скачать книгу бесплатно
Послышался крик. Но слова остались неразличимы. Чуть позже померещилось: «Олег! Олег!» Проталкивал лодку сквозь камыш, видел впереди мельтешение костра и крикнул:
– Аня! Аня!
Она подошла ближе к лодке. Закрыла лицо ладонями и разрыдалась.
– Не надо! Не надо! – твердил он, пытаясь поцеловать ее. – Я же говорил, что приплыву, как стемнеет. Ну, поплутал! Совсем немножко.
– Я думала: что-то случилось, – говорила она, всхлипывая: – Я все передумала. Здесь ничего нельзя. Ни поплыть, ни позвать. – Она опять заплакала.
– Ну, не надо, – говорил он, прижимая ее к себе. – Я же здесь. Я больше не поплыву так далеко. Успокоилась? Да?
Ночь была холодной, с ветром и дождем. Над палаткой гудели деревья. Слышался плеск воды у берега.
Олег почувствовал, что Аня не спит, спросил:
– Ты, наверное, замерзла? Подвинься поближе.
– Не, сейчас уже ничего, – с хрипотцой ответила она.
– Горло застудила?
– Может, сорвала голос, когда кричала. И низ живота еще разболелся.
– Давай тебя погрею.
– Не надо. – Она попыталась отвернуться. – Ой, правда, у тебя руки такие теплые.
– Знаешь, поедем завтра домой, – предложил он.
– Так вдруг? А твой отпуск?
– Пожили на озере, рыбу половили, хватит.
– Но ведь ты еще хотел.
– Не, пора, – ответил он и подумал: «Не буду же я ее здесь в холоде мучить».
Утром в последний раз разжигали костер. Варили кашу в котелке и пили чай из озерной воды. В непонятной спешке собирали палатку и рюкзаки. Погрузили вещи в лодку. Аня посмотрела на опустевшую поляну:
– Странно, но так обидно отсюда уезжать. Как будто со всем успели свыкнуться.
К дому егеря они добрались только к вечеру. Автобус к станции давно ушел. Надо было ночевать в деревне.
– А чего расстраиваться-то? Чего? – Дородная, словоохотливая егерша стояла на ступеньках высокого крыльца: – На терраске у нас остановитесь. Чайку с утра попьете, да поедете. А хотите, вон, в бор, за брусникой еще успеете. Наберете, сколько захотите.
Егерша кормила их горячей картошкой. Рассказывала, что муж наловил с утра рыбы и подался на базар. Расспрашивала об их житье на острове и качала головой – то удивленно, то понимающе:
– Конечно, хорошо поехать ягоды пособирать и порыбачить. Но в палатке, да на земле? Ой, я бы не смогла. У меня осенью и зимой – вон любимое место! Лежанка за печкой!
Олег лег спать на железную кровать у террасного окна. Аня и хозяйка долго сидели на кухне и тихо разговаривали.
Утром хозяйка дала им в дорогу вареной картошки и соленых огурцов. Попрощались. Хотели уходить. Хозяйка обняла Аню, из-за чего-то расплакалась и махнула рукой на прощание.
Шли к автобусной остановке. Олег спросил:
– И о чем это вы с хозяйкой полночи болтали?
– Так, обо всем. У нее дочка в Москве. В техникуме учится. Она за нее боится. Жить, говорит, очень тяжело стало. Тревожные какие-то времена.
Глава четвертая
Вечером двадцать первого сентября в «Новостях» зачитали президентский указ об отмене конституции и разгоне парламента. Олег стоял перед телевизором с чашкой в руке, нагнулся, чтобы сделать звук громче и плеснул чай на пол. Раздался телефонный звонок, и Аня быстро заговорила:
– Алло! Ты слышал? Да? И что же теперь будет? А я не верила, когда ты об этом говорил. Я думала, что ты выдумываешь. Но они сейчас будут между собой договариваться? Да?
– Не знаю я ничего… – ответил Олег. – Я сам с дуру надеялся, что обойдется.
– Мне сегодня на работе показали газету. Представляешь, такие известные люди подписались под обращением к президенту о разгоне парламента. Даже поэты. Они-то почему не видят, как это противно – если одни будут понукать другими.
– Это-то – ладно, – проговорил Олег, – как бы до стрельбы теперь не дошло.
– Ну, ты сразу о таком! Ты всегда все утрируешь.
– На днях по телеку одного музыканта показывали. Он кричал Ельцину: бейте их, бейте!
– Я видела, – ответила Аня. – Он просто злой.
– А Пливецкая обращение подписала?
– Она – да. Она – тоже злая.
Борька стоял на лестничной клетке у подоконника, взъерошенный больше обычного. Пожал Олегу руку и продолжал говорить курившему рядом Веселову:
– Нет, я твоей логики понять не могу. Ну, как же так – «ничего особенного не произошло»? Была возможность эволюционного развития! Теперь-то нет! Теперь одна сторона ломит свое! Так или не так? Какой бы конституция ни была, но она давала возможность находиться в определенном поле. А теперь, вместо поля все – в этом самом месте!
– Была – одна, будет – другая! – отмахнулся Beселов. – Какая разница? Ты ту не читал, и эту – не прочитаешь.
– Не буду! – охотно согласился Борька. – Но если можно одну в корзину выбросить, то чем другая лучше? И что после этого останется в голове у всякого сержанта милиции, к которому мы по грешному делу можем угодить? А? Если президенту можно, то почему сержанту нельзя?
– Но послушай! – Веселов заговорил медленно и обстоятельно. – Должен же в стране, наконец, быть порядок, а не бардак! Должны же быть реформы?!
– Андрюша! – воскликнул Борька. – А помнишь старые, добрые тоталитарные времена! Что ты мне тогда про законы говорил? Надо их соблюдать или не надо?
– Они могут и устареть! – Веселов махнул рукой с окурком. Пепел полетел ему на брюки и стал его стряхивать.
– Ну, какие законы устарели? – спрашивал его Борька. – О приватизации – и то закон есть.
– Вообще-то я не пойму, чего вы так переполошились. – Веселов пожал плечами. – И у нас всё должно быть как у всех.
– Это ты серьезно? – Борька помолчал. – Ты думаешь, что человек, разогнавший парламент, будет без дураков демократию разводить? Не, братец. Не для того перевороты устраивают. Конституционный суд принял постановление об отрешении президента от должности? Принял? А ваши на это дело внимание обратят?
– Ну, а что это решение значит?
– Вот, я и говорю, что демократы вы все еще те…
Олег вышел из метро «Краснопресненская» и повернул к стадион. Лил дождь. Было темно. На троллейбусном круге стояли милицейские машины. Переулок к Верховному Совету перегораживал неровный милицейский строй. Перед ним теснилась толпа с зонтиками. Высокая молодая женщина в темном плаще громко и назидательно говорила милиционерам:
– Конституция – это закон прямого действия!
Милиционеры поглядывали на толпу с удивлением, молча слушали, покашливали и обдавали стоявших в первом ряду стойким запахом перегара. Время от времени перед их строем пробегал коренастый толстенький майор и недовольно поглядывал на свое подозрительно раскрасневшееся воинство.
В толпе громко говорили: что за новости? С какой стати теперь по улицам не пройти? И когда такое бывало? Дождались под разговоры о свободе! Но было не столько раздражение, сколько недоумение – на дурь происходящего.
– Вам-то самим эта власть нравится? – спрашивал милицию пожилой мужчина.
Один из милиционеров, будто дремавший, приоткрыл глаза и рявкнул:
– Хватит орать на самое ухо! Я бы сейчас лучше дома сидел, а не тута с вами…
Вроде бы мильтоны, как мильтоны. Такие всегда стояли у стадиона в «Лужниках». Ловили выпивох и не давали толкаться у входа в метро. Им кричали: «Ну чего? Врезал наш „Спартак“ вашему „Динамо“!» Они пожимали плечами, говорили: «Нам-то, что? Мы не болеем!». С виду вроде бы все те же, но уже не подойдешь и не спросишь, как пройти. То ли надменность в них от приближенности к власти, то ли сознание собственного сытого превосходства.
Те, спокойные и пьяненькие были только в первый день оцепления. Их сразу убрали. Заменили угрюмыми и молчаливыми солдатиками из внутренних войск. Мальчишки в шинелях глазели на улицы огромного города и высотку у метро, на густую толпу и гадали: что же вдруг произошло, если им приказали защищать кого-то неизвестного им от этих теть и дядь, стариков, старушек и своих сверстников?
И тогда перед толпой появились другие – в белых касках, черных куртках, с дубинками в руках. Они знали, что не принадлежат себе и ринутся вперед с первым криком команды и с неприязнью разглядывали тех, кто теснился перед их шеренгой и не обращал внимания на приказы «Разойдись!». И раскалявшая их злоба была сродни стародавней ненависти продавшихся в кабалу к свободным.
В тот вечер кордон милиции стоял у метро «Баррикадная». Дальше не пускали. Толпа гудела и возмущалась. В ответ хрипел и огрызался милицейский мегафон.
Вдруг милицейская цепь сдвинулась с места, разделилась и разошлась по сторонам. Толпа притихла, разглядывая открывшееся пространство улицы. Несколько человек вышли вперед, зашагали по брусчатке вниз, к зоопарку. Толпа устремилась за ними. И тут от стены кинотеатра отделилась цепь ОМОНа. Те, кто успел перебраться через ограждения и выскочить на тротуар, видели, как падают на мостовую люди из толпы, оглушенные ударами дубинок, как лежащих бью сапогами, не разбирая ни возраста, ни пола. И все это здесь – в городе, где родились и выросли, на улице, по которой гуляли! Вот уж, на их памяти невиданное и неслыханное по жестокости и маразму.
На работе было, как в отпускной период. Даже в курилке никто не собирался, будто за эти бурные годы успели все выяснить и обговорить.
Неожиданно появилась Ирина. Плотно прикрыла за собой дверь, села напротив и спросила:
– Ну и чего, бывший возлюбленный? Как отпуск провели?
Говорила она вроде бы равнодушно. Он мельком взглянул на нее. понял, что она обижена. Но выяснять отношения было бы ни к чему и он ответил:
– В отпуске рыбу ловил.
– А где?
– В Ярославской области.
Она полезла в сумочку за сигаретами. Искала глазами пепельницу на столе.
– Тоже в отпуске была. На острове жила. Мы по нему на «молли» катались.
– Это что такое? – не понял Олег.
– Машинка такая маленькая. Ездят на ней, когда в гольф играют. Слушай, а что ты обо всех этих событиях думаешь? Чем закончится?
– Не знаю, – ответил он, помолчав.
– Ты там, у Белого дома бываешь?
– Был. Посмотрел на современную жандармерию.
– Братец мой такой довольный последние дни ходит. Говорит, что в правительстве перетасовки будут, и ему вроде бы что-то светит. А мои все клиенты перепрятались. Никаких заказов нет. Хочешь, пойдем ко мне пообедаем.
– Нет, не пойду.
Она помолчала и встала со стула:
– Тогда, пока.
Борька сидел за столом угрюмый, будто только что с кем-то поругался. Посмотрел на Олега и сказал:
– Сегодня в голову ничего не лезет. Какое-то дурацкое настроение. Я даже шлепнул пару рюмашек, чтобы развеяться. Хочешь, налью?.. Как хочешь. Хрень какая-то происходит. И Веселов меня своими разговорами опять завел.
– Охота тебе с ним отношения выяснять.
– Просто интересно! Как это можно на черное говорить белое и даже не морщиться.
– Был там – у Белого дома? – спросил Олег.
– И не пойду. И так все ясно.
– А я был.
– Не рассказывай. – Борька махнул рукой. – А вчера по телеку какое-то сборище на Манежной площади показывали. Толстая тетка кричала в камеру: «Расстрелять этот Верховный Совет мало!» О чрезвычайке восемнадцатого года размечталась.
От Трехгорного вала Олег добрался до Рочдельской и свернул в переулок. Два раза дорогу перегораживали милицейские кордоны. Через первый его пропустил пожилой милиционер; второй пришлось обходить дворами. Протиснулся между гаражами, ступая по доскам и битому кирпичу, и оказался у ограды детского парка. Три милиционера стояли метрах в двухстах возле калитки. Из ближайшего двора вышли двое парней. Огляделись и быстро полезли на ограду. Олег бросился за ними. Ребята спрыгнули вниз, а он засуетился, зацепился полой плаща за металлический штырь и разорвал подкладку.
Над Домом Советов на фоне дымчатого сентябрьского неба развивались два полотнища – злато-бело-черный императорский штандарт и красное знамя. На площади у входа в здание стояла редкая толпа, – старики и молодые, много женщин, парни в зеленом камуфляже, пожилые офицеры в форме, мальчишки. Шел митинг. Выступали депутаты и политики. Один из них говорил:
– Сегодня ночью к нам попыталась прорваться подмога. Но напоролась на ОМОН. Все двадцать два человека избиты. Двое с сотрясениями мозга.
Выступал знаменитый актер из МХАТа имени Горького:
– Я сейчас здесь, потому что оскорблен и возмущен происходящим, как и вы…
Горбатый мост перегораживала баррикада из труб, камней и железных бочек. Было много знамен – императорских и советских. В нескольких десятках метрах, на другой стороне улицы стояло густое милицейское оцепление.
Митинг закончился. Стало тихо. День был прохладным и светло-облачным. И если смотреть вдаль, все было, как всегда. Знакомые дома на набережной, чуть левее – высотка на Смоленской площади. И тут, совсем рядом – военные грузовики, солдаты, баррикада.
На площади раздавали листовки и торговали старыми газетами. Новых не было. Ближе к детскому парку на газоне стояли палатки. Над некоторыми висели плакатики с названиями городов – Ленинград, Воронеж, Кемерово, Тула, Елец. У одной из них средних лет женщина печально говорила:
– Но почему же вас тут так мало сейчас! Когда у нас в Приднестровье наша судьба решалась, люди себя по-другому повели.
