала по догадке точно так же, как при встрече с жыжем. Но больше лес не отправлял её на смерть, не стравливал с опасными духами. Чаще он приводил её на границу, туда, где стояли каменные домовины. Теперь Дара видела то, что не замечала раньше: от одной домовины к другой тянулись невидимые сети заклятий. Лёгкие, как паутина, они колыхались в воздухе, порой пропадали из виду, снова появлялись, ярко сверкая золотом. У заклятий не было чёткого плетения и рисунка, даже разглядеть их можно было не всегда, но словно крепостная стена они оберегали лес от непрошеных гостей. Время от времени сети рвались, и Дара училась чинить их.

Плести заклятия выходило непросто: чтобы поймать нить, стоило приложить немало усилий. Они были лёгкими, точно солнечный свет, и такими же бесплотными. Каждый узел тянул силу из Дары, и не сразу она догадалась, что не стоило отдавать свой огонь заклятиям, можно было тянуть его из света и воды, из растений и огня, пропускать через себя и вкладывать в новый узел. Сразу работа пошла легче и быстрее.

Леший стал отправлять её на границу чаще, и скоро плести заклятия для Дары сделалось привычным делом. Она научилась быстро находить изъян в защите и творить чары так ловко, точно штопала одежду иголкой с ниткой.

Она привыкла работать в тишине, сосредоточившись на деле. Лес не беспокоил её, оберегал от случайных встреч и звуков. Кажется, мир вокруг прекращал существовать, когда творились чары. На переломе лета леший часто посылал Дару в южные земли недалеко от Мёртвых болот. Там пахло сыростью, а мох был такой глубокий, что проваливались ноги. Вблизи от болот даже летом ощущалась осень. От долгого пребывания там становилось тошно, и Дара всегда торопилась поскорее закончить работу.

В тот день она справилась быстрее обычного и обрадовалась, что могла уйти обратно к землянке, когда со стороны раздался кашель:

– Кхех…

Дара схватила костяной нож с земли и вскинула голову, но увидела только еловые лапы, что деревья тянули друг к другу.

– Кхех, – закашляли с другой стороны.

Сплетя пальцы в кукиш, Дара ещё раз оглянулась. Старый Барсук научил её, что так можно разогнать наведённый морок. Она повернулась на пятках и вскрикнула от неожиданности.

С дерева вниз головой свисал мужичок. Усы его топорщились в стороны, длинные с проседью волосы касались земли. Мужичок улыбался с пугающей радостью, пожирая глазами Дару.

– Кто ты?

– О, ты меня видишь.

Нельзя было назвать его удивлённым. Напротив, он ещё больше обрадовался.

– Значит, не совсем бестолковая.

Дара сделала шаг назад, крепче перехватила нож. Мужичок усмехнулся, почесал грязными пальцами голую грудь.

– Эх, – вздохнул он. – Что мне сделает твой нож?

Он говорил пренебрежительно, без всякого страха, и это, наоборот, заставило Дару выставить перед собой нож, направить лезвие прямо ему в лицо. Мужичок прищурился, хмуря брови.

– Ах, вот оно что.

Резко он подтянулся, схватился руками за ветку, на которой висел, и ловко спрыгнул вниз. Дара отпрянула, но нож не опустила.

– Как хочешь, лесная ведьма, – мужичок повернулся, поднял руки, и льняные порты чуть сползли с его бёдер. – Ой! – он поспешно подтянул порты повыше. – Я не обижу. Хотел только посмотреть. Давно твоих сестёр здесь не было.

– Моих сестёр?

– Лесных ведьм.

– Ты встречал других? Тех, что были до меня?

– Их всех. И тех, что помнили меня, и тех, что помнили меня до меня.

Дух, не человек. Но кто именно? Неужто сам Хозяин решил встретиться с ней?

– Кто ты? – повторила в который раз Дара и наконец опустила нож. Она разглядела в глубине его глаз нечто, что пробудило доверие.

– Я Голос. Ты иногда слушала меня, но никогда не отвечала.

Его улыбка была такой широкой, что остальное лицо не запоминалось, только растянутый желтозубый рот.

– А что ты мне говорил?

– А о чём обычно говорит лес?

Сверху закричали совы, и Дара вскинула голову вверх, успела заметить серую птицу в небе. Лес вокруг заволновался и начал меняться, открывая новый путь.

Так же неожиданно, как и появился, мужичок пропал. Но, кажется, Дара ещё слышала его голос, когда шла по тропинке к избушке лесной ведьмы.

Рдзения, ГняздецМесяц липень

Он снова осознал себя, когда лежал на полу, накрытый шерстяным одеялом. Голый, скрюченный, он впивался поломанными ногтями в чёрные доски и полз к выходу.

– Милош, милый, тебе нельзя уходить.

Голос не давал ему покоя. Он был тихий, ласковый, но не замолкал ни на мгновение.

– Останься, прошу, успокойся.

Как можно было успокоиться? Как можно было остаться здесь, в этом тёмном месте? Его звал дом, звала родная земля, и он полз к ней, вгрызаясь ногтями в пол. Тело слушалось плохо. Оно было странным, неповоротливым, слишком большим. Вместо крыльев у него появились длинные лысые отростки, вместо острых когтей бесполезные пластины на пальцах.

– Ты себе только вредишь. Пожалуйста, послушай меня. Милош. Милош, послушай, ты должен остаться.

Голос всё повторял имя. Шипящее, нежное, любимое. Любимое кем? Он не помнил.

– Я очень тебя прошу, Милош, ты так мне нужен. И Ежи тоже, и Горице, и Стжежимиру. Ты всем нам очень нужен, Милош, правда-правда.

Спины кто-то коснулся через одеяло. Он изогнулся всем телом, закричал.

– Милош, пожалуйста.

Он замер, испуганный. Его бил озноб. Долго он лежал, не шевелился, хотя бездействие это казалось мучительным, оно изматывало хуже всего. Нельзя было оставаться на месте. Он должен был двигаться дальше.

А голос всё говорил с ним, не давая покоя.

Зарывшись глубоко под одеяло, спрятавшись в темноте, он остался наедине с собой, и тогда снова появилась она. Бледная, уродливая. Её прикосновения опаляли, нити туго оплетали грудь, сжимали рёбра. Её глаза были тёмными тлеющими углями, они смотрели вглубь и сжигали дотла. Он зарычал от бессильной ненависти и бросился на неё, желая прогнать, сломить, уничтожить.

Кто-то взвизгнул испуганно, схватил его за плечи.

– Милош, это я…

Глаза светлые, голубые, как весеннее небо. Он испугался, упал обратно на пол, пристыженный, уставился на свои уродливые руки.

Пальцы были человеческими. И всё в нём тоже было человеческим. Костлявое обнажённое тело, лишённое оперения. Это казалось неправильным.

Он поднял голову. Девушка стояла в стороне, прижавшись испуганно к стене. Лицо её выглядело знакомым.

Вдруг он и самому себе показался знакомым, а тело не чужим.

– Милош? – робко спросила девушка. – Милош, ты узнаёшь меня?

Он кивнул неуверенно.

– Я Веся, ты помнишь?

Милош помнил. Теперь да.

* * *

Стжежимир приехал через два дня, когда стало ясно, что оборачиваться человеком у Милоша выходило только ночью. При свете солнца он по-прежнему оставался соколом и сидел в клетке, но сознание его постепенно крепло.

Он легче стал узнавать Ежи и Весю, хотя каждый раз после обращения смотрел на них как будто в первый раз. И всё-таки память возвращалась, а человеческое тело становилось сильнее соколиного духа.

– Будешь свежее мясо? – Стжежимир протянул ему кусок курицы, он сочился кровью.

Милош с трудом сдержался, чтобы не облизнуться.

– Нет.

Старуха Здислава негромко усмехнулась и вырвала из рук целителя мясо, продолжая нарезать его для ужина.

Стжежимир испытывал Милоша, проверял, чей разум был сильнее: человеческий или соколиный.

– Я предупреждал тебя, что такое может случиться, – покачал он головой. – С оборотнями вечно что-то не то. Но ты не слушал.

– Я не слушал, – согласился Милош.

Стжежимир скосил на него недовольный взгляд. Он привык к вечным спорам и почти никогда не видел ученика таким смирным.

– Расскажи побольше о ведьме с мельницы. Я хочу понять, что за чары она на тебя наложила.

Ежи беззвучно ругнулся из своего угла. От одного упоминания Дары у него кривилось лицо.

Веся, хлопотавшая у печи, чуть не выронила ухват из рук. Она оглянулась на них пугливо, пристыженно и притворившись, будто не слышала ничего, поставила ухват в угол и принялась ворошить угли. Огонь зафырчал, разгораясь ярче, но девушка продолжила орудовать кочергой, не зная, куда ещё деть себя от волнения.

– Она сказала мне, что не колдовала ни разу, – осторожно ответил Милош. – У неё был дар, но слабый, неразвитый. Не думаю, что она врала.

Врала. Каждым словом, каждым жестом. Она обманула его, как мальчишку. Провела, прокляла, заперла в собственном теле. В глупом птичьем теле. Милош так гордился своими крыльями, так любил парить над землёй, быть лёгким, свободным. А Дара всё это вывернула наизнанку, изуродовала и поломала.

– Успокойся, – Стжежимир положил ладонь на его руку.

Из-под кожи пробились соколиные перья. Милош стиснул зубы, останавливая превращение. Тело свела судорога, и он изогнулся, выдохнув тяжело.

– Кто мог научить её такому проклятию?

Привести мысли в порядок получилось непросто. Они путались между собой, как нитки клубка, с которым играл котёнок. Долгая дорога из Совина. Ративские земли. Фарадалы. Наконец, деревни Заречье и Мирная, что стояли на краю Великого леса. Дочка мельника на берегу реки. Нагая, яркая. Огонёк в её груди сверкал для Милоша издалека. Он смотрел, заворожённый светом. Он так давно не видел чародейского пламени ни в ком, кроме своего учителя. И это было прекрасно.

А после ярмарка, та же девушка с длинными косами. И человек с нездешними чертами.

– В Заречье жил колдун, но он пришёл издалека, поэтому леший бы его не пропустил, он был ему чужой, ещё хуже меня. Веся, как его звали?

– Тавруй, – она уже не притворялась, что занята готовкой. – Он из Вольных городов давно пришёл, ещё до моего рождения.

– Значит, этот Тавруй научил твою сестру заклятиям? – Стжежимир постучал пальцами по столу. – Вот спасибо ему, – он поднялся из-за стола. – Пожалуй, поищу что-нибудь о чародеях Вольных городов. Может, будет толк.

Он накинул свой кафтан и уже собрался уйти, но задержался на пороге.

– Будь осторожнее.

Ничего заботливее и добрее Стжежимир в жизни не говорил своему ученику.

Милош долго ещё сидел за столом. Он почти не слышал, что происходило вокруг, звуки долетали до него приглушённые слишком громкими мыслями. Он мечтал подняться и выйти из дома, пойти прочь от Гняздеца по дороге к Совину, пойти домой. Повозка Стжежимира, верно, была уже далеко от деревни. Если бы Милош мог, то побежал бы следом. Но сил едва хватало, чтобы сидеть прямо.

– Поешь, – Веся поставила рядом горшок. Сколько времени прошло, если она успела приготовить ужин?

От горшка шёл пар и тошнотворно пахло варёным мясом. Милош отвернулся, сдерживая позывы.

– Тебе нужно поесть, – настойчивее произнесла Весняна.

– Я ел.

– Вчера. Милош, тебе нужно набираться сил, – она села рядом, сама зачерпнула ложкой кусочки курицы и овощей. – Попробуй хоть чуток.

Она была так мила, когда умоляла его быть послушным. Милош засмотрелся на её веснушчатый нос, на распахнутые пухлые губы. Невольно взгляд зацепился за шрам на щеке, и Веся сразу переменилась в лице, погрустнела.

– Только немного, – виновато согласился Милош. Он не хотел её расстраивать.

Позже он подумал, что лучше бы совсем слёг в постель от недоедания. Потому что когда у него появились силы ходить, проклятие тоже стало могущественнее.

Великий лесЛето

– Не боишься?

Голос появился неожиданно, Дара даже не поняла, откуда он пришёл. Она чуть не выпустила из рук плетение и бросила на него сердитый взгляд.

– Не подкрадывайся так.

В ответ ей прозвучал раскатистый смех.

Некоторое время они молчали, мужичок наблюдал за её работой.

– Я знаю, кто ты, – произнесла Дара.

– Да? – с сомнением спросил мужичок.

– В лесу не много болтливых духов.

– Меньше болтливых духов только лесных ведьм.

– Что ты знаешь о них?

– О вас? – поправил Голос.

– О нас, – согласилась неохотно Дара. Она завязала последний узел, затягивая прореху в сети, и заглянула по ту сторону границы. Сквозь золотые подрагивающие нити проглядывал лес людского мира. Первые капли меди уже упали на листву и траву, предвещая осень. Лето всегда пролетало слишком быстро.

Мир по ту сторону был нечётким, точно Дара смотрела сквозь толщу воды на речное дно. Деревья двоились, расплывались, менялись местами между собой. Ничто не оставалось постоянным.

По привычке Дара оглянулась, ожидая, что Хозяин проложит для неё тропу назад к дому. Вокруг было спокойно.

Голос поднялся на ноги. Он ничего не сказал, но Дара поняла его без слов. Они пошли вдоль границы, порой задевая сеть пальцами, заглядывая по другую сторону, откуда доносились девичьи голоса. Пару раз Дара видела, как вдалеке мелькали люди, слышала, как они переговаривались между собой. Будь она сейчас в Заречье, тоже пошла бы за грибами с сестрой.

В задумчивости Дара убрала прядь волос за ухо.

– Что ты хочешь знать? – спросил Голос.

Стоило хорошо подумать, прежде чем задавать духу свои вопросы. Он мог обмануть просто ради развлечения, мог потребовать что-то взамен. Не ясно было даже, почему он изначально заговорил с Дарой.

– Где другие лесные ведьмы?

– Где и должны быть.

Птицы в чаще защебетали, точно насмехаясь.

– Почему я здесь одна?

Голос улыбнулся и едва заметно кивнул. Этот вопрос ему понравился больше.

– Потому что больше никого не осталось.

– Кто был последней лесной ведьмой?

– Злата.

– Почему лес не учит меня, как быть лесной ведьмой?

Голос остановился, сел на землю прямо там, где стоял. Дара потопталась нерешительно на месте и опустилась рядом, вытянула перед собой босые ноги, пошевелила грязными пальцами. Дух повторил за ней, так они сидели, смотрели на человеческие земли по ту сторону границы, молчали и слушали чужие неразборчивые голоса.

Ладонями Дара касалась земли под собой, кончики пальцев подрагивали, когда она ощущала, как вздыхал душный летний лес. Анчутки ныряли в высокой траве, точно рыбки в речных водах.

– Белый! – раздался девичий голос вдалеке. – Малуша, я белый гриб нашла! И ещё один.

Лес довольно зашуршал листвой, протяжный вздох его разнёсся тёплым ветерком, чуть шевеля волосы на макушке.

– Меня некому учить, потому что Злата была последней лесной ведьмой, так?

Голос кивнул.

– Так было заведено. Старая учит молодую, готовит к службе.

– Но Злата сбежала, и некому стало наставлять новую лесную ведьму, – Дара прикусила щёку. – Поэтому Хозяин потребовал от моей матери ребёнка, но разрешил ей уйти? Потому что некому было учить меня?

Голос молчал, позволяя ей продолжать рассуждать.

– Но почему Хозяин не заставил её остаться? Моя мать чародейка, она могла меня обучить.

– Обучить? Обучить? – переспросил он, и эхо полетело вперёд, дразня грибников. – Разве можно обучить камень быть деревом? Лесной ведьмой нужно родиться.

А Дара родилась в Великом лесу. Она впитала его воды, звуки, суть. У старых богов были свои порядки, их трудно получалось понять и потому стоило просто принять.

– И что теперь? Я буду жить здесь, воспитывать следующую лесную ведьму?

Голос промолчал, и трудно было сказать почему. То ли ему не понравился вопрос, то ли он не знал ответа, то ли не желал отвечать.