скачать книгу бесплатно
– Вашу – вечерком. Я бы один, да у одного сил не хватит.
– Вы не имеете права снимать контору на какие-то работы. Для такого дела нужен погрузчик, стоимость выйдет дороже валки нового леса.
– Кто опрокинул, тот пусть и едет!
– Прекратите! – Обращение ко мне директора Паршина.
– Вы будете платить из своего кармана!
– Ну, и Гусь, – улыбка.
Смех тихий, громче, и уж вся контора – в гогот…
– Откуда этот парень?
– А я, дура, хотела бревна тягать…
Они хохочут. А я… вижу на стене, как на экране, Владимира Ильича (кепка, бревно на плече).
У крыльца – Валуй:
– Ну, ты выдал! Они прямо полегли! Ты безобразный в командировках!
В гостинице он умолкает, глядя на мои манипуляции со шприцем. И удрал, явившись наутро к обратному поезду.
Как-то в первые дни работы Бийкина (Валентины в комнате не было) они с Федей (так, к слову пришлось) о наркомании, которой нет.
И тут из фотобудки – Валуй:
– Он эн-та… шприц из чемоданчика, спирт в пузырьке и эн-та, ампулу, вот! – движение, будто делает в руку укол.
– Ты бы не подслушивал! – одёргивает Фёдор. – И не плети небылиц!
– Не плету! Ширялся он!
Валуй врать не умеет. Теперь такое объяснение выглядит нормальным. Наверное, этот, на западный манер одетый сынок богатеньких родителей, был наркоманом?
А брошенные деревья обратно грузить дорого. Хозяина нет. Умелого, но бескорыстного. Придёт ли когда этот, новый человек? Какая-то беспросветность, тема, на которую они толковали с Валей, Федей и с Кочниным в редакции, когда засиделись накануне новогоднего праздника, но в ожидании будущих праздников и лучших времён…
О той комедии в конторе Паршин хмыкнул: «Этот ваш Гусь…», хотя, кто-кто, а он не путает фамилию, он невольный автор той мистификации, о которой нервно болтал Муратов.
В дневнике хватает наивности избалованного мальчика, но не такой он глупый, каким думал его увидеть, впервые открыв амбарную книгу.
Бийкин и сам недавно (пятого февраля) – в Улыме, обратно – лесовозом. Пренеприятная история. Некий праздник, о котором он накатал полосу, немаленькую, хоть и в два раза меньше формата газеты «Правда». Правду накатал? Конечно. Но не всю.
Пятое февраля был как бы и не зимним днём. Горело солнце накануне, во вторник. И накатила обманная весна, и народ в неё поверил. Народ, который не один мороз вытерпел, верит в любую оттепель, радуется ей, как дитя. Бийкин – не народ, и его не проведёшь.
И вот он выходит из клуба и берёт направление на эстакаду. Там грузят брёвна в вагоны, и такими же брёвнами, кругляком, наполняют автокраном машины марки КрАЗ. На тот миг Виталий думает взять ещё один материал и – в вагон. Ехать лесовозом опасно: предшественник чудом остался жив.
Но у Виталия две хорошие слабости (и плохие есть): очки и наручные часы. Очки он любит в оригинальной оправе, а часы – в оригинальном корпусе. А так как товаров в стране мало, то иной раз выбираешь между формой и содержанием. Очки, например, великолепны (внешне), но с чужими диоптриями. В Улыме с ним сыграли шутку не очки, а часы. Элегантная вещь крупного размера. И вот он – у станции, а поезд свистит вдалеке! Напрашиваться в автомобили руководителей, которых этим днём было много в Улыме, – не его стиль.
Идёт туда, где отправляют кругляк. У одного лесовозника – маршрут в Удельск, но брать попутчика на виду трусит: лучше подберёт его на дороге. А вокруг непонятная тишь: не свистит маневровый, не лязгают вагоны… Авария? Да, нет, – говорит стропаль с автокрана, – никакой аварии, народ в домике милиционера, так как крановщик рельсового крана обнаружил у пакгаузов труп.
В домике, в сенях на лавке – мёртвый. Нет, Виталий его никогда не видел. Но был он именно из той бригады, ради которой отбарабанили слёт бригадиров.
Бийкин топает в тайге, не подождав у вертолётного поля автомобиль, нагнавший его за Улымом, вызвав храбростью уважение водителя и его удовольствие: не передумал, и обещанные два рубля не отменились.
Работая, он не помнил о каком-то трупе. Нет ясности, кто виноват, а строчки нужны. Строчки – в номер, строчки – в загон.
Когда работаешь на какую-то газету, то писать надо в неё не про шишечки, а на заказанную тему. Ни одни репортёр в мире – не свободен. Но Гусельников, то ли плохо это понимал, то ли делал наперекор. Парень, вроде, неплохой, но одновременно (согласен с Леонтием) автомат в руки такому не надо давать.
Он бы не о рекордах, а о трупе на лавке в домике милиционера. Он бы сопоставил эти две темы. А вот Бийкин и копать не думает. Его панацея не велит ему волноваться. Как не рекомендовано это больному, который имеет цель выздороветь, а не умереть.
Володя явно был уверен: впереди беспросветность и правильно критиковать плохое ведение хозяйства и прямолинейную пропаганду. Пропаганда хорошего, но не умелая, приводит к негативному эффекту.
С этим согласен Бийкин. Но он не одобряет такую деятельность, какую вёл этот парень. Он не думает, будто это путь в беспросветность, в яму какую-то. Да и хлопотно подменять руководящие органы. Газета – не твоя. Она горкома партии. Демократическая печать буржуев – только внешне демократия. И там: либо государство, либо богатеи управляют пропагандой, и любого, кто делает что-то вразрез, найдут и убьют. Но и этот, наверное, кем-то убит? Или нет?
Свист локомотива, стук колёс. Идёт поезд с юга на север, а вот и встречный гремит с севера на юг.
Глава пятая
9 февраля, воскресенье)
Взгляд из телевизора
Бийкин переделал воскресные дела. Дай-ка почитаю! Так, немного…
Anno… На планёрке шутим. Валуй дал слово не болтать об инъекции, но взглядывает на меня оторопело. А о том, как я с поезда не там сошёл, наболтал. Его речь: «этта» или «эн-то», но коллеги привыкли.
Муратов вдруг:
– А всё-таки чего тебе нужно?
– «…А нужно, дитя, мне того же, что многим в нашей стране». Генрих Гейне.
– А…
Я цитирую:
– «…много беззаконий надо устранить, много кривды выпрямить, несправедливостей загладить, злоупотреблений искоренить…» Сервантес, «Дон Кихот».
Хохот.
– А я эн-та, читал! – откровение Валуя. – Недавно! Дочке!
– Великая книга, – хмыкает редактор.
– Главное – современная, – Валентина – с намёком.
– Дон Кихот – умный, – с иронией – Федя.
– Дурак он, эн-то, набитый! Дурацких романов начитался и давай по ним жить!
Муратов подмигивает жене:
– Володя, а тебе, видимо, как-то близок этот рыцарь?
– У меня и Дульсинея есть.
– Но её эн-то не было!
– Вот и у меня нет!
Мы опять покатились.
И Бийкин, можно сказать, «покатился». Но выплывают «свидетельства». Федя – с горьковатой усмешкой: «Он – странствующий рыцарь». Муратов нервно: «Он нас мистифицировал. Некоторые увидели в нём Дон Кихота, но он – не рыцарь!» Эти оценки не обрадовали Виталия, тогда нового работника. Недружный коллектив. Об одном человеке говорят противоположное! Ну, а он, понятно, в команде тех, кто этим «рыцарем» был напуган.
– А вот у тех, кто его защищает, играет совесть.
Например, Валя, Прекрасная дама. Наверное, к тому идёт: стихи дарить будет некому.
Anno… Я в отделе, глядя на плато с памятником Ленину, радуясь и за него, моего великого тёзку, и – за себя. Ура! Виктория! «Наказан был порок!» Мои «Упавшие сосны» в номере! Жаль некоторых вычеркнутых боевитых цитат, но главная идея бьёт набатом: кто, кто подберёт? Где этот новый человек, так необходимый в этой непутёвой стране?
Кочнин кочевряжился, и не поставил бы. Но – молва! Директор Улымского леспромхоза Паршин, первым «узнавший» «сына того Гусельникова», информирует народ, а, главное, горком. Невольная хлестаковщина мне на руку: «ЛаднО, но правку прими». И как такое «принять»? Наш спор в тупике – вызывает Валентину Ильиничну, «реаниматора» умирающей дипломатии. Севка говорит, у него с редактором были периоды, когда только через Валентину общались. Видно, и у меня такой период. С первых дней работы.
Информация от Муратова: Кочнин ограждает Паршина от критики: у того дефицитные путёвки в санатории (для «моей мамки»). Так Леонид Фролович называет свою маму.
– Вы исчеркали весь материал, – корит шефа Валентина.
– Возьми копию, – понурил голову руководитель.
Валя вздыхает:
– Идём, Володя.
Феди в секретариате нет. Мы располагаемся для работы. Валя – за столом, я – рядом, чтобы видеть движения карающего пера по моей первой работе. Хорошо, если б я видел только это.
– Так, у тебя папа – крупный руководитель?
– В автобиографии: инженер.
– Ну, да, – покосилась на меня…
Такой взгляд – кокетство, но у Вали вынужденный: мы бок обок. Её горьковатые духи ударяют мне в затылок. Воркует она голубкой. И блузка голубая непроницаемая, но я как-то так «вижу» её маленькую грудь голой. Тем временем она вымарывает фразу о народном богатстве, которое не берегут. Моя рука накрывает её руку.
– Ты против этой правки?
– Нет-нет, не против. – Поднялся и – к дверям.
На улице в пуловере у памятника (со стороны их два, двум Владимирам). Ха-ха-ха!
– Что с тобой?
– Люблю иногда выйти на холод. – И – об «ещё одном памятнике». Не говорить же о том, как «увидел» через плотную материю голое тело.
Улыбка делает её милое лицо обворожительным.
Муратов – на порог:
– Валентина – мастер оттенков и акцентов, а в нашем деле это необходимо.
«Наиболее высокая секс-активность (а Дульсинеи нет!) в двадцать-двадцать пять лет» (брошюра о семье и браке).
Anno… Звоню Марине. «Я тебе ничего не обещала!» А с кем ты в ЗАГС ходила? Мы бы расписаться могли в минувшую пятницу! Вот декабристки поехали за мужьями!
Ха-ха-ха! Трепещи, Марина! В тонкую дверь (плоховата изоляция между мной и прочим миром) – игривый стукоток:
– Владимир Сергеевич, вы в редакции работаете?
Сравнение людей с едой: джанниродариевские образы. Эта деваха – морковь, овощ первой необходимости. А Валя… миндаль, нечто изысканное, а то и несъедобное.
– Работаю я в конторе «СУ-тринадцать» дворником, живу тута в девятиметровой комнате с двумя детьми: Маринке – три, Сашке – девять…
– Как это – девять? А вам?..
– Мне двадцать один… – Увидев на моём лице результат арифметических действий: – Сашке девять месяцев. А вам?
– Тридцать девять.
– Умора! Мы, поди, с тобой – ровники?
– Вы ко мне по делу?
– Не даст ли мне квартиру город? От стройуправления не дают: натрепали на меня, будто я с зыками…
– С какими?
– Из оцепки. На чё они мне, вольных полно.
– Зэки?
– Ну да. Очередь мне отодвинули, а детей двое. Маринка – от газовика. Парень видный, вроде тебя. Уехал, не знаю, куда. А Сашка – от следователя, жил в твоей комнате, деньги давал. Я в семнадцать лет – из деревни, штукатуром на стройке мантулила, теперь – с метлой…
– Подумаю, но не обещаю.
Моё имя-отчество она от коменданта Галины Николаевны слышит, когда та выкликает к телефону.
Раиса Ишимцева. Не горюет при такой горькой жизни. А «зыки»…Такой вариант слова в этом краю, полном зэков.
