Настасья Алексеевна. Книга 4

Оставшийся день до отлёта он посвятил давно запланированному посещению родителей Настеньки, о чём она настоятельно просила его не забыть за суетой в Москве. Большой Ржевский переулок Евгений Николаевич помнил хорошо со дня свадьбы Настеньки и Володи. На их торжестве он был один без жены. Люся в то время была у своих родителей в Ялте.

Дверь в квартиру открыла Настенькина сестра Вера. Она сразу узнала вошедшего, тем более, что они его ждали. Она легко приобняла Евгения Николаевича, подставив щёку для поцелуя, и не теряя ни минуты представила Евгению Николаевичу своего вышедшему за ней кавалера:

– Знакомьтесь, мой суженый Владислав Владиславович.

Мужчина средних лет в стального цвета твидовом костюме, белой рубашке и красном галстуке, как нельзя более подходил к Верочке, одетой столь же торжественно в элегантный серый брючный костюм с пиджаком на одной пуговице поверх белой блузки, воротник которой был оторочен красной ленточкой. Высокие каблуки чёрных туфель делали стройную фигуру девушки одного роста с её женихом. Даже причёски у них гармонировали друг с другом: у неё гладкие коричневые волосы пышным куполом охватывали голову, почти скрывая уши с золотыми серёжками, у него тоже каштановые волосы, зачёсанные назад, не лежали гладко, а вздымались, словно поддуваемые снизу ветром.

У Евгения Николаевича в руке был букет красивых розовых лилий, и он собрался было вручить его Вере, как в это время в прихожую вошла ещё одна женщина, мама Настеньки и Веры, Ирина Александровна, в сопровождении мужа Алексея Ивановича. Они тоже готовились к встрече. Отец семейства вышел в традиционном чёрном костюме, но из бархата, что придавало мужчине особую значимость. Выделяя карман пиджака, сверху из него выглядывала узкая белая полоска то ли платка, то ли бумаги в тон белой сорочке и синему в белую крапинку галстуку, перехваченному посередине золотого цвета зажимом. Жена его была в длинном цветастом платье с широким белым поясом на талии. На полуоткрытой шее к пышной груди спускались белые агатовые бусы. Она царственно протянула правую руку для поцелуя.

Евгений Николаевич приложился губами к руке и начал протягивать букет, когда услышал возражающий голос Ирины Александровны:

– Нет-нет, цветы не мне, а нашему начальнику, бабушке.

Именно в эту минуту в прихожей появилась и Татьяна Васильевна. Ярко-голубой халат на ней с розоватым отложным воротником ничуть не нарушал общей праздничной одежды детей, а, напротив, придавал некий шарм всей обстановке. Её морщинистое лицо под сединой волос расплылось в широкой улыбке, а голос звучал нарочито недовольно:

– Што эт вы собрались в прихожей? Нешто эт дело? Завите гостя в гостиную.

Она, как всегда, акала, проявляя старо-московское произношение с подчёркиванием звука «а».

Евгений Николаевич протянул ей букет, но она отклонила цветы, говоря:

– Пагади ты с цветами. Дай я тебя расцелую сначала. – и она обняла гостя, неторопливо целуя в щёки три раза, как и полагается по русскому обычаю.

Освободившись, наконец, от букета, который приняла с благодарностью Татьяна Васильевна, Евгений Николаевич сбросил с плеча сумку, тяжело грохнувшую о пол.

– Ты что там камни притащил с собой? – шутливо спросил Алексей Иванович, помогая молодому человеку снять с себя кожаное пальто. – Или бутылок набрал? Так у нас питьё есть. Зря старался.

– Вы угадали абсолютно точно, – в тон ему ответил Евгений Николаевич. – И камни есть и бутылки. В гости не принято ходить без бутылки. Но, надеюсь, того, что я принёс, у вас нет.

Войдя в комнату, он стал доставать из сумки почти квадратный красивый сосуд шотландского виски, затем бутылку содового напитка, сопровождая это словами «Будем пить виски с содовой», потом большую бутылку итальянского белого вермута «Сантанелли». Но самый большой восторг у всего семейства вызвало появление из сумки крымского Муската белого, Красного камня.

– Без нашего ялтинского вина я, само собой не мог сюда явиться. А сейчас, – продолжал Евгений Николаевич, когда принесенные им напитки торжественно водрузились по соседству с водкой и коньяком, – я хочу подарить вам всем действительно камни, которые захватил с собой со Шпицбергена по предложению работающих на нём геологов.

Первым появился величиной почти с кулак полупрозрачный словно отполированный, отдающий зеленью камень на мраморной подставке.

– Этот образец называется хризолит.

– Просто восхитительно! – воскликнула Верочка, беря в руки камень.

– А это, – сказал Евгений Николаевич, доставая очередной образец, – кварцевая друза. Смотрите, как переливается свет в кристалликах.

Зазвучали новые восторги. И они не смолкали, пока шпицбергенский гость доставал небольшие, но восхитительные по красоте образцы лазурита, родонита, яшмы. Интерес вызвал даже чёрный доломит, на полированной поверхности которого изобретательные геологи поместили для контраста маленькую фигурку белого медведя.

– И что самое главное, – отметил Евгений Николаевич, – то, что эти драгоценности получены на архипелаге. Представляете, насколько богат ископаемыми архипелаг?

– Ну, харашо, – прервала его речь Татьяна Васильевна. – Прашу к сталу. Соловья баснями не кормят. Евгений Николаевич, идите мыть руки с дороги.

– Я только хочу ещё вот что. – Евгений Николаевич был явно смущён, не зная, как будет воспринято то, что он собирался сделать, доставая из сумки бумагу. – Я вчера получил ваучер. Но он мне совершенно ни к чему. Я решил его вам отдать, Алексей Иванович.

– Продать хочешь?

– Да ну, что вы! Просто мне он не нужен. Какую собственность я на него получу на Шпицбергене? А уезжать оттуда я пока не собираюсь. Так что просто дарю. Вы всё-таки мне самые близкие люди теперь.

И тут, совершенно неожиданно для себя, глубоко вздохнув, он сказал то, о чём думал всё время, и когда был ещё на Шпицбергене, расставаясь с Настей, и когда был в Ялте на похоронах своей жены. Да-да, и тогда тоже мысль рождалась глубоко внутри, и он отгонял её, сознавая, что нельзя об этом думать в такой момент. И идя здесь в семью Настеньки, эта мысль не давала ему покоя. Он не знал имеет ли он права говорить так, но внезапно сказал тихо, но все услышали:

– Я ведь хочу просить у вас руки Настеньки. – И ещё тише добавил: – Я люблю её с самой первой нашей встречи.

Резкий телефонный звонок прервал воцарившееся вдруг молчание. Ирина Александровна стояла ближе всех к телефону и подняла трубку:

– Слушаю… Настенька! Здравствуй, дочка! Как хорошо, что ты позвонила. У нас Евгений Николаевич… Он подарил нам свой ваучер…И я не знаю, как ты отнесёшься к этому…

На другом конце провода Настенька засмеялась, спрашивая:

– К ваучеру?

– Да нет, не к ваучеру, а к тому, что он просит у нас твоей руки. Он только что сказал об этом, и мы все в шоке.

Настенька неожиданно разрыдалась.

– Не плач, дочка, – проговорила Ирина Александровна и сама заплакала, отдавая трубку Алексею Ивановичу.

Он успел только произнести «Аллло!» как услышал в ответ:

– Папа, это ты? Я согласна, – и бросила трубку.

– Ну, что ж, она согласна и плачет, как я понимаю, от радости. Что скажешь, мать?

Ирина Александровна подошла к Евгению Николаевичу и обняла его растерянного, прижимаясь к его лицу мокрой от слёз щекой.

– Спасибо тебе, Женечка! Я верю, что вы будете счастливы.

На очереди с объятиями стоял Алексей Иванович, потом Татьяна Васильевна, потом Верочка и последним с мужским рукопожатием подошёл Владислав Владиславович, говоря:

– Поздравляю! Я тоже сделал Верочке предложение на днях. Через месяц собираемся праздновать свадьбу. Жаль, что вы будете далеко, а то бы отметили кругленькую свадьбу вместе.

За стол все сели радостными. Слёзы у мамы и бабушки высохли. И первый тост шампанского прозвучал за здоровье и счастье Настеньки и Евгения Николаевича. Выпили, и опять зазвонил телефон. Снова звонила Настенька. Она немного успокоилась и попросила к телефону Евгения Николаевича.

Он встал из-за стола и дрожащей рукой взял телефонную трубку. Он не знал, что Настенька хочет ему сказать. Может быть, она одумалась и всё отменит. Может, она от неожиданности так сказала, что согласна. Или её не так поняли. Женская натура полна загадок. Он прижал трубку к уху и услышал:

– Женечка, милый, я люблю тебя. Спасибо тебе за то, что ты есть.

– И я люблю тебя давно-давно. Только не мог сказать.

– Тогда было нельзя. И я не могла. Когда ты прилетишь? Прилетай скорей.

– Завтра вылетаю. Я люблю тебя.

Они так долго говорили о любви. Евгений Николаевич даже не спросил о делах. Любовь захватила всё, не давая возможности вспомнить о том, что за столом сидят и ждут. Но все всё понимали.

Наконец трубку буквально выхватила Ирина Александровна и сказала:

– Доча, завтра наговоритесь. Мы все поздравляем тебя. Все хотят с тобой поговорить. Даю трубку бабушке.

За бабушкой к телефону подошла Верочка, потом Владислав Владиславович и папа.

Вечер прошёл замечательно.

На следующий день Евгений Николаевич вылетел в Осло, где в тот же день пересел на рейс до Лонгиербюена. Поздно вечером за ним прилетел вертолёт с Настенькой.

С этого момента у них началась новая жизнь.

ПОЛЯРКА

1.

Что значит это магическое слово «полярка»? Вот именно начинающееся с «по», а не «пу», потому что пулярка – это жирная, хорошо откормленная кастрированная курица, которую так называли на Руси давно, ещё в дореволюционное время, а название такое произошло от французского «пулярд», почему это кулинарное чудо называли ещё «пулярдка» с добавлением звука «д».

Ну, а у нас имеется в виду именно «полярка». Однако это правильно произнесенное слово многие могут понять по-разному. Медики, к примеру, сразу скажут, что это лекарственная смесь, которая применяется для лечения больных с инфарктом миокарда, то есть сердечников. Она при введении через капельницу, так сказать, поляризует процессы сердечных тканей, потому и называется «полярка».

А иной географ, хорошо знакомый с севером России, немного подумав, сообщит, что так называется посёлок в Булынском улусе республики Саха, бывшей Якутии.

Если же вы спросите грамотного юриста о значении слова «полярка», то он, не задумываясь, ответит, что это начисление заработной платы в районах Крайнего Севера, которое производится с использованием процентных северных надбавок, а также районных коэффициентов. А поскольку Крайний Север это Заполярье, то и надбавки к зарплате называют поляркой.

Всё вышеупомянутое верно, однако на Шпицбергене в российских посёлках, как известно, поляркой называли полярную ночь.

– Начнётся полярка, тогда узнаешь, как без солнца жить, – говаривали старички, проработавшие по три, а то и четыре года на архипелаге.

И начинается она на Шпицбергене в конце ноября, когда мелькнёт в один из дней последний слабый проблеск света над горой и всё, а в следующие дни, хоть утро, хоть середина дня, хоть вечер – никакого отличия, сплошная темь на небе. И в ясную погоду, когда нет облаков, звёздный хоровод во главе с Полярной звездой танцует свой медленный танец, в который неожиданно врывается неизвестно откуда взявшееся белое облако. И оно вдруг вытягивается в полоску, изгибается и окрашивается в синий, нет, зелёный, нет красный цвет, А к нему стремглав тянутся через всё небо, другие полосы, других красок. Цвета пляшут над головой, изгибаются белые широкие ленты, а в них вмешиваются все цвета радуги. Не поймёшь – то ли меха гигантской гармони разворачиваются, переливаясь разноцветьем, то ли огромный павлин распускает свой хвост, а то ли сказочная жар-птица устраивает необычное веселье в чёрном небе, отчего уж и звёзды не видны из-за полыхающего сияния.

В такие минуты останавливаешься и готов часами стоять, забыв о тридцатиградусном морозе, сковавшем всё вокруг и подбирающемся к тебе, восхищённому небесными плясками, забыв обо всём на свете.

И выливаются тогда строками стихи:

Ночь.

Взметнулся огнь восторженно,

и невесть откуда он,

будто факел в небо брошенный

в белый облака бугор.

А оттуда яркой лентою,

извиваясь в тьме ночи,

огнь радостью победною

с поднебесья в землю мчит.

В небе сполох. Пей и радуйся –

праздник красок начался.

У мороза крепки градусы,

никуда не спрячешься.

Ни к чему неприкасаемый,

неподвластный никому,

луч полярного сияния

лихо звёздам подмигнул

и пропал во тьму глубокую,

но спустя секунды пол,

вспыхнул так, как будто охнул он,

и опять вперёд пополз.

Расширяясь вниз полотнами

изумительной красы,

то прозрачными, то плотными,

то впрямую, то косит.

То белее шубы заячьей,

голубея по краям,

то за розовостью прячется,

нежность свежую даря.

Развернулся пёстрым веером,

изогнулся и застыл.

И как ветром вдруг повеяло –

вмиг исчез сиянья пыл.

Нет ни сполохов, ни белых струй,

небо замерло безмолвием.

Загуляла тень по берегу

Одиноко, обездолено.

В такую праздничную ночь полярного сияния прилетел Евгений Николаевич на Шпицберген, где в аэропорту и встретила его любимая Настенька. В темноте ночи они летели в салоне вертолёта, впервые прильнув друг к другу, не боясь взглядов второго пилота Игоря, понимая, что их давно уже в посёлке мысленно поженили, да и вообще не думая об этом. Просто они были счастливы и чувствовали себя так, как если бы любили друг друга всю жизнь. После приземления вертолёта, спустившись по лесенке, Евгений Николаевич готов был подхватить Настеньку на руки, но она громко рассмеялась и спрыгнула со ступенек.

Водитель директора Игорь ждал их с машиной. И скоро они уже были у гостиницы. В это самое время и заиграли в небе сполохи полярного сияния. Все трое вышли из машины и стояли, глядя в небо, как завороженные, пока заметивший их из окна Надин муж Володя не вышел и не напомнил, что их совсем заждалась Надежда за накрытым праздничным столом. Возвращение Евгения Николаевича было настоящим праздником. Памятуя об электрических свойствах Тарасика, Евгений Николаевич не стал здороваться с ним за руку, а похлопал его по плечу, сказав лишь, радостно улыбающемуся и хитро протягивающему руку мальчугану:

– Привет, Тарасик! Извини, но меня не поймаешь своим током. Сейчас как раз небо бушует сиянием.

Жизнь входила в нормальное привычное русло полярной ночи, когда можно спокойно посидеть за столом, не беспокоясь о неожиданно подошедшем судне с туристами. Зимой они приезжали крайне редко на снегоходах небольшими группами, заблаговременно предупреждая о поездке по городскому телефону. Сегодня можно было расслабиться. У Нади в номере стоял, как у всех, только аппарат внутрирудниковой связи, а городские, если их так можно было назвать, установлены были у директора рудника в кабинете и дома, у уполномоченного треста на его рабочем месте и в жилом номере, и в консульстве. Эти телефоны использовали спутниковую связь, и по ним можно было звонить в любой посёлок Шпицбергена, как и на материк.

За столом было шумно. Встретить Евгения Николаевича пришли Маричка с мужем, горничная Аня со своим супругом шахтёром, высоким и сильным парнем. Люба тоже позволила себе оставить свой бар в отсутствие посетителей и принесла с собой бутылку Амаретто, которое, как она думала, любит её шеф. А на самом деле он к иностранным винам относился прохладно, тем более к ликёрам, каковым являлся этот напиток, отдавая всегда предпочтение любимым крымским винам. Но так случилось, что однажды в гостиницу приехал из Лонгиербюена богатый норвежский бизнесмен Уле Рейстад, у которого даже свой участок земли был на Шпицбергене. Войдя с Евгением Николаевичем в бар и решив его угостить, он попросил его выбрать себе напиток. А поскольку вин из Крыма на Шпицбергене и близко не было, то, чтобы не обижать гостя отказом, Евгений Николаевич остановил выбор на том, что казалось менее крепким – Амаретто. С тех пор Уле, приезжая в Баренцбург, угощал его рюмкой итальянского ликёра, каждый раз поясняя Любе:

– Мистер Женя любит Амаретто.

Когда всем за столом вечер казался уж очень хорошим и начали петь песни, зазвонил телефон. Прибежала из кухни Надя, взяла трубку, тряхнула чёрными волосами так, что они отлетели от плеч, и громко, стараясь перекрыть голосом поющий хор, прокричала:

– Алло!

В ответ на прозвучавшее в трубке она произнесла:

– Да, он здесь. Сейчас позову, и отстранив от себя трубку, сказала: Евгений Николаевич, это вас, диспетчер просит. Говорит, что директор звонит.

Украинская песня, которую запевала в этот раз Маричка, сразу оборвалась. Евгений Николаевич подошёл к телефону:

– Слушаю, Леонид Александрович. Здравствуйте!

– С прибытием, – донёсся директорский голос. – Вы там празднуете, а к вам в гостиницу медведь ломится. Наверное, тоже хочет поздравить с приездом.

– Шутите всё, Леонид Александрович? А то приходите, отметим мой приезд. Мы у Надежды собрались.

– Да, я не шучу. Медведь только что взобрался на ваше крыльцо. Его гээсвэшники заметили и шуганули снегоходом. Нам надо посмотреть, куда он делся. Шофёр у меня уже рядом, так что я сейчас подъеду, а ты одевайся и выходи, когда увидишь машину.

– Так, – сказал Евгений Николаевич, – у нас в посёлке появился медведь. Его из ГСВ увидели, но куда он делся, не знают. Поедем искать. А вы пока продолжайте.

– И я с тобой, – вскрикнула Настенька с тревогой в голосе.

– Нет, – твёрдо отрезал Евгений Николаевич, – не женское это дело. Но ты нужна будешь мне попозже. Надо будет позвонить в контору губернатора, сообщить.

Таков был порядок. Обо всех опасных появлениях белого медведя в посёлке следовало информировать полицейских.

Одеваясь на ходу, Евгений Николаевич, чмокнул расстроившуюся Настеньку в щёку:

– Не переживай, всё будет нормально. Там бойцы ГСВ будут с нами. – А сам подумал: – Хорошо, что входные двери во всех домах открываются не внутрь, а наружу. Было бы наоборот, медведь вошёл бы в гостиницу и наделал бы делов.

Пока он спускался с четвёртого этажа, директорский джип уже подъехал к дому. Директор рудника, шофёр Игорь и начальник ГСВ Виктор Денисович вышли из машины и рассматривали следы на снегу.

– Вот он здесь вылез из-под свай. Прятался, видно. А как вылез на крыльцо, мы его и увидели.

Это говорил Виктор Денисович, среднего роста, но крепкого телосложения, хоть и казался худым. Взглядом охотника он быстро осматривался по сторонам и первым заметил следы вдоль дома, ведущие наверх.

– Он пошёл на короба.

В руке бойца ГСВ был фонарик, хотя рядом стоял и фонарный столб. Но луч фонаря выхватывал следы больших широких лап.

Деревянные короба тянулись над строениями по горе вдоль всего посёлка, укрывая теплотрассу с отводами к домам. Сейчас они, как и вся земля были покрыты снегом.

Виктор Денисович осторожно, держа в правой руке карабин, а в левой фонарик, поднялся на короб и оттуда проинформировал:

– Он пошёл по коробу направо.

Это было в сторону от жилых домов. Но надо было определить, как далеко он ушёл. Короб вёл к дальней шахте. Решили ехать по дороге на машине и посмотреть, не появится ли где-то след. Все залезли в машину. Поехали. Миновали академгородок, где жили учёные. Добрались до мусорной свалки, что возвышалась огромным холмом справа. Вдруг водитель остановил машину, показывая на вмятины в снегу, появившиеся на левой обочине дороги. Все выскочили. Действительно это оказались следы медвежьих лап. Но на дороге никаких следов не оказалось. Посмотрели направо и увидели такие же вмятины. Поняли, что медведь одним прыжком перемахнул через широкую дорогу.

– Силён, – изрёк Игорь. – Метров семь одолел. Куда ж он теперь?

– Поедем на свалку. Видите, следы наверх идут по склону? – сказал, беря функции руководителя на себя, Виктор Денисович.

Маленький газик, урча, забрался по проложенной извилистой дороге. На вершине заметённого снегом холма остановился. Опять все вышли.

– Евгений Николаевич, вы постойте у машины, – предложил новоиспечённый начальник. – Чего вам по снегу за нами шататься? Мы уж сами как-нибудь.

И они втроём директор рудника, шофёр и боец ГСВ, проваливаясь в снегу, пошли по непроторённому месту в поисках следов медведя, унося с собой светящиеся лучи фонариков.

«Интересное дело, – подумал Евгений Николаевич, – а если медведь не ушёл, и где-то здесь рядом? Понятно, что звук автомобиля должен был его напугать, но ведь он может и вернуться».

Находясь в полной темноте, он мельком взглянул на небо, в котором над самой головой ярко сияли звёзды Малой Медведицы, но тут же опустил глаза, пристально всматриваясь в кромешную темь, надеясь заметить во-время зверя, если он проявит коварство и решит напасть на одиноко стоящего человека. Тогда можно быстро заскочить в машину. Но пока этого делать не хотелось. Здравый смысл подсказывал, что животное всё-таки боится, когда людей много. Да вот и фонарики засветили в обратную сторону и начали приближаться.

Поисковики были веселы.

– Евгений Николаевич, – хохоча, сказал Леонид Александрович, – ты понимаешь, он на попе съехал вниз до самого фиорда. Теперь настал твой черёд. Надо звонить губернатору.

Теперь, когда опасность миновала, белый медведь казался приключением, и широкая полоса в снегу, тянущаяся с самого верха свалки до льда залива, объяснявшая, что медведь спускался не на лапах, а на спине, вызывала у всех смех. А Евгений Николаевич, по своему переживая это событие, понимал, что радоваться рано, так как никто не знает, куда дальше направился белый красавец, а потому предупредить полицейских, стоящих на страже по охране белого медведя, но и отвечающих за безопасность человека, всё-таки надо.

Возвращение в гостиницу Евгения Николаевича живым и здоровым до слёз обрадовало Настеньку, ожидавшую его с нетерпением в кабинете, откуда они и позвонили в контору губернатора, не теряя ни минуты времени даром. И спустя четверть часа над посёлком уже раздался звук приближающегося норвежского вертолёта. Как потом выяснилось, он пролетел над Грин-фиордом, с помощью мощного тепловизора определили, что медведь лежит на льду, спустились над ним, пугая своим пропеллером, пока он, спасаясь, не перебрался на другой берег фиорда и убежал далеко от человеческого жилья, которое его так неласково приняло.

Тем временем Евгений Николаевич и Настенька возвратились к Надежде, где гости ещё сидели в ожидании рассказа очевидца происшествия. И скоро снова полились песни.

2.

Полярная ночь может длиться бесконечно долго и нудно, когда кажется, что она никогда не кончится и никогда солнце не взорвёт тьму своим ярким радостным сиянием, не улыбнётся утро, сминая собой заспавшуюся ночь. Но эти мысли возникают лишь у тех, у кого время тянется хорошо замешанным, липнущим к пальцам тестом, когда им нечего больше делать, как уставиться грустно в окно и наблюдать редкий полёт задержавшегося на зиму альбатроса да сверкающую над ним маленьким бриллиантиком Полярную звезду, или скучающим ухом слушать нередкое завывание ветра, плюющегося снежными вихрями так, что ничего уж не увидишь за сплошной пеленой снега. В такие часы буйства ветра и снега, не хочется выходить, чтобы идти по дороге, на которую свет едва пробивается из-за пуржащей снеговой сыпи, а ты хватаешься за протянутую вдоль всего пути верёвку, дабы тебя не свалило и не унесло как пушинку в никудашную мглу. И не раз тогда мелькнёт мысль: «Когда же, наконец, кончится эта несусветная тягомотина ночи? Сколько ещё ей тянуться?»

Но так думает только тот, кому больше не о чем рассуждать, кому делать больше нечего, как плакаться по поводу беспрерывной ночи без единого дневного просвета в небе. Евгений Николаевич и Настенька переживали свою вторую полярку совсем иначе.

Во-первых, они были счастливы, что оказались теперь вместе не просто, как тайно любящие друг друга, а по-настоящему два влюблённых человека, что можно было уже ни от кого не скрывать. Хотя Настенька не позволяла себе и Евгению Николаевичу, которого она продолжала звать по имени и отчеству в присутствии других людей, целоваться с ним прилюдно, и многие могли угадать об их взаимных чувствах только по восторженным взглядам, бросавшимися ими, как стрелы один в другого. Она переводила его слова иностранцам, восхищаясь тем, что он говорил, а его изумляли всегда скорость, с которой она начинала вслед за ним говорить на английском языке, чуть не опережая его собственную речь и точность перевода, что осознавалось по правильной реакции партнёров на сказанное им.

Во-вторых, они постоянно были заняты мыслями о работе, о том, что нужно срочно написать в ответ на письма партнёров, срочно позвонить кому-то из норвежцев, послать факсом письмо в трест «Арктикуголь» для подписи генеральным директором, подготовить контракт на покупку голландской фирмой угля в Баренцбурге или на Пирамиде.