скачать книгу бесплатно
– …и по складам! Но проще картинки в журнале «Америка»…
Мишель
– Добрый день! – Ильин на пути к тупику коридора, именуемому курилкой.
Увидев его, «звучки»[48 - – звучок – звукооператор;], «светики»[49 - – светик – осветитель (профессиональный жаргон работников телевидения).] и оператор Голубь убегают, как говорит Голубь, «выпить кофейку».
– Был в травматологии, – рукой, будто убирая с головы ненужное.
– Операцию?
А у этого парня только уши на уме!
– Открытие Сеченова: мышцы лица дают сигналы в мозг, влияют на его работу. От лопоухости и характер «лопоухий». И в этом нет удивительного.
Но удивляет. И чудак находит чудака хирурга, готового «приложить уши». Коррекция внутреннего формальным путём.
Я уши новые купил.
Теперь и я не лопоухий.
Не только внешность изменил,
характер сделался другим.
Я благодарен, Сеченов, твоей науке.
– Неплохо. – Хвалит, хотя не литератор, а декоратор. Князь (мамина линия). По отцу никто. – Книгу, которую ты дал, о тоталитарных режимах… К одной цели – толпой… Так подлые, хитрые коммунисты управляют людьми! Ты, вроде, с кем-то в главной библиотеке? Неплохо бы…
– Ладно, будь в холле… О времени набери телефон: Д1-19-29.
Числа двузначные, таков и смысл! Ха-ха-ха! Реакция опыта: вот-вот лопнет реторта. Отметка пять, роль отыграна, как надо.
– Дверь картонная падает! – Явление помощницы режиссёра: бабка курит, машет дымом.
…Уходят, и ушей Ильина, как своих, не видать.
Киногруппа забирается в микроавтобус «Телевидение». Двое «светиков» с фонарями. «Звучок»: микрофоны, магнитофон. Оператор Голубь (мира), как правило, мирный и, как правило, с бодуна. Репортёр Валентина Трудоярская. Кривоногая, полный рот дикции. Работает в кадре. Трудолюбивая (оправдывает фамилию).
«Бригада Иванова выполняет план…» Отъезд. Камера на Иванова. Пилит или режет на станке (токарном, резальном). В кабине крана (портального): панорама цеха… Обрубка, где отливают детали. Интервью у молодого молотобойца о выполнении плана. Тот в ответ мыкает! Цех-то глухонемых. (Тема Ильина в ином варианте). А руководитель не только «слышащий» (о других он деликатно: «слабослышащие»), но и подслушивающий. «Пивка бы!» – ноет Голубь. «В буфете нет».
На обратном пути (Трудоярская в кабине автомобиля отдельно от группы) – мыканье, хохот…
К телефону. Кто это? Интонация наивная:
«Увидимся?» Светлана! Она разрядит от напряжения!
Во дворе телестудии комплемент экзальтированной тётки, редактора передач для детей:
– Красив, как Лель!
Другой комплемент «Ленский на дуэли!» пущен в народ: молодые редакторицы млеют при его появлении. Ныне опять одет в «крылатку» (великолепный реглан!) Не кролик – берет и шарф тонкой работы.
У трамвая она. Плохонькое пальто, бедный платок. Никаких каблуков. «Прощай, молодость», но хвастливая мимика: «Мой парень».
Новый район. Где-то тут бывшие соседи: Евгения Эммануиловна, её дочка, влюблённая в Петра. Он отверг уродину. Но такие, как Рива (вид милой тоненькой кубинки) вне наций. «Вива, Рива, остров свободы!» Да он едет изменять ей! (Не говоря о жене).
Ладно бы отдельная квартира, дыра для укрытия, но стены, более тонкие, чем в «диванной» (альзо шпрах грандмаман).
– Я Людина подруга.
– Это вам не бордель! Намедни фифа с хахалем… У нас дети! Утлая комнатёнка.
– Многокомнатная квартира?
– Трёх. Мамы и дети, пап нет, – виновато, будто она и заселила так плотно эту коммуналку.
Радио поёт: «Всё выше, всё выше и выше…» В некотором роде ободряет, «…в своих дерзаниях всегда мы правы. Труд наш – есть дело чести…» Радио умолкло. И у него к концу «труд», который не «дело чести».
– О, любимый!
– Зябликов – импотент?
– Нет… Но ты для меня целый мир! Людка работает в Нарьян-Маре. Её мама эту комнату сдаёт. У Жанны непомерные требования (вывод из телефонной болтовни с грандмаман).
Реплика а'парт: «Увы, не отвела, как громоотвод, грозу!»
Легко убегает:
Светлана в комнате чужой,
моя безмужняя Светлана…
Тебе бы лейтенанта Глана.
А я… Я – негодяй большой.
Хотя, и этот Глан не ангел.
Вольно шагается тротуарами, кое-где каткими ото льда! Вот и Городок чекистов. В квартирах не только коммунальные кухни, но и таковые гостиные. Для нереально общительных людей. Реальные наделали перегородок. Тут одна игривая девчонка для одной вечёрки (дед – когда-то работник НКВД). В клубе имени Дзержинского (дэка Дэзэ) кафе. Нет ли кого? Ба! Эдик!
– Бонжур, граф Строганов! – тихое. – У Эндэ день ангела?
– Будь, она будет рада.
– Буфетную работницу убили. Имя Рая или Фая… Татарское, вроде…
– Хая.
– Такое имя?
– Еврейское.
– А ты откуда знаешь?
– Тут любой знает. Не доливала. Но я, как пена осядет, кружку обратно… Подмигнёт, и – до краёв.
– Верующие фанаты!
– Диверсанты!
– Твой информатор правдивее.
– Ты надолго?
– Недели две. Моя Галка будет пианисткой. У неё родной дядя в Москве. Ну, а я в МГУ в аспирантуре… Петьша как?
– Опять молитвы.
– Истинный он Пётр. Мне пора, Мишаня.
Эдька Краснооков, будто неродной брат. Грандмаман, которая и для него вроде бабушки («Я Эдуард, а вы – Эндэ» – так нарёк с её одобрения).
Ну, вот и Артур. Далеко не король…
Подарка нет. Эврика! Книжный магазин! Бук!
– Руссо. «Исповедь», – грубовато говорит, глядит мягко.
– Я не готов к исповеди!
– Газеты…
– Родные имена: Злоказовы, Второвы, братья Агафуровы. И Строгановых найду; да alors[50 - – вот это да! (фр.)]: найдены! Грандмаман как начнёт: «…рядом с Крестовой церковью; у кинотеатра “Лоранж”». И дела нет, что церковь убита, кинотеатр – «Октябрь»…
Майя упаковывает товар в гофрированную бумагу. Не отважиться ли ещё при свечах? Назван «милым мальчишкой».
– Как тебе «Пепел и Алмаз»?
– О, великолепно!
Буквально умирал с Цибульским. И мог умереть. Двадцать шестого января в международный день террористов… О, нетерпеливые и уходящие, гибнущие в канавах! Гости… Ибо нет хозяев на этой земле…
– Видел «Расёмон»?
Бурление в такт шагам:
Данной девице давно за тридцать.
Она не очень молода,
но девушкой была недавно,
И это грустно, но не странно:
умна, бедна, скромна.
На пруду его лунка. Рыбаки оградили флажками.
Не гоните серого волка.
Дайте мне на воле погулять.
Не надеюсь – долго.
И капкан захлопнется опять.
– Тюремная лирика! – хохот, слёзы…
У кинотеатра – афиша. На ней – самурай. В назидание Майе (и не только ей):
Предупреждаю – не зевай:
я одержим нечистой силой.
Я оборотень. Самурай.
А вовсе не «мальчишка милый».
Пётр
Бегает по перрону, оглядывает вагоны: нет его? Не доехал? Наверное, в вокзале, который когда-то притягивал их, детей, манил в другие города, на другие материки… Буквально за шторками ресторана виделся иной мир, иные берега, более богатые люди… Ныне тайны нет. Обыкновенный кабак. Трогает ручку двери, которая угодливо открывается. Швейцар в форме, но железнодорожной, и с виду вагонный проводник. Никого?
Хрипленькое, тихонькое:
– Петро, я тут давно.
Да ведь явился Пётр не по местному времени, а по московскому!
– Дачку толкнул?
– Ка-кую дачку?
– Твою, Петро. Где она, в какой-то…утке?
– Старая Утка, деревня.
– Винтовки берёшь? Одиннадцать стволов? Или денег нет? – кривая улыбка.
Ответ Петра эту улыбку так выпрямит, что гость будет рад ехать из гостей…
– …не ранее лета…
А ведь превратился, было, в какого-то монаха, уповая на волю бога, свою утратив.
– Ладно-ладно, – кивает гость.
– Телефон не мог набрать? – тон, не допустимый ранее с «боевым товарищем», как говорит брат…
– Телефон не то, не так…
– Завтра к обеду будь. День рождения бабушки. – Оглядывает и оценивает не более, как дядьку недалёкого, но издалека.
В ответ – опять кивки.
