Незнакомый Пушкин и «утаённая» муза поэта

По всем указанным Белинским признакам слишком ясно, что герой «Маскарада» – Пушкин. Упоминание о «Бородинской годовщине», этой высоко патриотической пьесе, которую Пушкин писал будто бы зевая, действительно плоскость, обидная для памяти поэта… (Но здесь Лернер, вслед за Белинским, не учитывает того обстоятельства, что Пушкин не сочинял в тот вечер эту строфу, а лишь процитировал, к случаю, самого себя. Ниже мы еще остановимся на подробном обосновании этого вывода – Б.Б.). Рассказ, – продолжает Лернер, – подписан именем «Неверии» без всяких инициалов – очевидно, псевдоним. Кто под ним скрывался, нам не удалось доискаться… Давно забытый, но «бойко и резво» написанный рассказ «Неверина» интересен тем, что в нем выступает Пушкин в качестве светского человека и остроумного двигателя хитро задуманной маскарадной интриги. Был ли в жизни Пушкина переданный «Невериным» эпизод, это определить невозможно, но Пушкина автор несомненно знал и сумел в нем показать находчивого, уверенного, остроумного гражданина большого света».

Фраза Лернера о том, что автор «Маскарада» Пушкина, несомненно, знал, навела нас на мысль проанализировать рассказ на возможную историческую достоверность, то есть перевести его из области художественной беллетристики в ряд воспоминаний о жизни поэта. Трудность задачи заключалась в том, что «Неверии» писал свой очерк, в котором вывел великосветское петербургское общество, когда все его действующие лица («сильные мира сего»), исключая лишь Пушкина, были, вероятно, живы и процветали. Поэтому неудивительно, что, начиная с самого себя, он постарался тщательнейшим образом спрятать все имена под вымышленными инициалами и криптонимами. Единственно, что он не учел, – это возможность писем, дневников и воспоминаний современников, запечатлевших отрезок времени, в которой развертывается действие его рассказа.

Так в чем же сюжет «Маскарада»? Конспективно суть его в следующем: в Петербурге, в маскараде, в начале масленой недели, к Пушкину обращается молодая женская маска с просьбой помочь в деле, касающемся «жизни и смерти», а проще – благополучия и счастья семьи и детей, зависящих от получения ее «несносным» и никчемным мужем нового места по службе. Это возможно только при содействии очень влиятельного, но сухого и бездушного, старого чиновника Дальского, безнадежно влюбленного в княгиню В***, хорошую знакомую Пушкина. Следуя указаниям Пушкина, маска в разговоре с Дальским выдает себя за княгиню и, за обещанную благосклонность, ставит условием назначение своего мужа (якобы мужа своей приятельницы). Дальский выполняет требование и, напомнив затем подлинной княгине В*** «ее» маскарадное обещание, оказывается в смешном положении.

Всю эту историю Пушкин рассказывает «Неверину» в начале 1835 года.

Композиционно сюжет рассказа разделен на пять маленьких глав:

1. Маскарад в зале Энгельгардта, в воскресенье.

2. Два дня спустя, в среду, в Михайловском театре.

3. Снова маскарад в конце недели.

4. Вторая неделя поста. Гостиная княгини В***.

5. Кабинет Пушкина. Масленица 1835 года.

Поиски, подтверждающие документальность написанного «Невериным», мы начали с уточнения времени действия в его рассказе. Известно, что Михайловский театр был открыт 8 ноября 1833 года. Следовательно, между этой датой и началом 1835 года могла быть масленица только 1834 года, приходившаяся на 25 февраля – 4 марта, и речь идет именно об этой неделе. Первое действие в маскараде, в доме Энгельгардта. Что же это за маскарады? Кто был хозяин этого дома? Как он был связан с Пушкиным? Василий Васильевич Энгельгардт (1785-1837) был внучатым племянником Потемкина, одним из наследников его бесчисленных миллионов. «Расточительный богач … построитель в Петербурге дома.

Сбивающегося на парижский Пале-Рояль, со своими публичными увеселениями, кофейнями, ресторанами. Построение этого дома было событием в общественной жизни столицы. Пушкин очень любил Энгельгардта за то, что он охотно играл в карты, и за то, что удачно играл словами…» К этому нужно добавить, что знакомство Пушкина с Энгелъгардтом длилось с 1819 года и до смерти поэта. Ему он адресовал стихотворение «Я ускользнул от Эскулапа», передавал поклоны в письмах из ссылки. Бывал в гостах, на обедах…» Но вернемся к маскараду в воскресенье, 25 февраля. В дневнике Пушкина за 1834 год читаем: «28 февраля. Протекший месяц был довольно шумен – множество балов, раутов, Масленица… В воскресенье на бале в Концертной Государь долго со мной разговаривал…»

Петербургский знакомый Пушкина К.Я. Булгаков пишет брату в Москву: «СПБ., 26 февраля 1834 года. Вчера был в Концертной зале, прекрасный и веселый…» Но у «Неверина» первый бал – в доме Энгельгардта? В книге Р.А. Соминой «Невский проспект» сказано: «В большой зале этого дома устраивалось большинство концертов… Филармонического общества. Позже, в 1829 – 1835 годах, здесь устраивались публичные маскарады». Следовательно, под концертной залой и Пушкин, и Булгаков имели в виду залу в доме Энгельгардта, где Пушкин действительно, как и у «Неверина», был на бале-маскараде 25 февраля20. Вернувшись же с бала домой, очень довольный тем, что стал вдохновителем маскарадной интриги, направленной на благое дело, он именно в этот февральский вечер 1834 года «…скинул фрак, придвинул свечу… и написал: «А чья звезда ее вела!» То есть процитировал шестую строку из своей «Бородинской Годовщины» – стихотворения, давно написанного и уже три года (в 1831 году) как опубликованного. Ту самую шестую строку, которую он создавал, якобы, «зевая», что так шокировало Белинского и Лернера. «Неверии» же, упомянув об этой строке, хотел, пусть неумело, но лишь подчеркнуть – чья путеводная звезда указывала несчастной молодой маске, как ей поступать и действовать. Это подтверждается и тем, что цензором «Маскарада» был П.А.Корсаков, много лет знавший Пушкина, относившийся к нему с глубочайшим уважением и восхищением и вряд ли допустивший бы со стороны молодого, начинающего литератора, каким был «Неверии», плоскость по отношению к памяти поэта. Плоскость, которая, по недоразумению, так возмутила Белинского.

Очень вероятно, что Корсаков лично знал автора, скрывшегося за псевдонимом, и из первых рук слышал всю подноготную истории, им рассказанной. В этой связи добавим, что очерк «Неверина» назван рассказом лишь в критике Белинского. В «Библиотеке для чтения» он не имеет подзаголовка. В оглавлении же сказано: «Маскарад. Быль Неверина». Затем среди «Литературной летописи» следующей книжки журнала о нем говорится, как об «очень милой статье», словно подчеркивается его документальность.

Следующая сцена приводит нас в Михайловский театр, где «два дня спустя», то есть в среду, 28 февраля, «давали комедию «Школа стариков». Громкие рукоплескания награждали любимую актрису…»

В действительности, 28 февраля 1834 года, в Михайловском театре были представлены три небольших водевиля.

Комедия же выбрана автором по названию, отвечающему задуманной Пушкиным интриге, не случайно. Не случайно, как увидим дальше, и упоминание о любимой актрисе. Рассказывая про Михайловский театр того времени, современник писал: «Французская труппа перебралась в новый театр, который и сделался с тех пор рандеву большого света. Бельэтаж и первый ряд кресел были абонированы цветом аристократии и дипломатического корпуса. Дамы являлись в бальных костюмах, мужчины во фраках, военные в мундирах, и от этого зала имела вид блестящего салона… Немного ранее в эту труппу поступила знаменитая Виргиния Бурбье. Для дебюта она выбрала «Школу стариков»… Она была в полном смысле красавица, и число ее поклонников было немало… самым счастливым был князь Волконский, Министр Двора…»

Но занавес упал. Спектакль окончен, идет разъезд публики. Разговоры на лестнице: – «Сегодня раут у графини П***… Карета австрийского посланника! Вы будете на будущем маскараде?… Если двор будет, то и я поеду…» Как и «Неверии», мы приводим эти фразы в их последовательности опять же не случайно.

Был ли Пушкин в тот день в театре – неизвестно, но в дневниковой записи от 28 февраля он пишет: «…Сегодня бал у австрийского посланника…

– запись сделана, вероятно, утром или днем, так как 8 марта он помечает: «…недавно на бале у Фикельмон (куда я не явился, потому что все были в мундирах)…» Булгаков пишет брату: «Ну, уж и масленица! Всякий день балы… в среду у Австрийского посла…» Фрейлина А.С. Шереметева рассказывает в письме от 1 марта: «Вчера был бал у графини Фикельмон… Бал был блестящий и оживленный…» О близких отношениях Пушкина с семьей Фикельмон, о его дружбе с ним и его женой Дарьей Федоровной (Долли) хорошо известно. Если в тот день Фикельмоны были в театре, то вполне вероятно, что был и Пушкин.

Сцена третья. Это в четверг, 1 марта (реплика: «Ты была вчера в театре?»). Герои рассказа снова в маскараде. И хотя «Неверии» не говорит, где это происходило, но… Булгаков – брату: «СПБ., 2-е марта. Вчера вечером маскарад у Энгельгардта в доме, на коем были Государь и Великий Князь…» Шереметева: «1 марта. Вечером мы сопровождали Ея Величество в залу Энгельгардта, где был маскарад…» Очевидно, что в этот вечер в маскараде был весь двор с царем во главе. (Фраза накануне в театре: «Если двор будет, то и я поеду»). Значит, и в рассказе говорится о маскараде у Энгельгардта. Был ли на том реальном бале Пушкин – неизвестно.

Далее. Гостиная княгини В***. Вторая неделя поста 1834 года, то есть 12-18 марта. Пушкин читает свою новую поэму. Если это было, то, скорее всего, он читал «Анджело», напечатанную в «Новоселье» в апреле того же года. Подтверждения этому факту мы пока не имеем. Здесь у «Неверина» сказано: «После обеда, в гостиной княгини остались одни приверженцы поэзии и сама хозяйка. Н-н (Пушкин – Б.Б.) читал им, но читал вяло, протяжно, без одушевления». Эта фраза настораживает плохо скрытой в ней достоверностью. Иначе непонятно, зачем автору понадобились уточнения, идущие вразрез с общеизвестным фактом мастерства, с которым Пушкин читал свои произведения.

К действию рассказа она ничего не добавляет и может быть объяснима или мнением самого «Неверина», бывшего на этом чтении, или свидетельством других очевидцев, если не самого Пушкина.

Появляется Петр Федосеевич Дальскии. В том, что он назван тут по имени и отчеству, тоже есть свой смысл. Автор словно расшифровывает что-то. Это что-то, на наш взгляд» объясняется словами Пушкина, который на негодующий вопрос осмеянного княгиней Дальского: «Мосье Н-н, вы должны знать, кого вы ко мне (в маскараде – Б.Б.) подводили?», отвечает: «Могу ли я ручаться за каждую маску? Я принимал ее за Виргинию Бурбье».

Это предельно прозрачный намек на засвидетельствованную современником (см.выше – Б.Б.) интимную связь актрисы Бурбье с влиятельнейшим в то время Петром Михайловичем Волконским, который по совокупности известных нам черт характера, манеры поведения, внешности очень похож на Дальского, обрисованного «Невериным» Чуть ранее, войдя в гостиную, Дальский показывает княгине газету, где в третьей красной строке первого столбца напечатано о назначении на желанную должность мужа таинственной маски. В просмотренных нами номерах официальных Петербургских газет за 12 – 18 марта 1834 года указанные типографские приметы полностью совпадают только с номером «Русского инвалида» от 15 марта. Там, в третьем абзаце первого столбца, читаем: «Назначаются по гарнизону. Лейб-гвардии гарнизонного баталиона капитан Косяков, по Армии Подполковником с определением смотрителем казарм Лейб-гвардии Преображенского полка». Эта фамилия, в плане пушкинского окружения, нам ничего не говорит. У «Неверина» же муж маски выведен под криптонимом С-н.

Возвращаясь к Дальскому и к его вероятному прототипу князю Волконскому, любопытно отметить следующее. Дальский – ключевая фигура всей маскарадной интриги. И на всем ее протяжении «Неверии» подчеркивает отрицательное, раздраженно-ироническое отношение к нему Пушкина. Так, в первом маскараде он говорит маске: и… Ты невпопад избрала меня в посредники. Дальский меня не терпит; наверное, тебя подучили, чтобы привести меня в столкновение с этим человеком…

Все знают, что, если бы он мог, с удовольствием вырвал бы у меня язык…». Затем в театре, в ложе княгини В***: «Смотрите, пожалуйста, княгиня, как Дальский осторожно пробирается между креслами. Я боюсь, что эта старая башня развалится от первого толчка.

– Тише, Н-н (Пушкин); вы сегодня нестерпимо веселы.

– Виноват ли я, что вы сегодня нестерпимо милы! Это говорю не я, а глаза Дальского. Взгляните, как жалобно просятся они к вам в ложу? Бедный, он боится предательского лорнета; он не смеет направить его в вашу сторону. Дайте обол Велисарию… поклонитесь ему… Бедняжка не смеет! Сжальтесь над ним, княгиня, не то от огорчения он потеряет последние волосы…».

На первый взгляд, имеющая здесь место галантная аллегория переводится как: «Подайте милостыню ослепленному вашей красотой». Но историческая справка добавляет: «Велизарий, знаменитый полководец византийского императора Юстиниана 1-го. Его главнокомандующий. По преданию был в старости ослеплен Юстинианом и просил милостыню. (Обол – средневековая монета). Поэтому в этих фразах Пушкина можно прочесть и другое. Князь Петр Михайлович Волконский – ближайший сподвижник Александра I и Николая I. В 1813 – 1814 годах – начальник главного штаба всех союзных армий в войне с Наполеоном.

С 1826 года – Министр Императорского Двора. Нажил себе много врагов своей скаредностью и тем, что избегал оказывать протекцию и быть ходатаем перед царем для кого бы то ни было.

Он был знаком с Пушкиным и ранее, со времен Лицея, но после назначения поэта 31 декабря 1833 года камер-юнкером стал, как Министр Двора, его высшим начальником. Тем самым он, конечно же, не мог не раздражать Пушкина, глубоко оскорбленного «царской милостью», и сделался мишенью для его насмешек. Свидетельство тому – уничижительная фраза о Волконском в дневнике поэта от 8 января 1835 года: «Вообразите себе рожу старого скряги…». Это через год после получения камер-юнкерства! О степени же раздражения Пушкина и граде его насмешек в адрес престарелого царедворца в начале 1834 года можно судить по рассказу «Неверина», если утвердиться во мнении, что под именем Дальского он вывел П.М. Волконского.

Третьим действующим лицом «Маскарада», позволяющим делать предположение о прототипе, можно считать княгиню В***. Вот ее характеристика, данная в рассказе словами Пушкина: «…Княгиня вдова, женщина светская, умная, и не совсем молодая; но гордая! Ужасно гордая!.. Сундуки ее набиты процессами. Потеря этих процессов лишила бы ее той роскоши, без которой она не может жить. Дальский пользуется большим влиянием у людей, от которых теперь зависит судьба ее… она раздражает самолюбие Дальского и каждою ласковою улыбкой покупает у него ходатайство по новому процессу. Вероятно, после резолюции последнего, княгиня из благодарности променяет свою княжескую мантию на графскую корону графа Т***». Здесь Пушкин опять иронизирует над Дальским, пророча ему вновь остаться в дураках. Образ княгини дополняется авторским текстом: «Ее некогда знаменитая красота, благородный оклад лица, разительная белизна, неприкрытая ложным румянцем, обращали на себя внимание…»

Конечно, на основе этих указаний, прикрытых вымышленной буквой «В», трудно строить аргументированные предположения и догадки. Среди знакомых Пушкина тех лет (начало тридцатых годов), пожалуй, только одна титулованная особа соответствует приметам «Неверина». Это графиня Стройновская. В те годы ей было около тридцати пяти лет. Она была вдова. Ее муж, граф Валериан Венедиктович (доминирует буква «в»), умер между 1831 – 1835 годами.

В старости, по воспоминаниям родственника, его давняя привычка процессовать стала его страстью. Вполне вероятно, что он «заразил» ею и свою жену. Сама графиня в двадцатые годы была знаменита своею утонченной красотой, походившей на холодную красоту греческой богини О ее непомерной гордости писал сам Пушкин, посвятивший ей несколько строф в «Домике в Коломне». Овдовев, она осталась с юной дочерью, горячей поклонницей литературы и искусства. Вторично Стройновская вышла замуж за генерала Зурова в 1836 году. Возможно, что это он выведен «Невериным» как граф Т*** и лукаво обозначен титулом и инициалом, совпадающим с титулом и инициалом графа Татищева, которым в юности была увлечена Стройновская.

В заключение остается сказать несколько слов о самом «Неверине». Как и Н Лернеру, нам не удалось выяснить, кто скрывался под этим псевдонимом. Почти одновременно с «Маскарадом», в апреле 1839 года, вышел в свет роман «Муж-эгоист», автором которого был тот же Н. Неверин (прибавился инициал «Н»). Посвященный семейно– нравственным проблемам, он был тепло принят критикой, встретил отклик во всех крупных петербургских журналах. В основанном Пушкиным «Современнике» ближайший друг погибшего поэта П.А.Плетнев так закончил о нем свой отзыв: «Такого рода произведения, при самых блестящих качествах автора, не пользуются совершенным успехом. Мы желаем, чтобы сочинитель, показавший столько гибкости и остроты ума в первом своем произведении, обратил все свое внимание на действительную жизнь…»

В других журналах тоже хвалили остроумие и талант молодого, начинающего литератора. О «Маскараде» не вспоминали. Его первый роман оказался и последним. В библиографических указателях и словарях, отражающих литературу того времени, Н. Неверин больше не указывается. Можно предполагать, что он либо перестал писать, либо рано умер, либо печатался под другим, возможно, хорошо знакомым нам именем.

Но, независимо от всего этого, «Маскарад», где Пушкин так живо смеется, острит, негодует, со страниц которого к нам доносятся искрометные, словно реально звучащие слова и фразы поэта, несомненно, на наш взгляд, имеет право стать в ряд неизвестных на сегодня документальных воспоминаний о Пушкине.

Эпиграмма

«Они, пронзенные насквозь, рядком торчат на эпиграммах».

Так писал Пушкин о своих журнальных врагах в 1829 году. Да. Как и в вопросах чести, он был бескомпромиссен и во всем, что касалось его творчества, его литературных позиций и взглядов. Эпиграммы, направленные им в адрес светских недругов или критиков, не доросших еще до понимания его творчества, были беспощадно остры, блестящи по форме, игре слов, злому остроумию. Даже оставаясь анонимными, они выдавали его авторство: «… Он по когтям узнал меня в минуту; Я по ушам узнал его как раз», – писал поэт в эпиграмме на А.Е. Измайлова.

Общеизвестны эпиграммы, направленные Пушкиным против пресловутого Фадея Булгарина или царского сатрапа Аракчеева. Но наряду с ними, в течение десяти с липшим лет постоянной мишенью его колких и злых насмешек был Михаил Трофимович Каченовский. Бессменный (с 1815 по 1830 годы) издатель журнал «Вестник Европы», профессор истории, журналист и переводчик.

Стоящий на консервативно-классических позициях в вопросах литературы и истории, он через свой журнал вел постоянную борьбу с романтической школой Карамзина, с его «Арзамасским братством», членом которого, как мы знаем, был Пушкин. В начале 1820-х годов Каченовский становится одним из литературных врагов самого поэта. Не считая журнальной полемики, Пушкин отвечал на критику Каченовского рядом (около десятка) эпиграмм, большинство которых не было напечатано, а расходилось в списках. Однако в первом сборнике своих стихов (1826 г.), в числе других, он поместил и эпиграмму на Каченовского:

«Охотник до журнальной драки,

Сей усыпительный зоил

Разводит опиум чернил

Слюнею бешеной собаки»

1824 г.

До 1830 года Пушкин напечатал в разных журналах еще несколько эпиграмм на Каченовского, который (будучи на 25 лет старше поэта, пережил его, умерев в 1842 году) тем не менее, не затаил в сердце злобы. После их личного знакомства в 1832 году он подал свой голос за избрание Пушкина в члены Российской Академии, а вскоре после гибели поэта писал: «Один только писатель у нас мог писать историю простым, но живым и сильным, достойным ее языком. Это Александр Сергеевич Пушкин, давший превосходный образец исторического изложения в своей Истории Пугачевского бунта».

Однажды знакомый собиратель, обладатель одной из лучших в стране коллекции прижизненных изданий Пушкина и поэтов его поры, попросил меня привести в порядок, точнее отреставрировать несколько только что приобретенных им журналов 1820-30-х годов, в которых печатался наш великий поэт. Каждый, кто любит Пушкина, кому небезразлична культура и история России, знает это неминуемо возникающее и непередаваемое чувство сопричастности и близости к давно ушедшему, но дорогому для сердца времени.

Времени, когда эту же книжку или гравюру, рисунок, возможно, держали руки если не самого Пушкина, то кого-либо из близких ему, знающих его людей, будь то Вяземский или Плетнев, Софья Карамзина или Екатерина Стройновская. К этому чувству нельзя привыкнуть. Оно возникает раз за разом, когда прикасаешься к тоненькой тетрадочке первого издания главы Онегина или зачарованно смотришь на портрет кисти Соколова, наполненный прозрачной акварельной нежностью…

Так было и теперь, когда я просматривал эти доверенные мне раритеты русской словесности. Вслед за томами «Отечественных записок» я стал перелистывать потрепанный томик журнала «Славянин» за 1830 год. Чья-то заботливая рука отметила двумя закладками страницы со стихами, подписанными буквой «П». Точно так же, как я помнил, подписал Пушкин при первой публикации свое стихотворение « 19 октября 1827 года», посвященное лицейской годовщине. Ну, а какие его стихи здесь, в этой книжке? Вот первое, на странице 41. Называется «К цыганке». Начинаю читать:

«Как ты, Египтянка, прекрасна!

Исполнен чувства голос твой;

Скажи мне: страсти роковой,

Служила ты? Была несчастна?»

И т.д. Чушь какая-то. Ведь такого стихотворения у Пушкина нет и никогда не было. Не было прежде всего потому, что он не мог написать так. Это кто угодно, но только не Пушкин! Ну, а второе, на странице 58, под басней Вяземского «Мудрость»? Второе называется «Цыганская пляска» и, хотя подписано также буквой «П», но опять же никакого отношения к Пушкину не имело и не имеет. Начинаю копаться в справочниках. Словарь псевдонимов Масанова. Здесь среди 120 букв «П», скрывавших полные фамилии авторов, нахожу нужное: «П.=Александр Сергеевич Пушкин. «Славянин» 1830 г. N XIII. Ист.: Синявский и Цявловский, «Пушкин в печати», стр.25,92». Час от часу не легче! Но ведь XIII том «Славянина» 1830-го года у меня в руках. Так, где же Пушкин? Указанной библиографии Синявского и Цявловского под руками нет.

На всякий случай просматриваю алфавит ПСС Пушкина издания Академии Наук, 1979 года. Во втором томе в примечании к « 19 октября 1827 г.» читаю: «… Напечатано в «Славянине», 1830 год, N XIII». Вот это да! Опять в той книжке, что у меня на столе! Но ведь дотошный Н.О. Лернер еще в 1910 году в издании Пушкина Бр. и Ефр., в примечаниях к стихам 1827 года отсылал исследователя, интересующегося этим стихотворением, в XV том «Славянина». Звоню приятелю, у которого есть «Пушкин в печати», прошу посмотреть указанные Масановым страницы.

Ну, так и есть. Вечно эти пушкинисты все перепутают…

Бедный мой друг собиратель, какое разочарование ждет его в этот раз!

Но делать нечего, продолжаю просматривать злополучного «Славянина» дальше. Стихотворения Сиянова, Пальмина, Олина…

Но что это? Внизу страницы 72 четверостишие под заголовком:

«Эпиграмма»

«Брани меня, не бойся драки;

Лишь сделай милость» не хвали.

Не страшен громкий лай собаки,

Но страшен тихий свист змеи».

« -нк– »

Вот это похоже на Пушкина. Здесь все есть. И безукоризненность формы, и чисто пушкинская лаконичность, упругая сжатость, его гениальная простота при глубине и ясности мысли.

И потом, эпиграмма ведь и по форме, и по смыслу совершенно идентична той, на Каченовского, которую мы привели выше. Разница лишь в том, что та направлена на определенное лицо, уже свершившее и продолжающее вершить свое черное дело, усыпляя, одурманивая противников опиумом, отравленным ядом бешенства. Здесь же автор предупреждает кого-то, дает почти дружеский совет остерегаться яда, спрятанного под излишней, усыпляющей хвалой. Фраза «Не страшен громкий лай собаки, но страшен тихий свист змеи» – звучит не оскорблением, а скорее сентенцией, нравоучением.

Упомянутые Пушкиным «когти» здесь тоже есть, и хотя и не выпущены, спрятаны, но все равно они выдают автора. Так Пушкин это или нет? Такой эпиграммы мы не знаем. Найденная нами подписана, и подпись сразу наводит на мысль, что это пушкинская анаграмма. Даже более – его собирательный псевдоним. Снова листаем Масанова. Псевдонима « – нк – « у него не значится.

Всего же известно 38 пушкинских -псевдонимов. В том числе: Александр Нкпш; -нъ; Н.К.; -П-. Отдельные элементы этих анаграмм составляют подпись под эпиграммой. Из первой и второй прописные – «нк», из третьей просто – НК, из четвертой тире с обеих сторон, т.е. в итоге «-нк-». Но все это еще не доказательство авторства Пушкина. Это может быть какой-нибудь Николаев или, наоборот, Князев. Да, но тогда это явное подражание, если не плагиат. Плагиат, опубликованный с благословления издателя журнала? А кто был этот издатель? Каковы были его отношения с Пушкиным? Издателем журнала «Славянин» в 1827-30 годах был Александр Федорович Воейков (1777-1839), знакомый Пушкина с 1817 года, женатый на любимой племяннице В. А. Жуковского Александре Андреевне Протасовой.