скачать книгу бесплатно
Она объясняла ему, что такое мороженое и почему оно в стаканчиках; почему один орех называется грецким, а другой – миндальным; зачем на растяжке крупно написано «Поздравляем с Днем города!» («А что, в городе бывают какие-то другие дни?» – «Разумеется. Страна у нас сельская, большую часть года все живут соответственно, то есть без горячей воды, с удобствами во дворе, – чтобы селянам не было обидно. Когда наступает День города, все ужасно радуются: дают воду, показывают кино, работает канализация… но все это только один раз в году»). Они забредали в Нескучный сад («Почему Нескучный? Здесь никто не скучает?» – «Ну что ты. Здесь во время Дня города раздают Нескафе, оно лежит по всему парку огромными бесплатными кучами, почему он и называется Нескучный»), видели рубку толкиенистов на деревянных мечах – один вдруг узнал Игоря и подошел.
– Арагорн, магистр! Верный ученик приветствует тебя!
– В смысле? – дружелюбно спросил Игорь.
– О, простите мою неучтивость! Любезная дама, я должен был обратиться сначала к вам! Сообщите мне ваше звездное имя, чтобы я мог повторять его в битве.
– Его уже я повторяю в битве, – объяснил Игорь. – Вы меня, рыцарь, не за того приняли.
– А, – сказал толкиенист. Вид у него стал озадаченный. – Играем. Понял. Простите, что вторглись.
– Да ничего, ничего.
– Когда магистр играет, ученик отступает, – учтиво сказал толкиенист. Он был приятный малый, хотя и сальноволосый. – Удачи магистру. Помните, что всегда можете рассчитывать на Эстрагорна. Мобильный не изменился.
– Непременно, непременно, – ответил Игорь. – Добро победит, мир, дружба, жвачка.
Толкиенист нахлобучил шлем и отбежал к своим.
– Ты его знаешь? – удивилась Катька.
– Понятия не имею.
– А чего же он…
– Ну, обознался. Или вербует нового человека. У психов своя логика.
– А я уж подумала, что ты в юности того…
– Кать, я похож на толкиенутого? Серьезно? Магистр Эстрагон, рыцарь Тархун?
– Ты ни на кого не похож, потому я по тебе и сохну, – серьезно и уважительно сказала она. – Знаешь, как приятно говорить другому человеку, что по нему сохнешь? Я уж думала, что все, отсохлась. Поразительные способности открываются в организме.
Потом пили зеленый чай на открытой веранде странного клуба «Ротонда», где собирались незлобивые, отрешенные люди, почему-то сплошь в черных очках («Это наши, – пояснял Игорь, – они слетелись посмотреть, не делаешь ли ты мне зла»). Там, в «Ротонде», в присутствии внимательно наблюдающих за ними инопланетян, которые, конечно, только для виду заказывали пирожные и минералку, он впервые рассказал ей, зачем, собственно, Земля.
– У вас многое хорошо, но неправильно, – пояснил он. – Мы наблюдаем и не допускаем.
– Ага. То есть здесь, как я понимаю, своего рода полигон.
– Ну да, можно так. Когда вас открыли, то очень обрадовались: у вас жизнь почти совсем такая, как у нас. Немножко другая биоформа, другая корова, другой скунс. Но в целом очень сходно. Тогда решили, что зародят сюда жизнь и будут смотреть и делать так, чтобы у нас не повторялось.
– Долго же вы ждали. Сначала инфузории, потом динозавры…
– Да нет. Какие динозавры? Динозавр – мифологический персонаж, вроде дракона. Обычная ящерица, только большая. Их никогда не было. Просто выселили сюда какое-то количество народу, оно стало плодиться и размножаться, а мы смотрим и учитываем.
– Поняла, отлично. Изгнание из рая. А за что их?
– Ну, было за что.
– За первородный грех?
– Это они так придумали, что за первородный. На самом деле у нас за это никого не выгоняют. Все это делают, и ничего. Просто… за мелкие пакости.
– Но это нечистый эксперимент. Преступники дадут преступное потомство, земля будет заселена моральными уродами…
– Ну а как иначе наблюдать? Если сюда ссылать прекрасных людей, они не будут допускать ошибок, быстро построят совершенное общество по нашему образцу, и прощай вся затея. Мы сюда забрасываем самых таких, забыл, как это по-нашему… анкурлык.
– Ага. А всех хороших, случайно тут образовавшихся, отзываем к себе, поэтому лучшие поэты редко живут дольше тридцати семи. Игорь, почему все компутерщики такие обчитанные посредственной фантастикой?
– Ничего не посредственной, ты это сама придумала. Никто хороших не отзывает. Легенда о загробной жизни – продолжение воспоминаний о потерянном Рае. Типа здесь не пойми что, а где-то там есть правильная земля. Она есть, конечно, но туда почти никто не попадает.
– А как вы доставляете этих ваших плохих?
– Как-нибудь покажу. Дубов, например, сам сбежал.
– А обратно его никак нельзя?
– Нет, Кать, никак. Я его лично не пущу. У вас ему самое место.
Дубовым звался – и, надо сказать, весьма точно – ответственный секретарь «Офиса», редкий дурак и трус, по двадцать раз перепроверявший любой факт и вырубавший из текста даже фразы типа «Очевидно, что…». «Мы работаем для деловых людей, – говорил он с теплой комсомольской интонацией, – и не наше дело указывать им, что очевидно, а что нет. Вам очевидно, а им, может быть, не очевидно». Он с истинно собачьим чутьем отсекал все, что приносили живого, заменял удачные обороты на неудобочитаемые и бестрепетно лишал все тексты даже еле уловимого личного начала. В редакции «Офиса» собралась разношерстная публика, но Дубова ненавидели все. Только это – да еще дружная брезгливость относительно буфета – и сплачивало их в подобие коллектива.
– И откуда же у вас, в вашем прекрасном обществе, после долгой селекции еще берутся плохие люди?
– Сами не знаем. Что-то генетическое, вроде сбоя в программе. Один рождается без слуха, другой с ослабленным иммунитетом, а третий, например, клептоман. Это только у вас придумали зависимость от среды. От среды зависит не больше, чем от погоды. Но у нас, слава богу, быстро разбираются, что к чему. Всякая неприятная личность сюда попадает еще в детстве, в крайнем случае – в молодости.
– И ничего не помнит.
– Почему, помнит что-то… Иногда во сне видит… Летает там, как у нас. У нас многие летают, очень запросто.
– Ну хорошо, а ты что здесь делаешь? Такой славный?
– Инспекция, мать, инспекция. Надо следить, что тут у вас, и предупреждать у нас. Иначе на фиг бы вы и нужны, с вашими терактами. Инспектор быть профессия гордая, рискованная. Многий не возвращаться. Некоторый влюбляться земная женщина, любить крепко, много сильно, она его жрать, жрать, как у вас быть принято. Некоторый драться с жестокие мальчишки. Другой попадаться милиция при попытке освободить несчастные животные из зоопарк. Так что цени, я человек непростой.
– Это да, – согласилась она.
II
В начале октября, в один из последних теплых дней они сидели на парапете смотровой площадки на Воробьевых горах, пили «Балтику» номер седьмой и рассматривали женихов и невест, в изобилии съезжавшихся сюда по случаю субботы.
– А я ведь так и не знаю, как у вас размножаются, – грустно сказал Игорь.
– Ты сам говорить, у нас одна биоформа.
– Биоформа одна, а размножаться по-разному.
– Откуда ты знать?
– Быть специалист. Но только в теории. Ты знаешь, по-настоящему размножиться на Земле удавалось очень немногим нашим. Почему-то ваши женщины к этому допускают очень неохотно. У нас гораздо проще: полюбил, поговорил, размножился.
– Ну и неинтересно.
– Очень интересно. И вообще, у нас секс отдельно, а размножение отдельно.
– Почему?
– Потому что только у вас надо обязательно обставлять размножение максимальной приятностью. Очень сильный нужен стимул человеку, чтобы продолжать род. Жизнь плохая. А у нас не так, у нас размножение в радость, и женщина это делает сама. Она съедает специальный фрукт, похожий на земное ыблоко, – и, как это у вас называется, за… за…
– Залетает.
– Ну да, да. По-нашему тыбыдым.
– Игорь, – сказала Катька страшным шепотом. – Ты тронул сердце земной женщины, и я тебе откроюсь. У нас тоже так.
– Что – тоже?
– Секс отдельно, а размножение отдельно. Это все женский пиар, что люди трахаются и от этого залетают. Придумано, чтобы мужики женились. На самом деле от такого приятного дела не могут получаться дети. Дети – это серьезно, а секс – развлечение, праздник. Сам посуди, если бы дети получались от секса – сколько бы тут было детей? Все бы только и делали, что плодились. А откуда, по-твоему, столько матерей-одиночек? Женщине стало скучно, она съела яблоко и размножилась. Посмотри, у каких бывают дети. Неужели кто-то с ними занялся бы сексом?
– А где вы берете эти яблоки?
– А вы?
– У нас выдают централизованно. Ты пишешь заявление, специальная комиссия изучает твои жилищные условия, образование, нравственные качества… И тогда тебя либо отправляют на курсы повышения квалификации матерей, либо выдают ыблоко. Я его никогда не пробовал, но говорят, что исключительно вкусно.
– А у нас не так, – сказала Катька. – У нас естественный отбор. Если женщина может достать такое яблоко, то она, значит, уже готова к деторождению. Его очень трудно найти, целая процедура. Через знакомых там… А милиция специально отслеживает, кто их распространяет, и отлавливает. Масса риска. Ты думаешь, почему Дума запретила рынки?
– Из-за террористов.
– Господи, ну при чем тут террористы! Что, террорист на рынок пойдет? Персиками торговать? Это все из-за размножения. Очень много стало людей, прокормить невозможно. Убивать пока смелости не хватает, так они решили рождаемость свернуть.
– Подожди, подожди, я не понял, – он нахмурился. – Что, это только в России залетают от фрукта? Или во всем мире?
– Да везде, конечно. У русских есть анатомические особенности, но я тебе потом расскажу. А размножаются все одинаково, только в России это обставлено трудностями. В Штатах эти яблоки на каждом углу лежат, размножайся не хочу. А у нас все делается специально для того, чтобы как можно меньше было народу. Ты что, не замечал?
– Нет, почему. Замечал, но как-то это… не отдавать отчета…
– Вот смотри. В «Офисе» гендиректора почему сменили? Потому что он еще хоть какое-то представление имел, как журнал делать. Новый пришел, и первым делом что? Первым делом – чтобы все ходить на работу к десяти, на перекур отпрашиваться, в Сеть лазить только по делу. То есть уконтрапупить максимально все, чтобы никто не хотеть работать, думать работа с отвращение, с тоска. Ну и во всем так. Хочешь размножиться – крадешься в ночи на конспиративное место, ищешь эппл-дилера, обманываешь слежку… И яблоко это жутко невкусное, жесткое, с мыльным запахом. Горечь такая, что скулы сводит. А не фиг размножаться потому что.
– Оно как выглядит-то?
– Ну что ты за наблюдатель, ничего не знаешь! Сорт такой, кандилька.
– Оно же, наверное, растет где-то в природе? Можно же без дилера, просто к дереву сходить?
– Ну можно, да… Только это еще опаснее. Они растут только на очень сухой почве и в небольшом количестве. Милиция где увидит – сразу рубит. И яблоню, и владельца. Их в строгой тайне выращивают, на плантациях в лесу. В Средней Азии они еще хорошо растут. Ну так там и размножаются по-страшному…
– Слушай! – Игорь воодушевился, игра ему нравилась. – А если мужчина съест такое яблоко?
– Это тайна, – сказала Катька. – Дай ухо.
– На.
– Он познает суть добра и зла, – прошептала она, встав на цыпочки.
– Господи, какой ужас, – благоговейно сказал Игорь. – Поехали купим, а?
– Нет, – решительно ответила Катька. – Я не знаю, как это подействует на инопланетянина. Вдруг ты размножишься. А я с тобой и одним не знаю, что делать. Мы лучше поедем к тебе, и я тебе покажу, как у нас занимаются сексом.
Он несколько опешил. Шла четвертая неделя бурного романа, но до сих пор она пресекала все его осторожные заходы. Катька и сама не знала, почему вдруг сделала ему непристойное предложение. Минуту назад она не предполагала ничего подобного. Может, на нее так подействовал разговор о размножении, а может, просто она ужасно любила Игоря в эту минуту, и ей нравилась погода, и она была ему страшно благодарна за последний месяц, когда вспомнила наконец, какая бывает жизнь.
Он схватил ее за руку и потащил к стоянке такси.
– Ну ладно, ладно! Куда ты! Стой, мы пешком пойдем до Киевского.
– Катька, это садизм.
– Почему садизм?! Наоборот, это счастье. Я хочу гулять. Я хочу, чтобы все было медленно-медленно, долго-долго, в счастливом предвкушении. Ты же точно знаешь, что я еду к тебе. Зуб даю, что не передумаю. Идем, а впереди кайф. Человек всегда на него кидается, а самое-то лучшее – именно растягивать ожидание. И вот мы идем, идем… и только потом выясняется, что ты забыл ключи…
– Начитанная, – сказал он, глядя на нее с восхищением. – Прямо, ты знаешь, у меня такое чувство, что тебя делали на заказ. По моей выкройке.
Они много раз потом вспоминали малейшие детали этой прогулки – из всего, что Катька придумала в жизни, это затянувшееся ожидание счастья было самым удачным замыслом. Она отлично знала, что все будет так, как надо, и лучше; что не будет ни малейшей неловкости, никакого непонимания – полная гармония, веселое бесстыдство и та особенная ясность ума, которая всегда наступает в постели, если оказываешься там по любви. «Как в страсти прояснялась мысль!» – именно про это, такого не выдумаешь. Мысль прояснялась уже сейчас, они оба запоминали все с небывалой четкостью – полуголого старика на роликах, который промчался мимо, сосредоточенно глядя перед собой, словно видя впереди здоровье и долголетие, к которым устремлялся; мальчика, настойчиво требовавшего купить ему стеклянное яйцо с объемным лазерным изображением Кремля внутри, и разразившегося внезапным, диким басовитым воем, когда стало ясно, что никто ему ничего не купит, еще бы, полторы тысячи! – и странную толпу ментов из «Антитеррора» в красных бронежилетах, человек пятьдесят, вдруг высыпавших из экскурсионного автобуса, и двух девочек на лошадях, предложивших прокатиться; девочек этой породы а-ля Оксана Акиньшина Катька отлично знала – они с раннего отрочества пропадают на ипподромах, ненавидят людей и любят только лошадей, кормят их, разговаривают с ними, но любовь к животным тут ни при чем – скорей эротический подростковый подтекст, тоска по кентавру. С людьми эти девочки всегда высокомерны – запрезираешь человечество, ежедневно видя толстых дядек и визгливых теток, неуклюже влезающих на благородное, грациозное, жестоко эксплуатируемое животное… А поскольку Катька больше всего на свете ненавидела именно высокомерие, из которого и произошли все другие пороки, она никогда не давала этим девочкам денег на прокорм лошадей и не каталась по Воробьевке на грациозных животных.
– А это у нас знаешь что? – указала она ему на невысокий, примерно в полтора человеческих роста, желтый забор напротив. Вдоль забора росли кусты с красными ветками – Катька не знала, как они называются, но почему-то считала, что это бузина.
– Не знаю. Сколько тут хожу, всегда хотел перелезть и поглядеть.
– Тут была одна дача товарища Сталина. У него их было много вообще, никто не знал, на какой он находится. Он любил так развлекаться – говорит кому-нибудь: приглашаю вас, значит, к себе на дачу. Посмотрим там кино, Хрущев споет, сыграем в бутылочку… Человек едет – и никогда не знает, на какую дачу. Такая рулетка. А опозданий товарищ Сталин не прощал. Говорит: «А, ви, значит, опаздываете. Ви нас нэ уважаете. Ну канэшно, канэшно – у вас есть развлечения получше… Ви, наверное, к троцкистско-бухаринской оппозиции в гости ездите и там играете в бутылочку… Где уж вам заезжать к бэдному товарищу Сталину…» – и все, и нет человека. Некоторые прямо тут же и умирали, описавшись.
– Ужас. Зачем же они к нему вообще ездили? Хрущев так хорошо пел?
– Ты не понимаешь. Сам товарищ Сталин не представлял из себя ничего особенного, но у него был садик. На одной из дач. Между прочим, как раз на этой. Особо полюбившихся ему людей товарищ Сталин выводил в этот садик и предлагал его осмотреть. И не было во всей стране более высокой награды. Чего только не росло в садике товарища Сталина! Он сам заботливо ухаживал за розами, и розы были голубые, зеленые, радужные. Удивительные сливы, величиной с детскую голову и такого же цвета…
– Детородные яблоки…
– Конечно, ведь товарищ Сталин должен был знать суть добра и зла! Каждое утро он съедал такое яблоко, и смысл добра и зла каждый раз был новый. Осмотреть садик он предлагал только самым достойным, знатным людям. Знатными назывались летчики, хлеборобы… Он приглашал самого достойного – только раз в год! – и показывал ему садик и дарил розочку. По выходе из садика розочка тут же превращалась из радужной в обычную, розовую. Один человек попытался черенок от этой розы посадить у себя на даче – не вышло, конечно. А я в одном доме видела засушенный лепесток, ничего особенного. Но считалось, что если в самый трудный момент его съесть, то можно как-то спастись.
– От чего?
– От всего. А самое потрясающее знаешь что? Что только один раз в году товарищ Сталин и сейчас выходит из своего садика, вон из той калитки, и приглашает к себе людей. Идет мимо какой-нибудь прохожий, а тут – бац! – товарищ Сталин. Зайдите, говорит, ко мне, я хочу показать вам свой сад. И на счастливца обрушивается нечеловеческая удача.
– Никто не возвращался?
– Да все возвращаются, но жизнь им уже не в радость. Они видели садик товарища Сталина, и современность им теперь ничего не может предложить…
Они дошли до Киевского вокзала, мимо сине-свинцовой, тихой Москвы-реки, мимо патентной библиотеки, мимо ТЭЦ, на которой Катька еще помнила надпись «Коммунизм – это есть советская власть плюс электрификация всей страны» («Знаешь, почему у них не получился коммунизм? Они не нашли плюса! Власть была, электричество было, а плюс утрачен еще Парацельсом!»), и от «Киевской» доехали на метро до «Проспекта Мира», нагло целуясь на всех эскалаторах; там пересели и поехали в Свиблово, обнимаясь все тесней, все крепче, – дом был прямо у метро, рядом с деревянной часовней. Выходя из метро, Катька отключила мобильник. Если наш муж позвонит, весь кайф обломается. Она и представить себе не могла, как с ним говорить – это даже теперь, когда ничего еще не было; а потом…
Игорь жил на двенадцатом этаже.
– Слушай, – шепнул он в лифте, – а ведь ты нарочно решила так долго добираться. Теперь мы войдем, ты скажешь, что попьешь чаю – и сразу надо бежать, потому что уже поздно. Это будет совершенно в твоем духе.
