Зельда Марш

Тем не менее, раньше, чем он снова взялся за вожжи, чтобы везти ее домой, ему тоже, как доктору Бойльстону, милостиво подставили щеку для поцелуя. А так как он оказался смелее доктора, то поцеловал и уголок рта, и Зельде пришлось резко остановить его заявлением, что она выскочит из коляски и пойдет домой пешком, если он не будет вести себя прилично.

Но не удовольствие провести тетку и дядю, не встреча и катанье с Джеральдом в его щегольском экипаже на зависть и удивление Гвендолен Кук, мимо которой они промчались, не всеобщее внимание, возбуждаемое ими, не ухаживание Джеральда сделали этот день памятным для Зельды. Самым драгоценным воспоминанием, самым важным эпизодом этого дня было то, что она увидела, проносясь в экипаже по набережной: две фигуры, медленно прохаживавшиеся по песчаному берегу у самой воды – мать и сын, гулявшие рука об руку.

6

Зельда отложила вечернюю газету и задумчиво посмотрела перед собой. То, что она прочитала, разбудило мысли, целый вихрь мыслей. Это был отчет об очередном концерте кружка любителей музыки. Миссис Кирк тоже выступала, и рецензент с восторгом отзывался об ее игре. Картина за картиной проносились перед погруженной в грезы Зельдой. Она дала волю воображению. Внезапно сладостная трепетная волна захлестнула ее, прокатилась по всему телу, начавшись с кончиков пальцев – она закрыла глаза и судорожно вздохнула.

На следующий день, в отсутствие дяди и тетки, она позвонила по телефону доктору Бойльстону. Доктор очень обрадовался, узнав ее голос. Зельда объяснила, что ей хотелось бы его видеть, так как у нее есть просьба к нему. Не может ли доктор под каким-нибудь предлогом прийти к ним в один из ближайших дней? И доктор явился в тот же вечер. Зельде удалось переговорить с ним до прихода дяди.

– Я ужасно одинока, доктор, – сказала она, просительно глядя ему в лицо своими темными глазами. – И скучаю целые дни. Дядя все время отсутствует, тетя занята, а в этом старом доме так темно и уныло, что хочется бежать прямо отсюда без оглядки. От меня требуют, чтобы из школы я шла прямо домой, но после того, как просидишь целый день в классе, невозможно же сразу отправляться в эту клетку и снова приниматься за зубрежку! Хочется заняться чем-нибудь иным, повеселее. Мне не дают заводить друзей. Временами мне кажется, что я здесь сойду с ума!

– Дорогая моя девочка, что за мысли!.. Но, разумеется, это безобразие с их стороны так притеснять вас! А в чем же должна заключаться моя помощь? Скажите – и я сделаю, что могу.

– Я хочу брать уроки музыки.

– Музыки?

– Да. Хочу учиться играть на рояле.

Доктор казался удивленным. Зельда продолжала атаку. Говорила о тоскливых часах в сумраке и тишине их дома, о том, как необходимо ей какое-нибудь разнообразие и как она любит музыку. В углу «задней гостиной» испокон веков стояло пианино, до клавишей которого никто не дотрагивался.

– Как будет приятно разбудить это старенькое пианино, подумайте, доктор! Мне до смерти хочется начать поскорее!

– Хорошо, но я-то что могу сделать, дорогая?

– Попросите дядю, чтобы он позволил мне брать уроки! Пожалуйста! Уговорите его. И я сделаю для вас все, все, что вы захотите, – и буду любить вас ужасно, ужасно!

Он схватил ее за руку, но Зельда вырвалась и исчезла, так как шаги дяди уже слышались в соседней комнате.

7

Добиться согласия сурового дяди было легче, чем думала Зельда. Должно быть, очень уж красноречивым оказался ее адвокат! Как бы там ни было, дядя сказал жене, что девочка может, если захочет, брать уроки музыки, и, по предложению Зельды, тетя Мэри отправилась к миссис Кирк для переговоров. Но неожиданно потерпела неудачу. Миссис Кирк отказалась обучать мисс Марш. У нее все часы заняты – объяснила она. Тетушка, еще в состоянии раздражения после этого свидания, сообщила ее ответ Зельде, и та пришла в отчаяние. Но по тону тетки она поняла, что обе дамы, по-видимому, остались не очень довольны друг другом. Тетушка умела иногда нестерпимо раздражать людей своим снисходительно-высокомерным тоном. И Зельда, решив взять дело в свои руки, отправилась сама к миссис Кирк.

Чопорно выпрямившись, крепко сжав губы, учительница музыки бесстрастно слушала мольбы юной посетительницы.

– Видите ли, миссис Кирк, это для меня единственная возможность и мне бы так хотелось использовать ее! Через год-два я должна буду вернуться в Бэкерсфильд, к отцу. – Она кратко описала прежнюю свою жизнь и ужасную обстановку, из которой ее извлекла тетка. (Если она и преувеличивала немного, то, ведь, некому было уличить ее.) – Я готова вернуться туда, когда придет время, и посвятить себя заботам о папе, – добавила она, – но мне бы хотелось, пока я здесь, поучиться музыке, тогда я смогу играть и для себя, и для него. Я с детства ужасно любила музыку, миссис Кирк, но у меня не было возможности учиться. Если вы согласитесь давать мне уроки, я буду стараться изо всех сил, буду упражняться и утром, и днем, и вечером. О миссис Кирк, пожалуйста, скажите «да», пожалуйста, не откажите! Вы не пожалеете об этом, вот увидите!

– Но есть и другие опытные учительницы, мисс Марш. Я охотно рекомендую вам одну из них…

– Но дядя может не согласиться отпустить меня к другой! Вы не знаете моего дядю, миссис Кирк. Это… это самый суровый, самый ужасный человек на свете, но он слышал вас в последнем концерте «Кружка» и…

– Это в четверг?

– Да, в прошлый четверг, и он был в восторге от вашей игры и хвалил вашу технику и туше, а я набралась храбрости и попросила позволить мне брать у вас уроки. Просто чудо, что он согласился. А если он услышит о другой учительнице…

– Гм… Вы совсем еще не играете?

– Нет. Но я пытаюсь подбирать разные мотивы. Я так обожаю музыку! Так вы согласны, да? О, благодарю вас, миссис Кирк, благодарю вас!

– Я могу уделить вам только два часа в неделю, не больше, и то временно, пока не вернется одна из моих учениц.

– Да, да, делайте, как вам удобно! Вы ужасно добры, миссис Кирк, благодарю вас!

Зельда поднялась. На миг она решилась отвести глаза от лица хозяйки и испытующе осмотрела комнату, где ее принимали. Уютная, веселая комната. Изящество и домовитость во всем. А на пианино с фотографии в серебряной рамке глядело гладко выбритое приятное лицо со смеющимися глазами. Сердце Зельды странно рванулось при взгляде на эту фотографию.

Глава третья

1

С первого же дня Зельда проявила поразительное рвение к занятиям, скорее из желания расположить к себе учительницу, чем из любви к музыке. Миссис Кирк не скрывала своего удовольствия и начала уделять новой ученице больше внимания.

А для Зельды уже было достаточно и того, что она два раза в неделю бывает в доме Майкла, может смотреть украдкой на милое лицо на фотографии в серебряной рамке. Но главное – она знала, что уроки неизбежно поведут к встречам с Майклом.

Прошла неделя или больше, пока она, наконец, в первый раз уловила, как ей казалось, его шаги в другой части дома. Услыхала насвистывание, стук захлопнутой двери. В следующий урок она умышленно оставила у миссис Кирк свои ноты и в тот же день, часов в шесть вечера, отправилась за ними. Как она и рассчитывала, дверь открыл Майкл.

– Я забыла у вас свои ноты.

– Вы?! – Он так взволновался, неожиданно увидев ее, что у Зельды радостно задрожало сердце: до этой минуты у нее не было уверенности в чувстве к ней Майкла, а теперь он выдал себя. Он вынес ей ноты, но оба продолжали нерешительно стоять на пороге. Из-за открытой двери мягкий свет лампы врывался в синеву сумерек. Слышно было, как в кухне возилась миссис Кирк.

– Вы совсем перестали показываться, – мягко упрекнула Зельда.

– Я… – Он запнулся. – Так вы берете уроки у моей мамы?

– Да, вот уж несколько недель.

– А я и не знал. Она не упоминала об этом.

– Я люблю музыку. А ваша мама – прямо-таки изумительна!

Он покраснел и смущенно отвернул лицо.

– О… Да, говорят, она хорошая преподавательница…

– Спросите ее, какого она мнения о моих успехах.

Пауза. Оба молчат.

– Как идут ваши занятия в студии?

– Да как будто бы хорошо.

– Вы любите рисовать?

– Ну, конечно!

Снова молчание. По улице торопливо сновали прохожие, с шумом проехал автомобиль. Медленно спустилась Зельда со ступенек, медленно прошла к калитке, толкнула ее, шагнула на тротуар.

Она не сказала ничего, не обернулась. Сердце ее было слишком полно. Она чувствовала волнение Майкла, он чувствовал ее волнение. Какая-то сила неодолимо влекла их друг к другу. Но застенчивость, непонятный страх приковал Майкла к месту, а Зельду заставил молча пройти два ярда, отделявшие ее от ворот, и выйти на улицу. Ноги у нее дрожали, она шла, как во сне.

– До свидания, – крикнула она, наконец, скрываясь в быстро сгущавшихся сумерках.

Часы задумчивости, когда бродишь без цели и смотришь на звезды; часы странных грез, томления, надежд и страха; крепкий молодой сон после дня сладостных терзаний, а на утро – сверкающий, ликующий мир и ясное осознание счастья, какое бывает только в юности. Как чудесно жить на белом свете!

С сильно бьющимся сердцем отправилась Зельда в следующую пятницу на урок, Но о Майкле ни слуху, ни духу. Снова сомнения, тревожные опасения. Неужели она ошиблась? Возможно ли, что он не думает о ней?

С тяжестью на душе, она медленно шла домой. Но за углом ее ждал Майкл.

– Зельда!

– Ах, это вы!

Вихрь безудержной, бурной радости, вихрь смутных, но сильных ощущений! Словно какой-то страшный ураган подхватил их обоих и понес, закружил, оглушил! Слова не нужны. Только стыдливые взгляды украдкой, из-под полуопущенных ресниц.

– Я видел, как вы шли к нам, – начал Майкл, – и подумал, что лучше подожду, когда вы будете возвращаться с урока.

Они пересекли улицу и медленно поднялись на холм, к дому, где жила Зельда. Волнение замкнуло им уста. Так как они шли рядом, руки их соприкоснулись и невольно сплелись. И радость от этого прикосновения была так остра, что у обоих перехватило дыхание.

Девушка остановилась, не доходя до ворот: было бы неблагоразумно идти дальше вместе. Их легко могли увидеть из окон дома Бэрджессов.

Долгую минуту они смотрели друг другу в глаза. Лицо юноши просияло улыбкой, и какой-то радостный звук, не то смех, не то счастливый вздох вырвался у него из груди.

– Майкл! – В ее глазах было целое море любви.

– О! – только и сказал он, и на этот раз его счастливый смех походил скорее на рыдание.

Они все еще держались за руки. Время было расстаться. Но они не могли оторваться друг от друга. Они смотрели в глаза друг другу, лица у обоих сияли.

– Никогда я не думала, что так будет!

– Ты… ты – чудная!

– Но, Майкл, что же это случилось с нами?

– Не все ли равно? Ведь хорошо, правда?

– Но отчего это пришло именно теперь? Ведь мы так давно знакомы!

– Зельда… Ты – рада, да?

– Да. Мне кажется, я всегда об этом думала.

– Ты хочешь сказать – обо мне? Обо мне думала?!

Она кивнула, серьезно и молча.

– О… это слишком чудесно! Мне не верится! Не может быть, чтобы ты думала обо мне!

– Говорю тебе, думала!

– Зельда! Ведь, все мальчики, я знаю, сходят по тебе с ума!

– Какие пустяки! Да и что мне за дело до них всех?

– Ты не дурачишь меня, Зельда? Нет? О боже! Ведь ты бы не стала смеяться надо мною, не правда ли?

– Не будь глупеньким. Ты отлично знаешь, что я тебя не дурачу.

– Да, я вижу теперь. Но что же это, Зельда? Я так мучился, так мучился… Отчего?

– И я тоже. Мне больно… вот здесь… Майкл, милый!

– Зельда! Ты – самая удивительная и самая красивая из всех девушек на свете! И как ты могла думать о таком, как я? Кому такой нужен?

– Мне нужен. Ужасно нужен.

– Я – ничтожество.

– Тсс, не говори таких вещей! Ты будешь когда-нибудь великим художником.

– Глупости! Я никогда не смогу стать мастером. Я хожу в студию, чтобы доставить удовольствие маме. Но не будем об этом говорить. Давай поговорим о… о другом. Когда я тебя снова увижу? Скоро ли? О Зельда, сделай, чтобы поскорей! Я не смогу жить, если не буду знать, что скоро увижу тебя.

– Не знаю, как это устроить. Дядя мне не позволяет выходить по вечерам.

– А ты не могла бы улизнуть?

– Боюсь. Если они меня поймают, меня съедят живьем!

– Но, Зельда, я не могу ждать до завтра!

– До завтра?!

– Так неужели ты хотела, чтобы мы и завтра не увиделись?! Я буду ждать тебя у школы после занятий.

– О, нет, не надо! Все ученики тебя знают, и, если нас увидят вместе, пойдут сплетни.

– Но как же?.. – В голосе Майкла была настоящая тоска.

– Ты подожди меня, но не очень близко от школы.

– А, понимаю! На углу Буш-стрит и Франклин-стрит, ладно?

– Нет, подальше, где меньше народу. И мы погуляем на Холлидэй-Хилл. До свидания! Ты будешь думать обо мне, Майкл?

– Зельда, я… я… я люблю тебя. Всем сердцем, всей душой! Каждой жилкой! Я мог бы умереть ради тебя!

Она крепче сжала его пальцы, все еще переплетенные с ее собственными. Но на миг радостный свет померк в ее глазах, лицо побледнело и стало печально. Усилием воли она стряхнула эту печаль и выпустила руку Майкла.

– Пора! Тетя удивится, что меня так долго нет.

– Зельда!

– Что?

– Ты вправду любишь меня?

– Люблю… Боюсь, что слишком сильно.

– О дорогая, а мне всегда будет казаться, что слишком мало!

– Какой ты милый, Майкл! А ты, ты любишь меня?

– Господи, как ты можешь спрашивать? Ведь ты же знаешь!

– Так до завтра?

– Да. Я буду ждать на углу Буш-стрит. Ты не опоздаешь, нет?

– Нет. А теперь мне надо бежать, иначе нас застигнут здесь. Никто ничего не должен знать, понимаешь? Если это откроется, меня тотчас же отошлют к отцу, а твоя мама упадет в обморок от ужаса.

– Я никому не скажу… Но я не могу отпустить тебя сейчас, Зельда!..

– Надо!

– Так скажи еще раз, что любишь меня.

– Ну, Майкл, не будь же смешным!

– Скажи!

– Да ты ведь знаешь…

– Нет, ты скажи: «Майкл, я тебя люблю».

– Не могу…

– Ну, скажи же! Я хочу!

– Майкл, я люблю тебя… Покойной ночи!

И она убежала. Промчалась по ступеням и остановилась у двери, ожидая, пока Нора откроет на звонок. Она не обернулась, не кинула взгляда Майклу, хотя знала, что тот стоит там внизу и ждет. В передней, едва Нора ушла, заперев двери, она прислонилась к вешалке, закрыв лицо руками. Боже, отчего так болит сердце? Словно огнем жжет внутри, словно душа с телом расстается! Боже, как избавиться от этой муки?!

2

В самом центре лучшего квартала города возвышался пустынный песчаный холм, Холлидэй-Хилл. Старый дом, полуразрушенный и брошенный, стоял на самой его вершине, а вокруг дома густо разрослась эвкалиптовая роща. На песчаных дюнах кругом валялись заржавленные дырявые кружки, старые газеты, всякий хлам. Ненадежная полусгнившая деревянная кладка вела снизу, от городских улиц, к необитаемому дому на холме. Жуткое запустение царило в этом месте. В ясные дни сюда приходили няньки с детьми, делали набеги банды мальчишек. Но, когда серый туман поднимался от моря, окутывая растрепанные деревья вокруг пустого дома, скользя длинными прозрачными пальцами по склонам холма, придавая всему жуткие очертания, – тогда Холлидэй-Хилл не привлекал никого.

Именно в таком виде нашли его Майкл и Зельда, когда на закате дня пришли сюда, пробираясь рука об руку через песчаные насыпи и кучи мусора. Но им здесь не казалось жутко. Туман ласково укрывал их, опьяненных своим счастьем.

3

В маленькой оранжерее в углу сада Бэрджессов всегда стоял запах сырой земли. Покатая крыша оранжереи упиралась в заднюю стену соседнего сарая. Внутри вдоль стен тянулись два ряда полок, на которых стояли красные глиняные горшки с растениями. В изобилии росли здесь бегонии, спадали изумрудным каскадом, цепляясь за протянутую от потолка проволоку, вьющиеся растения, а на полу, в больших цементных ящиках, зеленели кружевные аспарагусы.

В этом уютном местечке хорошо было укрываться в воскресные дни. Садовник по воскресеньям уходил со двора, а, кроме него, сюда никто не заглядывал. В дальнем углу оранжереи стояла заржавленная, железная садовая скамейка. Сильный, одуряющий запах растений смешивался с запахом влажной земли. Было тепло, даже жарко, и цветы благоухали так, что кружилась голова.

4

В Сан-Франциско прибыла знаменитая певица, и привезенный ею с собой аккомпаниатор неожиданно заболел. Заменять его была приглашена миссис Кирк. И певица пришла в такой восторг от ее игры, что после концерта в городе уговорила миссис Кирк поехать с нею в Лос-Анджелес. Миссис Кирк, скрепя сердце, отменила некоторые уроки и уехала из дому на три дня.

В «студии» Майкла воцарилась атмосфера интимности и сладкого очарования. Матери не 6ыло, и можно было не опасаться ничьего вторжения. Маленькая хибарка скрипела, как будто жалуясь, и тряслась на шатких своих подпорках при каждом резком движении внутри, но никто этих жалоб не слышал, некому было поинтересоваться, что происходит там. Пестрые картинки на стенах придавали комнате веселый вид, а в отверстие на потолке лился золотыми потоками солнечный свет. Все здесь носило отпечаток личности юного хозяина, и все нравилось Зельде. Они с Майклом провели здесь три счастливых дня, болтая, веселясь, забавляясь тем, что наряжали стоявший в углу манекен в ее пальто и шляпу. Зельда позировала Майклу, и он изумительно похоже нарисовал ее голову углем. В последний день он устроил Зельде «парадный прием»: на колченогом столике было приготовлено мороженое и пирожное, а посредине красовалась большая ваза с душистыми фиалками, сорванными им в саду.

Счастливые часы, хотя и омраченные первой борьбой с нарождавшейся страстью, неизвестностью впереди, боязнью старших, боязнью самих себя!

5

– Что же нам делать, Майкл? – спрашивала Зельда тревожно и грустно.

– Не знаю…

– Так дальше продолжаться не может.

– Не может, нет. Это… это ужасно. Это убьет нас обоих.

Длинная пауза, оба размышляют, напряженно и хмуро.

– Я думаю, что нам надо распрощаться, – сказала Зельда через некоторое время.

– Ты хочешь сказать – отказаться друг от друга?!

– Да.

– Но…

– Да, я знаю, что ты хочешь сказать… – устало вздохнула девушка, нежно гладя его руку.

– Зельда, я не могу согласиться на это!

Она закрыла глаза и откинула голову на спинку дивана. Голова Майкла лежала на ее плече. От его светлых растрепавшихся волос исходил какой-то особый, его собственный запах.

– Они высмеяли бы нас, – сказала она с отчаянием.

– Мама… – начал было Майкл.

– Знаю, знаю… Так что же мы будем делать? – повторила она с новым взрывом горя.

Он закрыл лицо руками и вцепился пальцами в волосы. Зельда притянула его голову к себе на колени и стала гладить взъерошенные кудри. Тоска, близкая к отчаянию, наполняла ее сердце. Слезы подступили к глазам, она не удерживала их. Он был ее, ее собственный, дорогой мальчик! Любовь душила ее, томила до боли. Она нежно баюкала в руках эту дорогую голову и низко нагнулась над нею, притягивая Майкла к себе.

– О Майкл, Майкл, Майкл, – жалобно бормотала она.

– Не надо, Зельда… я не могу… не могу…

Оба встали и прижались друг к другу мокрыми лицами.

– А не убежать ли нам? – предложила она.

Он отвечал только беспомощным взглядом.

– Или, может быть, прийти к ним, – продолжала она без капли надежды в душе. – Сначала к твоей матери, потом к моему дяде… – Но очевидная нелепость этого проекта заставила ее остановиться. – Или мне написать отцу? – Она представила себе полуслепого старика и Мэтиу, суетившуюся в полуразрушенной кухоньке, и снова умолкла.

Майкл охватил ее руками и крепко прижал к себе. О райское блаженство – быть так любимой и любимой тем, кого любишь сама, любишь так безумно, с таким отчаянием! Волна экстаза захлестнула ее. Но она вырвалась из объятий Майкла, оттолкнула его от себя. Это было больше, чем она могла вынести. Порыв страсти и горя совсем обессилил ее, и она в изнеможении снова упала на диван. Майкл подошел, коснулся ее. Собрав последние силы, она овладела собой и отстранилась.

– Не надо, – шепнула она, задыхаясь. Голос ее звучал почти свирепо, зубы были стиснуты, глаза сверкали.

6

Долгая ночь бессонницы и тоска… Что это он сказал?.. Как твердо он глядел на нее, когда говорил… Неужели он вправду так любит ее?.. Да, в этом она уверена. И это лучше, чем если бы она, как когда-то, страдала одна… Полно, лучше ли? Есть ли что-либо хуже, чем это пугающее ее страстное томление, сжигающее душу и тело?

– О Майкл, Майкл, Майкл!..

Она то открывала, то закрывала глаза, стискивала руки, кусала губы, нетерпеливо сбрасывала одеяло, подходила к открытому окну и сжимала виски горячими руками… Внизу, как черное озеро, расстилался сад. Она различала рисовавшиеся на бледном небе ветви ивы, маячившие вдали очертания оранжереи. В последнее их свидание там они с Майклом чуть не попались. Доктор Бойльстон пришел в сад искать ее, они слышали, как он ее звал, но притаились в темном, грязном углу, прильнув друг к другу и дрожа от страха. Зельде казалось, что месяцы прошли с тех пор.

Что ей делать? Что делать?! Снова и снова все тот же вопрос. Она не могла осуждать Майкла. Осуждать… за что? Да за то, что у него не хватало мужества взять их общую судьбу в свои руки и выступить вдвоем перед целым светом в качестве мужа и жены! Мужа и жены! Как странно представить себя и Майкла в этой роли. Но они должны непременно пожениться. Майкл еще молод для женитьбы, – семнадцать лет! Он еще мальчик, просто очень выросший мальчик, но, боже мой, как она любит его! Отчего бы ему не найти работу в каком-нибудь городе или деревне, куда она могла бы приехать к нему, когда он будет в состоянии содержать себя и ее? Она не могла осуждать его за то, что он этого не делал. Но, будь она на его месте – о, она бы так поступила, она нашла бы выход, она бы вступила в борьбу с матерью, с теткой, с дядей, с целым светом, если бы понадобилось!

7

Однажды вечером они сошлись в ее саду. Они уже виделись в тот день, но их больше не удовлетворяло только держать друг друга за руки. Их ненасытные взгляды говорили о жажде объятий и поцелуев.

После обеда Зельде обыкновенно полагалось готовить уроки у себя в комнате. Однажды вечером, часов в девять, когда она «зубрила» Вергилия, что-то звонко шлепнулось о стекло окна. Она не стала дожидаться нового сигнала. Вмиг потушила газ и подняла окошко. Внизу, в саду, виднелась фигура Майкла.

– Майкл!

– Тсс! Все в порядке?

– Да. Они не услышат, если ты не будешь говорить слишком громко.

– Я не мог удержаться, чтобы не прийти!

– Ты – прелесть! А как же мама?

– О, я ей сказал, что иду в гости к товарищу. Она поверила… Ты не можешь сойти сюда?

– Боюсь. Хонг каждый вечер уходит в китайский квартал и уносит с собой ключ от черного хода, а если я пойду через парадный, меня поймают.

– Мне бы хоть на минутку повидать тебя!

– А мне – тебя! Так хочется!

– Ты любишь меня, Зельда?

– Тсс!

– Да? Скажи!..

– Ах, Майкл!

– Я не могу ни о чем больше думать, только о тебе. И в школе я постоянно рисую на всем твои портреты.

– Ну, вот! Кто-нибудь увидит, – и тогда все узнают нашу тайну!

– Не бойся: я очень осторожен. Но неужели это всегда должно оставаться тайной?

– Ты сам знаешь…

– Я хочу тебя видеть. Нельзя ли проникнуть к тебе? Я уверен, что сумею забраться на этот выступ. А что под твоим окном?

– Комната Хонга. А прямо под ней – крыша прачечной.

– Хонга нет дома, ты сказала? Так я… попробую…

– Нет, нет, я боюсь. Нас услышат… Постой! У меня идея! – Она, казалось, колеблется.

– Скажи же, что ты придумала, – настаивал Майкл.

За окном царило молчание. Потом снова послышался шепот: – «Погоди!»

Она живо скользнула в ванную, смежную с ее комнатой. Сюда никто, кроме нее, не входил. Здесь стояла переносная лестница вышиной футов в пятнадцать, по которой взбирались на чердак. Лестница была громоздкая, но не тяжелая.

Зельда ухватила ее обеими руками, сдвинула с подпорок, прислонила к стене. Затем, удостоверившись, что площадка пуста, она крадучись протащила лестницу через одну дверь, другую и, наконец, спустила ее из окна на крышу прачечной.

– Я подымусь к тебе!

– Нет, – приказала Зельда. – Не смей! Я сама спущусь.

Майкл подхватил ее на руки, когда она прыгнула с крыши низенького строения. И в ту же минуту они очутились в объятиях друг друга.

Первое их ночное свидание. Потом этих свиданий было множество. Они только ими и жили. Майкл сказал матери, что у него теперь сверх дневных еще вечерние занятия у профессора Вилльямса, по классу анатомии. Это Зельда придумала. И миссис Кирк поверила. Ей было грустно лишаться общества сына на два-три вечера в неделю, но, ведь он учился, чтобы стать художником, – а она бредила искусством. Приходилось мириться с этим.