Раннее

– На освобождении.

– Ага. Ну, из зоны я поехал к себе на родину. Моя мать ещё жива была, но совсем уже постарела. И у неё родилась индейка познакомить меня с дочерью соседки. В моём тогдашнем возрасте уже непривычно… неприлично, то есть, было оставаться неженатым. Ну, стала ко мне захаживать эта девушка. Она была простовата, да и рыхлая чересчур, но, впрочем, и я не худенький… Зато готовила хорошо, и влюбилась в меня по уши, аж в рот смотрела, когда я говорил. А я что-то сомневался. Не ложилась у меня к ней душа. Браки заключаются на тормозах, вот видимо, и чувствовал я, что не моя она половина… С другой стороны, видел, что любит, и позволял к себе заходить. Теперь жалею. Конечно, дура она была страшная… Говорить с ней было не о чем совершенно. Но о мёртвых либо хорошо, либо не о них.

– Что же, снова спели что не то? – догадался я.

– Да. Я опять стал выступать в местном парке. Пел, в основном, старые песни. Ну, которые теперь о главном… И вышло

Скоро ли я увижу

Тебя, любимую мою, в раю…

Так что Дуся умудрилась свалиться в колодец и шею себе свернуть. Он умолк. Из его левого глаза вытекла огромная розовая слеза и замерла в середине щеки. Он шмыгнул носом и одним глотком выпил полбутылки. Остановился.

– Не ругайтесь вы с женой, Василий, – сказал он. – Неправильное это дело.

И мы пошли дальше. Гаражи скрипели и шатались от ветра, а завод курил потихоньку, испуская колечки дыма.

– Понимаете, – заговорил снова Кутепов, – в этом мире есть единственный способ стать счастливым – принести счастье другому. Не помню кто сказал одну умную фразу: "Питайся, чтобы доставить удовольствие себе, но отдавайся, чтобы доставить удовольствие другим". Я очень жалею, что не смог полюбить эту Дусю. Может быть, и стал бы счастлив. И песни мои стали бы светлее. У меня ведь, как правило, из-за моего склероза в строчки проникает какая-то мерзость. А откуда проникает? Из той же головы. Значит, очень там много грязи… – он вздохнул и посмотрел на меня. – После смерти Дуси поехал я снова в Москву…

Я поставил пустую бутылку в центр огромной красивой клумбы, завершив композицию.

– Это… – промямлил я. – Виктор Сергеевич, а я вот что-то не врублюсь… Сейчас день или ночь… И где мы вообще?

Кутепов пожал плечами:

– Наверное, лучше об этом не думать. Я уже несколько месяцев как не контролирую…

Я напряг глаза, пытаясь навести резкость, и увидел впереди силуэт Останкинской башни на фоне здания СЭВ… ну, того, где сейчас мэрия, похожего на раскрытую книгу… С какой точки могла быть такая перспектива? Мозг отказывался работать, тихо урча… Окончательно сбил меня с толку Кремль, оказавшийся справа, за Крымским мостом.

Я махнул рукой и побрёл за Кутеповым, надеясь, что пиво в этом мире где-то ещё есть.

11

И действительно, очередной киоск оказался совсем неподалёку. Он подкатился к нам, зазывно качнулся и подставил Виктору Сергеевичу окошечко. Тот, справляясь с нарушенной координацией движений, извлёк из кармана новую сторублёвку и сунул продавцу, невидимому за рядами бутылок пива, которыми были заставлены изнутри все стекла киоска.

– Благодарствуйте… – произнёс Кутепов продавцу, принял две бутылки и подошёл ко мне, на ходу работая открывашкой.

– "Клинское светлое", – пояснил он. – Тоже четыре и восемь. Вот это я называю настоящим светлым пивом. Правда, тоже от разлива зависит. Ещё, кстати, бывает непростительное… непастеризованное, то есть, с красным уголком на задней наклейке. Хранится меньше, но заметно вкуснее…

Я отхлебнул. Мы снова побрели, как мне казалось, в первом попавшемся направлении, и я уже даже не пытался опознавать местность, сосредоточившись только на том, как бы случайно не получить асфальтом по морде.

– А Москву я тогда не узнал… – продолжал свой рассказ Виктор Сергеевич. – Барыги какие-то, дефициты, матюки на всех углах… то есть, митинги, я хотел сказать. Я тут первое время всё по пивным ошивался. Потом случайно встретил того самого хмыря, с которым мы в своё время стандур… осторожно, там яма… сотрудничали. Он предложил мне снова работать с ним. Поначалу я отказывался. Сказал, что хотел бы выступать на большой эстраде… Но он мне втолкнул… втолковал, что теперь все эти хмыри и есть эстрада. Что они теперь маньчжуры и просердю… продюсеры. Я говорил, что не смогу, что у меня с памятью непорядок, но он придумал вот что – объявить меня королём экспорта, мастером импорти… фу ты, импровизации. Короче, сказал, пей, что хошь, лишь бы хорошим голосом, а мы уж найдём, под каким соусом поддать. И я запел. В конце концов, надо есть, чтобы жрать, а не жрать, чтобы есть… Бабки мы стали собирать не хилые. Я уж и не сдерживался в своих этих… импровизациях. Как поётся, так и пел. Людям нравилось, как я песни перевираю… Но начиная с некоторых пор меня стала мучить мысль, что от моих песен страда страннеет…

– Обль… простите? – булькнул я, забыв отнять бутылку от губ.

– Страна страдает, я хотел сказать. Бардак я генерирую своими вариациями… К примеру, спел я

И вновь продолжается бой,

И сердце тревожит в груди,

И Ельцин такой молодой,

И юный Гайдар впереди…

Ну и что вышло? Понимаете? Ельцин стал президентом, постарел и сердце у него, сами знаете… А ещё хуже было в тридцать девятом, когда я пел про Хас-Булата:

Хас-Булат удалой,

Что ж ты бросил коня…

Фу ты, блин… – Виктор Сергеевич потёр лоб, взглянул на меня осоловевшими глазами, снова набрал воздуха и запел:

Хас-Булат молодой,

Где же цапля твоя…

Да ёлки же палки! – Виктор Сергеевич отпил немного пива и сосредоточился:

– Сейчас, сейчас…

Хас-Булат удалой,

Бела сакля твоя,

Но с казной золотой

Я застукал тебя.

Вот мой конь, вот кинжал,

Вот винтовка моя,

А теперь я тебя

Пристрелю из ружья.

Хас-Булат удалой,

Чёрна сакля твоя…

Под чинарой густой

Мы схороним тебя.

Он допел. Мы опустились на бетонный бордюр.

– И к чему это? – спросил я, стараясь не закрыть глаза, веки которых вот-вот должны были слипнуться.

– Насчёт чинары и казны – не знаю, – ответил Кутепов, – а то что после этого Бедный Лом обстреляли, и он почернел – это точно. Странно, однако, что сам Хасбулатов жив остался… От всех этих вещей я стал пить ещё сильнее. Но выступать не бросил – уж больно денежное дело было, по меркам тех лет. Как говорится, куй железо, пока ни при чём…

Он умолк. Я перестал сопротивляться вялой неге, обнимавшей моё тело, закрыл глаза, откинулся назад, на траву, и расслабился. Я понял, что сейчас засну, и ничто мне не помешает – ни тяжёлое дыхание Виктора Сергеевича, ни скрежет гусениц по асфальту, доносившийся откуда-то сбоку, ни грохот взрывов, прилетающий вместе с ветром издалека.

– А дальше случилось то, о чем я больше всего в жизни жалею… – покачивался совсем неподалёку от моего уха мягкий бас Кутепова, – Можно было предположить… Двум смертям не бывать, а третьей не миновать… В то время я сильно задумался над своей способностью менять есвес… естев… естественный… А, Женя, вы спите… Ну, ладно…

Он ещё побормотал немного и упорхнул вверх, за пределы моего сознания.

12

Оно стучало громко, отрывисто, словно большой дракон щёлкал по асфальту своим тяжёлым кожистым хвостом. Стук был ритмичным, он не замедлялся и не убыстрялся, просто становился то яснее и отчётливее, то слегка приглушался, удаляясь в темноту.

Впрочем, уже было не так темно – веки пропускали снаружи свет, и я начал понимать, что стучит вовсе не дракон, а Солнце внутри меня. Оно гнало кровь по моему телу и отдавалось в ушах напряженным пульсом.

Я очнулся. Меня окружали высокие берёзы, шелестящие о чем-то своём в струях приятного прохладного ветра. От лежания на траве болело горло и ныл радикулит в спине. Я привстал и попытался найти глазами Кутепова.

Он исчез. Я встал и потряс головой. Немного тяжеловато, но не так, как можно было бы ожидать… Где я? Солнце висело высоко, и я никак не мог взять в толк, когда оно успело выпрыгнуть из моей груди и занять такое клёвое место на небе… Сквозь редкие берёзы просвечивала дорога, по которой ехали автомобили. Присмотревшись, я узнал МКАД. Выбираться отсюда долго… Не хотелось идти пешком много километров. К тому же Кутепов не рассказал мне конца своей истории, да и пиво мы выпили ещё не всё…

И вдруг я увидел его. Он приближался ко мне снизу, от дороги. В его правой руке блестели бутылки. Он шагал бодро, размашисто, и снова на его лице сияла улыбка, похожая на облицовку автомобильного радиатора.

– Фу… – выдохнул он, добравшись до меня. – А я за пивом ходил. Здесь неблизко. Вы тут не умерли? В смысле, я хотел спросить, не замёрзли?

– Да нет, ничего.

– Вот… "Клинское специальное". Четыре целых восемь десятых градуса. Приятное пиво. Оригинальный вкус. Никакой таблеточности или водянистости. Правда, с добавлением сахара. То есть это уже не совсем пиво. Ну, когда в крепкое сахар добавляют, я понимаю – чтобы градус повысить. А в это – черт их знает, зачем…

Я попробовал. Пиво как пиво. Мы двинулись вниз, к дороге.

– В то время я находился в полной кастрации. Хватался за книжки про религию, философов всяких. Вот Бебель мне понравился, то есть Гоголь, то есть Гегель. Как у него весь мир строится за одно диалектическое мгновение. И я ходил в библиотеку, ближайшую к моему дому, читал там все подряд. Жаль, с пивом не пускали. Я в то время пил много пива. Даже в песни это просачивалось, – Виктор Сергеевич полузакрыл глаза и развернул свою глотку в пространство, сотрясая воздух:

Я приду домой

На закате дня,

Напою жену,

Обниму коня…

Он споткнулся и чуть не пролил пиво, от чего у меня захолонуло сердце.

– М-да, – сказал он. – А в этой библиотеке работала одна замечательная девушка. Маргаритой звали. Длинная, худая, с жилистыми руками. Волосы короткие, всё время непричёсанные и торчали во все стороны. Кольцо носила в носу в знак солидности с африканским народом, борющимся за свою невесомость. Как я потом узнал, у неё и справка от психиатра была. Сначала я не обратил на неё внимания. Сижу, читаю книжку. На интересном месте уголок странички загнул. Тут подбегает она, хватает меня за грудки и бьёт по морде своими кулачищами… Она не выносила, когда с книгами плохо обращаются. М-да… Так я влюбился. Надо было мне тогда своё пение и бросить… Да нет – деньги же… За двумя зайцами погонишься, а они тебя заломают… Я стал ходить в библиотеку чаще. Разговаривал. Воздух рядом с ней нюхал. Она так замечательно пахла… Не мылась, наверное… А через месяц сделал предложение. Она не поняла с первого раза. Я объяснил. Сводил в Зевс… ЗАГС, то есть… Показал, как всё это выглядит. Мы расписались, а спустя пару дней она сказала, что согласна. Это было… самое прекрасное время в моей жизни. Мы с ней целыми сутками пили пиво, трахались, и она… читала мне книжки вслух. С работы она увлеклась… Вернее, бросила. Просто забыла, что туда… надо ходить…

Я взглянул в лицо Кутепова. Он плакал. Натурально, чуть ли не всхлипывал. Я не знал, как ему сказать, но я допил свою бутылку, и мне нужно было ещё…

– Ничего, – произнёс я. – Вы же ещё не старый. У вас всё впереди.

– Да нет, – сказал он. – Такой я больше не найду.

– Всё равно, не плачьте, – сказал я. – Не отчаивайтесь.

– Да, вы правы… Будет и на нашей улице пасмурно…

Мы наконец добрались до причудливого прозрачного перехода через дорогу. Он возвышался над нами, похожий на прозрачную кишку мёртвого монстра. Я с некоторым содроганием шагнул внутрь, и через минуту мы снова оказались в черте Москвы.

13

Светило тёплое июльское солнышко, мы шагали вдоль узенькой улочки в районе Ховрина, по которой ходили люди с приветливыми лицами, автомобили притормаживали возле луж, чтобы не обрызгать прохожих, а в киосках – и это самое главное! – продавали пиво.

– Пиво "Сокол", светлое, – произнёс Кутепов, также немного пришедший в себя и раскрасневшийся от жары. Из его ушей струйками тёк пот. – Пять градусов ровно. Пьётся легко, голова от него не дуреет. Правда, светлым можно назвать только уголовно. Оно даже на вид не очень-то светлое. Кроме того, дороговато.

– Это… – пробормотал я. – А может, ещё орешков каких-нибудь купим…Что-то я есть уже хочу…

Кутепов поморщился.

– Потерпите, а… Не так уж много осталось. Наша задача – пить пиво, а не есть. Как говорится, не складывай все яйца в одну мошонку.

– Это вы к чему? – не понял я.

– Не знаю… Ну, вернётесь к жене, наедете. То есть, наедитесь, я хотел сказать… М-да… У меня в то время карманы рвались от долларов…

Я понял, что он продолжает свой рассказ, и вздохнул, за неимением другой еды отхлебнув ещё немного пива.

– И вот представьте – я стою в роскошном концертном костюме, передо мной приличная публика с золотыми зубами, а вокруг нищающая страна… Я чувствовал себя чуть ли не гением. Я хотел петь все больше и больше… И пел.

Пусть пропахли руки дерьмом и вонилью,

Пусть я перепил с голодухи вина,

Как-нибудь дотянет последние мили

Мой надёжный друг и товарищ жена…

На последних словах голос Кутепова дрогнул, и я почувствовал, как он старается снова не заплакать. Впрочем, спустя мгновение он стал таким же, как и прежде, словно ничего не случилось.

– Маргарита стала угасать, – сказал он. – Начались головные боли. Истерики, провалы в памяти. Голова у неё все время кружилась. И только пару бутылочек выпьет – начинает рвать. Она думала, что беременна. Сходила в больницу. Оказалось, опухоль головного мозга. Скоро её не стало.

Он произнёс это спокойно, отчётливо, без ошибок, словно приговор. Видимо, для него это и было приговором. Помолчав секунд десять и отпив немного, он продолжил:

– И тогда я перестал петь. Не мог больше. Мой хмырь-менеджер меня не хотел отпускать. Даже грозил пристрелить, если уйду. Я ушёл. Его скоро самого пристрелили. Не знаю, может, должен остался кому. Чёрт его знает… А я, свойственно, и не жалею. Денег у меня целая курица. Так что на пиво до конца жизни хватит. В крайнем случае квартиру свою сдам. Все равно там не бываю. Ещё бы только вспомнить, где она…

Я приложился к своей бутылке и высосал остатки пены.

– Я даже хотел, – произнёс Виктор Сергеевич, – с собой покончить. Чтобы уж точно никакой гадости в мире не случилось. Но боюсь. Так хоть немного за порядком следишь. А умрёшь – кто будет? Знаете же – кот из дома, мыши в блядство. Как я выступать перестал, бардак в стране ещё хуже, по-моему.

– А вы бы это… – предложил я. – Что-нибудь хорошее пели…

– Дело не только в песне. Дело в голове. И потом – я же не специально эти ошибки делаю. Они сами, понимаете? А!..

Он махнул рукой и отправился к очередному киоску. Я опустил на асфальт бутылку, потерял равновесие и шлёпнулся на бок. Прохожие всё так же шли мимо с приветливыми лицами, в красивых блузках и платьях, и я вдруг начал понимать, что и они нереальны, точно так же, как Солнце, ЗИС и Виктор Сергеевич. Иначе бы они обратили на меня внимание, подали руку, помогли встать…

Мир кружился вокруг меня колесом, размазываясь в цветные полосы.

14

От киоска Виктор Сергеевич вернулся уже в совершенно другом настроении. Печаль ушла куда-то внутрь жирной туши, а на лице осталась только его фирменная улыбка и глаза-щёлочки. Впрочем, и они тоже улыбались.

– М-да. Вот, отвяньте моего любимого. "Клинское старое ямское". Отличное пиво, когда удачный разлив. 5 целых две десятых градуса. Причём это действительно пиво, а не ёрш, как часто бывает.

Я попробовал. А ничего. Насыщенное, не горькое, не отдаёт водой. Ничего особенного, но приятно. Тем более что жарко и очень хочется не прерывать праздник вкуса.

– У него есть ещё одно достоинство, – продолжил Виктор Сергеевич. – У него название длинное – "Старое Ямское", но его можно укоротить на одну букву – "Староямское". Продавцы понимают. Когда язык заплетается, одна буква – это существенно…

С помощью бутылок и божественного провидения мы отправились дальше. Кутепов вёл меня одному ему известной дорогой. Мы повернули влево, прошли метров двести, затем уткнулись в железнодорожные пути и повернули вправо. Я снова начал терять ориентацию, тем более что пиво придавало окружающему пейзажу фантастические черты. Впрочем, нет…

Я впервые почувствовал, что дело тут вовсе не в пиве… Или не только в нём. Что-то я раньше не видел, чтобы туман покрывал землю густым белым слоем толщиной сантиметров пятнадцать, сквозь который ничего нельзя было разглядеть… Я задумался и тут же влетел в широкую спину Кутепова, который внезапно остановился как вкопанный.

– Давайте-ка присядем, – предложил он.

Вначале я не понял. Ведь мы стояли посреди голого пустыря, утыканного кустиками, и сесть было абсолютно некуда. А, нет же… Как я сразу не заметил? Ведь это же детская площадка, а вокруг обычный двор. Пятиэтажные дома. И огромный Виктор Сергеевич, тяжело опускающийся на бортик песочницы. Я присел рядом.

– Знаете, Роберт, – сказал он. – А я вдруг иногда думаю – может быть, я пережёвываю зря? Может быть, и вправду всё это – просто одно большое неверное попадание… то есть, невероятное совпадение, я хотел сказать… Ну, пою я песни… Вернее, пел… Ну, люди умирают… Где же тут связь? В чём логика? Вот вы сами, Юля, как думаете?

Я поперхнулся.

– Не знаю. Я думаю, вы правы. Наверняка вам просто кажется, что ваши песни как-то на что-то влияют… Только, пожалуйста, женскими именами меня не называйте… А то я за своё мужское начало побаиваюсь…

– Простите… – вздохнул Кутепов.

– А вы сами-то пробовали как-то все объяснить? – спросил я, отпив из горлышка миллилитров сорок.

– Конечно. Есть у меня теория. Я вот думаю, что дело тут не в песнях. Просто мои оговорки хранятся в каком-то отдалённом… то есть, определённом, месте головы. В том самом месте, где записано что-то о нашем будущем. То есть, я хочу сказать, что все мы как-то воздаём…воздействуем… на события, которые происходят. Просто я об этом ещё и пою, потому что отдельные обрывки будущего проникают в мои песни.

– То есть вы хотите сказать, – уточнил я, – что наше подсознание каким-то образом влияет на мир?

– Ну да. А в этом познании… то есть, подсознании… хранятся и разные связи между словами, ассоциации, которые заставляют меня путать слова.

– Но ведь если так, – произнёс я, пытаясь напрячь расслабленный от опьянения мозг, – то выходит, что вы совершенно напрасно перестали петь… Пой или не пой – слова в подсознании останутся.

Виктор Сергеевич, до этого пристально смотревший вдаль, резко повернулся ко мне и захлопал глазами.

– Чёрт побери… А вы правы… Какой же я тупой… Впрочем, может, вся эта теория и неверна…

Он встал, помог подняться мне, и мы снова зашагали по пустырю, укутанному саваном из белого тумана. Я вспомнил, что оставил в песочнице пустую бутылку и решил, что это нехорошо – приучать детей к алкоголизму.

Обернулся. Но песочницы позади не оказалось. На её месте росло огромное дерево, по стволу которого ползла толстая змея.

15

– Фу, какой плохой киоск… – сокрушённо заметил Виктор Сергеевич. – Здесь только то пиво, которое мы уже пробовали… – он с сожалением покачал головой. – Хотя вот можно купить бутылочку ноль тридцать три. Я обычно такие не беру…

Через мгновение он протягивал мне изящную тоненькую бутылку с густым светло-коричневым пивом.

– "Невское оригинальное", – пояснил он. – Пять целых семь сисятых. Хорошее пиво. Правда, таблеточный привкус присутствует, а ещё, когда допьёшь до конца, остаётся ощущение, что жевал что-то наподобие горелого хлеба.

– Я бы сейчас пожевал, – вздохнул я.

– Ну вот, я и говорю – пейте. Будет полная идиллия… иллюзия, то есть.

Я отпил. Виктор Сергеевич тоже. Ему хлестнуло по лицу мокрой веткой.

– Бррр, – сказал он. – Зато взбодрился. Ох, как хорошо! – он повернулся ко мне, и я увидел, что его нос и щека покрыты капельками грязи. Он казался совершенно счастливым.

– А знаете, Витя, – произнёс он воодушевлённо. – Не петь нельзя. Неправильно это. Давно я от души не пел… А можно ведь петь что-то невразумительное, к примеру. От этого ничего не будет… Вот, я знаю, сейчас у шкаликов… школьников… есть такая забава – петь песню про Стеньку Разина до бесконечности… Ну, "Стеньку острого на стержень…" или как там… Ну, давайте я начну, а вы подхватывайте…

Он набрал воздуха, взмахнул бутылкой и запел громогласно, густым басом:

Из-за острова на стрежень,

На простор речной волны,

Выплывали расписные

Стеньки Разина челны.

На переднем – Стенька Разин,

Стенька Разин на втором,

И на третьем – Стенька Разин,

На четвёртом – тоже он.

– Ну же, продолжайте! – возмущённо прикрикнул Кутепов, глядя как я стою в полной растерянности, раскинув уши по воздуху.

Я неуверенно подхватил:

И на пятом – Стенька Разин,

Стенька Разин – на шестом…

Виктор Сергеевич улыбнулся и продолжил:

На седьмом – товарищ Разин,

На восьмом стоит Степан.

Я было задумался, почему Разин – товарищ. Ну да, коммунисты – мятежники, и он тоже… Но тут уж надо было снова брать инициативу, и я заорал:

На девятом – Стенька Разин!

На десятом – тоже он!

Кутепов не сдавался:

На одиннадцатом – Стенька,

На двенадцатом – Степан…

И я в полном буйстве восторга кричал крутящемуся вокруг меня городу:

На тринадцатый уселся

Стенька Разин молодой!

Кутепов, расхохотавшись по-Мефистофелевски:

На четырнадцатом – Стенька,

На пятнадцатом – опять.

Это продолжалось долго, челны множились. Мы старались переорать друг друга, Кутепов – успешнее, я – азартнее, и почти что бежали вприпрыжку по улице, и прохожие выпучивали глаза от удивления, но я вдруг заметил, что каждый из них стоит в своём челне и движется навстречу плавно, как лебедь…

Кутепов прервал наши вокальные упражнения следующим куплетом:

Тот же самый Стенька Разин

Оказался в сто восьмом.

Это ж надо так напиться,

Чтоб стоять во всех челнах!

Я захохотал и чуть не свалился с лодки. Виктор Сергеевич улыбнулся, сел на вёсла и направил нос к берегу, приговаривая:

– Хватит, хватит… А то ещё и вправду будет бунт от нашего горлопанства…

16

Мы находились во власти железной логики сельской местности. Если стоит дом, то деревянный, а значит, он сгнил, врос в землю и скособочился, словно ребёнок, больной церебральным параличом. Если нет автобуса, значит, он сломался, и нечего зря ошиваться на остановке. Если хочешь выпить – иди к бабке за самогонкой или в магазин. Если не хочешь – не иди.

Мы с Кутеповым хотели. Более того, нам было жизненно необходимо выпить. Выпить пива, которое крепче пяти целых семи десятых градуса. Иначе – всё, конец. Я вдруг всем телом почувствовал эту неизбежность. Видимо, Виктор Сергеевич ощущал нечто подобное, поэтому с несколько озабоченным видом, молча, вёл меня к магазину, указанному нам узловатым пальцем старушки на остановке автобуса.

Мы вошли в магазин. Полноватая продавщица, она же кассир, сидела на стуле в углу, в душегрейке поверх белого халата, и скучала, глядя в окно. Посмотрев на неё, я почувствовал в помещении сырость и холод, проникающие сюда из-под земли.

– Девушка, – сказал Кутепов. – Вот у вас там "Ярпиво" стоит, "Элитное"…

– А? – переспросила она, словно очнувшись.

– У вас две бутылки такого пива есть? – вздохнул Кутепов, ткнув жирным пальцем в бутылку с коричневатой этикеткой.

– Да вроде… – она встала, прошлась вдоль полки, глядя на ряды бутылок и, видимо, соображая, чем все они отличаются. Скорее всего, поняла, что ценой. Или не поняла. Во всяком случае, отклячив зад, полезла под прилавок, выставила перед нами по очереди штук пятнадцать разных бутылок. Я отметил про себя, что некоторых сортов на витрине не было.

– Вот – смотрите, какое… – она зевнула.

Виктор Сергеевич отставил в сторону две бутылки "Ярпива Элитного" и протянул сотню.

– Ой, – сказала продавщица. – Где вы такие деньги берете-то…

Она несколько минут копалась в кассе, перекладывая мелочь, бормоча и прикидывая что-то в уме. В конце концов насыпала Кутепову огромную кучу сдачи, он сунул её в карман, поклонился, произнёс: "Спасибо", и мы вышли на улицу – конечно, взяв бутылки!

Зайдя за магазинчик и разместив пиво на деревянной колоде, валявшейся рядом, мы в очередной раз вылили из себя отработанное топливо, затем Виктор Сергеевич вытер свои руки мятым платком, сорвал с горлышек пробки, и всё продолжилось.

– Вот, – сказал он, когда мы вышли на дорогу и зашагали в сторону райцентра, – "Ярпиво Элитное". Пять целых восемь десятых градуса. Все остальные сортиры… то есть, сорта, "Ярпива", немного водянисты. А это довольно крепкое – в него сахар добавляют – поэтому вполне неплохо. У меня, знаете, одно время было чувство вины за то, что я пою, поэтому я ограничивал себя шестью градусами. В конце концов пришлось всё время вот эту штуковину пить.