скачать книгу бесплатно
– Разумеется. Пойдешь на собрание?
– Надо идти. Не одни же идиоты соберутся.
– Скажи мне, ты Веселова нашим начальником представляешь?
– В страшном сне.
– Тогда я пошел.
Собрание началось в конце следующего дня. Нежданно-негаданно появился чиновник из министерства, – всем улыбался и кивал головой, приветливо поблескивая лысиной.
Веселов был серьезен и деловит. Заявил, что собрались сегодня по инициативе коллектива, дабы разобраться в ситуации, и проговорил часа полтора. Показывал любопытствующим собственноручно составленное штатное расписание, уверял, что зарплату можно поднять раза в два и осторожно намекал на участие в зарубежных проектах. Ему долго аплодировали человек двадцать.
На сцену поднялся Борька. Чиновник из министерства попытался его остановить:
– Простите, но у нас тут список выступающих.
– Я как раз там и записан, – ответил Борька. – Вы посмотрите получше. Итак, господа и товарищи! О чем сегодня идет речь? А речь идет о том, что сейчас у нашего коллектива есть отличный шанс воздержаться от участия в общероссийской смуте. Я боюсь, что многие из вас, выразив желание стать коммерсантами, не совсем осознают, что рискуют оказаться не просто в чужой шкуре. Они рискуют оказаться в шкуре неубитого медведя. Особо зарвавшихся на этом поприще следует призвать одуматься и поумнеть.
Дамы из бухгалтерии почему-то приняли это на свой счет и зашумели.
– Бухгалтерия – это нет! – провозгласил Борька, без тени смущения. – Бухгалтерия – это святое! Нужная часть любого организма. Вот так! Но посмотрим, что получается. Все, у кого есть изобретения, и кто тащит темы, желают работать с Морозовским институтом и остаться с государством. Все, у кого ни изобретений, ни тем нет, желают на вольные хлеба.
– Это не аргумент! – выкрикнул Веселов.
– А я сейчас покажу вам, господа и товарищи, что как раз в этом-то и аргумент, – говорил Борька. – Мы, здесь присутствующие, знаем, за некоторым исключением, что такое теория устойчивости, и знаем, как система из устойчивости выходит. Все это мы в стране в последние годы видим. Находятся центры нестабильности, канализируется недовольство, потом вбрасывается информация, вроде нового штатного расписания. Все у нас то же самое, только в меньших масштабах. А если в системе показатели устойчивости начинают меняться, то она в конце концов диссипатирует. А предыдущий оратор был оптимистичен, как автомобиль без тормозов. И совершенно напрасно.
Дама из бухгалтерии подняла руку:
– У меня вопрос, который еще не задействован в ваших ответах. Мы – коллектив женский, мы понимаем, что без мужских рук не обойтись. Но почему бы институту не зарабатывать деньги на платных консультациях?
– … Только на консультациях таким же женским коллективам, – ответил Борька. – Так что? Будем голосовать? Кто – за? Кто – против? Кому – наплевать?
Борька вошел в лабораторию, огляделся, нет ли посторонних, и почти выкрикнул:
– Сам, понимаешь, удивлен до невозможности! Ты знаешь, всегда был не прочь поучаствовать в разных беспорядках. Зачинщиком, случалось, выступать. А тут – раз, и подавил. Не знаю, как получилось!
– Хочешь, чтобы тебя похвалили, – ответил Олег.
– В общем-то, да! Почему – нет? Но ведь олух Андрюша Веселов – это не Емельян Иваныч!
Веселов распахнул дверь, не постучавшись, и последнюю фразу должен был слышать. Сунул руки в карманы и прошел к окну:
– А чего Ляшко не появился? Боится, что ли?
– Зачем он тебе понадобился? – спросил Олег.
– Нас не хватило? – съерничал Борька.
– Послушал бы он, какие мнения на его счет есть. – Веселов отодвинул занавеску и выглянул во двор. Вы ему расскажете?
Олег ждал, что Борька сейчас вспылит, но не угадал. Тот выждал паузу и спокойно проговорил:
– Не о чем, собственно, рассказывать. Ну, собрались, помололи воду в ступе. О деле – и слова не прозвучало. Так, хор недовольных.
– Ты сегодня хватил с теорией устойчивости. – Веселов продолжал смотреть в окно. – А я надеялся, что Ляшко придет. Хоть поговорили бы, что с институтом надо делать.
– Для того чтобы такие разговоры вести, в делах надо разбираться. – Борька сел за стол и сложил перед собой руки.
Веселов отвернулся от окна и прошелся по комнате:
– Будто только вы в них чего-то понимаете. Еще надо видеть, что кругом делается.
– Я по простоте душевной всегда думал, что революции романтики устраивают. Не, они только хворост и боеприпасы подносят. А устраивают – несостоявшиеся. – Борька говорил все это Олегу.
– Такими заявлениями ты просто свои комплексы засвечиваешь, – ответил Веселов. – А все очень просто – людям хочется нормальной, свободной жизни.
– Послушай, Андрюша! – с расстановкой говорил Борька. – Я не первый год тебя знаю. И ты мне, пожалуйста, не рассказывай, что тебе какая-то свобода вдруг понадобилась. И всем вашим нынешним вождям, то бишь бывшим цековским функционерам она – до лампочки. Вы потреблять рветесь – это другое дело. В конце концов, каждый занимается тем, что у него лучше получается. Только не врите про свободу. Вы в ней ни… не понимаете.
Веселов ухмыльнулся, помолчал и сказал:
– Опять ты на меня собственными комплексами давишь. Ну, не психоаналитик я для тебя! А все мы – просто теми временами недовольны, и новых хотим.
– А в старые вы чем занимались?
– Хренью всякой!
– Вот и я про это! – сказал Борька. – Вы свою бездарность на времена списываете.
– Ой, можно подумать! Лауреат нашелся! – вскрикнул Веселов.
– Не лауреат, но все же! – Борька был чем-то доволен. – Не, все-таки я правильно в это дело ввязался. А то представляешь, Андрюша, ты стал бы тут заправлять! Так хоть что-то останется до лучших времен.
– Времена другие, может, и настанут, – ответил Веселов. – Вот, президенту свою власть укрепить бы и всю эту шелупонь разогнать, чтобы палки в колеса не ставила.
– По-моему, это ты так ляпнул, не со зла, но по глупости, – говорил Борька. – И опять же думаешь, что в работе не сложилось только из-за времен. Прямо тебе скажу: если кем-то здесь когда-нибудь стану, ни за что тебя не потерплю. Уж, извиняй заранее.
– Это – взаимно, – спокойно ответил Веселов и ушел.
С минуту сидели молча. Борька забарабанил пальцами по столу и спросил:
– Может я это зря? Не с Андрюшей, конечно. А насчет революций… Ведь есть же какая-то тяга к справедливости.
Они вышли из первого вагона электрички и поднялись по крутой лестнице на переходный мост над путями. Поселок тянулся по обеим сторонам железной дороги. Среди деревьев проглядывали низкие домишки. Левее виднелось несколько многоэтажек.
– «Перловкой» называется потому, что чаезаводчик Перлов стал строить здесь дачи, – объяснила Аня. – Это ему китайский магазинчик на нынешней улице Кирова принадлежал.
Прошли по неширокой площади, мимо магазинчиков, палаток и большой киноафиши в полукруглой железной рамке. У тротуара стояла зеленая тележка на велосипедных колесах, с сиденьем и под выцветшим зонтиком. В старых фильмах с таких тележек торговали газированной водой.
– Тети Тани нет сегодня. – Аня показала на тележку. – А раньше – с самого утра. И до того, как последний сеанс в кино закончится. Четыре копейки – с сиропом. Вода была вкусная-вкусная, с малиновой пеной.
– А где Тайнинское село? – спросил Олег.
– По этой улице прямо. Но далеко.
– Возле этого села Гришка Отрепьев встретился с матерью настоящего царевича Дмитрия. Они вместе долго по дороге шли, и он ее как-то уговорил, чтобы сына в нем признала.
– Такие истории только в смутные времена могут случаться, – ответила Аня.
– Вроде нашего…
Они свернули в переулок, пошли вдоль ветхого серого забора из некрашеного штакетника. Кривая калитка заскрипела и открылась только наполовину. К дому вела дорожка из ушедших в землю, бурых кирпичей. Дом был ладным и статным, – в три больших окна и с застекленной террасой. Недалеко от крыльца вокруг вкопанного в землю подгнившего стола росли высокие старые липы.
Аня открыла стеклянную дверь длинным ключом. На разогретой солнцем большой террасе сильно пахло пылью. Вдоль стен стояли два дивана, закрытые сизыми покрывалами, а посередине – длинный стол.
В комнатах мерещился запах нежили. К печи из белого изразца было придвинуто красивое кресло с резными подлокотниками. На стене между окнами висело от пола до потолка большое зеркало в деревянной оправе. Перед ним на полочке лежали какие-то безделушки.
– Я ту половину дома сдаю, – говорила Аня. – А сюда иногда приезжаю. Правда, теперь совсем редко. Но бабушка не велела продавать.
В саду густо разрослись старые яблони с темной корой. У забора стояли два сарая. Один – бревенчатый, под ржавой металлической крышей, другой из досок с большими щелями и выбитым окном. Ближе к дому за кустами крыжовника виднелось странное сооружение из красного кирпича – невысокое и круглое.
– Это – погреб, – объяснила Аня. – В него в конце зимы снег набивали. До начала июня не таял. Я всегда на него смотреть бегала. А вот яблоня, у сарая. Ее дедушка посадил, когда я родилась. Жалко, если дом все же снесут. Давно собираются. Сколько раз говорили, что вот-вот.
К Яузе они прошли широким переулком. У берега по асфальтовой дорожке прогуливались мамы с колясками. На другой стороне узкой речушки стояли многоэтажки нового квартала.
– Мне бабушка рассказывала, что и где тут было. А когда гости приезжали, я должна была для них экскурсию проводить. Вот здесь плотина была. Вон, там, у моста, видишь, круглый бугор. Это – насыпанный остров. На лодках по запруде катались, а на острове чай пили. Вон там, где сосны, Перлов первые дачи строил. Мой дедушка участок под дачу у тайнинских крестьян купил. Когда-то дорога на Сергиев Посад через Тайнинское село проходила. Там был путевой дворец Елизаветы Петровны. А у Яузы берега крутые-крутые были. Говорят, не везде можно было на санках съехать. Сейчас земля будто села. Соседка рассказывала, что раньше на Яузе в обрывистых берегах ласточки гнездились.
Вдоль берега они дошли до маленького пруда. В воде просматривались темно-зеленые водоросли. Посередине плавали обломки досок. На пеньке сидел мальчишка с самодельной удочкой.
– Как, клюет? – спросил Олег.
– Сегодня что-то плохо, – сознался мальчишка. – Вот позавчера было! Ух, я таскал!
– Позавчера – известное дело, всегда самый клев, – ответил Олег.
– Особенно после дождя! – Мальчишка вытащил из воды леску, оглядел крючок и с размахом забросил обратно.
Дома они пили чай за небольшим круглым столиком. Олег придвинул к нему большое кресло, а Аня сидела напротив на узком диванчике под старой картиной.
– Если дом будут ломать, я это зеркало в Москву заберу, – говорила Аня. – Хотя мне его ставить некуда. Но очень жалко. Я с детства в него смотрелась. И в комоде до сих пор бабушкины вещи. – Она открыла ящик, стала что-то перебирать. – Я тебе рассказывала, что в бабушку стреляли. Вот, посмотри.
Она достала блузку с перламутровыми пуговицами. У плеча ткань была разорвана и обтрепалась бахромой.
– Это – пуля прошла. Как бритвой резануло.
Начался дождь. Они вышли на террасу. Стояли у окна, смотрели, как быстро густел, насыщался зеленый цвет старого сада и клонились к земле яблоневые ветки.
Есть что-то совсем удивительное и трогательное в этих редких встречах, говорил он себе, положив руки на её плечи, стараясь заглянуть в глаза. Она попыталась отвернуться и поправила волосы у виска. Мелькнул алый камушек сережки. Передумала и посмотрела на него. В ее глазах не было обиды. Но так ясен казался ее страх перед обидами.
– Я собираюсь уехать дней на десять, – сказал он. – Хочешь, поедем со мной.
– Вдруг взять и поехать? – будто вслух подумала она.
– Ага! – подтвердил он.
– В этом что-то неожиданное и очень тревожное. – Она отвернулась к окну.
– Чего ты боишься?
– Ты совсем меня не понял, – ответила она.
Три кряквы, шумно хлопая крыльями, поднялись из камыша, пронеслись над водой и стали подниматься в вышину.
– Вон! Полетели! – выкрикнул Олег, подняв голову и провожая птиц глазами.
Аня повернулась в его сторону и неуверенно спросила:
– И что? Мы по ним будем стрелять?
– Здрасьте! А вы как думали! – ответил Олег. – Это же – охота.
– А рыбу ловить? – с надеждой спросила Аня.
– Попробуем. Если не удочкой, то сетку поставим.
Дул сильный ветер. Лодку качало на волнах, и брызги при взмахах весел летели в лицо.
Закат не был виден из-за темно-синей тучи. Ее края чуть розовели, а выше, далеко-далеко светились алым цветом перистые облака. Солнце выглянуло на миг из узкой длинной прорехи и горело, перечеркнутое темной косой полосой, веером разбрасывало перед собой яркий, сыпучий свет.
Тучи сомкнулись. Стало темно.
Остров был рядом, за стеной камыша. Но протока все не показывалась. Совсем недалеко от лодки раздался вращающийся посвист крыльев, мелькнула, понеслась к середине озера стайка чирков.
Лодка обогнула остров. На другой его стороне ветра не было. Камыш не раскачивался и только еле слышно гудел.
Аня показала на одинокую ветлу среди камыша:
– Может туда пробраться?
– Если там болотина, мы палатку не поставим, – ответил Олег. – Ну, давай попробуем.
Он повернул лодку, несколько раз сильно загреб воду и врубился в заросли камыша. Вынул из уключины весло, встал на корму и, упираясь в вязкое дно, начал проталкивать лодку к берегу.
Старая кривая ветла стояла на маленьком зеленом островке. За ним оказалось поросшее осокой болотце. Дальше начинался твердый берег.
Олег разжег костер у самой воды и приладил над ним черный, видавший виды походный котелок. Аня поправляла горящие сучья, отмахивалась от дыма и говорила:
– Надо же, ни одного огонька вокруг. Ни дороги, ни деревни. Так люди веками жили. И новости с годичным опозданием узнавали.
