Зельда Марш

«Ну, и что такого, что она с ним связана! Он ей нравится. Он – простой, славный малый.»

Но эта неопределенно-одобрительная характеристика не помогла делу: будущее оставалось все таким же неясным. Мысль о докторе, как любовнике, была отвратительна Зельде. Но она была ему признательна и искренне хотела чем-нибудь отплатить за его доброту.

За ее спиной скрипнула дверь. Это Бойльстон пришел из своей консультации. Теперь входя, он никогда не стучал. Зельда отметила это про себя: еще один признак их все растущей близости.

Доктор был в превосходном настроении и весело потирал руки. От него слегка пахло карболкой.

– Ну-с, как поживает мой цветочек? Я выпроводил последнего больного и имею сильное желание запереть дверь и потушить свет, чтобы меня сегодня больше не беспокоили.

Он подошел к окну и обнял Зельду одной рукой. Она внутренне съежилась от этого прикосновения, но не отодвинулась. Стетоскоп, забытый доктором и висевший на шнурке, больно надавил ей на щеку, когда доктор прижал к груди ее голову. Запах карболки вызывал тошноту. Черный сюртук доктора, помятые складки белой сорочки, его светло-синий галстук, все подробности его костюма как-то особенно навязчиво сегодня вошли в сознание Зельды. Она подняла глаза и увидела как будто в первый раз его широкие красные губы и влажный блеск зубов, так как он улыбался ей. Она невольно отстранилась и отвернулась к окну, пытаясь скрыть отвращение. На минуту показалось, что это – какой-то новый, незнакомый мужчина. Она слышала, что он за ее спиной тяжело опустился в кресло, и несколько минут продолжала стоять у окна, не оборачиваясь. Кресло было его, вся квартира была его, все, включая и ее, Зельду, принадлежало ему. Чувство неприязни и усталости охватило ее. Мысли путались. Джинджер – вот кто ее неотъемлемая собственность! Она обернулась, чтобы посмотреть, где котенок… Бойльстон сидел в кресле, согнувшись, опустив голову на грудь. Зельда вгляделась – жалость проснулась в ней. Она подошла и ласково провела рукой по его волосам, но он не шевельнулся. В следующее мгновение она взяла обеими руками его большую руку и присела подле него на ручке кресла.

– Вы очень добры, доктор. И я так ценю эту вашу доброту ко мне.

Тот хмуро покачал головой.

– Ах, не благодарность мне нужна! Я хочу большего.

– Я даю вам все, что могу…

– Гм! – буркнул он и наступила многозначительная пауза.

– Да ну же, не надо! – нетерпеливо начала Зельда. – Я не люблю, когда вы хмуритесь и смотрите недовольно.

Она нагнулась и поцеловала доктора, и в тот же миг он обнял ее, стараясь заглянуть в лицо. Зельда слышала, как сильно билось его сердце.

– Господи, до чего я люблю вас! – сказал он страстно. – И отчего вы не можете полюбить меня?

– А что мы будем делать сегодня вечером? – торопливо переменила она разговор, освобождаясь от его объятий. Поправляя волосы, она увидела в зеркале, что он следит за ней.

– Поедем к Тортони или будем обедать здесь? Пойду, взгляну, что у меня есть в кладовой. – И она выскользнула из комнаты.

Когда она через пять минут воротилась, Бойльстон сидел в трагически-некрасивой позе, уронив голову на руки, с болтающимся на цепочке пенсне и нелепо торчащим над ухом стетоскопом. Зельда встала на колени у кресла и, отведя его руки от лица, увидела то, что ожидала: мокрые глаза и щеки.

– Доктор!

– Это ничего, Зельда, не обращайте внимания.

– Но…

– Я старый дурак, вот и все!

– Не говорите так!

– Я стар, стар, стар, Зельда, – стар для такой, как вы!

Она погладила его руку.

– Вы любите этого котенка? – спросил он, указывая на белый клубочек на постели.

– Люблю, конечно. Вы мне подарили его: я люблю вас обоих.

– А не появлялось у вас никогда желания, чтобы, когда вы гладите и ласкаете его, этот ваш любимец тоже стал ласкаться к вам, чтобы он научился любить вас так, как вы его любите?

Зельда не отвечала. Сидя у его ног, она глядела в его угреватое лицо с мокрыми слипшимися ресницами, – и снова жалость затопила ей сердце.

– Но, ведь, я люблю вас, – сказала она тихо.

– Не так, не так, как я хотел бы! Вы это знаете.

Минута молчания. Затем девушка поднялась и прильнула к нему, покоряясь его крепкому объятию, его жадным, горячим поцелуям.

Через несколько минут он сидел на диване в соседней комнате и с довольным видом наблюдал, как Зельда суетилась, накрывая стол к обеду. Куда бы она ни пошла, что бы ни делала, она чувствовала на себе его влюбленный взгляд. И ей это не было неприятно.

4

– Покойной ночи, Зельда.

– Покойной ночи, доктор.

– Отчего бы вам не называть меня «Ральф»?

– Я всегда и в мыслях называю вас «доктор».

– А вы не могли бы попробовать?..

– Я попробую… Не знаю… Это будет так непривычно.

Он улыбнулся и привлек ее к себе.

– Нам было чудесно сегодня вечером, правда? Ты счастлива, цветочек?

Она поежилась, отвечая несколько принужденной улыбкой.

– А я так счастлив, благодаря тебе, – продолжал доктор. – Я весь день ни о чем не в состоянии думать – только о тебе и о том, чем бы тебя порадовать.

– И вы всегда умеете это сделать.

– Зельда! – Она позволила ему снова обнять себя, и, прильнув головой к его груди, слышала, как бьется его сердце.

– Лучше бы вы уже шли домой!

– Но придет время, когда мне не надо будет уходить отсюда, правда?

Она покачала головой.

– В один прекрасный вечер ты скажешь: «да»! – настаивал он.

Но она все отрицательно качала головой.

– Ну, покойной ночи, дорогая.

– До свидания.

– Ты все-таки любишь меня немножко?

– Немножко…

– И когда-нибудь будешь любить больше, девочка?

– Надеюсь, что буду.

– Поцелуй же меня.

Ока снова подчинилась. Когда он, наконец, выпустил ее, шляпа его смялась и нелепо торчала на макушке. У него был пресмешной вид.

– До свидания, моя радость! Так ты скоро позволишь мне остаться?

– Покойной ночи!

Заперев за ним дверь, она постояла, пока не затих на лестнице шум его шагов. Машинально вошла в комнату, остановилась у окна. Улица была почти пуста. Она следила глазами за редкими прохожими. Потом, отвернувшись, хмуро посмотрела на беспорядок на столе. Посуду можно вымыть и завтра утром. Она терпеть не могла мыть посуду…

Впереди ночь. Свет уличных фонарей играл на потолке комнаты, рисовал отражение окна на белой стене напротив. Все предметы в комнате словно сторожили Зельду… Тишина… Над ней, под ней, вокруг нее… Молчание пустого дома… Подходящее место для привидений. Быть может, души умерших людей, что приходили сюда в течение двадцати-тридцати лет гнуть спину с утра до вечера, навещают в виде призраков этот старый дом? Мертвецы неслышно скользят по лестницам и конторам…

Сделав над собой усилие, она отогнала эти жуткие представления, и мысли ее вернулись к Бойльстону. Он был так добр к ней, он любил ее… Он был трогателен… и стар… Она представила себе его редеющие волосы, белый жилет, немного засаленный у карманов… складочки на сорочке…

О Майкл, Майкл, застенчивый, улыбающийся Майкл! Она вспомнила его сильные молодые руки, обнимающие ее, вспомнила его чистые, свежие губы… Горячие слезы обожгли ей щеки.

– Майкл!

Мертвая тишина вокруг давила на нее. Одна! Одна среди этих стороживших ее стен!

– Майкл!!!

Тихие, крадущиеся шаги у двери, ручка замка шевелится как будто…

Зельда вскакивает, прижимая руки к дико стучащему сердцу.

– Доктор, доктор, доктор, – стонет она.

Молчание. Никого. Потревоженный котенок шевелится подле нее.

Она хватает его и прижимает к себе. Испуганная маленькая девочка средь зияющего мрака ночи, одна в огромном нежилом доме.

5

В день, когда Зельде минуло восемнадцать лет, Бойльстон повез ее обедать в отдельном кабинете у Тортони, и Зельда в первый раз в жизни пила шампанское. Доктор был еще более обычного щедр и нежен в этот день. Он подарил ей золотые часы, золотую булавку в виде бантика, которую собственноручно приколол к ее шелковой блузке. Сверх того дал ей целую горсть золотых монет по двадцать долларов, чтобы она купила на них, что ей захочется. С этого дня она сама себе госпожа – сказал доктор. Дядя больше не имеет власти над ней.

Эту ночь он оставался с нею до утра, под условием, что не тронет ее. Он сдержал слово, и они проболтали всю ночь, как добрые друзья. Через несколько дней он снова настоял на том, чтобы остаться у нее. На третью ночь она сдалась – и наутро чувствовала к себе ненависть и презрение. Весь день просидела на одном месте, судорожно сжимая пальцы и неподвижно глядя в пространство, а слезы текли и текли по ее щекам… Она чувствовала себя оскверненной, опозоренной навеки.

– О Майкл, Майкл, Майкл, – как я могла?! Как я могла быть такой мерзкой, недостойной твоей любви, как я могла изменить тебе?!

Глава шестая

1

Сан-Франциско – город холмов. По их склонам лепятся ряды словно игрушечных, нарядных домиков, красных, белых, коричневых; с громкими звонками ползут трамваи. Маркет-стрит перерезает по диагонали город от бухты до Твин-Пикс. Вдоль этой широкой и людной улицы, перемежаясь с деревянными лотками, на которых продают мясо и зелень, с «салунами», тирами, киосками, оклеенными пестрыми рекламами, перемежаясь с игорными домами, аптеками и банками, высятся кирпичные и каменные дома, в основном занятые торговыми предприятиями.

Пыль, мусор, резкий ветер, насыщенный сырым туманом воздух, лавины пешеходов, торопящихся укрыться от порывов ветра, звонки, стук копыт, грязь, торопливое движение, серый колорит, – вот каковы были впечатления Зельды, смотревшей на мир из окон дома Фуллера.

Она вставала в десять часов и, накинув старенький, обтрепанный голубой халатик, принималась за свое несложное хозяйство. Она научилась от доктора курить и, едва проснувшись, уже тянулась за папиросой. После почти двухлетнего сожительства их отношения с Бойльстоном утратили всю свою новизну и остроту – по крайней мере, для Зельды. Бойльстон все еще любил ее, надоедал ей нежностями, мучил ее, домогаясь большей любви. Но он никогда и раньше не привлекал ее, а теперь она временами его просто ненавидела. Все его настроения так хорошо были изучены ею. Она только терпела его – не больше. Когда-то вначале она презирала себя за то, что он сумел подкупить ее своей добротой и щедростью. Но, быстро ожесточившись, она теперь соразмеряла свои милости с тем, что он давал ей, мало-помалу привыкнув кокетством добиваться от него еще большей щедрости. Она принимала близко к сердцу свою зависимость от Бойльстона, ее раздражала обстановка, в которой она жила, раздражал Бойльстон. Они ссорились. Зельда никогда не уступала. Она знала, что он первый будет искать примирения и сделает все, чего ока захочет. Но часто ей становилось жаль доктора. Его страх перед приближающейся старостью имел в себе что-то глубоко трогательное. Он делал отчаянные усилия оставаться молодым и, так сказать, идти в ногу с Зельдой, так и сверкавшей молодостью и непосредственной жизнерадостностью.

2

На второй год их сожительства, перед самым Рождеством, Бойльстон тяжело заболел и был на волосок от смерти. Он поранил руку во время операции, и у него сделалось заражение крови. Зельда узнала об этом только день спустя, когда положение его было признано опасным. Он попросил, чтобы за нею послали, но, когда Зельда приехала в больницу, ее не пустили к нему. Ей пришлось провести в ожидании несколько тревожных часов в душной маленькой приемной внизу. Кроме нее, здесь ожидали еще две дамы – полная и худая. Полная была миссис Ходжсон, сестра Бойльстона, худая – мисс Бойльстон, его кузина. Им обеим тоже дали знать о несчастии, и они приехали из Стоктона. Дамы явно не понимали, какое отношение имеет к доктору Зельда. Старшая спросила:

– Вы сиделка при его консультации, мисс?

– Нет, я его друг, – отвечала Зельда несколько заносчиво.

После этого обе дамы приняли чопорный вид и старались как можно меньше обращаться к ней. Во время этого долгого ожидания Зельде впервые ясно представилась вся двусмысленность и непрочность ее положения.

Не в ее характере было смотреть на себя, как на «метрессу» доктора. Дочь Джо Марша, выросшая в соседстве с «Испанским кварталом» Бэкерсфильда, считала, что естественно со стороны доктора опекать и содержать ее, – и в первый раз дело представилось ей в новом свете… А если Бойльстон умрет, что будет с нею?

Эта мысль, как колесо в клетке белки, вертелась безостановочно в ее мозгу все время, пока она в тревожном ожидании сидела в приемной больницы на уголке узенького дивана.

«Что будет с нею?.. Что будет?»

Однако, когда страшные часы прошли, больной пожелал прежде всего увидеть не родственниц, а ее, Зельду. Зельда была поражена страшной переменой, происшедшей в нем за несколько дней болезни.

– Зельдочка, родная, вы довольны, что старый хрыч не умер? – сказал он слабым голосом.

Весь тот день ей пришлось просидеть лицом к лицу с обеими дамами у его кровати.

– Моя невеста, – прошептал больной, представляя ее родственницам. – Мы с нею намерены пожениться, как только я снова буду на ногах.

Возник вопрос, куда переехать Бойльстону из больницы. Он хотел, чтобы Зельда была с ним, между тем дом Фуллера был неподходящим местом для выздоравливающего после тяжелой болезни. Взять же Зельду к себе в отель или куда-нибудь в санаторий, значило возбудить толки, а доктор до смерти боялся сплетен. Его приятель-врач, посвященный в тайну, предложил им свой загородный домик в качестве временного приюта. Это был просто-напросто заброшенный каретный сарай, приспособленный под жилье. Внутри – крохотные спаленки, нечто вроде нар, стул, стол, ржавая печка с протянутой под потолком трубой. Но этот импровизированный «коттедж» стоял на утесе, откуда открывался чудесный вид на Тихий океан.

Зельда пришла в восторг при первом же взгляде на новое жилище. От Сан-Франциско до Кервилла было около мили по железной дороге и вдвое больше – от станции до их коттеджа. Они добрались сюда в тележке, увязавшей в глубоком светлом песке. Зельда была совсем очарована природой этих мест.

– О, останемся здесь совсем, навсегда, доктор! – умоляла она. – Это – дивное место для выздоравливающего! Я буду так усердно ходить за вами! Увидите! А потом я останусь здесь, а вы будете навещать меня.

– Но, дорогая, ведь здесь ни души вокруг. Ты будешь так одинока… и мало ли что может случиться!

– Ничего не случится!

– А как же с продуктами!

– Не беспокойтесь. Я буду ежедневно, если понадобится, ходить в город, да и Бибо, я уверена, будет выполнять все мои поручения.

И она добилась своего. В один прекрасный солнечный день они переехали в Кервилл. Природа, казалось, радушно их принимала. Наступил февраль и с ним – чудная ранняя калифорнийская весна, когда ни одно облачко тумана не заволакивает моря, когда небо лазурно днем и усеяно звездами ночью, когда благословенные солнечные лучи согревают землю, и она, благодарная, дает жизнь золотисто-алым макам, голубому люпину и диким звездочникам.

По утрам, еще в ночной сорочке, Зельда выбегала на порог и с восторженным смехом широко раскрывала руки, словно желая заключить в объятия всю эту красоту вокруг, жадно вдыхая нежное благоухание, разлитое в теплом воздухе.

В тридцати футах от их жилья утес круто обрывался к маленькому пляжу, закрытому со всех сторон. Днем и ночью волны Тихого океана ласкались к песчаному берегу или набегали с грозным рокотом, вздымая белые гребни, а, набежав, теряли всю свою грозность и расстилались веером по песку. Старый форт Золотые Ворота, царивший над скалистыми выступами Пойнт-Рейса, был далеко отсюда. На горизонте маячил его красный силуэт и серые очертания Фараллон.

Кервилл лениво, как попало, разбросал по песку свои домики, в которых теперь никто не жил. Все здесь дышало каким-то очарованием, говорило о прошедшей счастливой поре, о веселых днях отдыха, что проводили здесь когда-то заботливые хозяева домиков… Тут какой-нибудь портик украшал вход, там – ваза с настурциями; дорожки были посыпаны песком и раковинками, а на клумбах кое-где уже цвели цветы. Никто не нарушал тишины и мирной прелести вокруг, которыми наслаждались Бойльстон и его подруга. Только свист поезда, пробегавшего в миле отсюда, напоминал им порой о мире, лежавшем за пределами этого рая. Люпин и мак оживляли яркими синими и оранжевыми пятнами светлый фон песка. Птицы наполняли щебетаньем воздух, по утрам радостно заливались в вышине жаворонки, чайки молча носились над водой. В полдень, когда солнце пригревало землю, в тростнике и зарослях мальвы начинали жужжать и стрекотать насекомые, заглушая даже шорох и плеск волн. Мир. Красота. Тишина.

Зельда любила спускаться по изборожденной каменной груди утеса вниз, на белый пляж. Ее собственный пляж. Ничей нескромный взгляд не проникнет сюда. Ее тешила каждая песчинка, каждый кустик прибрежной травы, каждая раковинка. Она бродила по воде или строила крепости из песка. Раз как-то даже сбросила платье и решила искупаться, но вода была зверски холодна, да и Бойльстон, следивший за нею с вершины скалы, чуть с ума не сошел от испуга, что она утонет.

Со всех сторон сторожили это местечко черные громады скал, вздымавшиеся из воды. Во время сильного прибоя волны перекатывались через них, но в тихую погоду Зельда любила бродить среди этих скал, слушая, как тихо журчит вода, вливаясь в маленькие озерца, служившие как бы аквариумами для мелкой морской твари. Она с восхищением смотрела на крабов, пробиравшихся в расселины, на морских звезд, расправлявших красные щупальца, пурпуровых морских ежей, изумрудных анемон и других причудливого вида маленьких животных, со своими домиками на спине медленно ползущих по каким-то своим таинственным делам. Целыми часами Зельда наблюдала жизнь в этих лужицах, полную для нее захватывающего интереса.

Она вставала всегда с зарей. Постояв на пороге их жалкого жилья и насладившись тишиной и свежестью утра, она в ночных туфлях и халатике, со сбегавшими по спине волнами пышных каштановых волос, шла к маленькой жаровне, устроенной за сараем, и при помощи нескольких щепок живо разводила огонь и варила кофе. Завтрак приносился доктору в постель.

Зельда обычно садилась подле него, и они завтракали вместе, болтая и обмениваясь шутками. Самыми неприятными были дни, когда ей приходилось отправляться в город и возвращаться нагруженной провизией. Остальное же время – она могла делать, что хотела. Пока она готовила обед, Бойльстон лениво одевался. Она торопилась окончить возню по хозяйству и уйти на скалы или на свой пляж. Доктор, который поправлялся медленно, но верно, сиживал обыкновенно в шезлонге на вершине утеса и следил, как Зельда пробирается к своему любимому месту, прыгая со скалы на скалу, или исследует новые уголки бухты или неподвижно лежит над какой-нибудь лужей, погруженная в созерцание морских тайн.

В полдень она поднималась к нему наверх, тяжело дыша, веселая, возбужденная, принося всякий раз какую-нибудь новую, редкую по ее мнению, находку.

После простого завтрака они гуляли вдвоем, не заходя далеко, так как доктор был еще слаб. То были лучшие часы в его жизни. Мягкая теплота воздуха, аромат диких цветов, смешивавшийся с соленым запахом моря, ленивый шелест прибоя, мирное жужжанье насекомых, и Зельда, его веселый товарищ, – с ним.

3

В один из таких дней Бойльстон стал уговаривать Зельду выйти за него замуж. Она должна стать его женой, она имеет право носить его имя. Что будет с нею, если он умрет? Пожалуй, им следует все-таки сохранить свой брак в тайне. Его практика пострадает, если узнают, что он женат. Зельда не совсем поняла, почему, но решила про себя, что, по-видимому, женщины известного типа предпочитают, чтобы их постоянный врач был холостяком. Так, значит, они находят Бойльстона привлекательным мужчиной? Зельда впервые с любопытством пригляделась к нему. Его внешность давно потеряла всякий интерес для нее. Она даже не могла сказать, нравится он ей или нет, но помнила, что когда-то он ей казался красивым.

Но, красив он был или нет, она не желала выходить за него замуж. Физически он ей был противен. Он был слишком стар. Она не хотела иметь старого мужа. А раз доктор подчеркивал необходимость сохранить их брак в тайне, – отпадало то единственное, ради чего она еще могла бы выйти за него. Ее немного соблазняла перспектива превратиться в «миссис Ральф Бойльстон» и в качестве супруги доктора занять подобающее место в кругу дам в отеле «Калифорния». Приятно было бы утереть нос его сестре и кузине. А, раз ей предстоит по-прежнему прятаться в унылых комнатах дома Фуллера и никто не узнает о ее браке с доктором, ей мало прибыли от того, что она станет его законной женой.

И она пожимала плечами и качала головой, когда Бойльстон заводил об этом речь, и, отвечая уклончиво на его настойчивые вопросы, старалась поскорее укрыться в свое убежище на берегу между скал.

4

Последние дни их пребывания в Кервилле Зельда с утра до ночи проводила на берегу. Волны настигали ее, окатывали до колен, она прыгала по скользким скалам, бесстрашно карабкалась по отвесным склонам, смеясь и визжа от удовольствия, когда не удавалось убежать вовремя и волны холодными руками хватали ее за ноги. Она с наслаждением подставляла морскому ветру лицо, а он играл ее волосами, трепал и надувал, как флаг, ее платье. Она любила петь и кричать, следя, как каждый звук тонет в шуме прибоя.

Однажды утром она решила посмотреть, что же находится за черной скалой, закрывающей пляж с одной из сторон. Это была опасная затея, так как один неверный шаг – и она могла слететь вниз на острые камни или в бурное море.

Когда она добралась до вершины скалы, перед ней открылся другой пляж – длинная песчаная полоса, тянувшаяся на расстояние мили или больше. Но этот пляж был далеко не таким красивым и укромным, который она считала «своим собственным». Она стала спускаться.

Там, внизу, она увидела человека в старенькой бархатной куртке, в надвинутой на глаза шляпе, рисовавшего на квадратном куске холста, прислоненном к скале. Услышав шум сыплющихся камешков человек обернулся, и Зельда оказалась лицом к лицу с Майклом Кирком.

С минуту они, остолбенев, смотрели друг другу в глаза, потом знакомая широкая улыбка осветила его лицо, собрала морщинки вокруг глаз.

– Здорово!

У Зельды сердце толкнулось в груди и замерло.

«Майкл!» – Ей вдруг сдавило горло и стало трудно дышать.

– Откуда ты взялась?

– Из-за тех вон скал… – Теперь вся кровь вдруг бросилась ей в лицо. – А ты?

– Я рисую здесь иногда. Видишь, я уже начал писать масляными красками.

– И часто ты приходишь сюда?

– Нет, я был тут всего несколько раз. Чудесные стоят дни, не правда ли?

Они говорили наперебой, боясь, чтобы не наступило молчание.

– Покажи, что ты рисовал… О, как славно!.. Эти мокрые блестящие скалы у тебя очень хорошо вышли… и тени на песке тоже.

– Как ты очутилась здесь? Ведь от города досюда мили три.

Она видела, что его удивляет ее костюм – простое ситцевое платье, кое-где разорванное, туфли для тенниса, отсутствие шляпы. Сжавшееся, испуганное сердце подсказывало ей, что не следует допускать вопросов.

Ветер, дувший в спину, обвивал платье вокруг ее ног, трепал пряди волос. Волны стеной вздымались и разбивались о скалы, обливая камни белой пеной и стекая потоками обратно в море. Из-за грохота прибоя не было слышно слов. Зельде и Майклу приходилось кричать.

– Зайдем за эти скалы, – предложил Майкл. – Там, ниже этой площадки, есть что-то вроде грота, и мы сможем поговорить.

– Мне нельзя. Я должна идти обратно. – Она твердила себе, что надо уйти скорее, скорее, под каким угодно предлогом… Это безумие! Ей нельзя оставаться… Надо прекратить это.

Майкл за руку провел ее на место, закрытое от ветра. Прикосновение его пальцев обжигало, как пламя… О боже, она думала, что все кончено, что она исцелилась, – а теперь сама позволила старому огню вспыхнуть, охватить ее снова!

– Зельда…

– Что?

– Что с тобой произошло? Ты исчезла, как будто сквозь землю провалилась.

– Расскажи мне про себя. Обо мне – после. (Надо во что бы то ни стало отвлечь его! Она не может отвечать на его вопросы.)

– Да у меня все то же: посещаю школу живописи. Мама поговаривает о том, чтобы отправить меня в Париж на будущий год.

– А как поживает твоя мама?

– О, отлично.

– Вы живете все там же?

– Конечно! Я думаю, мы там всегда будем жить.

Пауза грозила перейти в долгое молчание. Глаза их встретились, и тут же потупились, снова встретились. Чтобы скрыть внезапную дрожь, Зельда наклонилась, делая вид, что заинтересована каким-то осколком раковины у ее ног.

– Что ты там нашла?

– Да так, ничего.

Он тоже нагнулся рядом с ней, чтобы посмотреть. Близость заставила их сердца забиться учащенно. Руки их столкнулись.