Брежнев: «Стальные кулаки в бархатных перчатках». Книга первая

В том, что «Запорожсталь» дала первый чугун уже тридцатого июня сорок седьмого года – значительно раньше сроков, дважды «ужатых» Сталиным: в телефонном разговоре ночью пятнадцатого марта и на Политбюро десятого мая – была немалая доля заслуг Андрея Павловича. И они не остались «безнаказанными»: в том же сорок седьмом Кириленко «вырос» до первого секретаря Николаевского обкома КПУ.

Пути-дорожки Брежнева и Кириленко разошлись. Но Леонид Ильич не забывал о «своём» человеке на Украине: таковым он стал считать Андрея Павловича после кратковременной – всего год и три месяца – совместной работы в Запорожье. Снова они пересеклись в Москве, в феврале пятьдесят шестого, на двадцатом съезде партии. Оба были избраны членами ЦК, но Леонид Ильич – ещё и кандидатом в члены Президиума. Андрей Павлович «поднялся» до «кандидата» в следующем, пятьдесят седьмом, году, когда оба они с Брежневым решительно поддержали Хрущёва в борьбе с «антипартийной группой». И это – при том, что Кириленко оставался всего лишь первым секретарём Свердловского обкома!

Леонид Ильич сумел разглядеть в старом товарище «перспективные блёстки» – и в шестьдесят втором «перетянул» его в Москву, где Андрей Павлович был избран первым заместителем председателя Бюро ЦК КПСС по РСФСР. То есть, стал вторым – после Хрущёва – коммунистическим вожаком России…

Но, дружба дружбой – а в таком деле и «семи раз для отмеривания» недостаточно. Прозондировать не мешало и старого знакомца. Брежнев не стал оригинальничать – и следом за Подгорным приглашение «на охоту» получил и Кириленко. Но Андрей Павлович «не подкачал»: с ним не пришлось «возиться» так долго, как с Николаем Викторовичем. Для того чтобы Кириленко «подписался на соучастие», хватило одной поездки. Не потребовалось и много слов: в Завидово Андрей Павлович приехал уже «дозревшим» – и не под влиянием, а «от жизни такой».

Сегодня же Брежнев пригласил Кириленко для того, чтобы поручить ему первое ответственное дело.

– Мы тут с Никитой Сергеевичем согласовывали «график отпусков»…

Брежнев иронически хмыкнул: этот «сугубо гражданский» термин «в соседстве» с высшим руководством страны действительно звучал смешно.

– …Тебе, Андрей…

Стаж и обстоятельства знакомства позволяли им сокращать обращение до имени. Правда, Кириленко, «печёнкой» чуявший перспективы «старого товарища», пользовался своим правом далеко не всегда: только в минуты наивысшей доверительности. В остальное же время – а в присутствии «третьих лиц» всегда – он обращался к Брежневу исключительно по имени-отчеству и только на «Вы».

– … отдыхать на следующей неделе в течение пятнадцати рабочих дней. Впрочем, если ты успеешь отдохнуть за более короткий срок, это будет только приветствоваться.

Брежнев выразительно «поел глазами» Кириленко. Тот понимающе кивнул головой, и покосил глазом на стену. Теперь уже Брежнев понимающе смежил веки. И хотя они не думали, что Хрущёв «докатится до «жучков» в кабинетах соратников – сам ведь когда-то клеймил за это Берию, уже, правда, разоблачённого – оба трезво рассудили, что «бережёного Бог бережёт».

– Как обычно: Минводы?

Вопрос Брежнева был лишним, но тоже – «от сбережения». Хотя выбор места не мог вызвать подозрений: там отдыхала едва ли не половина членов Президиума. По отношению к выбору мест отдыха в Президиуме образовалось две численно равные группы. Одна предпочитала Юг: Черноморское побережье Кавказа и Крым. Другая – Северный Кавказ: Кисловодск и близлежащие озёра, лучше которых для охоты и найти было нельзя. Леонид Ильич, несмотря на всю свою преданность охоте, принадлежал к первой группе: так «сложилось исторически». А Андрей Павлович – ко второй. И об этом знали все. Главное: об этом знал Никита Сергеевич.

Поэтому, если поездка Брежнева в Кисловодск могла бы, как минимум, удивить «Первого», то аналогичный визит Кириленко – ни в малейшей степени. Отсюда: кому, как не Андрею Павловичу, и было проводить «разъяснительную работу» «среди» первого секретаря Ставропольского крайкома партии Фёдора Давыдовича Кулакова…

Несмотря на инструктаж Брежнева, Андрей Павлович оказался явно не готов к «формату гостеприимства». Хлебосольство ставропольского «Первого» было специфическим и «несколько» чрезмерным. Встреча была устроена «по высшему разряду». Кириленко не первый раз был на озере Маныч-Гудило, но от этого его впечатления не становились менее яркими. Маныч был настоящим раем – как для дичи, так и для любого охотника на неё. Даже самого взыскательного. Окружающая природа потрясала… своим наличием. Эти роскошные камышово-тростниковые заросли Андрей Павлович «ни за какие коврижки» не променял бы на пальмы и олеандры Ялты или Пицунды! Озеро не просто изобиловало – кишело самой разнообразной дичью любого «фасона» и «калибра». На любой вкус! И потом: здесь бывали только «свои». Не озеро – сплошные «плюсы»!

То, что озеро находилось на приличном удалении от Кисловодска, тоже было немалым «плюсом». Сейчас – особенно. «Минусом» – и весьма существенным – оказалось только немереное количество горячительных напитков, которые «предложил вниманию и глотке» московского гостя щедрый на угощение хозяин.

Андрей Павлович никогда не проявлял склонности к «зелёному змию», в числе «передовых борцов» с ним замечен не был, и пил больше по необходимости – и всегда в микроскопических дозах. Фёдор Давыдович же, сорокатрёхлетний красавец с густыми вьющимися волосами – как у многих «кацапов» Орла и Курска, откуда и был выходцем нынешний «хозяин» Ставрополья – пил «по-чёрному». Леонид Ильич предупредил Кириленко о том, чтобы он не удивлялся лужёной глотке Кулакова, который «глушит» водку стаканами. И не в фигуральном смысле: в буквальном.

После первой «кулаковской» дозы Андрей Павлович, грешным делом, подумал, что одним стаканом дело и закончится. Не дурак же Кулаков, чтобы напиваться в канун важнейшего разговора. Должен же он был понимать, что гость прибыл из Москвы «по его душу», а не для того, чтобы пострелять уток и кабанов!

Но Кириленко ошибся. И хотя дозой Фёдора Давыдовича действительно был стакан, но, увы: только во множественном числе. Обходиться одним тот явно не собирался. Андрей Павлович почти с ужасом глядел на то, как в бездонной утробе Кулакова за какие-то полчаса исчезли две «поллитровки» «белой». Ставропольский «хозяин» действительно пил «по-чёрному». Во всех смыслах: и применительно к количеству зелья, и применительно к штату собутыльников. Штат состоял только из двух «лиц»: его – и бутылки. Андрей Павлович «не по-мужски» ограничился парой рюмок. Для него уже вторая – то ли «от нервов», то ли «за компанию» – была «за пределами нормы»: обычно хватало одной.

Но самое интересное заключалось в том, что Кулаков, который, по мнению гостя, уже должен был вовсю демонстрировать заплетающийся язык и осоловевший взгляд, был трезв, «как стекло»: «ни в одном глазу». Создавалось такое впечатление, что он и не пил вовсе.

А Фёдор Давыдович и в самом деле только начинал свой знаменитый «забег в ширину». Этот литр замещал ему «разгонную» стопку: такой же «разгонный». Как ни в чём не бывало, совершенно трезвым красивым баритоном он сыпал анекдот за анекдотом. И делал он это так аккуратно, что ни разу не «заступил за черту»: все анекдоты были из разряда бытовых или же «политически корректных». «Работая параллельно» с текстом, в его безразмерном, как подумалось Кириленко, желудке, один за другим исчезали куски жареной дичи.

Отдав должное питейным талантам хозяина, и поняв, что так можно сидеть до утра – и не один день – Андрей Павлович осторожно «тронул быка за рога».

– Ну, как дела в крае?

– Какие, там, дела, Андрей Павлович? – не поскупился на досаду Кулаков, махнув рукой с совершенно трезвым ожесточением. – А ведь это – Ставрополье! Богатейший край! Да мы могли бы завалить хлебом и прочей сельхозпродукцией треть страны! Если бы только…

Пауза была недолгой.

– … не эти идиотские «указивки» из Москвы: что сеять, как, когда, куда и где!..

Удовлетворённый трезвым взглядом от обязанного быть пьяным Кулакова, Андрей Павлович улыбнулся. Пожалуй, теперь можно было делать и следующий шаг.

– Так ты, Фёдор Давыдович, полагаешь, что дело – поправимо? При желании, конечно?

– При желании – конечно!

Для «правильного» ответа Кулакову понадобилось лишь поменять интонацию с вопросительной на утвердительную.

Андрей Павлович рассмеялся.

– Ну, Фёдор Давыдович, тебе палец в рот не клади! Поэтому спрошу прямо: как оцениваешь ситуацию в партии и стране? Какими видишь перспективы?

Теперь уже можно было выходить на откровенность: пригодилась информация Брежнева о том, как в минуты изрядного подпития Кулаков «воздаёт» Хрущёву за его «реформаторство».

– Ситуация – непростая.

Заполняя паузу, Кулаков подбросил сушняк в костёр.

– Даже – сложная. И чем дальше, тем сложнее. Непринятие радикальных мер по наведению порядка в самое ближайшее время может пагубным образом отразиться на положении дел, как в партии, так и в стране.

Слушая Кулакова, Андрей Павлович не мог не отдать должное политической ловкости ставропольца. Ни к чему не придерёшься! Даже если бы их сейчас подслушивал сам Хрущёв – и то решил бы, что Кулаков говорит о мерах исключительно хозяйственного порядка! Тем более что Кулаков имел право на подобные высказывания – как лицо компетентное.

Ведь уже в шестьдесят третьем он считался одним из крупнейших специалистов в области сельского хозяйства. Наряду с Брежневым, Полянским, Мацкевичем – ну, и самим Хрущёвым, разумеется. В своё время, в двадцатилетнем возрасте, ещё до войны, Кулаков с отличием окончил сельскохозяйственный техникум – и с тех пор его жизнь, так или иначе, была связана с сельским хозяйством. Он работал управляющим отделением, агрономом, заведующим сельхозотделом, начальником областного сельхозуправления, заместителем министра сельского хозяйства Российской Федерации.

Работая заместителем министра, окончил Всесоюзный сельскохозяйственный институт заочного обучения, после чего был назначен на пост министра хлебопродуктов РСФСР. И уже с этой должности пришёл «на Ставропольский крайком». То есть, человек для сельского хозяйства он был не только не случайный, а нужный и ценный.

Правда, и на его душе были грешки хрущёвских перегибов. Да и как не быть: попал «к волкам» – «соответствуй звуковыми сигналами»! Если, конечно, не рвёшься в полёт: «пробкой» из «тесных рядов». Фёдор Давыдович понимал, что начальство глупит и самодурствует – но делал, как было велено. Скрежетал зубами и словами – но делал. Именно при нём в крае активно искореняли травопольную систему, жёстче, чем с сорняками, боролись с «чистыми парами». Именно при нём по дворам ходили «бригады» «контролёров-ревизоров» и прочих «активистов хрущёвского разлива», которые «взрыхляли» солому на чердаках колхозников в поисках спрятанных кормов для личного скота, искореняемого – в буквальном смысле – по прямому указанию из Кремля, «как пережиток прошлого».

Да и суров бывал порой Фёдор Давыдович не в меру. Таким, уж, уродился. Любил Первый секретарь ломовую силу. Уважал её и систематически прибегал к ней. Правда, злости в его крутости не было вовсе. Кулаков считал так: «кнут не замучит, а научит!». С людьми, понимающими его и «внемлющими девизу», он был, хоть и строг, но «по-отечески». Они всегда могли рассчитывать на то, что Кулаков себя не пожалеет – а прикроет их от неправедного гнева «свыше».

С теми же «сверхчувствительными и мягкотелыми», кто позволял себя обидеться – и не просто, а «наверх» – Фёдор Давыдович расставался быстро и решительно. «За недостаточную требовательность» – такой была любимая и часто единственная формулировка Кулакова «процессуального оформления» расставания…

Кириленко долго ещё ходил кругами, справляясь о разных хозяйственных мелочах и «осыпаясь» второстепенными вопросами, прежде чем по настрою Кулакова понял, что можно отважиться и на большую откровенность.

– Как считаешь, Фёдор Давыдович: не пора ли нам укреплять руководство?

И опять вопрос был сформулирован предельно корректно: а, может, речь идёт об укреплении руководства отраслью?! Но на этот раз Кулаков не стал прятаться за «спасительные» формулировки, вольно или невольно «подсунутые» ему москвичом.

– Считаю, что вопрос назрел. Зарвался, гад.

Сказано это было глаза в глаза – и Кириленко не уловил фальши, как ни старался. Но особенно ему пришлась по душе заключительная фраза. И больше всего – определение, которым автор «наградил» человека – какого, оба они прекрасно понимали. Имелся в виду явно не руководитель отрасли.

– В Москве тоже созрело такое мнение, – наконец, «сознался» он, пытливо глядя на Кулакова. – И оно уже становится преобладающим.

Слова гостя произвели впечатление на хозяина: он тут же откупорил третью бутылку. И так как Андрей Павлович поспешно – и даже испуганно – отказался «составить компанию», «в два стакана» бутылка была опорожнена ставропольским «умельцем». И опять Кириленко не смог определить по лицу Кулакова, чего тот «хватил»: водки или минеральной воды?! Только спустя несколько минут скулы Фёдора Давыдовича порозовели. Но взгляд был незамутнённым, а речь – тверда, как и прежде.

И вновь – уже который раз – Андрей Павлович не мог не восхититься своеобразными талантами хозяина Ставрополья. С таким даром ему бы в шпионы: отбоя от вербовщиков бы не было!

– Я Вас слушаю, Андрей Павлович.

Кулаков решительно отбросил от себя пустую бутылку и едва ли не по-солдатски выпрямил спину. Кириленко понял, что время «ходить кругами» закончилось.

– Мы хотим поручить тебе, Фёдор Давыдович, работу среди секретарей обкомов твоего региона. Я имею в виду: Северный Кавказ. Чечено-Ингушетия, Кабардино-Балкария, Адыгея, Дагестан, Северная Осетия. Ну, и твоё Ставрополье, разумеется. Да, и, пожалуй, Краснодарский край: то же ведь – Кавказ, хоть и с другой стороны!

Кулаков решительно боднул головой. Это действительно был человек дела, который не любил долгих речей, особенно предисловий.

– И ещё…

Кириленко задумчиво потёр ладонью подбородок.

– Скоро к тебе в край потянутся «отдыхающие»…

Он многозначительно «доработал» бровями. Кулаков понимающе усмехнулся.

– … Так ты их прими должным образом. Помнишь, как в русских сказках: накорми, напои, баньку истопи…

– … На охоту свози, – с ухмылкой, но «в тон» добавил Кулаков.

Кириленко расхохотался.

– Нет, не зря тебя Леонид Ильич так расхваливал. Не зря!

Глава шестая

– Так, и что у нас получается?

Леонид Ильич склонился над списком членов ЦК и кандидатов в оный.

– Значит, говоришь, Северный Кавказ «отработан»?

– Почти.

– ??? – и Кириленко тут же поправился:

– Кое-что надо ещё закрепить, а кое-кого «довести до готовности».

Брежнев усмехнулся.

– Ну, об этом можешь не беспокоиться: это я поручил Игнатову.

– Ну, и как он?

Глаза Кириленко загорелись непритворным интересом.

– Как отнёсся?

– Нормально отнёсся, – добродушно усмехнулся Брежнев. – С энтузиазмом – и даже с какой-то радостью. С мстительной радостью.

Лицо Кириленко тоже не осталось без мимики.

– Ещё бы! – ухмыльнулся он. – Никита так ему наподдал, что до сих пор, небось, задница болит.

– Вот-вот.

Леонид Ильич закончил проставление «крестиков» напротив фамилий «отработанных» членов ЦК, и весело посмотрел на Кириленко.

– Так что Григорьич будет носом рыть землю для того, чтобы подкопать Никитку. Он, кстати, уже выехал на отдых. В Кисловодск.

– А «Лысый»?

Голос Андрея Павловича дрогнул: «на кого умышляем?!».

– А что «Лысый»? – ухмыльнулся Леонид Ильич: оба они с Кириленко – обладатели шикарных шевелюр, имели «законное право» так «аттестовать» Хрущёва. Разумеется, лишь тогда, когда тот не мог слышать. – До него регулярно доводятся слухи о тех эпитетах, которыми награждает его Игнатов. Хрущ уже к ним привык не меньше, чем к похвалам других. Поэтому, даже если он и прознает о встречах Игнатова с секретарями обкомов и крайкомов, вряд ли это его насторожит: Григорьич материт его на каждом шагу. Ну, разве виноваты уши этих секретарей, что они окажутся на пути языка Игнатова?

Кириленко расхохотался: как мастерски умеет Леонид Ильич формулировать самые каверзные мысли! И как он умеет вселять уверенность в соратников!

– А что Николай?

– Подгорный? Работает. И включился очень активно. Мотается по стране. Встречается с людьми. Нюхает, от кого чем «пахнет». В этом отношения на Николая можно положиться: не подведёт. И нюх у него – собачий.

– Семичастный?

Брежнев выдержал паузу в пару секунд, не больше.

– Не мешает. Володя – парень с пониманием. Он быстро «сориентировался в обстановке». Да, и Хрущ ему надоел: Семичастному хочется много больше того, что он имеет сейчас. А Никитка его «затирает», «держит на поводке», постоянно вмешивается в дела Комитета. Да и вообще: не проявляет должного уважения. А после истории с Пеньковским и Винном – особенно…

– А что – Полянский?

Взгляд Брежнева потеплел – а следом за ним и голос.

– Митя? Это, можно сказать – мотор нашего небольшого, но дружного «коллектива». Умница. Работает, как ювелир. Нигде лишний раз «не засветится». Нигде ничего «не ляпнет». И при этом всё делается по плану! Все порученные ему вопросы или уже отработаны, или будут отработаны в ближайшее время: я в этом нисколько не сомневаюсь. Митя – исключительно компетентный и трудолюбивый человек. И у Хруща – в авторитете: не зря он – самый молодой по возрасту член Президиума!

Дифирамбы Леонида Ильича имели под собой основания. Дмитрий Степанович Полянский, рождения седьмого ноября тысяча девятьсот семнадцатого года – знаменательная дата! – в своё время окончил Харьковский сельскохозяйственный институт, работал там же в Харькове, по комсомольской линии. Затем отслужил «срочную», а вернувшись «на гражданку», был направлен в Москву, в ВПШ – Высшую Партийную Школу. По окончании её был «брошен» на Алтай, где работал начальником политотдела МТС и секретарём одного из райкомов партии. В августе-сентябре сорок пятого, после разгрома милитаристской Японии, был включён в состав делегации, которая по личному указанию Сталина направлялась на Курилы и Сахалин для определения перспектив их народнохозяйственного развития.

Неожиданно глава делегации Анастас Микоян серьёзно заболел – настоящей, а не «дипломатической» болезнью – и двадцатисемилетнему Полянскому, опять же по личному указанию вождя, пришлось самому возглавить делегацию. Справился с порученным делом он хорошо, заслужив одобрение Сталина – и его дела «пошли вверх». А вместе с ними – и карьера. Уже в сорок девятом году в возрасте тридцати одного года Полянский становится вторым секретарём Крымского обкома ВКП (б).

Вскоре по «ленинградскому» делу «оптимизируют» первого секретаря обкома, выходца из Ленинграда Соловьёва – и Полянский становится самым молодым в партии руководителем областной организации. Если бы не внезапный уход Сталина: «подвёл вождь!» – быть бы ему в скором времени в Москве, в Президиуме ЦК.

Но не только «неплановый уход» вождя переиначил судьбу Дмитрия Степановича. В пятьдесят четвёртом «тихой сапой» – а точнее, бесконечной чередой интриг – дорвавшийся до власти Хрущёв решил передать Крым Украине. Так сказать, в подарок славному юбилею: «Триста лет – вместе!», в приложение к тосту «За дружбу между народов!»

Поразились все – а некоторые даже не смолчали. В числе тех, кто не смолчал, оказался и Полянский. И он не просто не смолчал – а не смолчал на областной партконференции, и даже в обращении в ЦК. Его, разумеется, «не поняли». Потому что «хорошо поняли». Потому, что он «не понял». «Не понял линии партии» – в лице единственного уже «чертёжника».

В результате Полянский оказался в далёком, глухом и совсем не «солнечном» Оренбурге. Но ему ещё повезло: некоторые из «особо непонятливых» пострадали куда серьёзней. Например, «главный партизан страны» Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко. Член Президиума и секретарь ЦК был скоренько определён в министры культуры, а затем «сослан» в Казахстан – и дальше: в заштатные Нидерланды. Именно с Пономаренко началась практика «трудоустройства» опальных вождей «по дипломатической линии».

Полянский не пал духом и продолжал работать. Но уже «берёг голос». «Наверху» это оценили – и «перебросили» его на «тёплое» – во всех смыслах – место: в Краснодарский край. Тоже – первым секретарём.

В июне пятьдесят восьмого сорокалетний Полянский – тогда уже Председатель Совета Министров РСФСР – избирается кандидатом в члены Президиума ЦК. В мае шестидесятого он, наконец, «дорастает» до «полного» члена Президиума – за компанию с Косыгиным и Подгорным. А двумя годами позже он получает назначение на должность одного из заместителей Хрущёва в Совете Министров СССР. Совсем неплохо для его лет, особенно с учётом того, что ещё в пятьдесят четвёртом карьера его могла пресечься раз и навсегда.

Это говорило о многом. О многих талантах Дмитрия Степановича. В числе главных из них – наряду с умом, трудолюбием и организаторским даром – было отменное политическое чутьё. Чутьё момента. Чутьё опасности. Чутьё решающего шага. А ещё – этот невероятный талант по части мимикрии! Уж кого-кого – а его, Диму Полянского, Никита Сергеевич никогда бы не заподозрил в нелояльности. «Никогда бы» – и так и сделал: не заподозрил!

… – Как видишь, работа идёт. Работают люди.

Леонид Ильич положил список в кожаную папку – всегда предпочитал вещи из натуральных материалов – и бросил её в сейф. Глухо щёлкнул замок.

– На днях «отработаю» Шелеста: твоя информация по нему показалась мне перспективной…

… – Пётр Ефимович? Приветствую тебя: Брежнев.

Голос Леонида Ильича генерировал неподдельное удовольствие от общения с руководителем коммунистов Украины. Но, даже если удовольствие и было поддельным, никто не распознал бы «подделку»: Брежнев являлся непревзойдённым мастером по части демонстрации чувств – подлинных и… всех остальных. Это было у него от природы. Распознав в себе эти качества, Леонид Ильич не пустил «дело на самотёк»: развивал, оттачивал и шлифовал мастерство ежедневно. И не было ещё ни одного человека, который не поддался бы его чарам. Даже Хрущёву, долгие годы вынужденному «косить» под «щирого козака» и выплясывать гопака перед Сталиным, было в этом плане далеко до Леонида Ильича.

В редкие минуты откровения – с самим собой – Брежнев с благодарностью вспоминал Грушевого. В политике Константин Степанович оказался его «крёстным отцом». Именно он порекомендовал Леониду Ильичу шире практиковать наличные таланты для достижения своих целей. Именно он раскрыл Брежневу суть «борьбы при социализме»: борьба «за портфель». А «портфель» можно было обрести, только «внушив» и «обаяв». И уже много позже – «подсидев», «подставив» и «подкопав».

– Жаль, что ты мало читаешь, Леонид Ильич, – сказал он однажды Брежневу. – Есть у Аверченко такой рассказ: «Бритва в киселе». Так вот, там актриса Бронзова по наивности думала, что она сможет легко управлять показавшимся ей «киселём» литератором Ошмянским. А он ей, вроде, и не перечил ни в чём – но всегда в итоге побеждал. Побеждал, не воюя: ну, что может сделать «бритва» с киселем»!

Леонид Ильич навсегда запомнил плутовской взгляд, которым его тогда одарил Константин Степанович:

– В тебе, Лёня, есть немало достоинств Ошмянского. Пользуйся ими…

Это искусство пришлось Леониду Ильичу не только по плечу, но и по душе. А она у него была, ой, какой непростой! И те, кто неправильно представлял её, горько жалели о том. Увы – постфактум: до конца дней своих…

– Пётр Ефимович, я слышал, ты на днях будешь у нас на Старой площади?

До уха Леонида Ильича донёсся протяжный вздох – формата стона, и даже – некрасовского, который «…у них песней зовётся».

– Да уж, буду… Вызывают… И не на днях – а прямо завтра. Никита Сергеевич сказал, чтобы к полудню был, «как штык»… Так, что, прямо с утречка и вылечу…

– Ну, так загляни ко мне – как отрапортуешься: есть вопросы… организационного порядка.

Опять «с той стороны» донёсся вздох, он же стон.

– «Отрапортуешься»… Мне бы твой оптимизм, Леонид Ильич… Ладно, буду…

Брежнев знал, какое время выбрать для встречи с Шелестом. Выдели он час до встречи того с Хрущёвым – и откровенного разговора не получилось бы наверняка: Пётр Ефимович – хохол хитрющий, «себе – на уме». Начнёт «вилять» – и так и не скажет ни «да», ни «нет». А встреча после «общения» с Никитой – это совсем другое дело. Это, как говорят в Одессе, «две большие разницы».

Вопрос, по которому «Первый» вызывал Шелеста, не составлял тайны для Леонида Ильича. Он знал, что не на «чаепитие из бутылки»: «на ковёр». В результате второй подряд засухи в большинстве зерносеющих регионов Украины, в республике сложилась тяжёлая ситуация не только с обеспечением населения хлебом, но и с обеспечением скота кормами. Выгорело почти всё. Подчистую.