Брежнев: «Стальные кулаки в бархатных перчатках». Книга первая

Петр Ефимович – руководитель крутой и дельный – сделал всё или почти всё – для того, чтобы свести ущерб к минимуму. Порядку стало больше, но только не кормов. Особенно пострадала кукуруза – главная любовь и забота Никиты Сергеевича. Ведь именно за счёт кукурузы Хрущёв намеревался решить проблему кормов. Кукуруза представлялась ему – да и не ему одному – ценнейшей в этом отношении культурой. Так оно и было. Вопрос заключался только в подходе к её насаждению.

А вот тут уже начиналась «заковыка». Можно даже сказать: «загогулина». Никита Сергеевич использовал глагол «насаждать» во всех смыслах: от «сажать в землю» до «вбивать кулаком». Другой формы «наделения добром» он не признавал. И кукурузу начали сеять повсюду: от причерноморских степей до северных окраин, включая Вологду и Архангельск. На Украине же решено было освоить кукурузой огромные площади безводных крымских степей.

Но Таврия – зона рискованного земледелия. Вот, говорят: кто не рискует – тот не пьёт шампанского. Шелест рискнул: попробовал бы не рискнуть! Но рискнул он не только на свою голову, но и на свою задницу: алкоголизм на почве злоупотребления шампанским ему теперь явно «не грозил». А всё – погода: два засушливых лета подряд. В очередной раз «небесная канцелярия» не снизошла к мольбам хлеборобов и партийных работников. И теперь Петру Ефимовичу нужно было ехать в «первопрестольную»: держать ответ. Авторство грехов никого не интересовало: Шелест был избран «на безальтернативной основе».

Для заклания – в качестве агнца. Потому что «у сильного всегда бессильный виноват»…

– Здорово, Пётр Ефимович! Да на тебе лица нет! Ты где его забыл?

– Где забыл, спрашиваешь?

Не приняв шутку даже кислой улыбкой, Шелест обречённо махнул рукой.

– В кабинете у Первого… Там, где его с меня сняли… Вместе «со стружкой».

Пётр Ефимович совсем по-мальчишески шумно повёл носом.

– Ты бы слышал, Леонид Ильич, как он меня крыл! Я ведь и сам, знаешь, мастер, но таких слов ещё не слыхивал! Просто смешал меня с говном! Веришь ли, не помню, как и вышел от него! Хотя, скорее всего, не вышел: или вылетел, или вывалился. Не помню. Сволочь!

Последнее – и явно искреннее – слово вылетело из Петра Ефимовича помимо желания хозяина. Но Леонид Ильич не стал цепляться за случайность: ему нужен был «готовый продукт». Ведь не зря пелось в старинной народной песне: «Одна снежинка – ещё не снег, ещё не снег, одна дождинка – ещё не дождь». Товарища следовало подготовить: вскрыть «по полной» и довести до кондиции. Для шантажа даже случайное признание годилось. Для серьёзной работы – нет. Здесь требовалось чистосердечное признание: объёмистое и с куда большим количеством матерков в адрес «объекта работы».

– Садись, Пётр Ефимович: поговорим.

Шелест, промакивая лысину уже далеко не белоснежным платком – явно «напромакивался» у Хрущёва – грузно опустил полный зад на кожаный диван. Леонид Ильич пристроился рядом.

– Помочь-то хоть обещал?

– Угу, – буркнул Пётр Ефимович, не поднимая головы. – Расстаться с партийным билетом. «Я, – говорит, – вижу, что эта ноша Вам не по плечу. Там могу избавить Вас от неё!» Ну, а потом сразу перешёл на «ты» – и добавил ещё пару слов… по-русски… в мой адрес…

Шелест поднял голову, «по дороге роняя» совсем даже не скупую и не совсем мужскую слезу.

– Знаешь, Лёня…

Иногда они с Брежневым «доходили» в обращении до имён: земляки, как-никак.

– … порой так хочется плюнуть ему в рожу: «допекает», гад!

Дубль «аттестации» уже внушал доверие – и Леонид Ильич сочувственно похлопал ладонью по дрожащей руке Шелеста.

– Плюнуть, конечно, можно, Петя… Только, думаю, что это – не выход… Этим дела не поправишь…

Шелест моментально отставил слёзы.

– Я тоже думаю, что Никитку пора уже призвать к порядку!

Удивительно, но «хитрый хохол» не стал «валять Ваньку» и изображать непонимание, вызывая Брежнева на большую откровенность. Это было необычно для него, но видимо, и в самом деле «припекло мужика».

– Рад, что ты понимаешь всё так, как и следует понимать.

Брежнев обнял Шелеста за плечи.

– И рад, что не стал «косить под убогого». Уж, если мы не будем доверять друг другу, то, что говорить о других?! Этот тип так и будет измываться – над нами, над партией, над страной! Над всем народом!

– Согласен!

Шелест решительно тряхнул крупной лобастой головой. Больше трясти было нечем: остальные принадлежности Пётр Ефимович растряс «по дороге наверх».

– Мы хотим поручить тебе…

– «Мы»?!

Хитрющие глазки Шелеста переполняло любопытство. Но Леонид Ильич не стал играть в конспирацию. Вместо этого он выразительно поиграл своими знаменитыми уже бровями.

– Мы, Петя. То есть, руководители центрального, республиканских, областных и краевых аппаратов партии!

Перечисление впечатлило Петра Ефимовича – и он не стал домогаться конкретизации.

– Так вот, Петро: мы готовы к разным вариантам развития событий. Конечно, не хотелось бы доводить дело до крайностей. Никита – не совсем потерянный ещё человек. Но с ним нужно работать! Пора кончать – не с ним, так с его самодурством!

Шелест насторожился. Он уже понял: Брежнев хочет что-то поручить ему персонально. И это «что-то» наверняка имеет отношение к Хрущёву. Он полностью разделял оценки Леонида Ильича, но лично вступать в противостояние с Хрущёвым?!

– Мы намерены поручить тебе составить товарищеский разговор с Никитой. Он к тебе благоволит, несмотря ни на что. И он тебя послушается! Скажи ему, что…

– Э, нет!

Пётр Ефимович даже отдвинулся от Брежнева.

– Как это: «скажи»! Где?!

– Да на Пленуме! У себя, в Киеве!

– На Пленуме?!

Шелест вскочил с дивана, как ужаленный.

– Ты в своём уме, Лёня? Да он же меня сожрёт!

– Так ведь ты говоришь, что уже сожрал?

– Дотла доест! И кости обгложет!

Наступило, как пишут в романах, неопределённое молчание. Взглядом раскрасневшихся глаз Шелест выплёскивал из себя весь негатив к предложению Второго секретаря: «подставляют»! Но он ошибался: Брежнев и не думал его «подставлять». Всё это укладывалось в процесс «кулинарной обработки» Петра Ефимовича. «Хитрый хохол» должен был увидеть, что иного выхода, чем тот, который ему предложат, нет. А это «якобы предложение» было всего лишь стадией подготовки Шелеста к безболезненному восприятию ключевой идеи. Пётр Ефимович должен был как бы сам дойти до неё.

Брежнев простецки обработал пальцами мочку уха.

– Это, конечно, верно. Но я думал… мы думали, что вы его там «пропесочите»… «снимите с него стружку»… Хрущ и образумится… Но ты прав: неизвестно ещё, как оно всё там может обернуться…

– Вот именно! – вновь исполнился энергии Шелест: почему бы и нет, если пронесло?! – Это всё равно, что самому лезть в пасть людоеду! Разговор без подготовки, без поддержки?! Нет, так не годится! Да и не разговоры с ним надо разговаривать!

Это уже было что-то – и Леонид Ильич не стал медлить с заинтересованным взглядом. Удивительно, но Шелест не пошёл в отказ.

– Ну, что ты так на меня смотришь, Лёня? Что: неправду я сказал, что ли? Ты и сам понимаешь, что с Хрущом надо кончать! Ну, ты же сам вызвал меня на этот разговор, Лёня!

Леонид Ильич молчал недолго: товарищ «дозревал» прямо на глазах. «Процесс дозаривания» подошёл к логическому концу, нужная «спелость» была достигнута. Оставалось лишь «выходить на коду».

– Хорошо, Петя.

Брежнев улыбнулся – по-свойски, как только он и умел.

– Сколько человек ты сможешь «отработать» и «организовать»? Ты ведь свои кадры лучше знаешь?

– Из «цекистов» от Украины?

Шелест собрал гармошкой морщины на лбу: задумался.

– Думаю, человек двадцать пять-двадцать семь, минимум: «любовь» к Хрущу – повсеместная.

– Очень хорошо.

Леонид Ильич подошёл к сейфу, извлёк из него заветную папку со списком и заглянул в него.

– Так, значит, от тебя в ЦК – тридцать четыре человека. Двадцать пять-двадцать семь наших сторонников – это неплохо. Совсем неплохо.

Пётр Ефимович «оптимистично» кашлянул, явно довольный положительной оценкой своих трудов – пусть и будущих. Похвалы окрыляли – и он «молодецки развернул грудь».

– Ну, я ведь сказал тебе: двадцать пять-двадцать семь – это минимум. Постараюсь «образовать» еще чёловека три-четыре. Но остаток – тоже человека три-четыре – это хрущевисты неисправимые: уж, очень они обласканы Никиткой!

Брежнев спокойно пожал плечами.

– Ну, если враг не сдаётся…

Шелест не читал Горького, но намёк понял.

– Зроблю, Леонид Ильич: можешь не беспокоиться!

– Действуй, Петя!

Леонид Ильич крепко пожал руку повеселевшему Шелесту.

– Мы рассчитываем на тебя…

Он хотел сказать «я», но в последний момент решил, что «мы» прозвучит внушительнее. И был прав…

Глава седьмая

«Ты и сам понимаешь, что с Хрущом надо кончать!»

Прокрутив в уме финал разговора с Шелестом, Леонид Ильич задумался.

«Кончать!» А что, если…»

Рука его потянулась к одному из телефонных аппаратов с гербом вместо наборного диска.

– Владимир Ефимович? Здравствуй. Брежнев. Как дела? На охоту-то собираешься?

Удивить подобным вопросом кого-либо из членов Президиума было невозможно: охота была всеобщей страстью. Всеобщей и всепоглощающей. И ей действительно были подвержены все – и куда активнее той любви, которой «все возрасты покорны». Разве что Косыгин с Сусловым «выпадали из дружных рядов». Первый любил академическую греблю, и если куда и выбирался, то лишь затем, чтобы походить на байдарке. Второй вообще сторонился активного отдыха, предпочитая ему «забивание козла» со своими помощниками или охранниками. Правда, иногда и Михаилу Андреевичу волей-неволей приходилось навешивать на себя ружьё и изо всех сил имитировать «одну, но пламенную страсть». Исключительно «в силу производственной необходимости»: не по душе ему было это занятие.

А вот Владимир Ефимович Семичастный – бывший руководитель союзного комсомола и нынешний руководитель Комитета государственной безопасности – являлся охотником настоящим, заядлым. Не таким умелым и опытным, как Хрущёв с Брежневым или те же Подгорный с Полянским, но не дилетантом. Охоту он любил искренне, всей душой. Ружьё и патроны всегда снаряжал сам, как настоящий охотник, не доверяя этого ответственного дела посторонним рукам.

– С нашим удовольствием, Леонид Ильич! – весело откликнулся он. Правда, голос его при этом слегка дрогнул: Семичастный уже был «подключённым». Но если бы кто-нибудь и мог подслушать этот разговор, то ничего «такого» бы не заподозрил: ну, радуется человек грядущему выходному! Ну, и что тут крамольного?!

– Тогда – как обычно. До встречи, Володя!

Брежнев не стал уточнять ни времени, ни места: не в первый раз он охотился с Семичастным. В том числе – и после того, как поговорил с главой КГБ «по душам». Правда, соблюдая при этом осторожность, ловко вуалируя «острые темы» анекдотами, охотничьими байками, меткими бытовыми зарисовками – и всё это «под гарнир» из дружелюбия и доброжелательности.

Но подобные меры были излишними: Семичастный давно созрел. Сам. Без посторонней помощи. Ему нужен был лишь «толчок извне», чтобы «завестись». Источником этой «кинетической энергии» и стал их с Брежневым разговор. И хотя Леонид Ильич первоначально не думал подключать Семичастного к работе так рано, откладывая этот момент на конец организационного периода, обстоятельства вынудили его ускорить привлечение руководителя КГБ.

В роли этих обстоятельств, как Брежнев и предполагал с самого начала, выступил Игнатов. Уж, очень болтливым оказался «президент» Российской Федерации! Все попытки «вразумить» и «призвать» оказались «гласом вопиющего». В отличие от «гласа» самого Игнатова: тот «крыл» Хруща на всех углах. И это бы ещё – полбеды: к привычным – даже для Никиты Сергеевича – оскорблениям он стал всё чаще добавлять фразу о том, что скоро Хрущу конец!

Информация о «видоизменившихся» «проклятиях» Игнатова тут же пошла «наверх» в Москву: агентура Хрущёва на местах не дремала. Болтливость российского «президента» могла поставить под удар всех – и Леонид Ильич был вынужден пойти на «досрочное подключение» Семичастного. Требовалось немедленно перекрыть каналы утечки информации, а там, где делать это было уже поздно – обставить факт таким образом, чтобы Хрущёв не поверил Игнатову. Ну, будто опальный Николай Григорьевич от злости на Никиту Сергеевича «совсем того»: выдаёт желаемое за действительное!

И Владимир Ефимович постарался на славу: Хрущёв информацию принял, но и только. Он, конечно, ни на мгновение не усомнился в том, что Игнатов действительно сказал то, что сказал. Но, проанализировав информацию из УКГБ тех областей, где «побывал с визитами» Игнатов, Никита Сергеевич пришёл к твёрдому убеждению о том, что тот просто «надувает щёки» и ничего серьёзного за его словами не стоит.

Заслуга Семичастного состояла в том, что он не только тенденциозно подобрал и тщательно препарировал информацию. Он ещё и организовал грамотную утечку её через тех руководителей областных управлений, которые ориентировались на Хрущёва и пользовались его полным доверием.

Угроза разоблачения – как болтуна Игнатова, так и представителей «Центра» – была устранена. Этому не смогло помешать даже то, что Алексей Аджубей – зять Хрущёва, и сын «дорогого Никиты Сергеевича» – Сергей проявляли живой интерес ко всем «телодвижениям» вокруг утратившего бдительность «ясновельможного» родственника. И опять же – благодаря Семичастному. Владимир Ефимович, находившийся в приятельских отношениях с Аджубеем, смог настолько убедительно «дезавуировать» Игнатова, что и зять, и сын на время успокоились и не предпринимали никаких шагов для получения информации из других источников…

Охота была, как всегда, удачной. В отличие от Хрущёва, который был настолько амбициозен, что все удачные выстрелы приписывал себе (некоторые «искатели справедливости» поплатились за это местами), Леонид Ильич пару раз «невольно» «подыграл» Владимиру Ефимовичу. Да так искусно – выстрел в выстрел – что тот и не заметил.

Поздравляя сияющего от удовольствия генерала с удачной охотой, Брежнев с удовлетворением наблюдал за тем, как того распирает от чувства гордости за подвиг, который, минимум, следовало разделить на них двоих. Но Леонид Ильич без колебаний поделился лаврами и дичью. Не мог же он позволить руководителю КГБ с завистью наблюдать за тем, как его напарник без устали пополняет свой ягдташ?! Ведь от зависти недалеко и до неприязни – а там и…

Уже сидя у костра, Брежнев как бы «вскользь» сказал:

– Кстати, был тут у меня днями Шелест… По нашему делу…

И хотя должной многозначительности в его «якобы отсутствующем» взгляде и не имелось, Владимир Ефимович сразу же «перестал быть охотником». Рука его замерла на ручке вертела, на который были насажены жирные тетерева.

– И что? – совместил он вопрос с глотанием слюны – явно не гастрономического происхождения.

Брежнев не спешил с ответом. Вместо этого он принялся старательно ворошить толстой суковатой палкой сухие ветки в костре, и без того хорошо прогорающие.

– И что? – поднялся октавой выше Семичастный: не хватило выдержки.

Не спеша «разобравшись» с костром, Леонид Ильич мастерски отработал за «Ильича Первого»: «уставил без промаха бьющий глаз».

– Он предлагает не миндальничать с «объектом».

– ???

Семичастному даже не пришлось играть удивление: сто процентов достоверности. А Брежнев, словно не замечая потрясения соратника, неопределённо и даже равнодушно пожал плечами. Мало того: подработал телодвижению ещё и мимикой аналогичного содержания.

– Он даже вспомнил «Три мушкетёра» Дюма.

– ???

Семичастный ещё раз не изменил формату удивления: Шелест читает романы?! Да ещё «цитирует в контексте»?! Брежнев тоже не стал оригинальничать: продублировал реакцию. И с тем же олимпийским спокойствием. Так, словно речь шла за нечто, совершенное отвлечённое.

– Ну, ты помнишь сцену, где Ришелье говорит Миледи о случае, который изменяет ход истории?

Семичастный во все глаза уставился на Леонида Ильича: о дичи на вертеле он и забыл.

– Вы это – серьёзно?!

Несмотря на свою относительную молодость, Владимир Ефимович был уже человеком «битым» и «тёртым». Он сразу расшифровал «намёк».

– Ну, почему это: «вы»? – великодушно «отказался от лавров» Брежнев. – Это не «вы», а Пётр Ефимович предлагают. Лично.

Леонид Ильич – «на всякий пожарный» – слегка покривил душой, приписав авторство затеи Шелесту. А вся «вина» того заключалась лишь в том, что своей фразой без подтекста и «задних мыслей» он навёл Брежнева на варианты истолкования. И Брежнев «истолковал».

– То есть, Вы хотите сказать…

За конец вопроса отработали выразительно округлые глаза Семичастного. Леонид Ильич опять равнодушно поиграл плечами.

– Ну, это – всего лишь гипотеза. Хотя я не вижу причин для нервов.

– Хороша «гипотеза»! – задрожал голосом Семичастный. Боязливо оглядевшись, хотя никого кругом и быть не могло, он перешёл на шёпот. – Хороша «гипотеза»! Как Вы представляете себе… хм… реализацию?

По причине здорового чувства страха Владимир Ефимович не захотел «играть в кошки-мышки» – и «вышел открытым текстом». Но сейчас Брежнев только приветствовал откровенность.

– Как это сделать? – не унимался – ни с вопросами, ни с дрожью – Семичастный. – С помощью чего? Яд? Пуля? Кинжал?

– Ну, зачем так конкретизировать? – не слишком убедительно поморщился Брежнев: даже отблески костра на его лице не помешали Семичастному уловить «весёлых чёртиков» в глазах собеседника. – Зачем эти «гастрономические подробности»? Хотя… не проблема. История свидетельствует, что в таком деле все средства хороши. А, уж, сейчас, с развитием современных технологий…

Он усмехнулся и покачал головой, отдавая должное «прогрессу человечества» в этой, весьма специфической, «отрасли знаний».

– Я, вон, читал недавно, что есть яды, которые дают картину смерти от естественных причин: острая сердечная недостаточность, ишемическая болезнь, инсульт и тому подобное. Не надо прибегать к кинжалу. Не надо устраивать автомобильную катастрофу или несчастный случай на охоте: всего лишь «приправь» блюдо – и можешь спокойно готовиться к траурным мероприятиям.

– …

На более «развёрнутый ответ» Семичастный оказался неспособен: хоть и немолод – а «молодо-зелено». Но Леонид Ильич, словно не замечая потрясения соратника, продолжал утаптывать его сомнения.

– Есть ведь и средства, и умельцы. Да, что далеко ходить: наш Майрановский, Григорий Моисеевич, начальник токсикологической лаборатории при Берии. Наверняка остались и препараты, и инструкции…

Даже сейчас, тёмным, поздним вечером, было заметно, как по бледному лицу Семичастного, одна за другой, побежали крупные капли пота: генерал выдавал мужество. Вернее, мужество выдавало генерала. С головой.

Владимир Ефимович понял всё: только что, буквально сейчас, он получил инструкцию к действию! Самую подробную – хоть и закамуфлированную «под мысли вслух»!

– Нет, Леонид Ильич, это невозможно… Я не смогу организовать это… это дело… К нему не подступиться… Он очень недоверчив…

– Недоверчив, – согласился Леонид Ильич, но опять с подтекстом. Так, словно доводил «объект» до готовности. – Но ведь не ко всем. Ты, например, вхож к нему в дом в любое время…

– Нет, Леонид Ильич!

Разбрасывая в стороны капли пота, Семичастный энергично замотал головой.

– Я не могу! И потом: мы ведь – коммунисты! Это же не наш метод!

Неожиданно Леонид Ильич расхохотался. Семичастный растерянно смотрел на него, на себя и даже на свою ширинку, не понимая, чем он вызвал такой приступ безудержного веселья. Нахохотавшись вдоволь, Брежнев вытёр ладонью выступившие слёзы.

– Ну, уморил! Заладил, как попугай: «Я не могу!», «Я не могу!» Как будто я тебя и в самом деле уговариваю проникнуть со склянкой на кухню Хрущёва, отвлечь повариху и «сдобрить» любимый борщ «дорогого Никиты Сергеевича»!

– Нет? – растерянно улыбнулся Семичастный. Надежда в его голосе делила место с неуверенностью – и в равных пропорциях.

– Нет, конечно!

Леонид Ильич дополнительно обезоружил собеседника открытой улыбкой «из набора».

– Но – так, чисто теоретически – это было бы лучшим выходом для всех. Вождя, почившего «на боевом посту», проводили бы со всеми почестями. В стенку – а то и за Мавзолей. Никакого Пленума. Никакого позора. Никакой отставки. Никакой пенсии. Знаешь ведь: отставные вожди на пенсии хиреют очень быстро. Что это за жизнь: тление и копчение!

Леонид Ильич мечтательно закатил глаза к небу.

– А всем остальным – какая польза! Конец экспериментам… над людьми! Конец бардаку… в смысле: «великому десятилетию»! Хлеб – народу, земля – колхозу! И-э-э-х!

Леонид Ильич огорчённо махнул рукой.

– Но это – так: мысли вслух. Ты меня понимаешь, Володя?

Володя, разумеется, «понял» – и облегчённо перевёл дух. Потому, что понял всё. И ещё потому, что проникать со склянкой к Хрущёву ему действительно не хотелось – а ведь едва не нагрузили!

– Твоя же задача, Володя…

Брежнев был уже строг и деловит – словно и не было только что «мыслей слух» под мечтательный взгляд в иссиня-чёрное небо с рассыпанными на нём пригоршнями далёких звёзд.

– … тщательно оберегать Никиту Сергеевича от любой информации, которая может травмировать его ранимую душу.

Семичастный не выдержал и хохотнул: ай, да, Леонид Ильич! Вот это – человек! Настоящий лидер – и при этом «свой в доску» мужик!

Домой охотники возвращались, оба в целом довольные собой. Леонид Ильич был вполне удовлетворён тем, что отработал ещё один вариант, и тем самым укрепился в мысли о единственно возможном решении вопроса – в Президиуме и на пленуме. А Владимир Ефимович был откровенно рад тому, что удалось избежать «высокого доверия» Леонида Ильича, чуть было не ступившего на сомнительную дорожку семейства Борджиа. Вопреки инструкции, он полагал, что прямая – не всегда кратчайшее расстояние между двумя точками. Иногда чем дальше – тем ближе. «Нормальные герои всегда идут в обход». Но «в другом формате» он был готов и день и ночь работать для достижения цели: где-то – и не так уже далеко – забрезжил свет блистательной политической карьеры…

Глапва восьмая

В кабинете раздался тихий шуршащий звонок: так мог звонить лишь телефон прямой связи с «Первым». Леонид Ильич не спеша поднял трубку. Без подобострастия – но и без неумного героизма. Хотя, разве бывает умный героизм?

– Как поохотился, Леонид Ильич?

Спокойный голос Хрущёва вроде не предвещал ничего плохого. Обычно по одним только интонациям его голоса можно было «с гарантией в девяносто девять процентов» предсказать, какой характер примет разговор: Никита Сергеевич был человеком импульсивным и непосредственным. Скрывать эмоции он так не научился. Хотя, откровенного говоря, и не учился. Не хотел: ни учиться, ни скрывать. Философы – и марксисты согласны с ними – утверждают, что бытие определяет сознание. Но если при Сталине Хрущёв и «определился» до вышитых «петушками» рубах и «гопака», то теперь, на десятом году единовластия, зачем ему нужно было «драпировать» себя?!

– А у нас плохо не бывает, Никита Сергеевич! – качественно отработал беззаботность Леонид Ильич. Даже развернул улыбку – так, на всякий случай: «не увидит – так услышит».

– Один охотился?

Это уже походило на допрос. Но ничего сверхъестественного: Хрущёв не умел заходить издалека. Не умел и не считал нужным: ни уметь, ни «заходить». Леонид Ильич мгновенно прокрутил в голове, как варианты ответа, так и возможные последствия. Сказать, что был один, он не мог: дуэт видела обслуга. Среди этих людей наверняка были не только люди Семичастного, но и службисты ЦК. Наверняка кто-то из них уже информировал Никиту. Да и Володины «стукачи» вполне могли «служить двум господам» – и даже большему их количеству. И всем – одновременно.

– Нет: с Семичастным.

Брежнев выдержал непродолжительную паузу, и многозначительным голосом добавил:

– И не столько на охоту, сколько для «крупного разговора».

– А что такое? – заинтересовался и даже встревожился Хрущёв.

Леонид Ильич постарался максимально протяжно вздохнуть в трубку. Получилось неплохо: кажется, не переиграл. С эмоцией, А, вот, Никиту уже начал переигрывать.

– Ну, Вы же знаете, Никита Сергеевич, о последних «успехах» нашей агентуры в Европе…

– Знаю, – отозвался за Хрущёва его мрачный голос. Никита Сергеевич «был в курсе». И «пребывание в нём» не доставляло ему ни малейшего удовольствия: провалы «впечатляли».

– Ну, вот, – продолжил «сокрушаться» Леонид Ильич. – Нужно было решить вопрос обмена: Семичастный доложил, что его люди тут кое-кого «зацепили» и через посредников договорились об обмене… Хотел согласовать…

– Ну, хоть что-то! – частично подобрел Хрущёв.