Жёлтая виолончель

Мне от работы добираться можно было несколькими способами. Можно немного пройти до метро, проехать остановку и ещё пройти до дома. Можно было на маршрутке по прямой, прямо от подъезда до подъезда. Но маршрутки плохо ходили, особенно вечером. А можно было пешком. Недалеко, полчаса быстрым шагом. Но я так ходила редко, потому что там места неприятные. Заборы, ворота, собаки.

И вот как-то раз в пятницу задержались мы все на работе допоздна. У наших девелоперов релиз, а я, глядя на них, забыла про конец рабочего дня. Всё командировки оформляла, отчёты сводила, план переезда по офису готовила. Работы-то тьма, не успеваешь ничего. Не заметила, как все разбежались. Время – почти час ночи. Выхожу из офиса и понимаю, что не успеваю на метро. Пошла на маршрутку. Простояла минут десять – никого и ничего. Ну, думаю, что такого-то? Пошла пешком.

Холодно, темно. Я иду на шпильках, в этой юбке дурацкой. Дресс-код, мать его. Мёрзну, за каждым углом тень мерещится. И слышу – гогот пьяный впереди. Кругом заборы, не обойти никак. Ну, продолжаю идти, что же делать.

Идёт навстречу пьяная компания. Сразу видно, что дебилы. Бритые, ржут непрерывно. Один в кепке.

– Двухголовый? – спрашиваю я. Я больше чувствую, чем вижу в темноте, как Вера косится на меня недоброжелательно, и умолкаю.

– И вот они совсем близко, – продолжает Вера. – И все на меня уставились – что это за чудо лопоухое ночью по таким местам шляется? Один кричит «О, как раз баба!» и прёт прямо на меня. От него увернулась, другой полез. Несут какую-то ахинею. Типа «Мадам, не возражаете, если мы с вами потрахаемся?» Отпихнула одного, который вцепился. Но тогда-то я дохлая была совсем, только разозлила их. Кричат: «Да мы ей не нравимся! Братва, а ну покажем ей, кто здесь главный». Схватили, тащат. Один раз вырвалась, но тут же догнали и ещё раз схватили. Блузку разодрали, опрокинули на траву – там такой островок травы был возле забора. Как будто специально для этого случая. Кажется, их всего пятеро было. Один верхом сидел, штаны расстёгивал, который в кепке. Двое за руки держали. Крепко. Ещё один – правую ногу, а пятый что-то всё вихлялся. Вроде хотел помочь, но не знал, как. А может, я потом эти подробности придумала. Тогда-то всё быстро происходило, да и психовала я, понятно, поэтому только какие-то детали в мозг чётко врезались. Кепку помню. Помню джинсы этого главного. Запах помню кислый изо рта. Пиво какое-то дрянное, наверно. И эту колбасу волосатую, которой он меня тыкать пытался.

Я, когда меня опрокинули на траву, уже не сопротивлялась. Поняла, что бесполезно. Но потом он с меня трусы сорвал и попытался найти, где же у меня то, что ему нужно. И мне противно стало. И хозяйство это его бледное, дряблое, с волосиками вокруг… Омерзительно просто.

Я зубами в палец одному вцепилась, который руку держал. Сильно. Думала, зуб сломаю. Он дёрнулся от боли, на спину опрокинулся, что-то там про кровь лопочет. Я извернулась, сама не знаю, как, двинула этому в кепке каблуком. Где-то возле уха попала. Он заорал матом, вскочил, и второго сшиб, который на ноге. Мне повезло, что все они растерялись. Ну, и пьяные, замедленная реакция. Откатилась в сторону – и бежать. Как-то и сумка в руке оказалась. Туфли свалились, слава богу. Припустила очень быстро. А они сзади несутся, орут, что убьют сейчас. Чувствую, что пара минут – и догонят. Но справа – домик какой-то. Я к двери. И вижу, что рядом с дверью – табличка. Такое-то отделение милиции. Я внутрь.

Забежала, кинулась в какую-то каморку. А там сидят несколько расхлябанных таких, расстёгнутых, оболтусов в форме. Водку пьют. И стали на меня орать. Вроде как нельзя в эту комнату заходить, это комната дежурного. Я не понимаю ничего, кричу, что за мной гонятся. Один встал, вытолкал меня в коридор, потом стал расспрашивать. Прямо там же, в коридоре, стоя. Я блузку драную на груди пытаюсь застегнуть, топчусь на холодном полу, невпопад отвечаю.

– Значит, – говорит он, – правильно я понимаю, что изнасилования вашего не состоялось?

А сам тоже бухой и лыбится.

– Ну, ещё бы чуть-чуть… – говорю.

– А правильно я понимаю, что вы описать нападавших не сможете? – спрашивает он.

– Не знаю, – отвечаю. – Но, если вы выглянете, они прямо за дверью, снаружи.

– Ну, понятно, – говорит. – Дамочка, мне никакого резона нет у вас заявление принимать. Преступления-то толком и не было никакого, свидетелей нет. Преступников всё равно не найти, предъявить им нечего, вот и получается очередной глухарь, которых у нас и так полно.

А сам качается и глаза мутные.

Я смотрю на него, пытаюсь смысл слов понять, и тут у меня мозги отключились. Стою, реву, сама не понимаю о чём. Он ругнулся на меня и ушёл в свою каморку. Я немного пришла в себя, сообразила, что к чему, стучусь к ним в окошечко – дескать, не поможете до дома добраться, а то боюсь. Ответили, что, мол, они не такси. Грубо так.

Ну, тут я и вспомнила, что на свете такси существует. Надо было, дуре, сразу вызывать, так нет, пошла приключений искать. Такси приехало, выхожу осторожно – нет моих насильников. Попрятались куда-то или за ещём пошли.

Доехала до дома, полночи проревела, а потом сутки почти спала. А как проснулась, стала думать. То ли я выспалась впервые за долгое время, то ли сама история эта мне мозги вправила, но в голове у меня точно что-то поменялось. И не сказать, что у меня какая-то психологическая травма случилась, я уродов и до этого полно встречала, как-то привыкла к ним. Но как будто очки мутные с глаз убрали. Я поняла, что не хочу так больше жить. И что надо как-то по-другому. А как?

В понедельник подала заявление. Просила, чтобы сразу уволили, но заставили отрабатывать две недели. Не думаю, что им от этого была польза. Я ходила на работу как во сне. Работала от звонка до звонка и думала всё время о своём. А думала вот что.

Сначала я составила список того, что мне не нравится. То, чего не хочу. Типа «не хочу всю жизнь тратить на работу», «не хочу, чтобы меня насиловали», «не хочу быть Хрисеидой»…

– Кем? – перебиваю я.

– Илиаду читал? – спрашивает Вера.

– Не помню. Да. Вроде да. Название знакомое. Там что-то про греков. Погоди…

Я очень боюсь провалиться в прошлое. Но в сознании всплывают отдельные слова.

– А! – восклицаю я. – Это там ведь было «Он перед грудью своей велилепной дивно уставил украшенный щит»?

– Хм, – кажется, Вера улыбается. – Ну, почти. Я просто как раз прочитала незадолго до того случая с гопниками, поэтому мне всё время тогда в голову Хрисеида приходила. Так вот, там история начинается с того, что войско Агамемнона захватило много добычи, в том числе женщин. Одна из них, дочь жреца Хриса, то есть Хрисеида, досталась Агамемнону, царю. Жрец приходит её выкупить. Все соглашаются, потому что он много даров принёс, несоразмерно больше, чем стоит эта женщина. А Агамемнон упирается, не отдаёт её. Тогда этот Хрис молится Аполлону, чтобы на греков наслал беды. И тот насылает, начинают они от болезней дохнуть. Тогда Ахиллес, самый известный и сильный воин, начинает обвинять Агамемнона, что всё произошло из-за него. Агамемнон обиделся и говорит – хорошо, раз таково общее мнение, отдам я Хрисеиду отцу. Но тогда пусть этот выскочка Ахиллес мне отдаст Брисеиду, которая ему досталась. Чтобы неповадно было против царя рот разевать. И отбирают у Ахиллеса Брисеиду. В результате Ахиллес злится и долго потом не участвует в войне вместе со своим войском, отчего греки чуть не терпят поражение.

– Интересная сказка, – говорю я. – А при чём она тут?

– Вообще-то это не сказка, – возражает Вера. В голосе возмущение. – Всё это было на самом деле. Во всяком случае, Шлиман и другие историки уверены, что «Илиада» основана на реальных событиях. Я это рассказала, чтобы ты вспомнил, кто такая Хрисеида.

– Да я так и не понял, кто она такая, – отвечаю я. – Понял только, что её сначала забрали, а потом отдали.

– Вот именно! – горячо восклицает Вера. – У нас о ней представление, будто о мешке картошки. Забрали, вернули. Отдам Хрисеиду, заберу Брисеиду. Заметь, мы даже имени их не знаем, только отчества. Вот я не хочу так. Не хочу быть мешком, который один взял, другой отдал, а потом, через сто лет, никто и не вспомнит, что это был за мешок. То, что я женщина, не значит, что я не могу быть чем-то самодостаточным, полезным. Я хочу что-то сама из себя представлять.

– Понял, понял, – говорю я. – И что же ты сделала?

– Ну, вот, говорю же, составила список того, чего не хочу. Потом решила, что это не очень конструктивно, и стала думать, чего хочу. В конце концов пришла примерно к такому списку: «Быть сильной. Быть свободной. Тратить время с пользой».

– А с пользой – это как? – уточнил я.

Вера чешет в темноте нос.

– Это, в общем, всё ещё открытый вопрос. Дойдём ещё до этого.

– Кстати, – вдруг вспоминаю я, очевидно, не к месту. – А почему ты мне решила вдруг о себе рассказать? Ты же не собиралась.

– Ну, – Вера вздыхает, – представила, каково тебе. Ничего не помнишь, надо всем тупишь, ничего не понимаешь. Решила, что так тебе проще будет. Надо же, в конце концов, наполнять чем-то эту пустую симпатичную башку.

Симпатичную… Я повис на этом слове. А Вера тем временем продолжала.

– И вот уволилась я, а сама ещё даже не понимала, на что буду жить. Начала с того, что села считать, на что мне нужны деньги. Прикинула примерно свои расходы за последние два года. Получилось, что я потратила кучу денег чёрт знает на что. Часть вообще вспомнить не смогла. Часть на тряпки, кафешки, тупые развлечения. Часть на вещи, которые мне не очень нужны. Получалось, что реально важные вещи – это жильё и еда, и они занимают меньше половины. Следующим моим шагом было распродать всё ненужное. Продала одежду, которую не буду носить, мебель лишнюю, украшения, гаджеты, которыми не пользуюсь. Короче, всё барахло. В сумме с тем, что мне выплатили при увольнении, получилось где-то две зарплаты моих. И вот мне стало интересно, сколько на это можно прожить. Если бы жила по-старому, спустила бы месяца за два-три. Если отменить всё ненужное, по моим расчётам, хватало на полгода. Не так уж и плохо. Но потом я подумала – а если попытаться сэкономить на чём-то ещё? Квартира, которую я снимала, после распродажи вещей казалась слишком пустой. Наверно, я могла снять поменьше и подешевле. Учитывая, что я за последние два года набрала вес, то могла и питаться меньше наверняка.

Я сняла небольшую комнату. Как мне тогда казалось, задёшево. Правда, сразу поняла, что это не совсем подходящий вариант. Потому что мне хотелось делать только то, что соответствовало моим целям – сила, свобода, время с пользой. А там были беспокойные соседи. Хозяева, которые сдавали комнату, были молодой семьёй с ребёнком. Им денег не хватало, вот и решили самую маленькую комнату в трёшке сдавать. Но ничем серьёзным там заниматься нельзя было, поэтому я продолжала искать варианты. Тем временем разбиралась с едой. Быстро поняла, что готовить надо самой. Времени на это можно тратить немного, если с умом подходить. Да и полезнее есть то, в чём уверен. Если покупаешь колбасу в магазине, то ты не знаешь точно, что у неё внутри. А если взял кусок мяса, скажем, и поджарил, то точно уверен, что это мясо.

– Мясо же дорогое, – возражаю я. – Или нет?

– Дорогое, – соглашается Вера. – Но я со временем стала понимать, что огромная часть цены любого продукта или услуги – это фикция. Вот бегаешь ты по магазинам, видишь везде цену, скажем, килограмма мяса в пятьсот рублей примерно, а в одном – четыреста. И думаешь – вот какие хорошие люди, продают чуть ли не в убыток себе. А потом смотришь в газету, где оптом мясо предлагают таким вот продавцам и находишь цену, скажем, в 50 рублей за килограмм. Ну, может, и приврала, но подобные примеры находила. Короче говоря, существуют низкие цены, только надо знать, где искать. Есть в глубинках заводы, которые продают всё вообще дёшево. Есть оптовики. И есть более дешёвые заменители. Скажем, я вот привыкла к субпродуктам. Потроха всякие, печень, почки, желудки. Лёгкие и сердце вообще обожаю. А стоят они, как правило, дёшево, хотя в некотором отношении даже полезнее мяса. Вообще я поняла, что в этом деле очень важна информация. Интернет перерываешь, с людьми общаешься, со старушками всякими, и находишь такие суперварианты, что не ожидаешь заранее. С таким вот подходом я и на бабу Наташу вышла.

Хорошая старушка, здравомыслящая. У неё все родственники умерли, в том числе дочь. Две квартиры, а она одна. Живёт на пенсию, ей хватает. Сдавать не хочет за деньги принципиально. Нелегально, говорит, совесть не позволяет, а легально – это ещё в налоговую тащиться, декларацию подавать. Вот и хотела пустить в квартиру дочери одинокую девушку бесплатно.

– Хм, – говорю я. – А это не потому, что она хочет из этой девушки свою дочь сделать… Ну, то есть, может у неё сдвиг на этой почве, и она со временем начнёт, скажем, командовать ей или замуж выдавать?

– У меня были такие мысли, конечно, – говорит Вера. – Но, когда я с бабой Наташей пообщалась, мне захотелось сюда переехать. С одной стороны – да, конечно, она пустоту в своей душе заполняет, а с другой – ну, нормальная она. Она в первую встречу мне целую лекцию прочла, что деньги людей портят, что добро надо делать бескорыстно. Вот и живу теперь здесь абсолютно бесплатно. Конечно, иногда хожу к ней, это рядом, через два дома. Просто поболтать, чтобы ей скучно не было. Чем-то по дому помочь. Бывает, что продукты приношу, хотя она и пытается отказываться. В принципе, у неё всё есть. И, если подумать, почему человек действительно из всего должен выгоду получать материальную?

– Ну, – говорю я, – она могла бы с тебя деньги брать, а потом эти деньги, если уж они у неё лишние, во что-нибудь хорошее вкладывать. Скажем, в благотворительность…

Я уже чувствую, что звучит глупо. Вера улыбается.

– Ага, – говорит она. – В какой-нибудь фонд, который девяносто процентов денег потратит себе на зарплаты. Или попрошайкам у метро, которых бандиты эксплуатируют. Ладно. Таким образом я сэкономила кучу денег. С едой тоже нашла много способов. Ты знаешь, к примеру, сколько разных вариантов поесть бесплатно в Москве? Монастыри, которые кормят всех желающих, бесплатная благотворительная еда, дегустации разные. Грибы, ягоды, яблоки халявные. Я как-то ради эксперимента попробовала прожить месяц, вообще не тратя денег. Получилось, знаешь ли. Правда, похудела сильно, но это было мне как раз на пользу. И, если честно, эксперимент не совсем чистым был. У меня были запасы продуктов, хотя я и старалась использовать их по минимуму.

– И сколько же ты времени живёшь на эти две зарплаты? – с сомнением спрашиваю я.

– Почему на две зарплаты? – удивляется Вера. – Нет, это, думаю, невозможно. С работы я ушла четыре года назад. Но периодически у меня бывает доход. Во-первых, я стараюсь заниматься тем, что мне интересно. Иногда это приносит деньги. Во-вторых, когда я вижу, что количество денег уменьшается, я нахожу небольшую необременительную подработку. Курьером, например. Недавно на выставке рекламу раздавала. Деньги небольшие, но при моём образе жизни хватает надолго.

– Ну, а тренажёры всякие, книги – их ты бесплатно добыла? – уточняю я.

– Тренажёр бесплатно, – отвечает Вера. – Есть в Интернете сообщества тех, кто даром отдаёт ненужные вещи. У кого-то этот тренажёр занимал место, а у меня работает. Книги по большей части тоже отданные. Хотя тут я, каюсь, иногда позволяю себе траты. Книги для меня важны. Я позволяю себе иногда зайти в букинист или посмотреть на развалы. Понимаю, что онлайн многое можно найти, но к бумажным уж больно привыкла.

А ещё очень много экономится на всяких женских фишках. На хрена мне эти сто платьев неудобных? У меня есть три пары джинсов и несколько футболок. И на шампуни всякие и покраску волос я не трачусь. И то, что я выгляжу, как недоразумение неопределённого пола, мне нравится. Удобно. И помощи не надо ни у кого просить – банки, скажем, сама открываю – и меньше привлекаю всяких отморозков. А потом, мне кажется, что влияние всех этих локонов и рюшек на сексуальность сильно преувеличено. Вот тебе, Хармс, нужна коса от затылка до попы, как у Венички Ерофеева?

Я содрогаюсь, потому что не понимаю, кто такой Веничка Ерофеев и почему у него коса от затылка до попы.

– Вот и мне не нужна, – продолжает Вера. – Я думаю, что у каждого своя красота. И если ты её усиливаешь, как раз можешь понравиться не тому, кому подходишь генетически, а кому-то ещё. Да и вообще глупости всё это.

У меня возникает некая мысль. Она не оформилась, но уже тревожит. Я чешу свой влажный лоб и пытаюсь осознать. Но говорю вслух другое.

– Ну, хорошо. Вот ты бросила работу. Куча времени у тебя. На что ты его тратишь? Ради чего всё это?

– Я уже сказала – это открытый вопрос. Я всё ещё для себя не решила, чем хочу заниматься. Я много чего пробовала. Пыталась писать стихи. Мне казалось, что неплохо получается. Пробовала выложить на один сайт, где много таких, как я. Почитала чужие стихи и комментарии к ним. И решила, что поторопилась причислить себя к поэтам. Прямо как Белый говорил: «среди поэтов мы говно». Пробовала рисовать. Одну картину продала даже. Но очень дёшево. Начала вторую – у тебя в ногах стоит. Не нравится.

– Почему? – не понимаю я. – Вроде бы неплохо написано.

– Ну, может, и неплохо, – вздыхает Вера. – Но ничего особенного. Изюминки нет. На черта изображать очередной дом на берегу моря?

– Ну, настроение передаёт, – замечаю я.

– И видно, что настроение у меня тогда было так себе, – усмехается Вера. – Ещё вот веб-дизайном немного позанималась. Что-то получается. Клиенты даже есть. Только не нравятся они мне. Хотят чего-то не того, что мне хочется делать. Отказываю в основном. Думают, что цену себе набиваю.

– Ну а чем вообще занимаешься, остальное время? – всё ещё не понимаю я.

– Ну, развиваюсь. Учусь. Мышцы качаю. Языков уже пять выучила, историю Азии и Западной Европы, древность всякую чуть-чуть.

– Зачем?

– Интересно потому что. Увлеклась, в частности, всякими теориями о том, как общество должно быть устроено. Разные политические системы. Мне симпатична анархия. И либертарианство. Когда государства нет.

– Это как? – спрашиваю я.

– Когда люди сами по себе живут. Когда ими никто не управляет. Есть некоторые правила, которые все соблюдают, договоры между людьми. Каждый занимается, чем хочет.

– Ну, звучит хорошо, конечно, – возражаю я. – Но кто будет следить, что эти правила соблюдаются, если государства нет?

– Я сразу скажу – я не со всем у анархистов согласна. И на тот вопрос, который ты задаёшь, я тоже чёткого ответа не получила. Один из вариантов – что люди сами следят за соблюдением правил. Скажем, кто-то нарушил договор – человек обращается в частный суд, платит деньги за это. И если кого-то признают виновным, то требуют возместить ущерб, например.

– Сомнительно звучит.

– Согласна. Но что государство делает сейчас? Оно следит за тем, чтобы законы соблюдались?

– Ну да.

– Я думаю, только если это в его интересах. А вот скажи – ты, когда родился, какую-нибудь бумагу подписывал, что ты согласен с этими законами? И что согласен налоги платить этому государству, например?

– Не помню, – отвечаю я. – Наверно, нет.

– Вот и я нет. Кроме того, если подумать, от государства очень много вреда. Репрессии устраивает государство. Войны начинает государство. Ну, или правители государства, неважно. А что может быть хуже войны? Вот какое дело было ахейцам до этой увезённой Елены Прекрасной? А цари местные развернули пропаганду – и пошли все за эту никому не нужную Елену воевать.

– И всё-таки государство нужно, – не соглашаюсь я. – Кто будет бедным помогать? Лечить всех?

– Лечат врачи, – возражает Вера. – Что-то я не припомню, чтобы меня какой-нибудь депутат или министр лечил. А насчёт бедным помогать – я, в большинстве случаев, против благотворительности. Человек должен сам решать свои проблемы. Человек должен быть сильным. Слабый человек, который всё время ждёт помощи, ничего хорошего не создаст. Иногда есть смысл помочь, но, опять-таки, люди могут и сами себе помогать, без всякого государства. Вообще у нас в стране прямо болезнь какая-то. Все доброго царя ждут. Когда нам будут платить зарплату? А когда тут мост построят через лужу? А почему нам пенсии задерживают?

– Кстати, насчёт пенсий, – вставляю я. – А если нет государства, то пенсии кто платить будет?

– Да кто угодно, – отвечает Вера. – Хоть банк, хоть пенсионный фонд частный. Или сам копи, откладывай. Кто мешает? Не согласен?

– Не знаю, – говорю я. – С государством проще. Как-то чувствуешь, что тебя защищает кто-то.

– Что? – Вера зашевелилась на кровати, и я понял, что она тихо смеётся. – Тебя кто защищал, когда ты чуть не сдох на улице?

Я не согласен. Но аргументов у меня нет, так что молчу.

– Вообще, конечно, всё это надо попробовать на деле, – говорит Вера. – Но, к сожалению, сейчас на Земле везде примерно одно и то же. Нет свободного места, куда можно уехать и организовать своё общество с тем строем, который тебя устраивает. А свою землю никто не отдаст.

– А Антарктида? – спрашиваю я.

– Ну, возможно, – Вера задумывается. – Но, скорее всего, и там просто так не позволят ничего основать. А было бы здорово. Вот ты хотел бы уехать в свободную страну? Где нет власти?

– Не знаю, – отвечаю я. – Я ещё не понял, как к этому отношусь. Скорее нет.

– Знаешь, – говорит Вера. – У тебя может быть любая точка зрения, я на своей не настаиваю. Но некоторые вещи меня просто бесят. Первое – когда государство суётся в личную жизнь. Не их дело, с кем я сплю, во что верю, с кем общаюсь. Второе – меня бесит, когда люди пальцы гнут перед другими только потому, что денег много имеют. Может, он душу продал ради этого дворца, а теперь гордится. Ещё не люблю, когда накупят кучу всего – еды, например, а потом выбрасывают. И когда слишком много вещей. Тут читала, как пенсионера потеряли. Перестал пенсию получать, что ли. Пять лет не могли найти. Приходили домой, искали его – вроде нету. А оказалось, труп был просто завален всяким барахлом. И ещё не люблю, когда в метро пихаются только для того, чтобы свою попу приземлить. Что у тебя лицо такое? Я чушь говорю?

– Нет, – отвечаю я. – Хотя и сумбур немного. Всё в кучу. А у меня мысль какая-то. Только никак не могу сообразить. А так вообще – да, меня тоже всё это раздражает. Насчёт государства – не знаю, подумать надо. Когда слишком оно распухает и начинает дурацкие законы выпускать, и всё подряд контролировать – точно плохо, согласен. А должно оно быть или нет, я не знаю. Не решил ещё.

– Ну вот, – говорит Вера. – Я вот и трачу время своё в основном на то, что о таких вещах думаю. Пытаюсь чему-то учиться. Но пока особых успехов ни в чём нет. Зато, знаешь, живу сама по себе. Мне так проще. Я чувствую себя намного лучше, чем тогда, когда работала в офисе.

– Я бы так долго не смог, – говорю я. – Мне нужно что-то активное. Не потому, что деньги надо зарабатывать. А просто хочется что-то полезное делать в жизни. И чем больше, тем лучше. И чем полезнее.

– Ну, тогда пойдёшь со мной завтра к бабе Наташе, – говорит Вера. – Может, ей что передвинуть надо или починить. Или в магазин сбегать. Я часто захожу, помочь или поболтать просто.

– Ладно, – говорю я медленно. – Пойду.

– Ты чего какой-то отмороженный? – спрашивает Вера. – Не нравится мой образ жизни?

– Нет, – отвечаю я. – Говорю же, у меня мысль… Только…

Внезапно меня осеняет.

– Слушай, – лопочу я. – Я понял.

– Что понял?

– Я – это ты.

– Чего? – выпученные глаза Веры и наморщенный недовольно лоб проступают сквозь синюю темноту.

– Ну, я всё думал, кто я из тех, кого в прошлом вижу. Может, я – это я. А может, и Паша, к примеру. Краматорский. Просто я не его глазами всё вижу, а своими. А сейчас я понял. Я – это ты. Всё сходится. Вот смотри. Ты жила в маленьком городе, далеко. У тебя неприятности всякие были, родители умерли. Потом эта работа и изнасилование. То есть, почти изнасилование. А потом ты со всеми этими проблемами пошла к Иванову. И он тебе бошку начал править. И ты теперь бредишь, что ты мужик с животом и потерей памяти. И, небось, Иванов тебе какую-нибудь часть тела отрезал, и теперь ты инвалидов ненавидишь и уродов всяких.

– Хармс, прекрати, – резко говорит Вера.

– Что?

– У тебя опять температура, что ли? – Она щупает мне лоб. – Да ты мокрый весь. Блин, и одеяло насквозь. Ну, потеешь – это хорошо. – Она роется в своём псевдошкафу и достаёт пачку постельного белья, а также большое махровое полотенце. – Вытирайся и помогай давай.

Я встаю, вытираюсь. Мы вдвоём долго и муторно переодеваем подушку и пододеяльник в новые сухие одёжки.

– Всё, ложись, – говорит Вера. – И спи. Чего я с тобой так разоткровенничалась в три часа ночи? А бредить перестань. Я твоего Иванова знать не знаю. Вообще никого не знаю с такой фамилией.