скачать книгу бесплатно
– Не имеет значения.
– И там у тебя жилья нет?!
– Кое-какое.
– Плохое?
– Никакое.
– Ни туалета, ни ванной?
– О, мне бы ваши понятия…
– Там у тебя родной город, а ты явился да ещё говоришь загадками.
– Но ведь я к вам «пришёл к своим, что ж не принимаете»?
– Да нет, принимаем, направление-то есть.
– Решил я с круга сойти. Судьбой одно дано, но я опровергаю идиому: «Не властны мы в судьбе своей».
– Романтик!
– Нет. Романтика – удел юных.
Он опять – в документ:
– В двадцать два всем кажется, что юность позади…
– Двадцать три мне стукнуло третьего августа. Вот так «страна Гергесинская!» И что ж теперь? Отряхнуть прах с моих чемоданов – и обратно в АН?
– Кочнин терпелив, как лошадь, – комментарий Бийкина. – Тоже мне мессия! Я бы показал ему «страну Гергесинскую», но, главное, Содом и Гоморру.
Вызывает подмогу – чету Муратовых. Их портреты.
Всеволод Акбулатович – упакованное в синтетику изделие среднего формата. Немнущийся, но гнущийся, будто резиновый. Голова напоминает старинную укладку бриолином, брови лоснятся, угольные гляделки горят.
Жена Муратова. Валентина Ильинична. Старовата, но велит звать Валей. Её портрет. Глаза распахнуты. Широкий лоб. Светлые волосы – туго на затылке. Лицо бледное, не как у её желтокожего супруга. Она умней его, но при этом рядом с ним, как Дездемона, тонкая и хрупкая. В кольцах камушки по килограмму. Вот бы пощёчину внешней стороной такой ручонки!
– Кассио сопливый, – реакция Бийкина.
Пока они оба вникают в мои творения, передавая друг другу газетные фрагменты, редактор – к начатой теме:
– Да, и мне было двадцать два…
– У каждого – индивидуальное время. Я даю себе тридцать три года.
В пылком лице Муратова (ему-то более тридцати) – улыбка, но померкшая от мимики Валентины. Она не на мужа глядит, она сама отыскала мой взгляд. Тёмные фильтры моих очков отпугивают, но не всех. Муратов на лице мадам читает ревниво с пятого на двадцать пятое.
– Пишет он неплохо. Публикации у него неплохие, у вас, Владимир, – она отдаёт мне «шедевры».
В ответ целую её ручку, тяжёленькую от камней.
– Галантный! – ирония её супруга. – Надо бы его – замом, и зама у нас нет.
– Ладно – и сотрудником. Ох, трудно будет парню, да и жить негде! – подводит итог шеф.
Так, не триумфально, меня приняли на первую в моей трудовой биографии работу.
– «Сама отыскала мой взгляд». Как это понимать?.. Намёк: втюрилась? Врёт?
«Книга амбарная» «отвечает»:
Anno… Опять пора записать в дневник, необходимая вещь, но необходима и полная откровенность. Это у меня будет!
– Значит, не врёт? Вот гадёныш…
Редактору не пришлось меня «весть» к себе домой. Я переночевал на редакционном диване. Диван удивительный! В его глубине что-то звенит, гремит. Сон, будто я играю на органе. Ха-ха-ха!
– Ха-ха-ха! – Читатель (не его предшественник) знает, над чем смеётся. В ящике для белья – не бельё, а винные бутылки – гонорар уборщице Зое Прокофьевне, даме принципиальной, пока – не о деньгах.
Я раньше всех на работе! Мой непосредственный начальник Муратов:
– Стол тебе маловат.
– Мне все столы маловаты!
Да, этот парень был огромным, некоторые говорят: длинный. Бийкин, например, метр восемьдесят два.
Идём в гараж. Там редакционный шофер Миньша (шофёров в Удельске зовут на «ша»: Петьша, Геньша) оглядывает брюки:
– Кожзаменитель?
– Натюрлих.
– Ого! Не продаёшь?.. А нафига вам такая гробина? Берёте, чё ли?
Я тренируюсь говорить «чё ли». Решаем «несть», но до редакции не дотащили. В моих «апартаментах» нет письменного. А в редакции – как-нибудь. Нанимаю грузовик и перевожу предмет мебели в посёлок газовиков. Это микрорайон Удельска. Далековато до редакции, но мне надо больше ходить, тренировать сердце.
И у того были «планты». Один пункт, как у Бийкина (ходить пешком), хотя его сердце не нуждается в тренировках. Да, эти «длинные» люди бывают дохляками.
В посёлке газовиков ресторан «Рассвет над Лысьвой» из стекла и бетона. Жилые дома с коммунальными удобствами. Например, у меня. Рад цивилизации. В первый день был напуган. Павка Белозёркин ни слова о быте, одни хвалы…
Бийкин глядит на стол. Давно ли тащил его возлагавший надежды Гусельников?..
Немного о нём, уважаемом… Никакая это не «гробина», удобный и капитальный. Аура бензиновая отмыта глухонемой уборщицей, она и полы вымыла.
В нижнем ящике – тайник моего предшественника, которого из редакции уволили, и он умер.
Выходит, Бийкин в этой очереди – не крайний, наверняка, и за ним заняли? Если и не заняли пока, то займут.
Anno…
Проглядывая подшивку, говорю Муратову:
– По-моему, мой предшественник Антон – неплохой журналист. Вот фельетон, автор «Тоша Егорцев». «Не стая воронов слеталась…» О квартирных махинациях…
– А-а… Он на тот момент командовал (Кочнин – в отпуске). Горком не одобрил, так как среди этих «воронов» руководители города. С тех пор – ни одного номера не идёт без одобрения горкома. – О тайнике: – Водку он там прятал. Кроме водки ему там прятать было нечего.
Не скажи! Да и водка туда не влезет. Мало того, в редакции, где находился в то время этот мебельный шедевр, не та атмосфера, чтоб бутылку в тайник прятать. У Феди, наверняка, наливают.
Кстати, другие коллеги по перу… Иванов Федор Ипполитович. Его ребёнком привезла в Удельск мать, школьная учительница из Подмосковья к отбывавшему за драку Фединому отцу. Он там умер, так и не выйдя. Мать и теперь жива. В городке этом немало лагерей. Он в кольце исправительно-трудовых учреждений. Выходцы «Удельлага» вольно работают на предприятиях, на объектах строительного управления номер тринадцать. Где другие двенадцать, никто не ведает.
Федя Иванов, будто постоянно поддатый. Дружки (шоферня) – на «моём» диване. Что они там делают? Наверное, выпивают.
Ещё один обитатель редакции: Георгий Валуй. Удивление на розовом лице: «Вы тот, кто должен быть? Или уедете, и пришлют другого?» Невольная, но едва не буквальная цитата из Евангелия от Луки, глава седьмая, абзац девятнадцатый.
– «Ты ли тот, который должен прийти, или ожидать нам другого?»
– Выучил? – у редактора тревога.
– Такое мне неведомо.
– Память хорошая? – Валя, будто с ребёнком.
– Не жалуюсь. Я из тех, «кто видит сны и помнит имена, кому в любви не радость встреч дана, а тёмные восторги расставанья».
– Волошина любишь?
– «Венок сонетов», – и её муж не лыком шит.
– «Corona astralis», – далее веду игру.
– Ну, эрудиты собрались! – в рифму – редактор.
Разговор о моём предшественнике.
Муратов:
– Не перейми его скандальность.
Такую «скандальность», как у Тоши Егорцева, ведь он – борец за справедливость, мне и перенимать не надо.
– Тошу жаль, – Валентина, по-моему, глупенькая.
– Добрый он! – из фотобудки Валуй.
– Докатился с пьянкой до грузчика, – ирония Фёдора Ипполитовича.
Они провинциалы, но приняли меня с почётом. Я – не Белозёркин, оценили. Если б не я, век бы им с Павкой. Тупой сын какого-то лесника. У меня аппаратура (у них один магнитофон на всех). Дама – по уши…
С местной знаменитостью – с Феодором (у него и Елена, декоратор), думаю, найдём общее. С гением фотоснимка Валуем, – уже. Расспрашивает о моём крае, более центральном. Мечтает побывать там с дочкой по имени Шурочка. Георгий (коллеги зовут Гошкой) – короткий, кругленький, подойдёт на роль ординарца!
– Какой глупый вывод! Разве «с почётом» приняли? В шоке: вместо вполне нормального Павки Белозёркина явился этот… Гусь…
Удивление, но имеет оттенки: от доброго (Валя, Фёдор, Гошка) до злобного (Муратов). И Леонтий был не рад. Володя подметил и «шепелявость» Кочнина «от плохо вставленных зубов», и «резиновость» Муратова. Колкие наблюдения о Вале…
«Книгу амбарную» Бийкин ударил бы об пол, но картонная обложка сработана на века, и не будет никакого урона. Вот бы владельца, этого кривляку в каскадёрке! «Очки тёмные, кепка модная», – возмущение редактора.
А вдруг врёт парень вопреки обещанию быть откровенным? Между строк бравады – горечь. Будто на котурнах и готов с них шмякнуться. Дневник от этого увлекательней.
У Бийкина теперь кое-какая информация. Правда, Бийкин-«исследователь» не доволен: мнения других фигурантов этой, возможно, криминальной истории, в отличие от показаний Володи, не на бумаге, а некий материал в голове. Но, как охотник, вышедший на тропу добычи, надеется: нужные факты из головы выйдут. Надо только шевельнуть память. И теперь о Гусельникове судачат: и тайно, и явно, и официально, и взахлёб.
Отца Павки, Ивана Павловича Белозёркина знает Бийкин, как и других руководителей (не лесник он, а лесничий, глава целой конторы), а его сына не видел никогда. «Этот парень длинный вместо моего огольца. Вбегает ко мне в кабинет, напугав секретаршу: “Вы не могли бы прекратить выделение леса под рубку тем предприятиям, которые не вывозят срубленные деревья из тайги?” Нет, вы подумайте, каков Гусь!»
Бийкин улавливает шуршание над потолком, будто там, в глубине чердака кто-то не спит, живя тайно. В этот день на первом этаже пустуют комнаты для газовиков, которые работают на трассе. И на втором – никого, кроме Бийкина, да мамок с детьми, у них ранний отбой. Вверху топают! Вроде бы низковато, но ходят…
Вахтёр Федуловна вяжет палантин, длинный, как невод.
– Снег стронулся, – нехотя откладывает работу.
От площадки второго этажа – лесенка вверх, к люку. Бийкин открывает ключом, который дала Федуловна. А тот ходит! Поднимает крышку с опасением удара ею по голове, но шум утихает! Неповоротливая бабка в телогрейке глядит на храброго корреспондента.
Бийкин – в тёмном нутре. У фронтона вполне можно ходить во весь, и немалый рост.
– Кто тут?
В ответ – вихрь в темноте и грохот на тротуаре. Слуховое окно – настежь. В нём видна главная улица, неоновые буквы ресторана «Рассвет над Лысьвой». Под фонарём обитатель чердака бежит к выработанному карьеру. Миновав ресторан, попадает в тень. Как одет, не разобрать.
Вполне реально, такого роста мог: на доме кое-где скобы, а от страха быть схваченным прыгнул в сугроб. Вон ямка, хотя, наверное, от капели.
Бийкин прикрывает окно, закрыть не вышло.
Федуловна комментирует:
– Ослобонятся из лагеря, и ну, шастать верхотурами! Пойду-ка, проверю входную дверь: на два оборота или на один.
Бийкин и у себя «проверяет».
«Зачем вы читаете мой дневник?» У этого бомжа поставленный голос? Хотя, кого только нет в этих краях! Кремлёвский часовщик отбывает в колонии номер три. Актёров немало. В оцепке театр, какого на воле нет в некоторых городках. Бийкина на премьеру пригласил замполит колонии: материал для внутриведомственного журнала «К новой жизни». И вот диктор бегает чердаком, вопрошает по телефону…
Но нет, никакой не диктор, не актёр, а именно тот, чей дневник найден в тайнике этого видавшего виды стола!
В доме тишина и – во всём городе. А вот и локомотив, бьют о рельсы колёса. Мимо – поезд: с юга – на север, а потом встречный: с севера – на юг.
Глава четвёртая
(8 февраля, суббота)
