скачать книгу бесплатно
Новые планы («планты», как он говорит с иронией) предельно краткие, хотя и нелёгкие. «Не курить, много ходить, нормально питаться». Утром – овсянка, которую научился варить; гантели куплены.
Ощущение какой-то стронутости. Будто в душе что-то «стронулось», как тут говорят, имея ввиду лёд на реке, снег на крыше. «Март пропущен, вплываем в апрель».
Он не входит в дом и бредёт, не куда глаза глядят, а в другой, невидимый мир, но дорогу обрывает тюремная ограда. В комнату, – волнуясь, будто там оживший человек.
Его возвращает к реалиям работа: двести строк – в номер, двести – в загон. Доклад по телефону Вале, мол, с утра будет материал. Она хочет поговорить. Но не пробилась через его деловую интонацию, и в трубке не дружеское «пока», а отстранённое «до завтра».
Перед сном – немного чтения. Но не детектив «Убийство на тихой улице». Хватает «амбарную книгу».
Воспоминания
Н я н ь к и. Одно моё окно выходит в цветник. Далее – тротуар, которым тянут детей в детсад.
На прогулке спрашиваю:
– Там невкусно кушают ребята? – Неприятный запах от кухни, мимо которой мы идём.
– С чего ты взял, ты же не был там?
Я недолюбливаю эту тётку. У неё мнение: меня балуют и, наверное, она хотела бы отдать меня в садик… Вряд ли у неё такая идея, но я не понимаю: ей за меня платят. Не я инициатор конфликтов. Забыв обиду, опять:
– А на обед будут «снежки»?
Этот десерт готовит домработница Таисия, украинка. «Снежки» она произносит с ударением на первом слоге. Да и с виду – снежки. Бабушка и Таисия иногда вспоминают с юмором, как бабушка нанимала Таисию, которая на рынке торговала гуся, и бабушка хотела купить, но не знала, как сготовить. Таисию пришлось «взять на пару с гусем».
– На ботву бы тебя!
– А что такое ботва?
– Вроде травы.
Немного обдумав, говорю:
– Мы поедем на дачу, и там я сам сяду на траву.
– Домино экий, сад, да ешо – дача!
– Там река!
Наша загородная усадьба вдоль берега. У мостика вода отделена сеткой. Для меня, уже умею плавать. Прошлым летом и наняли эту няньку. Зима к концу, но она треплет мне нервы.
– Улица-то генеральская, – обозревает коттеджи.
– Мой дедушка – генеррал! – И что плохого в этом? Радуюсь, к тому же, букве «р». – Улица называется «Кррасных командиров», – для неё, для тёмной.
Мы – у дома. Ворота открыты, выкатывается автомобиль. В нём – отец. Не за рулём. Водитель молодой, «стиляга», так называет его папа. Парень этот лихо насвистывает мелодию, «рок енд ролл». Увидев нас, отец велит ему тормознуть: не может гордо проехать мимо меня. Приоткрыв дверцу, он пожимает мою ручонку, будто это большая рука его взрослого сына. У меня благоговение перед ним, моим папой!
– Отец твой как барин!
Обидное о моём папе!
– Он дирректор!
– Барин! – напирает она.
Топаю ногами. Сдёрнув колпак шапки-«буратинки» (такая у Буратино), бью ею няньку по грубой юбке, по валенкам в галошах! Во дворе с клумбами, выложенными по краям белым камнем, кричу:
– Мой папа дирректор! Мой папа дирректор!
Крик долетает за внушительную дверь. На крыльце – мамочка:
– Молодец! Выговорил!
Накануне мы бились над буквой «р».
В прихожей я не выговариваю трудную букву:
– Она говолит, – папа балин!
Мама уводит меня, раздев, не дав это делать бабке. Та глядит виновато, как и во время других выговоров. Ей тяжело в городе, она многого не понимает. Но такое впервые. В кухне она – на сундуке (её вещь из деревни). Она не спит на «традиционном диване». Для домработницы Таисии выделена комната. Она, как родная: вынянчила тётю Лику, водила в школу «за ручку» тётю Сашу.
Нянька, будто подсудимая, и обвинение произносит Таисия:
– Куды ж это гходно! То ж хлопчик, дитё! Я вже двадцать пять гходов у этих людей, та кажу вам, шо добрее их нэма в цилом свити!
Нянька клонит голову. Таисия кивает:
– Це добре!
Но вдруг нянькина инвектива:
– Баре вы советские! Буржуи вы советские!
Четверо и Таисия ахают одновременно. Бабушка поднимает голову императрицы:
– «Баре» – это бездельники. А мы работаем на благо общества и народа. Вот я – Герой труда. – Она прямая, гордая.
Нянька молчит. Мама и тёти желают «закрепить внушение», хотя уверены: бабушкины слова и так убедили няньку. Меня не выгоняют из кухни. Синедрион имеет цель «восстановить авторитет отца».
– Это мы – барыни? – говорит тётя Саша. – Мы – учителя, музыканты, врачи! Мы – так, букашки?
Ответ няньки, – и дружное «ах» оппонентов:
– Народ вы презираете, народ вас кормит, а вы его презираете!
Я – во гневе: мама, актриса, – букашка? Тётя Лика, играющая на рояле, тётя Саша, которая говорит по-немецки, по-испански, по-французски? А бабушка? Её фотография – в журнале! А Таисия, которая готовит «снежки», «наполеон», неповторимый торт из клубники и многое другое – букашка? Они ещё втолковывают тупой няньке, кто они такие, и тут я выкрикиваю:
– Ты – букашка! – топаю для убедительности ногами.
В кухне – тихо.
Мне нанимают другую няню. Она не отходит от «линии Таисии», до того раннего утра, когда я вбегаю к ней, хныкая. И вижу: няня, будто кукла, глядит открытыми глазами. Бабушка определяет: инфаркт. Этот диагноз, будто прокрался в дом, вновь явившись на свет.
Нянек у меня хватает: Четверо, Таисия, подруги Четверых.
– Бедный ребёнок! – жалеют меня, имея ввиду истории с няньками.
Я – не бедный ребёнок, и с ранних лет это знаю.
«У меня живут две птицы:
серый чижик и синица.
Брат оставил птичек мне,
сам бьёт немцев на войне».
Нечёткая и недружная декламация всем первым классом! Они у парт, глядя друг другу в затылки. Впереди – немец Зингерфриц (имя почему-то Сашка). О, Бийкин и тогда понимает, насколько плохо иметь такую фамилию, куда хуже его фамилии Бологузов, которую ребята легко трансформируют в дразнилку (Голопузов). «Пошли фрица бить!» И бьют.
А лет двадцати тот прыгает с моста в городской пруд и тонет. Летом много купающихся. Но это ударяет Бийкина, будто он виноват в Сашкиной ранней смерти. Он, круглоголовый, прикрывал лицо рукой: «В лицо не надо». «А ты по-немецки, по-фрицевски», – требует их главарь, второгодник и уже тогда – уголовник, немного погодя отправленный в колонию. И в другом классе паренёк с немецкой фамилией, но его не трогают. Наверное, оттого, что в том классе нет юного уголовника. Бийкин не отвечал отказом Митьке Топору (фамилия Торопов) на его наглое: «Айда Фрица бить!» Он не защищал Сашку, а, слабо, но ударял!
На какое-то время каменеет в кресле с амбарной книгой на коленях:
– Прости меня, Саша Зингерфриц!
И чего у Гусельникова в дневнике какие-то воспоминания (да, они «ведут Бийкина к познанию»)! О работе, о редакции лучше бы написал!
Перевёрнута страница…
Anno…
За этим словом и число, и «август» на русском. Только слово «год» на латыни. И опять ощущение: автор глуповат. Итак, воспоминания кончились. И далее именно дневник, в котором, наверняка, информация об удельских днях, и о дне гибели, если она была!
«Kenst du Land, где небо блещет». Солнце горит над осенней тайгой, над рекой и над скалами. Я парю над землёй. Я лечу, ощущая себя жизнеспособным.
Это – Удельск?! Будто еду и лечу в один населённый пункт, а прибываю в другой. Город не имеет центра, – одна окраина.
От аэродрома – на автобусе.
– Кому в «Центр»? Выходите!
Деревянной лестницей, напоминающей корабельный трап, сброшенный в город, как в море, – на некое плато, которое и претендует на центр. Тут пятиэтажки из кирпича. А в городе много деревянных изб. Наш пострел куда-то… поспел…
Редакция (пять комнат) на первом этаже административного здания (их два, это – с колоннами).
Моего будущего шефа зовут Леонтий Фролович. Оригинальные имена. А фамилия Кочнин идеальна для того, кто нашёл некую кочку в данном болоте. Толстоват, лысоват.
– Шево надо? – шепелявость не природная, плохо вставлены зубы. – Вы к кому?
– К вам, ведь вы редактор? – выкладываю документы.
– А где Белозёркин?
– Мы поменялись.
– По-ме-ня-лись?!
– Чтоб открыть путь на ваше плато, я убил Павку Белозёркина, моего однокашника на факультете журналистики.
Редактор оглядывает багаж:
– Что за аппаратура?
– Магнитофон, пишмашинка…
– Личные?
– Личные отличные.
– А в этом чемоданчике..?
– Бумаги, блокноты. «Дипломат», кейс, а по имени одного американского супермена – «Джеймс Бонд».
– А-а, супермен…
– И пиджак личный…
– Ну, да. Хороша экипировка.
Он перебирает вырезки с моими материалами:
– О пианистке – нормально… О спектакле – ни-че-го… А у нас будешь про назём да про навоз, – на «ты».
– На-зём?
– А тоже навоз.
– Мне обещали именно в производственно-хозяйственный! Я в отделе культуры работать не буду.
– …сельскохозяйственный.
– «Нет пределов познанию и любое знание постижимо для пытливого ума».
– С этим согласен. С жильём у нас худО! – нажимая на «о» – Белозёркин – местный, сын главного лесничего. Придётся тебя домой к себе весть. Гостиницы нет путём…
– Путём?..
– Только непутёвая…