скачать книгу бесплатно
Таков закон: при угрозе сильного ветра на подводные лодки, стоящие у причалов, прибывают экипажи в полном составе во главе с командирами, машины готовятся к немедленной даче хода, к мгновенному маневру – мало ли куда рванет шквал лодку. А парусность у рубки большая…
Но что это? На реях сигнальной мачты – черный крест. И, точно не доверяя скупым полуденным сумеркам, вспыхнул на рейдовом посту ромб из четырех красных огней, зажженных рукой Людмилы Королевой, – «Ожидается ураган». И командиры всех лодок отдали одно и то же распоряжение: «Боевая тревога!.. По местам стоять…»
…Пурга ворвалась в город привычным путем из каменного желоба ущелья Хоррвумчорр. Белый вихрь с разлета ударился о гранитное основание Северодара – Комендантскую сопку. Взметнувшись снежной коброй, клубясь и завиваясь, буран разбился на две метели. Как всегда, Метель Правого Крыла, расструившись на семь вьюг, ринулась в облет Комендантской сопки. Вьюга первая, распустив веер поземок, понеслась над дорогой, полуподковой огибающей город. Белые ее плети прошлись по черным спинам матросов, потаптывающих снег у опущенных шлагбаумов, на площадках караульных вышек, у опечатанных дверей и ворот…
Вторая вьюга взлетела на Комендантскую сопку и первым делом обвилась вокруг полубашни штабного особняка, залепила окна адмиральского кабинета мокрым снегом, затем, сбивая с карнизов сосульки, понеслась по обмерзшему шиферу финских домиков; в печном дыму и снежной пыли соскользнула она на Якорную площадь и завертела белый хоровод вокруг обелиска погибшим подводникам.
Третья вьюга помчалась по улице Перископной, где с балкона Циркульного дома, выходящего полукруглым фасадом на гавань, сорвала и подняла в воздух голубой персидский ковер. Его хозяйка, жена начальника Дома офицеров и директриса музыкальной школы Азалия Сергеевна, как раз примеряла черное кружевное белье с этикетками бокового магазина, и когда красавец ковер, вывешенный проветриваться, вдруг захлопал ворсистыми крыльями и поднялся в воздух, выскочила на балкон в чем была. Не чуя снега под босыми ногами, она тянула руки вслед улетавшему голубому «персу». Драгоценный ковер, взмыв выше всех этажей, был подхвачен вьюгой четвертой, и та легко понесла его над воротами со шлагбаумом, над учебным плацем, над стареньким пароходом-отопителем и сошвартованной с ним плавказармой. Хозяйка горестно стиснула виски – ей показалось, что «перс» плюхнулся в воду, загаженную соляром. Но ковер, трепеща и волнуясь, опустился на крышу плавказармы. Зацепившись за вентиляционный гриб, он дал знать о себе широким взмахом, и Азалия Сергеевна бросилась к телефону звонить мужу, чтобы тот немедленно связался с дежурным по подплаву и попросил бы его звякнуть дежурному по плавказарме, да так, чтобы мичман-увалень не мешкая послал своего рассыльного на крышу, где взывал о помощи ковер-самолет…
И вьюга пятая ничуть не отстала от своих сестер – взвыла премерзко в обледеневших тросах и веселой ведьмой пошла гулять по антенному полю, теребя штыри, растяжки и мачты, – ловчую сеть эфира, настороженную на голоса штормующих кораблей. Она кидалась в решетчатые чаши локаторов, сбивая их плавное вращение, так что на экранах возникали белые мазки помех – следы ее проказ.
Вьюга шестая пронеслась под аркой старинной казармы и, сотрясая деревянные лестницы на спусках к морю, скатилась по ступеням на причалы. С тщанием доброго боцмана выбелила она черные тела подводных лодок, скошенные гребни их рубок, чугунные палы, серые штабеля торпедных пеналов…
Вьюга седьмая ударила в фонари, как в набатные колокола, и бешеные тени заметались по домам и кораблям, улицам и пирсам. Померкла стена разноцветных огней, вознесенных городом над гаванью. Померкли мощные ртутные лампионы, приподнимавшие над причалами полярную ночь. И сразу же все огни в гавани – якорные, створные, рейдовые – превратились из лучистых звездочек в тускло-желтые, чуть видные точки.
Метель Левого Крыла завилась вокруг горы Вестник как белая чалма, оставив в покое бревенчатый сруб на лысой вершине и женщину, которая одна знала имя урагана, прочтя его с ленты телетайпа.
Слетев с горы, снежная комета настигла строй в черных шинелях. Матросы с поднятыми воротниками и опущенными ушанками возвращались из бани на подводную лодку. Передние ряды толкли вязкий глубокий снег, задние подпирали, пряча лица за спинами передних, и все сбивались плотнее, ибо одолеть такую завируху можно только строем, и не дай бог перемогать полярный буран в одиночку. Замыкающий матрос, согнувшись в три погибели, прикрывал свечной фонарь полой шинели. Он берег его так, будто это был последний живой огонь во Вселенной.
Поодаль строя таранил снежный вихрь широкогрудый рослый офицер, назло непогоде – в фуражке.
– Ну что, – кричал капитан-лейтенант Симбирцев, скособочив голову, – замерзли? Кальсоны надо носить!.. – орал старпом, зная, что настоящий матрос ни за что в жизни не подденет исподнее. – А то стоячий такелаж придется красить в черный цвет и писать «учебное».
Губы, обожженные морозом, с трудом растягивались в улыбке. Строй месил снег. Строй пробивался сквозь пургу. Строй шагал на подводную лодку.
Белой медведицей ревела метель…
2
Большой офицерский сбор собирался не сразу. Сначала на квартиру старпома были посланы шеф по выпивке и зам по закуске лейтенанты Весляров и Молох, которым, ввиду отъезда хозяйки дома на Большую землю, вменялось накрывать стол и готовить пельмени. Выразив, однако, сомнения в их кулинарных способностях, Симбирцев отправил им на подмогу лодочного кока мичмана Марфина.
В наказание за конфуз в дизельном отсеке дежурным по кораблю был назначен – вне очереди – командир моторной группы старший лейтенант-инженер Мухачев. Все остальные веселой гурьбой хлынули по хорошо известному хлебосольному адресу: Малая Перископная, дом пять.
Симбирцев жил широко и бесшабашно, то расходясь, то снова съезжаясь со своей великотерпимой женой. Ныне он в очередной раз пребывал в неофициальном разводе, и все бесквартирные лодочные офицеры-холостяки хранили у него чемоданы с пожитками, а также захаживали по субботам и воскресеньям, чтобы помыться под душем, поскольку подплавскую баню разморозило еще чуть ли не в хрущевские времена. Претендент на «горячий помыв» должен был принести с собой деревянный ящик для растопки водогрейной колонки.
Так же, как Одесса знала Костю-моряка, весь Северодар безошибочно узнавал фигуру циркового борца, обряженного в черную шинель или почти лопавшийся от напора природных сил китель – Георгия Симбирцева, старпома с четыреста десятой. Последние пять лет он почти не вылезал из автономок, проведя чистых четыре года в прочном корпусе, отчего омагниченная русская душа требовала широкой масленицы, благо случился такой праздник как День Первого Солнца.
Войдя в свою квартиру, где уже два часа хозяйничала «группа подхвата» – Весляров и Молох вкупе с коком Марфиным, и оглядев накрытый стол, Симбирцев разочарованно скомандовал:
– Отставить! Пельмени раскатать, тесто в исходное, мясо в холодильник, дым в трубу. Начинаем все сначала.
Он достал с полки «Справочник по военно-морскому церемониалу», открыл раздел «Прием иностранных гостей» и стал зачитывать вслух нужные абзацы.
– Да где ж я вам тут пирожковые тарелки найду или фруктовые ножи? – возмущался Весляров, оглядывая весьма непритязательную кухню с разобранной батареей заглохшего водяного отопления и залитым верхними соседями потолком.
– Вы бы еще газет настелили и селедку на них нарезали, – гремел Симбирцев старпомовским басом. – Фуршет а ля сантехник дядя Вася… И чему вас в наших ВВМУЗах учили? Проведем учения по накрытию столов. Норматив – тридцать минут. Время – ноль!
«Группа подхвата» заметалась по квартире с удвоенной скоростью – старпом пообещал снять все ранее наложенные им взыскания, если поспеют к сроку.
– Из холодильника бутылки достали?
– Почти. Одна осталась.
– Давай сюда! Одна она не размножается…
– Георгий Васильевич, кофемолка не в строю!
– А где у нас командир электротехнической группы? Целый инженер минус старший лейтенант?
– Так он же дежурный по кораблю.
– Ну, тогда берите гантелю и толките зерна в кастрюле. Где начальник РТС2? Пусть магнитофон налаживает.
В конце концов «банкетный зал» принял вполне приличный вид. Под стеной, завешанной вместо ковра огромной картой Центральной Арктики, стоял раздвинутый стол, накрытый «разовыми» подводницкими простынями, которые вполне можно было принять, если не приглядываться, за белые льняные скатерти. Бутылки молдавского коньяка «Калараш» выстроились посреди стола с дистанцией «на одного линейного». Центральное место занимало серебряное ведерце со льдом, из которого торчала бутылка шампанского. Ведерко это, несмотря на одно отломанное колечко, было едва ли не главной гордостью симбирцевского дома. Пожалуй, что и во всем Северодаре не было второго такого ведерка. О его происхождении ходили легенды: по одной из них, серебряная вещица перекочевала в антикварный магазин из столовой адмирала Колчака. (Симбирцев уверял, что на комиссионном ярлычке фамилия сдатчика явно читалась как «Колчак», то есть не адмирал, конечно, а его родственники сдали ведерко в трудную минуту жизни.) По другой версии, не опровергаемой и не подтверждаемой старпомом, бабушка его, столбовая муромская дворянка, подарила внуку на производство в офицеры, дабы способствовать культуре пития на Северном флоте. Во всяком случае, ведерце сопровождало Симбирцева во всех его подводных автономках – вестовые подавали в нем на обед ежедневную бутылку пайкового сухого вина, чем вусмерть поражали залетных начальников, инспекторов и прочих проверяющих лиц. Во дни же береговых пирушек серебряное ведерце, наполненное до краев, ходило по рукам как братина.
Рядом со знаменитым ведерцем вместо вазы с цветами белел пышный коралл, выменянный когда-то у наших рыбаков в Средиземном море на полдюжины сигнальных патронов.
Консервные банки с лодочным паштетом и консервированным сыром, аккуратно вскрытые, без торчащих жестянок, стояли на фарфоровых блюдцах, и против каждого посадочного места топорщился салфеточный шалашик, искусно свернутый доктором из «разовых» же носовых платков, невостребованных хозяином дома в последней автономке и выданных ему баталером по возвращении в Северодар целой пачкой.
Накрыли и сами ахнули:
– Вот это да! Не хуже, чем в «Ягодке».
– Да что там «Ягодка». На уровне «Космоса»!
– Бери выше. Почти как в «Астории».
– Королевский стол!
Королева явилась в сопровождении двух подруг – экстравагантной чернокудрой Азалии, дамы без возраста, и женщиной лет тридцати пяти в черном вечернем платье с глубоким декольте, затянутом дымчатым газом. Черные волосы были подвязаны черным же бантом.
3. Башилов
Света Черная! Я сразу же узнал ее, как только она вышла из неосвещенной прихожей. Светлана Ивановна Кайсарова-Тыркова, вдова командира бесследно сгинувшего в Атлантике подводного ракетоносца «К-921». Черной ее прозвали за то, что пятый год носила черные платья и черный бант. Она работала метрдотелем в мурманском «Космосе», и все подводники Дикой эскадры знали, что как бы плотно не был забит ресторан, стоило только сказать одно слово: «подплав», как Светлана Ивановна сама провожала их в зал, и не было случая, чтобы она не нашла им место. Перед нынешнем Новым годом мы рванули с Симбирцевым в «Космос», вырвавшись из мурманского дока. Стеклянные двери осаждала толпа морских летчиков, пограничников и рыбаков с подругами. Швейцар с капразовским галуном по околышку, бывший крейсерский боцман, устал показывать на табличку: «мест нет и уже не будет!»
Надо было быть Симбирцевым, чтобы разворотить столь яростную толпу плечами.
– Куда претесь? В очередь!
– Тут и старше по званию стоят!
Швейцар осторожно приоткрыл дверь на цепочке.
– Мы к Светлане Ивановне.
– Тут все к Светлане Ивановне…
– Батя, передай ей это послание!
Гоша снял с кителя серебряную лодочку, завернул ее в червонец и сунул швейцару.
– Конверт можешь себе оставить, – напутствовал его Симбирцев.
Через минуту на крыльцо вышла элегантная дама в черном.
– Кто здесь подводники?
– Мы!
Она видела нас в первый раз, как, впрочем, и мы ее, зная о ней понаслышке.
– Идемте!
Новый год мы отметили не в ржавом железе доковской плавказармы…
Конечно же, она не узнала теперь ни Гошу, ни меня, и мы были заново представлены ей, как и все остальные.
Гости долго хлопотали перед зеркалом в ванной, поправляли прически, чем-то пшикали, меняли сапоги на туфли… Первой вышла Азалия с немыслимым разрезом по бедру на длинной юбке цвета горящего пунша. Сказать, что это был разрез – стыдливо прикрыться эвфемизмом, – это была полностью распоротая юбка, прихваченная у пояса большим золотым скорпионом. При каждом шаге тяжелое полотнище открывало ногу во всю длину, и эта волнующая игра округлого бедра с колышущейся тканью, то легкомысленно разлетающейся, то строго закутывающей изящную ножку до самой щиколотки, напоминала по искусу своему восточный танец живота.
Черты восточного же лица ее были во многом смягчены европейской кровью, отчего она, как и все азиатские полукровки, была необычайно мила, но при этом отнюдь не простодушна: «да, я знаю, что я чертовски привлекательна, – слетало с кончиков ее длинных ресниц, – но я не ханжа и могу себе кое-что позволить, хотя и не завожу дешевых интрижек и вообще играю в этой жизни по самому крупному счету».
Наш новый доктор лейтенант Молох, высокий обходительный красавец, всецело завладел вниманием Азалии, произнеся лишь одно магическое слово – «Джуна». Ученик легендарной Джуны сразу же попал в точку, так как директриса музыкальной школы была о нем весьма наслышана…
Чуть погодя в «банкетном» зале появилась Света Черная, отдав должное нашей сервировке.
Я ждал выхода Королевы… Даже без своего пышного наряда – в незатейливой белой блузке и синей плиссированной юбке – она все равно оставалась королевой. Статная, прямовласая, она ступала так, как будто забивала в паркет каблучками золотые гвоздики. В ушах ее подрагивали черные кораллы на серебряных подвесочках.
Первым делом она справилась у хозяина дома, здоров ли тот после коктейля, который он испил из ее туфельки, на что услышала, что моряк-подводник пьет все, что горит, соляр горит, значит, повредить себе он никак не мог. Симбирцев усадил Королеву по правую руку, а Светлану Ивановну по левую. Я сел наискосок, так, чтобы держать в поле зрения Людмилу, не пялясь на нее столь откровенно, как бы хотелось. Я попробовал на звук, на вкус, на разбив ее имя – Люд-ми-ла – и нашел его Великолепным. Оно шло ей, как все, чем она украшала себя, как эти черно-коралловые серьги, как этот серебряный перстенек в виде дельфина, охватывающего палец в прыжке. Я готов был оправдать и объявить совершенством вкуса все, что бы она не надела на себя, не молвила вслух…
Так нельзя… Но я ловил каждое ее движение, каждый жест, каждую улыбку, и точно так же, как там, в центральном посту, все это расточалось не мне, не мне, не мне…
Вдруг совершенно неожиданно пришел Абатуров с женой – зеленоглазой питерской дамой, наезжавшей в гости к мужу время от времени. Вообще-то он не жаловал своим присутствием симбирцевские мальчишники и заглянул на огонек, видимо поддавшись всеобщему энтузиазму – разрядиться после нервной встряски с торпедой. По сути дела мы праздновали не столько День Первого Солнца, сколько наш общий день нового рождения… Катерина Абатурова спросила, кто тамада, и получила резонный ответ Симбирцева на кавказском диалекте (Гоша здорово копировал Сталина):
– Дарагая Като, мы нэ в Грузии – зачим нам тамада? Тамада на Севере нэ выживает… На Руси застольем правили рулевые атаманы. Я, как единственный здесь природный казак, объявляю себя гулевым атаманом и первый тост – настоящий грузинский тост – тебе, дарагая! Слушай: чтоб умирэт тибе в сто лет от рук рэвниваго супруга, и не па навету, а за дэло! Вай!
Тост понравился всем, кроме той, кому он был обращен. И еще вспыхнул, облившись при этом холодным потом, доктор Молох, который вдруг остро понял, что в маленьком городе – предупреждали же его в Москве! – ничего невозможно скрыть. Старпом, конечно же, все знает! Откуда?!
Он украдкой посмотрел на Катерину – ведь не могла же она так быстро проболтаться?
С ненужной услужливостью память выхватила жгучий стоп-кадр: его рука на черном треугольнике женского паха… Неужели это была она – эта чопорная дама в строгих одеждах.
Усилием воли он погасил предательское видение. Покосился на Абатурова и слегка успокоился: тот, по-видимому, ничего не подозревая, увлеченно толковал с соседкой в трауре. Катерина перехватила его взгляд и ободряюще улыбнулась, даже слегка подмигнула, как ему показалось. Но влажный холодок между лопатками так и не схлынул. Не прогнал его и глоток коньяка. Если старпом и в самом деле что-то пронюхал, пусть видит, что жена командира его ничуть не интересует, что ему по сердцу его соседка со столь ошеломительным разрезом на бедре, и что именно ее он пойдет провожать после застолья, и поскольку они уже уговорились, что он поможет ей снять боли в крестце от отложившихся солей, то, может быть, именно сегодня они проведут первый сеанс по методу Джуны… Женщины любят притворяться, что это не они, а их заманивают в любовные сети.
4
За час до полуночи на симбирцевский мальчишник, несколько разбавленный дамами, нагрянул капитан 2-го ранга Медведев. Самый лихой из всех лодочных командиров эскадры (и самый опытный) сорокалетний холостяк и неутомимый сердцеед («бабник» – в одних устах, «жизнелюб» – в других), игрок и прожигатель жизни на берегу, любимец фортуны и деспот в море, ему многое прощалось и начальниками, и экипажем, и женщинами, имевшими несчастье подпасть под обаяние его пиратской натуры, его обманчиво наивных ясно-голубых глаз, которые столь разительно контрастировали с мощной коробкой черепа, хищневатым боксерски прибитым носом, шрамом на лбу и золотыми зубами на месте резцов, выбитых в шторм о перископ. Он вошел в «банкетный зал» в синем лоснящемся лодочном кителе, распространяя запах соляра, краски и французского лосьона «Гладиатор». Прозеленевшие от морской соли шевроны на рукавах кителя были слегка задраны о закраины рубочного люка – точная примета корабельного офицера, как и стертые о стенки входной шахты якоря на пуговицах хлястика, но кавторанговские погоны, с вшитыми в них стальными пластинами, лежали на широких плечах ровнехонько, сияя новенькими звездами и свежими просветами. Медведев только что – в третий раз! – был произведен в капитаны второго ранга.
– Здрасьте вам обалденное! – приветствовал он честную компанию.
– Миша! – радостно ахнул Симбирцев.
– Гоша! – откликнулся гость с не меньшим восторгом и изготовился по-борцовски, видя, как напружинился, идя ему на встречу, «лепший кореш», лучший друг. Они схватились как два атлета, облапив друг друга в медвежьем объятье. Потом Симбирцев потребовал штрафную, и лейтенант Весляров, завстолом, вылил в серебряное ведерце бутылку брюта, добавив туда полбутылки коньяка. Медведев поднял емкость и с любопытством посмотрел, как всплывшие льдышки кувыркаются в пузырящем шампанском.
– Вот так же мы вчера всплывали в битом льду!
– Куда ходили?
– За «уголок». «Марьятту» гоняли.
Ответ Медведева понятен был немногим, разве что Симбирцеву да Абатурову, да лейтенанту Федорову, начальнику радиотехнической службы. Впрочем, что такое «за уголок», ясно было даже для Катерины, нечастой гостье в Северодаре: за выступ Скандинавского полуострова, в Норвежское море ходил Медведев…
– А кто такая Марьятта? – спросил Башилов у Абатурова, тот улыбнулся:
– «Марьятта» – это разведывательный корабль. Ходит под норвежским флагом, но работает на американцев. Вечно пасется возле наших полигонов. Вчера стреляли телеуправляемыми торпедами, вот Медведев ее и отвлекал…
– Ну, ладно, – проникновенно вздохнул гонитель «Марьятты». – Если б море было водкой, стал бы я подводной лодкой! Носом к морю, быть добру…
– И как там «Марьятта», Миша? Вусмерть загонял?
– Завел в битый лед, похоже, борта она себе намяла, – отвечал лихой командир, осушив ведерце до дна. – О, и Людка здесь! – заметил он Королеву и ринулся занимать освободившееся хозяйское место. Симбирцев ушел на кухню проверять готовность пельменей.
5. Башилов
То, что он назвал Королеву «Людкой», – царапнуло по сердцу. И то, что она дружески улыбнулась ему при этом, уже не царапнуло – резануло…
Я уставился на колеса вращающихся бобин: из недр полураскуроченной «Яузы», коричневых от стертого с заезженных лент ферромагнитного порошка, сквозь треск и шипение прорывался хрипловатый баритон барда: «…Лечь бы на дно, как подводная лодка, и позывных не передавать!..»
А собственно, почему бы им и не фамильярничать? Они здешние, старожилы, знают друг друга который год… И я снова ощутил себя безнадежным чужаком, пришельцем…
Высоцкий утешал:
Друг подавал мне водку в стакане,
Друг уверял, что это пройдет…
Нет, конечно, между ними что-то было… Вон как воркуют… А почему бы и нет? Кто устоит против такого корсара глубин? Пожалуй, я бы и сам пошел к нему в экипаж. Должно быть, с ним очень нескучно и жить, и плавать, и погибать…
В полночь замигали в такт порывам ветра люстра и все лампочки в доме, затем все разом погасло – весенние шквалы в очередной раз оборвали провода.
Зажгли свечи. Ели пельмени при свечах. Магнитофон замолчал, Симбирцев принес гитару, ею тут же завладел лейтенант Весляров…
От огромной карты Арктики веяло холодом, а может, просто дуло из оконных щелей. Гриф гитары покачивался у среза черного погона, и струны срывались из-под пальцев как тетивы, и простуженный тенорок минера бросал в раскрывшиеся души незамысловатые слова: «Я – подводная лодка, Меня не пугать глубиною…»
И опять думалось, что все это происходит в не нашей, а в иной – новой – жизни, дарованной нам сегодня у Шестого причала…
Вдруг вспыхнул свет, рявкнул включенный магнитофон, и начались танцы под ритмы Аббы…
На двадцать шестом году жизни я совершил для себя ошеломительное открытие: оказывается, человечество делится не на классы, расы, партии, а прежде всего, и это главное деление – на мужчин и женщин. Что мне американский империализм и пролетарии всех стран, когда на меня не смотрит красивая женщина? Из всех треволнений дня самые острые, самые мучительные, самые счастливые перипетии – это охота за ее глазами, за ее взглядами, за ее вниманием. Что бы ни отдал за то, чтобы в общем разговоре она перекинулась с тобой хотя бы двумя фразами, как со счастливчиком доктором, или улыбнулась твоей шутке, как засмеялась механику, который слова «белль амур» из итальянской песни расслышал как «беломор». И уж вовсе немыслимое счастье – остаться наедине хотя бы минутку, как повезло Медведеву, с которым она вышла покурить на площадку…
Но кто-то же услышал мои мольбы?!
