Навьи тропы

Екатерина Черепко

Навьи тропы

1. Веселина-краса, медная коса

Вода зашипела на горячих камнях, душистый пар взвился к потолку. Белава глубоко вдохнула, отчего её нутро наполнилось сладкой негой, отложила ковш в ушат с целебными травами и бросила взгляд на окошко, сквозь которое пробивались лучи кроваво-красного заката. Но краски природы её не радовали.

Одна за другой вспыхивали в голове Белавы тревожные думы. Она металась меж них, как горлица в силках охотника. С тех пор, как князь-батюшка почил вечным сном, а на престол вступил её единокровныйи брат, работы лишь прибавилось. По матушкиному поручению она стала держать ответ за младших божеств, помогавших в хозяйстве: домовых, дворовых, овинников, банников, полевых, луговых и леших. Но больше всего времени юная княжна тратила не на обряды и подношения, а на успокоение людских суеверий, которые каждый шорох раздували до грома.

Овдовевшая же Чеслава водилась с более сильными духами. Она особенно старалась подружиться с Карачуном, дабы тот не сгубил озимые, Святибором, который был господином всех леших, и Триглавой, что могла заглянуть во все три мира: небесный, земной и подземный. Поговаривали, что оттуда княжна-матушка черпала свою силу.

Сколько ни просила её Белава рассказать о других мирах и древних владыках, всё мать отнекивалась: «Не настало ещё твоё время, потерпи, дитя». Меж тем стукнуло её шестнадцатое лето. Ежели старший брат решит выдать её замуж, то так и канут тайные знания в реку Смородину, никому не достанутся.

– Может и вовсе нет во мне ведуньего зрения? – Прошептала Белава, уронив лицо на ладони. – И мама надеется не на меня, а на внуков… Её ведь мой прадед учил, стало быть, через поколение дар передаётся.

Она тряхнула головой, отгоняя непрошенные слёзы, отчего мокрые волосы хлестанули по плечам и шея неприятно хрустнула.

– Нет, ну правда, куда я лезу? С мелкими духами сладить – и то не в силах. А если гнев старших на нас навлеку? Худо будет.

Как Белава ни старалась, никак она не могла сладить с новым домовым. Стоило отцу преставиться, как и домовой его откланялся, а замест себя поставил бывшего подмастерье.

Поначалу, несмотря на горе и лютую зиму, которая чуть не выморила половину государства, всё у них спорилось. Но пару лун назад молодца словно подменили: он стал бросать пригоршни пыли в кадушки с тестом, распутывал намотанную за день пряжу, лохматил гривы коней, заливал печные угли и гремел посудой.

Белава тихо ворчала, что не свезло им с домовым: поначалу он почву прощупывал, а после стал вить из домашних верёвки. И не было этому объяснения: каждую неделю молодая княжна оставляла в особом углу тёплые ломти хлеба и подслащённое молоко, да и хозяйство никто не запускал: строения, пашни и скот держали в чистоте, ничего зазря не пропадало. Не на что было сетовать.

Иные попытки задобрить капризного духа тоже не увенчались успехом. Блины, калачи, пироги и оладьи остались без внимания – он с ослиным упорством продолжал пакостить.

– Отчего ты упрямишься? – Негодовала Белава, нагоняя веником жар с потолка. – Я же всё по материнским заветам делаю!

В их первую и единственную встречу домовой изволил представиться ей и княжне-матушке Чеславе. Ростом по колено, с пушистыми пшеничными волосами, в простой рубахе – почти ребёнок, если бы не проклёвывающаяся бородка. Его сверхъестественное происхождение выдавали светящиеся в темноте глаза с вертикальным, как у кошки, зрачком.

В тот день Белава подарила ему вязанку сушек, оплетённые шёлковыми лентами лапти и гребень. Домовой, в свою очередь, торжественно поклялся поддерживать уют и покой в тереме нового хозяина Тихомира.

– Ладно, уж перед этим ты не устоишь. – Хитро улыбнулась Белава, предвкушая, как преподнесёт ему накрахмаленную рубашку с ажурным воротничком по заморской моде и вышитыми на всю пазуху зверями и птицами. Несмотря на лютую неприязнь к рукоделию, она сожгла не одну лучину и исколола все пальцы, делая стежок за стежком.

Робкий стук в дверь прервал её уединение. Она крикнула:

– Манюта, неужто я засиделась?

Белава обратилась в слух – приставленная к ней помощница говорила мало и тихо, и порой её даже принимали за немую. Без веской причины она бы не стала тревожить госпожу.

– Ни в коей мере, сударыня. – Ответила в приоткрытую дверь невысокая темноволосая девчушка. – Вас зовут в белу палату. Говорят, прискакал гонец с доброй вестью.

– Ох, ну и вовремя же! – Не сдержалась Белава.

Манюта вздрогнула и опустила очи долу, словно лично несла ответ за внезапное приглашение.

Стоило вспышке недовольства угаснуть, как смутная тревога кольнула Белаву изнутри. Жилы будто инеем покрылись. Срочное и радостное известие не могло относиться к торговле или странствиям – тогда бы её не призвали. Правление – всецело Тихомирова вотчина: лишь первому мужу на княжестве суждено вести войны и строить союзы. Женский удел – хозяйство, дети да мистические заботы, дабы не враждовать с иномирьем.

Белава решила, что к ним приехал сват, и задумалась, по чью душу. К Тихомиру, так и не успевшему обзавестись молодой супругой? Или к ней, едва вступившей в брачный возраст? В отличие от простых девиц, «сведущих» выдавали замуж позже. Лишь сведущие знали, как умаслить божеств малой и средней руки. Лишь они могли утихомирить лихих сущностей. Им одним вменялась в заботу защита рода людского от природного буйства. Не торопились их отсылать, помня, к чему привели ошибки неопытных предшественниц.

Княжна вздрогнула: замуж ей сейчас никак нельзя. Слишком малому она обучилась, не по силам ей Карачун с Триглавой. Её дворовые-то нечистики ни в грош не ставят. Если придётся отчий дом покинуть, точно она на всех вековое проклятье накличет.

Она ощутила нарастающий ком в горле и впилась ногтями в лавку. Её глаза забегали как в горячке.

Манюта переминалась с ноги на ногу, ожидая поручений, и опасалась прямо смотреть на хозяйку. Белава не знала, кто её так застращал, и спросила ласковее, стараясь скрыть дрожь в голосе:

– Где сейчас гонец?

– На кухне, сударыня.

– С дороги – и сразу в кухню? Видно, издалека ехал. И даже отоспаться ему не дали?

– Антипка сказал, тот сам не захотел. Спешит передать весточку.

– Надо же… Стало быть, все уже лучшие туалеты их сундуков достают?

Девчушка кратко кивнула, всё ещё рассматривая свои босые ступни.

– Тогда помоги мне с убором, Манюта. Принеси из терема сарафан понаряднее и очелье. И нить самоцветов не забудь. И перстень! Тот, с бирюзой. А я пока здесь закончу.

Как только помощница удалилась, Белава воззрилась тронутое сумраком небо. Придётся предстать перед посланником с раскрасневшимся от жара лицом и мокрой косой. Но может тогда и со сватовством повременят? Значит, зря она попросила Манюту взять красивый убор.

На прощание махнув веником, Белава отнесла заранее припасённую кадушку с чистой водой в дальний угол парильни, положила рядом непочатый кусок мыла и уже шагнула было на порог, как её окликнул тонкий голосок:

– Млада княжна?

На неё словно ушат ледяной воды опрокинули. Она встала как вкопанная, выдохнула и медленно повернулась к незваному гостю. Из темноты вдруг сверкнули два больших змеиных глаза с тёмными, как бездна, белками. Существо таращилось на неё, оценивая угрозу. Белава не двигалась, как учила её мать, ведь напуганный нечистик был куда опаснее любопытного.

Худенькое, ростом с аршин существо придвинулось ближе: чумазый большеротый ребёнок в венке из ивовых листьев, облепленный опавшими берёзовыми листьями вместо одежды, мог быть как мальчиком, так и девочкой. Хотя Белава почти не видела нелюдей в живую, она не сомневалась – перед ней предстало дитя банника. Благо, что не его более опасные собратья: старик-банник, кикиморы, русалки, овинник и прочие, кои собирались по ночам в парильне. Мать учила смягчать их природное злонравье и неустанно повторяла: «Счастлива будешь, коли за всю жизнь ни одного не встретишь».

– Ты пожаловал дружить или смуту всполошить? – Спросила Белава фразой, которую в детстве ей пришлось выучить назубок. Общение с потусторонними требовало определённых формул.

– Уж точно не лихо учинять, оно и без меня к вашим вратам подступает! – Пропищал нечистик. – Благодарствую, молодая хозяйка, за дары, всем они нам по нраву. Всегда ты помнишь о нас. Не почиваешь денно и нощно в светлице, не гуляешь зазря с песнями и плясками.

– Парьтесь на здоровье! – Ответила княжна. – Вы нынче спозаранку: ночь-царица не успела землю своей шалью окутать.

Маленький банник замотал головой.

– Знаю, не наш час ещё, но не париться я заглянул. Батюшка мой передать велел: домовой так громыхает, что его аж в бане слышно. А гремит он оттого, что стенания свои скрыть пытается, вас расстраивать не желает.

Её горло стиснула костлявая рука страха. Плач домовых – к покойнику, все это знали. Не успела она и слова молвить, как лавка вновь опустела. Белава устыдилась своих подозрений в норове домового: он был не вредным, а застенчивым, и чего-то боялся. Как понять, отчего он о беде умалчивал? И гонец этот радостной вестью уже ни в какие ворота не лезет…

Когда Манюта вернулась с пышным свёртком, резным ларцом с гребнем и целой коруной наверху, Белава уже обтёрлась льняной простынёй и надела чистую рубаху.

– Сударыня, прошу, не гневайтесь. – Пискнула помощница, сдавив собственную ладонь.

– Отчего мне гневаться?

– Впопыхах я забыла зеркало.

– Ты всё правильно сделала, Манюта: ни к чему в бане зеркало, только беду накликает. Сюда его можешь не приносить. Ты и без зеркала меня хорошо причешешь.

– И ваши черевички я тоже забыла!

– Как же так? Мне туда босой идти? – Вспыхнула Белава. Времени подниматься в покои уже не осталось.

Девчушка втянула голову в плечи и зажмурилась. Казалось, она вот-вот разрыдается.

– П-простите меня, – выдавила она дрожащим голосом, – в-ваша м-матушка м-меня д-дважды назад отп-р-равляла. Сказ-зала, сарафаны не т-те. Оч-челье не т-то. И в-велела вам брови на-начернить. А уголь я только в кузне н-нашла. Чуть в-ваш наряд не исп-пачкала! Назад возвращаться по-б-боялась. П-простите! – Она пала ниц и разрыдалась.

Белава опешила: какими словами могла мать довести девчушку до отчаяния? Чеслава не славилась приветливостью к прислуге, но и не мучила никого. По крайней мере, воочию дочь такого не видела.

Княжна опустилась на колени рядом с помощницей, размазывающей слёзы по лицу, и обняла её, стала гладить по голове.

– Ничего, это лишь обувь. Я что-нибудь придумаю, пройдусь по-лебяжьи. Было бы хуже, если бы ты забыла моё платье.

Манюта распахнула глаза, не поняв доброго тона госпожи. Белава вытерла застывшую на её щеке слезинку и сказала:

– Впредь не забывай. А теперь умойся и помоги мне одеться.

– Д-да, суд-дарыня. Сп-пасибо, суд-дарыня.

Чем старательнее помощница расчёсывала светлые волосы Белавы, тем грустнее становилось княжне: слишком много волос оставалось на костяном гребне, слишком жидкой будет коса. Да и недлинной, едва до лопаток достанет. Она не унаследовала ни красоты матери, ни её ведовского таланта. И не понимала, чего от неё ждут, хотят ли её отослать с глаз долой.

Помощница помогла ей облачиться в сарафан из голубой парчи. Вместо вытребованной Чеславой коруны княжна настояла на простом серебряном очелье: ни в одном уборе не быть ей краше матери, так хоть шею побережёт. Манюте удалось уговорить её лишь на височные пясы и настоять на чернении бровей.

До терема Белава добежала в полутьме. Поднималась, шлёпая ногами по холодной каменной лестнице и глубоко дыша. Вдалеке раздался грохот. Стражники, охраняющие белую палату, покосились на источник шума и сильнее сжали топорища своих клевцов. Зубы Белавы скрежетнули: ну почему не мог домовой подождать хотя бы до конца собрания?!

Она махнула рукой, и стражники расслабились. Присутствие сведущей, пусть и недоучки, действовало на людей как отвар валерианы. Княжна распрямила спину, сделала три глубоких вдоха и дала знак открывать.

Тяжёлые дубовые двери отворились, от гомона голосов зажужжало в ушах. Заспанные бояре с семьями и приосаненные дружинники заполонили залу, в боковых дверях и нишах теснилась челядь. На троне восседал светловолосый Тихомир, который, в отличие от многих, ограничился повседневным кафтаном, но не забыл прикрепить кинжал к поясу. А ещё один, насколько знала сестра, он обычно держал в сапоге.

Чуть поодаль от пасынка стояла Чеслава в зелёных шелках, кокошнике и наручах с яхонтами и жадеитами, оттенявших её рыжие косы. Увидев дочь, она изумлённо вздёрнула брови. На зал обрушилась гробовая тишина. Люди стали оборачиваться и расступаться, пропуская княжну.

Белава согнула колени, натянула невозмутимую улыбку и засеменила к трону. Со стороны казалось, что она плывёт. Но каждый, должно быть, слышал эти позорные шлепки по полу. Брат окинул взглядом подол её платья и весело подмигнул. Путь до причитающегося ей места занял целую вечность. Наконец она встала сбоку от матери. В полуприседе, чтобы скрыть босые ступни. Ноги начинали ныть.

– Это ты в бане так скукожилась? – Едва шевеля губами, прошептала Чеслава.

До того, как Белава успела ответить, Тихомир обратился к подданным:

– Бояре дорогие, ратники верные, благодарю вас за сбор в столь поздний час. Из дальних краёв прибыл к нам гонец с доброй весточкой, кою всем услышать следует. Ждать сие оглашение больше не может, ибо я рассчитываю на вашу мудрость и совет. Теперь ты, добрый молодец, бери слово. Расскажи им всё, о чём мне поведал.

Молодой мужчина в богатом красном кафтане отделился от толпы, достал из-за пазухи свёрток и начал медленно его разворачивать.

– Здравия желаю вам, люд честной. Я Здеслав, Веслава сын, родом из Златопольного княжества. Прибыл к вам по приказу моего князя, Велемира I Вратиславовича Казначея.

Гонец раскрыл полотно и показал всем искусно вышитый портрет. Восхищённое «А-ах» волной прокатилось по рядам. Дева редкой красоты взирала с полотна на собравшихся: из-под её кокошника, усыпанного жемчугами и самоцветами, струилась кудрявая медная коса двух пядей в обхвате. Её кожа светилась как снег в солнечный день, а щёки и губы были румянее налитого шиповника. Глаза напоминали два голубых озера.

– У нашего князя созрела на выданье младшая дочь – Веселина Велемировна. Она так любима своим князем-батюшкой, что ей дозволено самой жениха выбрать. Но выйдет она лишь за того благородного мужа, который подарит ей прекраснейший из цветов. Коли сможете найти такой, княже, приглашаем вас к Веселине свататься.

Белава внимательно рассматривала портрет и мысленно согласилась: нет у Веселины на целом свете соперниц, счастлив будет брат, коли её в жёны возьмёт.

– От чего бы не посвататься? – Спросил Тихомир. – Матушка, вы у нас всех мудрее. Скажите, где найти столь дивный дар, что златопольской княжне по сердцу придётся?

Чеслава погрузилась в раздумья. У молодой княжны меж тем созревали идеи, но она не решалась их озвучивать прежде матери.

– Я знаю лишь одно такое место, – наконец сказала она. – Чёрная гора в Старолесье. На её вершине растут такие цветы, что ночь ярче костров освещают. Нет в мире цветов прекраснее. Только путь туда трудный, не каждый его одолеет.

– Что ждёт на том пути? – Спросил Тихомир, поглаживая свою бородку.

– Нет троп в Старолесье – всё разрыв-травой заросло. Под самой Чёрной горой течёт бурная река, что кипятком ошпаривает, а злое чудище сторожит проход к вершине. Если хочешь себе в невесты Веселину из княжества Златопольного, то туда тебе ехать надобно.

Белава встрепенулась: поговаривали, что с Чёрной горы ещё никто живым не возвращался.

– А может, братец родимый, – предложила она, – тебе за хрустальным цветком к Хозяйке Медной горы отправиться? Искуснее камнерезов, чем там, тебе нигде не найти. Слышала я, что их листья и стебли высечены из царя-малахита, а лепестки – из яхонтов и ярче звёзд с луной переливаются.

Рассмеялась Чеслава:

– Ну что ты, доченька, говоришь? На что Веселине новые каменья? И так она ими увешана как виноград – спелыми гроздями. Вряд Хозяйка выдаст самоцвет, коего княжна ещё не видела. – Она обернулась к Тихомиру. – Тебе решать, пасынок мой милый, княже наш могучий, какой дар невесте преподнести.

Гонец согласно покивал, покрутил портретом в подтверждение. Не успела Белава и рта раскрыть, как мать свела брови, вперилась в неё коршуном, и стала что-то беззвучно нашёплывать. Слова так и застряли в горле молодой княжны. Вновь и вновь она пыталась предостеречь брата, но словно сделалась немой: только губами как рыба шевелила. Румянец схлынул с её щёк, сердце заколотилось, а шея покрылась испариной. То в жар, то в холод её бросало. Ворот рубахи сделался удавкой.

– Спасибо за совет, матушка. – Молвил Тихомир. – Значит, возьму путь на Чёрную гору. Други мои ратные, – обратился он к воинам, – о вашей удали во всех княжествах наслышаны. Коли мне подсобите, не иссякнет княжеская щедрость для вас и ваших потомков по третье колено. Ввек вашу помощь помнить буду. Знайте, принуждать никого не стану: княжна-матушка рассказала, что в этом странствии ждёт. Вам решать.

В рядах нарастал гомон голосов. Один за другим выходили вперёд добровольцы. У Белавы потемнело в глазах. Стало невыносимо душно. Позвать на помощь хотя бы жестами не получалось – её в упор не замечали: бояре бурно обсуждали перспективы затеянного похода, дружинники спорили, кто больше заслуживает отправиться с Тихомиром. Сам князь увлечённо толковал с воеводой и не видел страданий сестры.

Кто-то вцепился в её руку с такой силой, что она стала отниматься. Княжну потащили в боковую дверь. Отсутствие черевичек стало теперь десятым делом.

2. Три ладанки

Белава очнулась ранним утром от грохота посуды в своей высокой горнице. Она потёрла ноющие виски: по голове словно обухом ударили. Она была всё в том же голубом сарафане. На подушке чернел уголь, осыпавшийся с бровей.

– Обожди, прошу! Дай пару минуточек! – Взмолилась она, закрывая уши. Но шум не прекращался. – Манюта! – Позвала княжна.

Никто не откликнулся. Вместо того, чтобы дождаться прислужницу, Белава сама сняла парадное платье, умылась и распустила растрепавшуюся за ночь косу. Пока она сидела на полатях, расчёсывая волосы, двор пришёл в движение: лошадиное ржание, звяканье инструментов, командирские выкрики сотника и громкие пересуды зевак заглушали пение соловья.

Княжна подскочила к окну и прислонилась к мутноватому слюдяному витражу. Около трёх десятков конных воинов выстроились в колонну, растянувшуюся от ворот детинца до первых городских домов под холмом. Пешие ратники, старики, женщины, дети всех сословий подтягивались наружу следом. У каждого крыльца вдоль главной улицы стояли здешние жители, а свободные дружинники оттесняли их, чтобы освободить проезд.

Крошечная фигурка Чеславы в высоком кокошнике поочерёдно подходила к каждому из всадников, читала короткий заговор над их оружием, окунала пальцы сначала в чашу с водой, которую несла одна из дворянских девиц, затем в чашу с пеплом, которую держала другая, и вырисовывала на наручах ратников древние руны. Тихомира с ними не было.

Белава кинулась к сундуку, напялила на себя первый попавшийся сарафан, наспех заплела косу и, босая, побежала к выходу. Она толкнула дверь, но та не поддалась. Тогда она надавила резче и услышала, как брякнул тяжёлый засов. Кто-то запер покои снаружи. В самый неподходящий момент! Княжна что есть мочи забарабанила по косяку и закричала:

– Откройте! Выпустите, ради всех богов! Стража!

То ли её не слышали, то ли специально не замечали. Белава со стоном выдохнула и метнулась обратно к окну.

Из конюшни на гнедом коне рысью выехал Тихомир в боевых латах, с фамильным мечом на поясе, луком, стрелами и щитом за спиной. Он выделялся среди других: позолота на остроконечном шлеме и богатая вышивка на плаще, над которой всю зиму трудились лучшие мастерицы, была видна издалека.

На пару лошадиных шагов позади скакал его рослый гридин, обвешанный оружием как кузнец в ярмарочный день. Когда они проезжали мимо дворовых, чернь падала на колени и воздавала руки в молитвах, а высокородные женщины утирали слёзы.

Князь с охранником остановились рядом с Чеславой, которая поклонилась ровно до того угла, чтобы не уронить с головы свой тяжёлый кокошник. По её примеру остальные также отвесили князю глубокий поклон. Мачеха заговорила доспех Тихомира, нарисовала руны на начищенных до зеркального блеска наручах, затем повторила то же самое для гридина. После этого она сделала пару шагов назад и по обычаю смахнула слезы платочком. Белава сомневалась, что мать действительно пролила слёзы, ведь всё шло именно так, как она и предрекала. Или планировала.

Тихомир помахал подданным, стеганул коня шпорами и вместе со своим спутником прогарцевал вдоль всей колонны, став во главе. Отряд пришёл в движение. Народ повалил следом, провожая путников до самой околицы. Стражники, ранее оттеснявшие людей от конных, замкнули колонну и стали по очереди присоединяться к шествию. Матери, жёны, невесты и дочери махали разноцветными лентами и платками. Чеслава со скрещенными руками осталась стоять на месте в сопровождении своих постоянных спутниц. Даже с высоты холма и терема Белава легко могла представить себе её сведённые рыжие брови и полуулыбку.

– Нам даже не дали попрощаться, – застонала молодая княжна.

По её щекам потекли горячие слёзы, нос вскоре опух, и дышать получалось лишь ртом, горло пересохло. Она стиснула зубы, давя в себе непрошенный крик.

Колонна меж тем миновала главную улицу, ведущую от детинца к полям. Дружинники, оставленные охранять столицу, вернулись к своим постам. Крестьянские ребятишки бежали следом за всадниками по меже.

Хотя воины уже скрылись из виду, Белава продолжала жадно всматриваться в горизонт и оторвалась от него лишь тогда, когда звякнул дверной засов. Стражники придержали дверь, пропуская в покои Манюту с подносом.

Девчужка шла, потупив взор. Спотыкалась, словно каждый шаг был для неё пыткой.

– Почему, Манюта? – Выкрикнула Белава в сердцах. – За что мня так наказали?

Прислужница поставила поднос на лавку и начала вымачивать полотенце в серебряной чаше.

– Манюта, ну скажи мне хоть слово!

Губы девчушки задрожали.

– Мне не ведомо, суд-дарыня. Ваша м-матушка так приказала.

Белава застонала и съехала по стене на пол. Прислужница подбежала к ней, тут же забыв о своём былом трепете.

– Что с вами, сударыня? – Убедившись, что госпожа в сознании, она вернулась за вымоченным полотенцем, выжала его и стала бережно обтирать лицо княжны.

– Мне не дали увидеть брата. Возможно, в последний раз!

– Не печальтесь, сударыня. – Манюта завела её выбившуюся прядь за ухо. – Князь наш обладает недюжинной силой и способен одолеть любую напасть. И в боях закалён, и на медведя с одним кинжалом ходит, и плуг замест вола играючи тягает. Нет ему равных.

– Но ведь он с нечистью ни разу не сражался! С ней не кулачная сила нужна. Что толку от простого меча против разрыв-травы?

– Может не так страшна Чёрная гора, как её княжна-матушка описывала?

– Спасибо тебе на добром слове, – выдавила из себя Белава, – но боюсь, всё гораздо хуже. Дай мне скорее черевички. Да хоть лапти! Может, успею брата нагнать.

– Не могу, простите.

– Это ещё почему? Я приказываю!

– Княжна-матушка велела вас одну никуда не выпускать, кроме как к ней в светлицу. Скоро она будет расшивать свадебный кафтан. Просит вас присоединиться, как только будете готовы.

– А есть мне теперь где?

– Велено вас здесь кормить. Или на общей трапезе.

Белава тяжело вздохнула.

– Ладно, принеси завтрак сюда.

– Позволите вас сперва причесать, сударыня?

Княжна кивнула. Пока Манюта возилась с её волосами и складками на сарафане, она думала, как перехватить брата. Или хотя бы лешего упросить о помощи. Но как договориться с лешим, если мать её здесь держит?

Как только прислужница вышла за завтраком и дверь снова заперли, Белава достала из сундука рубашонку, которую расшивала в дар домовому, и отнесла в угол. Моргнула – и рубашка растворилась в воздухе.

***

Позавтракав, Белава вышла из заточения и направилась к светлице, прислужница следовала за ней шаг в шаг. Стражники у каждой двери кивали молодой госпоже в знак приветствия. Как только она останавливалась или оглядывалась, воины тут же стискивали рукояти оружия или сжимали кулаки. Значит, просто взять и уйти не получится.

Наконец стражники пустили княжну в светлицу, где уже вовсю кипела работа. Чеслава собрала у себя лучших искусниц: ткачих, швей, вышивальщиц, кружевниц. Не обошлось и без гусляра, который со своей лавки развлекал всех былинами.