Когда зазвенит капель

Они разделились. Им пришлось подходить к каждой могилке, искать надписи на памятниках. Часто они оказывались под снегом, тогда ребята перелезали через оградку, варежкой смахивали занос и светили фонариком, вчитываясь в гравированные буквы. Эдик светил большим мощном фонарем, а вот Даша про эту важную вещь совсем не подумала. Хорошо хоть в телефоне был маленький.

– Нашел! – вдруг почти прокричал Эдик и тут же осекся и продолжил шепотом, – иди смотри!

Даша поковыляла к нему. Эдик махнул фонарем на гравировку с вензелями на высоком памятнике. Все совпадало. С фотографии на ребят смотрела красивая молодая женщина с раскосыми, по лисьи узкими глазами, и длинной черной косой.

– Подожди…, – прошептала Даша, – она же… Сколько ей было лет? – Даша провела пальцем по цифрам, высчитывая в уме, – двадцать шесть? Эдь, я не ошиблась?

Он покачал головой, а Даша продолжила:

– Но почему старуха? Мне везде мерещится жуткая уродливая старуха, да и бабушка ее так описывала… ну, как бомжиху какую-то… А тут красавица… Фигня какая-то.

– Блин, Дашка, я в этих ваших проклятьях ни черта не шарю! Но все совпадает, и имя, и даты, и место. Но если хочешь, давай поищем другую Тамару Петровну.

Даша не ответила, только молча смотрела на фотографию. Все точеное лицо этой женщины, ее глаза, губы, что-то напоминало ей, что-то тревожное, неприятное, она чувствовала, что вот-вот вспомнит. Но это-то все ускользало от нее, мысли сделались медленными, тягучими, время словно замерло, собралось в складки, как сложенный из бумаги журавлик.

– Детка? – Эдик тронул Дашу за плечо.

Она вздрогнула, словно не ожидала услышать человеческий голос, словно она была одна в этой гнетущей тишине. Повернув голову, она взглянула на Эдика – все еще держа ее за плечо, он смотрел прямо и лицо у него было встревоженное и озабоченное.

– Это она, – уверенно произнесла Даша, – дальше идти никуда не надо. Давай отдохнем, чайком согреемся и за работу.

– Чудненько! – тут же повеселел Эдик, повернулся к сумке, расстегнул ее, – Давай! Мечи свою скатерть самобранку!

Даша стянула варежки, выудила из сумки термос и пакет с пирожками. Укутанные в несколько слоев вафельного полотенца, они еще были чуть теплыми. Эдик тут же запустил руку в пакет, схватил один и откусил сразу половину.

– Оооэ у эя ауа, – промычал он с набитым ртом, пока Даша наливала в кружечку от термоса обжигающий крепкий чай, дула на него и пила маленькими глоточками.

– А?

– Молодец, говорю, у тебя бабушка! – наконец дожевал Эдик. – Вкусно! Самое то, чтобы подзарядиться, сникерсы нервно курят в сторонке.

Даша налила еще чая, протянула кружку Эдику и тоже взяла пирожок.

Поев, Даша вытащила телефон, посмотрела на часы.

– Так, ну что. Восьмой час уже. Давай начинать.

Даша убрала сумку, надела поверх варежек старую пару верхонок, а новую дала Эдику, и они быстро, в пять минут, расчистили ограду от снега. К огромному их облегчению, гранитной плиты на могиле было. Вместо нее лишь невысокий бордюр с торчащими сухими стеблями многолетних цветов посередине. Даша попробовала копнуть сухую мерзлую землю. Лопата стукнулась об нее и соскользнула.

– Хреново, – задумчиво выдал Эдик, – интересно, глубоко ли промерзла?

Он взял лом и принялся долбить эту твердую, окаменелую землю. Острие с сухим стуком выбивало комочки, они отскакивали, разлетались в стороны. Лом у них был только один, поэтому Даша взяла лопату и стала повторять за Эдиком, вонзая лезвие вглубь сантиметров на пять. На большее не хватало сил.

Минут через двадцать они разрыхлили весь цветник. От работы стало жарко, заломила спина. Даша выпрямилась, потирая рукой ноющую поясницу и внезапно в глазах у нее потемнело. Цвета вокруг побледнели, зашумело в ушах. Из Даши словно высосали весь воздух. Она бы долго стояла в одной позе, невидяще глядя в одну точку, если бы Эдик не потряс ее за плечи.

– Эй, детка? Все нормально?

Даша словно очнулась и попыталась как ни в чем не бывало улыбнуться, хотя горло ее сжималось и не давало дышать.

– Она хочет, чтобы мы ушли отсюда. Чтобы перестали тревожить ее покой.

– Что? Кто она?

– Она, – Даша кивнула на фотографию, – демон.

Эдик беспокойно повертел головой, потом пожал плечами.

– Я ничего не заметил.

– Правда? Тогда следи за мной, не давай мне выпасть из реальности.

И они принялись выгребать разрыхленные комочки земли вместе с корнями и стеблями на сторону. Большие корневища уходили глубже в мерзлоту и их приходилось перерубать лопатой. Эдик оглядел результат проделанной работы и невесело присвистнул.

– Чудненько, – сказал он скорее насмешливо, чем радостно. Десять сантиметров. Как раз к утру управимся, да, детка? Как там, от работы дохнут кони?

– Ну а я бессмертный пони, – ответила Даша и снова принялась долбить лопатой землю.

Еще через несколько минут ее лопата со звоном стукнулась обо что-то металлическое.

– Блииин, – протянула она, – неужели плита? Нам ее не вытащить самим…

Эдик обстучал землю рядом вокруг. Кое-где лом ударялся в твердую преграду, но в основном уходил в землю без особых препятствий. Они принялись долбить с еще большим остервенением и через несколько минут поняли, что это не плита, а всего лишь поперечная балка, которая держала на себе гранитный бордюр цветника и не давала ему осесть вглубь. Таких балок оказалось три.

– Фигово, – произнес Эдик, – Они будут нам знатно мешать. Теперь придется проявлять чудеса изворотливости.

– И ничего не фигово. Прикинь, если бы тут целая плита лежала? Мы бы руками ее ни за что не вытащили, пришлось бы возвращаться и придумывать какую-нибудь легенду, чтобы пригнать сюда технику и провести эксгумацию по всем правилам. И то не факт, что удалось бы выбить разрешение. Потому что я ей никто и звать меня никак. Так что, продолжаем, большой Эд!

– Слушаюсь и повинуюсь! – съязвил Эдик, и тут же сменил тон с насмешливого на озабоченный, – Ты как? Отдохнуть еще не хочешь?

– Нет, я хочу успеть до утра, пока нас тут не застукали, а у нас как-то очень медленно все получается.

Даша оказалась права: следующие два часа они работали напряженно и молча, сил на разговоры не оставалось. Ее даже бросило в жар, футболка стала влажной и прилипла к спине, волосы под шапкой тоже слиплись в тонкие пряди. Но останавливаться пока не хотелось, они все откладывали и откладывали этот момент до тех пор, пока сделать это стало совсем уже необходимо.

– Хорошо бы попить чайку, а? – сказал Эдик, вылезая из ямы, глубина которой доходила им уже почти до бедер, и с болезненной гримасой пытался распрямить ноющую спину. – Девочки направо, мальчики налево, – хохотнул он и направился в темноту.

С такой же гримасой вылезла и Даша, но боль в спине была такой сильной, будто кто-то загнал под кожу раскаленный кусок железа и поворачивал из стороны в сторону. На четвереньках она доползла до сумки и достала термос и перекус.

Внезапно поднялся ветер, швырнул Даше в лицо горсть сухого, как песок, снега. Даша отставила термос в сторону и потерла слезящиеся глаза руками, а когда отняла от лица руки, мир показался ей мутным, словно в чужих очках. В этот момент она и увидела демона. Она стояла у ствола березы, протянув обе руки к Даше, в той же самой одежде, в которой всегда показывалась Даше, а ветер обвевал ей вокруг ног плащ и трепал длинные седые волосы. От нее шел отвратительный запах, а на губах застыла кривая ухмылка. «Уходи!» – хотела сказать Даша, но у нее сдавило горло. Она перемигнула от набежавших слез и услышала хруст веток за спиной. Обернувшись, она увидела Эдика, выходящего из-за деревьев. Он хотел было что-то сказать, но вдруг осекся и замолчал. На него было больно смотреть: лицо стало смертельно бледным, в глазах застыл ужас, он весь дрожал.

– Эдик! Эдь, что с тобой? Ты тоже ее видишь? – Даша все так же на четвереньках подползла к Эдику, уцепилась рукой за куртку, кое-как встала и тряхнула его за плечи. Эдик, стряхивая наваждение, повертел головой.

Ветер стих так же внезапно, как и начался. Даша оглянулась на березу – никого. Эдик молчал, непонимающе глядя на Дашу, потом осел на грязный, перемешанный с комьями земли, снег. Даша вернулась к сумке, налила чая из термоса и вложила кружку ему в руки. Он отпил глоток, клацнув зубами об край, видно было, что он что-то хотел сказать, но не мог собраться с мыслями. Даша обняла его.

Через несколько минут пришедший в себя, но все еще бледный Эдик залпом допил остатки чая и наконец произнес:

– Понимаешь, я впервые такое вижу. Я ведь сначала тебе не верил, ну, думаю, кто я такой, чтобы вестись на россказни о всяких проклятьях и духах там… А тут вот оно, совсем близко. И это ни фига не то же самое, что ужастики смотреть.

– Значит так. Раньше эту бабулю видела только я, да еще мама, и тетя с бабушкой. Больше никто. Но теперь, раз ее видишь и ты, значит, она каким-то образом стала материализовываться. А вдруг мы, копая могилу, открыли какой-нибудь портал в ад?

– Как-то все это дико звучит и неправдоподобно…

– А видение твое – правдоподобное?

– И как нам теперь быть? – помолчав, спросил Эдик.

– Копать дальше. Отступать нельзя. Даже если она будет пытаться нам помешать.

Они помолчали, обдумывая ситуацию. Потом Эдик разлил остатки чая, достал последние пирожки и сказал:

– Плохо, что у нас нет горячительного. Или успокоительного, как посмотреть. Давай все-таки подкрепимся и продолжим.

Через десять минут они, поев и убрав все в сумку, продолжили копать. Временами им стало казаться, будто за деревьями плясали неясные тени, огромные, нечеловеческие. Липкий, противный страх овладел ими. Они старались не смотреть по сторонам, только вниз, только на лопаты. Толком не отдохнувшие руки снова заныли, не слушались, усталость змеей скрутилась где-то не то в позвоночнике, не то в затылке. Даша поднимала лопату вверх кое-как, так, что с нее ссыпалась вниз добрая половина набранной земли. Комья летели на лицо, на одежду. У Эдика новая мембранная куртка была сплошь покрыта серо-коричневыми росчерками грязи, Дашин пуховик выглядел не лучше.

Так они копали еще несколько часов. И когда Дашины плечи отяжелели настолько, что их невозможно стало разогнуть, лопаты их наконец стукнулись обо что-то более твердое, чем мерзлая земля. Этот звук подстегнул Дашу, как хорошая моченая плетка, и она принялась копать с еще большим остервенением. Лопата то проваливалась вглубь, то застревала, и через несколько минут Даша с Эдиком вытащили на поверхность с десяток трухлявых дощечек – все, что осталось от гроба. Еще несколько движений лопатой и в лунном свете забелели высушенные временем кости. Даша смотрела на ужасную находку, пока к горлу не подкатила тошнота. Сжав зубы, она поковыряла землю вокруг, чтобы все косточки оказались на поверхности.

– Тащи бензин, – прошептала она.

Эдик молча кивнул, уперся ногами в стены ямы и, уцепившись руками за поперечные балки, с трудом вылез.

– Твою мать! – вдруг послышался его вскрик с поверхности. Даша подняла голову кверху и увидела темнеющий на фоне лунного диска силуэт старухи. Она тряслась мелкой дрожью, тянула руки и что-то завывала. Даша не понимала, слышит ли она это на самом деле или ей чудится, слов было не разобрать. От ужаса у нее защемило в животе и она крикнула:

– Эдик! Эдик, вытащи меня отсюда!

Долгие секунды спустя Эдик, лежа на животе, свесил руки в яму. Даша ухватилась за них и, упираясь ногами в вертикальные осыпающиеся стены, выползла, пробороздив животом по снегу, изъеденному и совсем черному.

– Где бензин? – просипела она.

Эдик протянул ей тяжелую канистру, она как была на четвереньках, пригибая голову, отвинтила крышечку и принялась выплескивать жидкость в яму, стараясь не обращать внимания на беснующуюся вокруг старуху, и остановилась, только убедившись в том, что внутри не осталось ни капли.

– Ты молодец, – прошептал Эдик, положив ей руку на плечо, – все нормально, отпусти, давай я заберу, – но пальцы у Даши были совсем белые и никак не хотели разжиматься. Тогда Эдик снова сказал:

– Тш-шш, детка, все хорошо, – а Даша дернула головой, взглянула на него, на канистру, и резко, одним движением, отбросила ее в сторону. Казалось, она должна была сейчас заплакать, но не заплакала, а только дрожала, сильно, всем телом, пока Эдик, сидевший рядом, обнимал ее и покачивал, как младенца.

– Надо поджечь, – наконец произнесла она.

Эдик вытащил из кармана спичечный коробок и они замерли, переглянулись, и Даша, выхватив, коробочку, нетвердыми трясущимися руками со второго раза высекла огонек. Искра неохотно лизнула спичечную головку, та сморщилась, кивнула, скрутилась жгутиком и вот уже вся спичка горела ярко, подбираясь к Дашиным пальцам. За секунду до того, как огонек коснулся кожи, Даша разжала пальцы и спичка полетела вниз. По пути она чуть не погасла, но, коснувшись бензиновой пленки на стылой земле, вспыхнула с новой силой. В одну секунду ревущее пламя охватило всю яму, заплясало, забесновалось внутри, высовывая жадные жаркие языки наружу.

Вскрикнув всего однажды, Даша тут же замолчала, и сразу стало очень тихо, даже не потому, что никто из них не решался произнести ни слова, и не потому что они сидели не шевельнувшись, словно существовал какой-то заранее написанный сценарий, который нельзя было нарушить, испортить каким-нибудь несвоевременным словом или жестом, а потому что время словно бы замедлилось, сложилось складками, словно гофрированная бумага, и все вокруг будто перестало существовать. Остались только Даша с Эдиком, которые будто плыли в тягучей, застоявшейся воде и дышали этой самою водою, да танцующие языки пламени и старуха, беззвучно хрипящая обожженным горлом.

Загорелись в яме хрупкие косточки, вспыхнули, затрещали. Огонь с алчностью хищного зверя пожирал сухую плоть, а ветер донес до ноздрей тошнотворный, удушливый запах. Дернулся призрак, завыла старуха утробно, заколотилась яростно, бешено, да где ей с жарким пламенем сладить. Взмыла она вверх, закружила вокруг могилы, поднимая вихрем землю с черным снегом, осыпала комьями Дашу и Эдика. Долго металась она, пока не рыкнула в последний раз, кожа ее вздулась огромными пузырями, лопнула, обнажив мерзкую плоть, а потом подернулась черной дымкой и развеялась по ветру, как будто ее и не было.

Глава 23

Тишину, нарушаемую лишь гудением пламени в яме, разрезал еще один звук: собачий лай, перемежаемый с подвываниями. По этому звуку нельзя было определить, насколько далеко находится собака, но было ясно, что совсем скоро сторож выйдет из своей теплушки, чтобы посмотреть, что ее так встревожило. И в самом деле, не прошло и минуты, как до их слуха донесся грубый мужской голос, разразившийся потоком отборного мата. Потом на несколько секунд все стихло. Даша и Эдик переглянулись. А потом снова коротко взлаяла собака, и на этот раз стало понятно, что сторож спустил ее с цепи и она бежит к ним.

– Бежим, быстро! – выдохнул Эдик, и они лихорадочно, торопливо выбрались за оградку, увязая ногами в рассыпанных комьях земли, ставших влажными и липкими от тепла пламени. Даша оглянулась на разбросанные вещи, но Эдик лишь сильнее дернул ее за руку.

– Хрен с ними, бежим! Нет времени собирать!

Они побежали по своим же следам, но не смотря на это двигаться было тяжело, в ушах стучало и очень скоро у Даши закололо в боку. Голос сторожа становился ближе. Теперь уже можно было различить отдельные выкрики:

– Стойте, ублюдки чертовы! Вы что же делаете, твари поганые! Сатанисты! Насмотрются фильмов, а потом могилы роють! – и выругался: зло, витиевато и длинно, –Стойте, кому говорю, стрелять буду!

И в ту же секунду воздух разорвал громкий треск и коротким эхом прокатился по деревьям.

– Ложись! – успел крикнуть Эдик и утянул Дашу за собой в снег. Она упала.

– Что это? Он что, реально стреляет? – Даша слышала выстрелы только в кино и сейчас с трудом соотнесла услышанное со своими скудными познаниями.

– Предупредительный в воздух. Чертов психопат!

Даша подняла голову и оглянусь. Пар, поднявшийся над огнем, еще не успел покинуть это страшное место, она так и застыл на полпути к небу рваным кружевом. Огонь в могиле почти погас, весь бензин выгорел и только на дне продолжали гореть кости, слабым заревом освещая темные силуэты большой собаки и сторожа с поднятым вверх ружьем. Он постоял так еще пару секунд, затем опустил винтовку и двинулся к ним. Пес затрусил рядом.

– Он идет сюда! – взвизгнула Даша и, неловко опираясь руками на снег, поднялась на ноги и снова пустилась бежать. Эдик бросился за ней.

– Эдь! Он! Нас! Застрелит!? – выкрикивая по отдельности каждое слово, потому что дыхание сбивалось и нормально говорить было трудно, спросила Даша.

– Не. Ты че. Его ж посадят! – так же, задыхаясь ответил Эдик.

– Твою мать, собака!

Пес плавными длинными прыжками двигался впереди сторожа. Глубокий снег мешал и ему, опускаясь, он проваливался почти по самую шею, но тут же поднимал корпус, вскидывал передние лапы и пер вперед как ледокол по океану.

Адреналин подстегнул их, придавая силы, усталость слетела, как будто ее и не было. Деревья громоздились вокруг, мешали; снег искрился, мелькал в глазах радужными пятнами. Дальше, дальше. Быстрее, еще быстрее. Даша бежала стремительно, ногами взметая облачка снега, изо рта – молочно-белый пар. Впереди темной полосой замаячил забор. Еще пара минут и Даша ухватилась руками за перекладину сетки и, быстро перебирая ногами, забралась наверх, перекатилась и упала по другую сторону. Эдик перепрыгнул следом. От удара на миг потемнело в глазах, но Даша собрала последние остатки сил и поднялась на четвереньки. В эту секунду их догнала собака. Она ударила сетку передними лапами, вытянулась во весь свой немаленький рост, но перепрыгнуть не смогла. В бессильной злобе она залаяла, захрипела, оскалив длинные клыки, и продолжала прыгать у забора.

Эдик стоял в странной, напряженной позе, когда Даша подошла к нему, обхватила за локоть двумя руками и потянула в сторону машины.

– Нам жуть как повезло сейчас, детка. Будь это обученный служебный пес, перемахнул бы через забор как нефиг делать! Поехали отсюда к чертовой матери!

Даша ничего не ответила, лишь отвернулась, стараясь не слушать доносившуюся еще издалека ругань сторожа. Снег, возраст, а возможно и алкоголь помешали ему двигаться с той же прытью, что и Даше с Эдиком.

Дорога была скверная. Глядя на Эдиков профиль, сосредоточенный на зеркале заднего вида, пока машина, раскачиваясь и рывками виляя задом, но настырно сдавала назад, с хрустом перемалывая остекленевшие от мороза следы их собственных колес на снегу, до тех пор, пока не выехала на широкое расчищенное место, где можно было развернуться, Даша думала. Она думала о стороже: кем был этот человек и что он делает сейчас, вызовет ли он милицию или дождется утра. Думала о том, возможно ли по следам и оставленным вещам определить, кто именно разбойничал на кладбище. И наконец она думала, получилось ли у них задуманное, ее единственная цель, ставшая в последнее время наваждением, как бы она ни была сформулирована, заключалась сейчас в одном: избавиться от проклятья. Получилось ли у нее? У них.

Она повернулась и снова посмотрела на своего спутника. Его напряженные руки крепко удерживали руль, он не вступал в разговор, не отводил глаз от дороги, а его лицо не выражало ровным счетом ничего. И тут Даша поняла, что он устал, чертовски устал от приключений этой безумной ночи. Тепло от печки обволакивало, качало на волнах и если Даша могла позволить себе расслабиться и задремать, то ему приходилось изо всех сил держать веки открытыми.

– Может остановимся, отдохнешь чуть-чуть? – спросила она, тронув его за рукав. Не глядя на Дашу, он протянул руку и положил ей на колено.

– Не сейчас, детка. Мы даже до города еще не доехали. Здесь нас моментально вычислят, – он на секунду повернул к ней лицо и глаза его потеплели, – Я в норме! А ты давай, поспи, если хочешь!

И его рука, лежавшая на Дашином колене, пару раз похлопала ее, а потом вернулась обратно на руль.

На въезде в город темнота постепенно сменилась серой, неуютной хмарью. Один за другим гасли придорожные фонари, лишая путников зыбких островков теплого желтого света. Город проехали быстро – на этот раз пробки уже рассосались и по улицам сновали лишь деловитые ПАЗики, степенные троллейбусы и дребезжащие трамваи да те немногие счастливчики, что начинают рабочий день позже восьми.

Въезжая через два часа в Межениновку, они не знали еще, что она им приготовила. Даша ожидала увидеть, как вынырнет из-за голых садовых деревьев бабушкин некрашеный дом, как белый дым тонкой струйкой будет подниматься из печной трубы вверх, как бабушка всплеснет руками, увидев Эдика, засуетится, накрывая на стол, как они скинут наконец грязную одежду, будут сидеть в жарко натопленной кухне, пить чай и взахлеб рассказывать про свое ночное приключение. И как потом Даша будет учить Эдика, насквозь городского жителя, топить баню, поджигая смолистые пахнущие поленья, как они вдвоем натаскают ведрами воды из колодца, и когда она согреется в котле, они пойдут мыться по очереди. Может быть по очереди, а может быть и вместе, и разогретый пар будет щекотать ноздри, обещая смыть усталость и ужас минувшей ночи.

Совсем рядом, за узкой полоской леса, темнеющей на фоне неба, поднимался черный, густой столб дыма.

– Господи.., – прошептала Даша. Внезапная догадка тонкой раскаленной иглой пронзила ей сердце. – Эдик, быстрее! Что-то случилось!

Солнце уже поднялось высоко. Деревня сразу за перелеском. Деревья стояли молча и в тишине. Только большая птица, потревоженная шумом мотора, сорвалась с ветки и, тяжело хлопая крыльями, улетела.

Еще на краю деревни она поняла, что горит бабушкин дом… Эдик едва успел затормозить, как Даша выскочила из машины и, не закрыв за собой дверь, кинулась в разномастную гудящую толпу.

Дикий, нечеловеческий крик вырвался у Даши из груди. Сердце рвалось, словно лопались невидимые нити – «Бабушка! Где бабушка?! Вы видели Веру Васильевну? Где она? Она вышла из дома?!» – подбегала она к каждой тетке, хватала за одежду, заглядывала в глаза в тщетной надежде. И голос ее звучал тонко, жалобно, по-детски. Женщины прятали глаза, вздыхали, качали головами: «Нет ее, деточка… уж как звали мы ее, звали… да войти никто не решился внутрь, дом нешто керосином облили, полыхнуло – не подступисси… как жила не по-человечески, так и померла не по-людски…»

Вокруг столпилась толпа. Мужчины, женщины, дети постарше выстроились длинной колонной и передавали по цепочке ведра с водой. Во дворе пожарные поливали дом в несколько стволов, но пламя взвилось уже выше садовых деревьев, небо огнем окутало, черный дым разъедал глаза. От дома остался уже только черный, с провалившимися стропилами и слепыми окнами без стекол, полопавшихся от жара, скелет, он потрескивал, сыпал искрами, чадил невыносимой тошнотворный вонью. В стороне жалобно мычала корова. От хлева тоже не осталось ничего, кроме теплого еще пепелища.

Притихли все. Молчат.

Пожарные залили последние тлеющие угольки и уехали. Люди постояли еще немного, посудачили и разошлись.

А Даша обняла печальную коровью морду, прижалась к теплой шерсти мокрой щекой. Ей нужна была пауза, чтобы собраться с силами, осмыслить, придумать, как жить дальше. Слишком много потерь, слишком много боли. Но иногда подлинное мужество не в борьбе, а чтобы встретить неминуемое лицом к лицу. Встретить, прочувствовать и жить дальше, потому что в одну реку дважды не войти. Как прежде уже не будет. Но будет по-другому.

Она внезапно почувствовала, что заполнившая мир боль не ушла, но дала ей вдохнуть. И плита, лежавшая на ее плечах, треснула, раскрошилась и сгинула прочь.

Она всё ещё плакала, но впереди стал виден зыбкий, предрассветный, ломкий луч света, который сильнее самой чёрной ночи. Эдик подошел близко-близко, обнял одной рукой за плечи. Притянул к себе. Даша сквозь слезы заглянула в его распахнутые настежь глаза и только сейчас заметила, какого красивого они цвета: орехово-карие, с золотыми прожилками и темной каймой вокруг. А потом мысленно толкнула себя и шагнула туда, в ореховую глубь. Она летела легко и свободно, растворяясь в бесконечности, и крепкие руки не давали ей упасть, нет-нет, только вверх или вниз.

***

Сашка пропал. Не звонил, не писал, не приходил. И Даша в какой-то момент осознала, что это даже и к лучшему. Она вернулась на работу и «Медея» стала местом, где она забывалась в круговороте рутины и пряталась от невзгод.

Город раскрывался, избавлялся от серого унылого снега, превращал тротуары в заливы ледяной воды, и люди как цирковые акробаты прыгали по мягким, последним тающим островкам. Жгучие морозы отступили и воздухе появился тонкий пьянящий аромат весны, и Даша сменила толстый пуховик на тонкое изящное пальто, подставляла теплому южному ветру волосы, и ветер трепал их, запутывал и приносил с собой отзвуки бурлящей жизни, трамвайные звонки, птичий гомон и детские голоса.