Убийство журналиста

Совершенно голая, мать лежала на постели, а над ней натужно сопел дядька. Голый мужик монотонно двигался, женщина, громко и протяжно постанывая, раскинулась под ним. Раскиданные в сторону руки, пальцы судорожно сжимались. И вся она была, как одна натянутая струна, вся во власти охватившего их плотского чувства. Видно, ей оно нравится.

Совсем не то, что с мужем. Время от времени Игорь требовал своего, и она с большой неохотой, скрепя сердце, соглашалась, уступала ему.

Быстро-быстро: он, исполнив свой супружеский долг, а она – свою обязанность, они лениво откатывались друг от друга. Не получив при этом желанного удовольствия. Впрочем, ей оно и не требовалось.

Конечно, Виталик к этому времени кое о чем уже догадывался. Во многом его просветил дружок и наставник Костик. Поэтому увиденное откровением для него не стало. Лицезрел он как-то нечто подобное в их подвале, когда взрослые ребята затащили туда девчонку. Юноша не вскрикнул и тихо, затаив дыхание, досмотрел. Внутри что-то сладко заныло, когда мать застонала и выкрикнула гортанное и несвязное…

Скрежет вставляемого в замочную скважину ключа заставил пацана очнуться, отпрянуть от двери и поспешить укрыться в своем убежище. Хорошо, что он успел захватить окончание фильма. А было бы обидно…

Не сумев открыть замок, в дверь раздраженно позвонили.

– Это Игорь! – женщина в испуге прикрыла глаза.

– Он же у тебя, Наденька, в командировке, – мужчина недовольно поморщился и потянулся рукой к одежде. – Чего всполошилась? Может, прислуга ломится. Или сын из школы вернулся, уроки отменили…

– Нет, Виталька звонит по-другому. А Клавке я дала отгул…

– Может, кто-то ошибся, – Александр Николаевич пожал плечами, предусмотрительно накидывая на себя рубашку.

Снова настойчиво позвонили. У Нади сомнений не оставалось.

– Это он. Что делать? – вскакивая с широкой супружеской кровати, перепуганная, всполошенная хозяйка торопливо набросила на себя халат.

– Это, Наденька, сугубо ваши семейные проблемы. Ты меня сюда не впутывай, – мужчина, не торопясь, повязывал галстук. – Иди, открывай. А то он сейчас дверь начнет выламывать. Соседи на шум сбегутся…

Поправив прическу, Надя пошла. Щелкнул замок, на пороге возник муж с написанными на лице недоумением и искренним непониманием.

– Игорь, это совсем не то, о чем ты подумал, – ничего, кроме избитой фразы, где-то услышанной в кино, в голову женщине так и не пришло. – Александр Николаевич заехал обсудить кое-какие вопросы по поводу…

– В нашей постели, – обманутый муж в два шага достиг спальни.

Смятое постельное белье и приплюснутые подушки сами говорили за то, чем тут занимались. В его отсутствие. Пока он все бегает по полям, отыскивая ржавые осколки, выслушивая бредни выживших из ума дедов и старушек, оставшихся в живых свидетелей давно прошедшей войны.

– Дрянь! – рука оскорбленного занеслась для звонкой пощечины.

Сзади обиженно хлопнула входная дверь. Как истинный джентльмен, гость ушел по-английски, не попрощавшись, оставив их вдвоем выяснять вмиг осложнившиеся отношения. Не царское дело в навозе ковыряться.

– Дрянь! – карающая десница опустилась, и звук хлесткой оплеухи, дребезжа, поплыл по всей квартире.

– Я… дрянь? – испытав на себе праведный гнев мужа, женщина отшатнулась, уперлась в стенку, в ее глазах зажегся яростный огонь. – А ты, ты не дрянь? Ты… ты об этом ничего не знал и даже не догадывался?

– Не знал, – в голосе Игоря не осталось прежней уверенности.

– Он не знал! Думаешь, тебя, заштатного учителя, за красивые глазки пригласили в престижный институт? Дали жилье, а люди годами ждут его? Ты об этом не задумывался? Ты… ты смог бы сам защитить свою работу? Твою никчемную писанину о том, чего никогда не было. Тебе дали заказ в угоду времени, и ты его выполнил. Ты прекрасно обо всем знал и молчал. Тебе, мой дорогой Игорек, было удобно. А потому-то ты и закрывал на все глаза, охотно и старательно надевал на нос розовые очки.

– Я ничего не знал… – тупо твердил мужчина, выставляя перед собой несуществующий щит обиженной невинности.

– Ты делал вид, что ничего не знал. А теперь знаешь. Но учти, если ты еще раз мне скажешь, то… – пылающий женский взгляд, полный ненависти и презрения, в один миг разбил в дребезги все его бастионы.

Муж поднял на нее глаза, полные невысказанной муки, позора и собственного бессилия. Несколькими фразами его низвергли с высоты положения, на котором он удобно устроился в собственном мнении, в глубине души приписывая все свои успехи своим способностям. На что-то он и прикрывал глаза, почитая это за ничего не значащий флирт.

– Здесь ты жить не останешься. Квартира моя. Я ее получила. Теперь ты знаешь. В институте тебя терпят исключительно благодаря поддержке со стороны Шестакова. Выбирай. Или развод, или мы с тобой отныне делаем вид, что ничего между нами не произошло. Но ты, мой дружок, предоставляешь мне полную свободу и ни во что не вмешиваешься…

Вокруг рушился мир, еще несколько минут назад казавшийся таким весь удобно обустроенным и незыблемым. Часто-часто моргая, мужчина протянул вперед руки в надежде решить все миром, невнятно мямлил.

– А теперь ты убирайся! – брезгливо поджимая свои наполненные презрением губы, женщина вытянула решительную руку в сторону двери.

– Куда? – затряслись губы, потерянный взгляд метнулся по коридору.

– Куда хочешь, – Надя безразлично пожала гордо распрямленными плечами. – Ты еще два дня должен находиться в своей командировке. И порядочные и хорошо воспитанные люди сами заранее предупреждают об изменившихся обстоятельствах, чтобы не попасть в нежелательное и крайне неловкое положение. Через два дня придешь и дашь мне ответ. Ключи свои пока положи на стол. Может, они тебе больше не пригодятся.

Униженный и раздавленный, Игорь тихо канючил, унижался…

– Что тебе еще? – тонкие женские губы нервно искривились. – Ты что-то не понял? Повторить?

– Я… я, Наденька, согласен на все, на все, – сломленный муж упал перед женщиной на колени. – Только не прогоняй меня…

С той самой поры ложь и лицемерие поселились в их доме. На словах родители говорили одно, а сами делали совсем другое. Мальчик, как губкой, впитывал в себя всю окружавшую его атмосферу ханжества и притворства. Отец на лекциях проповедовал перед своими студентами одно, а дома сам же над всем этим едко посмеивался. На зачетах и экзаменах он строго карал за незнание истории КПСС, а сидя за своим рабочим столом, цинично хаял всю окружающую их действительность.

Быстро осмыслил Виталик, что люди делятся на разные категории. Понял, что с такими, как их домашняя прислуга, как Клава, можно особо не церемониться. Это люди второго сорта. И поступать с ними можно в соответствии с этим. С ними можно особо не считаться, на них можно кричать, срывать на них все накопившееся раздражение, вымещать свою злобу. И ничего за это не будет. Эти люди все стерпят. Смиренно утрутся они и пойдут дальше, молчаливо склонив свои покорные головы.

Однажды мать популярно объяснила ему, что, да, есть девочки, с которыми можно гулять, позволить себе с ними многое, но на которых никогда и ни при каких обстоятельствах не женятся.

Для этой цели существует девушки из их высшего общества. С ними себя следует вести в соответствии с их положением. Не грубить им, не хамить. Но если они сами этого хотят, то, извольте, почему бы и нет.

А мальчик-то подрастал, и мать на его шестнадцатилетие привела в дом женщину, преподавшую Виталику необходимые уроки, практически восполнив пробелы в его половом воспитании. Для полного закрепления пройденного материала она приходила к ним еще несколько раз…

К этому времени он покуривал, попивал винцо на деньги, которые дворовая ватажка себе добывала, выходя на промысел и ловко шаря по карманам в переполненных вагонах трамвая в часы пик.

Не прошли даром уроки, преподанные Виталику старшим дружком. Тот, правда, пошел уже на вторую свою отсидку. Костик попался на том, что подрезал сумочку у одной стильно одетой дамочки. Фря оказалась подружкой крутого начальника. И местная братва сдала своего человечка в обмен на то, чтобы от нее отстали и не мешали ее промыслу.

Виталик приглядывался и плотоядно облизывался на дочку прислуги Клавки, которую знал с самого детства. И росли они, когда были еще маленькие, как братик и сестренка. Мать девочки всегда брала дочку с собой, и та могла целыми днями находиться в квартире Иванчуков.

Простодушная Клавка, не задумываясь, загоняла детишек в ванную, когда те чумазые, грязные и перемазанные возвращались с улицы.

Бывало, что и спали детки в одной узкой кроватке. Когда родители мальчика разъезжались по своим командировкам, Клавка у них ночевала. Дети баловались, шумно шалили, играли «в доктора и больного». Всем известные шалости. Вместе росли и нисколько друг друга не стеснялись.

Частенько Виталик сам ходил в гости к подросшей Леночке, когда та, начала отчего-то избегать его родителей и перестала у них появляться.

Понимала, что не ровня она им всем, Иванчукам. А вот мальчика она никогда и нисколько не стеснялась. И с ним одним соглашалась ходить купаться на море, ночью, совсем голышом. Страшно и дико романтично. Девочка всерьез считала его своим парнем. Наивно полагала она, что когда вырастет, то обязательно выйдет за него замуж. Поэтому Лена могла позволить ему делать с собой все, что только он ни пожелает.

Виталик чувствовал это и понимал, когда взасос целовал ее, когда его рука крепко сжимала юную и нежную грудь, когда целовал напрягшиеся соски. Рука его бродила по девичьему телу, не зная никакого стеснения. А Леночка прикрывала глаза, покусывала губы и тяжело дышала.

Она ждала. Но что-то парня все сдерживало и не давало сделать ему один последний оставшийся шаг. Познавший к тому времени женщину и даже не одну, он никак не мог переступить черту. В нем еще боролись остатки того хорошего, что вместе с генами от рождения было заложено в нем, но со временем методично вымывалось под прямым воздействием получаемого им от матери и от бабки, во дворе и в школе воспитания.

Он помнил слова матери о том, что такие, как Леночка, в невестки ей не годятся. И никогда мать не примирится с тем, что он когда-нибудь женится на нищей девочке. Может, именно это и останавливало его от самого последнего шага. Может, он тогда еще не хотел, одним махом сорвав этот чудный цветок, поломать ей всю дальнейшую судьбу.

А она этого не понимала и сама торопила, летела навстречу своей судьбе. Лена все больше и больше недоумевала. Ну, почему ее Виталик все не хочет воспользоваться щедрым даром, который она совершенно бескорыстно готова ему преподнести, хоть прямо сейчас и здесь…

Но время неумолимо шло, приближало к неминуемой развязке, и с каждым разом остановиться было все труднее и трудней. И вот случилось то, что обязательно должно было случиться. Родители с утра уехали на дачу, и Виталик в тот день бездумно затащил смущенную девушку, несмотря на все ее кажущиеся слабые протесты, к себе домой.

Как обычно скинули одежды и устроились в его узкой кровати. Две юные упругие груди нависли перед его лицом, дразня и возбуждая его. Они оба тяжело дышали, и тогда Леночка, решившись, потянула парня на себя. Сами собой согнулись в коленях и раздвинулись ее ноги. Зов дикой природы двигал ею, отбросил в сторону все сдерживающие условности.

Самка сама осознанно поманила самца, почувствовав, что полностью созрела для этого шага. Сама обхватила и направила парня, раздвигая узкие хрящики. Мгновенная острая боль пронзила все тело и тут же пропала, ушла в сторону. Осталась одна сладкая мука.

Сладкая и тягостная мука, выворачивающая все внутренности и жилы. Она столько ждала этого момента и была готова. И тело ее было готово. Вспышка и взрыв не испытанных дотоле эмоций…

Они убегали с уроков. Чувственное наслаждение захватило их обоих, и они стремились снова и снова испытать это упоительное чувство.

Но пришло неотвратимое, и случилось неизбежное. Как-то Леночку затошнило, потом снова. День за днем. Труднее всего было скрыть свое болезнетворное состояние от матери. А Виталику она вообще ничего не говорила и не показывала, что с ней творится что-то неладное…

Спустя годы, Лена поняла, что сама загнала себя в жизненный тупик. Тем, что вовремя не открылась своей матери. Тем, что твердо не настояла на немедленной свадьбе. Впрочем, о свадьбе в те дни речи и не шло.

А Клава опомнилась, до нее дошло тогда, когда увидела, как дочка стоит перед зеркалом и разглядывает свой выпирающий живот.

– Кто, кто отец? – только и хватило у нее сил на то, чтобы спросить.

Считая, что ей нечего скрывать, девушка простодушно открылась.

– Вот дура! У-у-у! – мать села камнем на пол, покачивая головой, противно завыла, уткнулась лицом в свои ладони. – Что же ты наделала!

Любовно оглаживая животик, Лена поспешила успокоить ее:

– Мама, мы поженимся. Вот… школу окончу…

– Поженитесь? Он тебе обещал? – бесцельно бегающие сумрачные материнские глаза замерли, ожидая неминуемого приговора судьбы.

Бедная женщина испустила тяжелый вздох. Нет, он не обещал. Иного ответа она и не ждала. Чтобы Иванчуки и породнились с ними?! Скорее небо обрушится на землю, чем этакое событие произойдет.

– О ребенке он знает? – подозрительно косясь на дочь, спросила она.

– Нет…

– Ох, дура! Какой срок? – тяжело вставая, запричитала Клава.

– Пятый месяц пошел.

– Пропали мы! Пропали! – мать рухнула на пол. – Что ты, доченька-то, наделала? Сама себя погубила! Куда мы пойдем с таким сроком? Кто же сможет помочь в беде? К кому пойти, с кем поделиться бедой…

Виталик неопределенно пожал плечами. Правду сказать, застарелая связь к этому времени стала его тяготить. Слишком уж разными людьми они оказались, по-разному смотрели на жизнь. Ему с Леной даже не о чем было поговорить. Ни одного общего интереса. Он пришел домой и рассказал матери о возникшей проблеме.

Надя постучала его по открытому лбу:

– Я тебя, дорогой мой сын, предупреждала, чтобы был поосторожнее в выборе. Но… да ладно. Я найду, чем заткнуть им всем рот!

И сын в этом был с ней солидарен, чужие вовсе люди, единственно…

– А как же быть с ребенком? – осторожно спросил он.

– А что тебе ребенок? – мать махнула рукой. – Пусть себе растет. Со временем сам определишься с тем, нужен он тебе или нет…

Мать провела воспитательную беседу со своей прислугой. А Клавка, в свою очередь, объяснила все своей дочери. Возникший инцидент был исчерпан. Скандал не возник. Слух был задушен в самом зародыше. По-прежнему молчаливая Клава приходила и убиралась у них в доме. Только почти не улыбалась и в сторону Виталика старалась она не смотреть.

Все десятиклассники сдавали выпускные экзамены, а Леночка лежала в больничной палате и, глотая горькие слезы, крепко прижимала к себе красный кричащий комочек, только что родившуюся дочурку, желанную и уже любимую, отца у которой не стало задолго до ее появления на свет.

Пешком и на руках Лена принесла гугукающий и попискивающий сверток домой, положила его на свою кроватку и расплакалась. Детство и юность у нее закончились одновременно. А впереди ее ждала тяжелая и суровая взрослая жизнь, полная невзгод и лишений…

V

К зданию подъехали зеленоватый Уазик и серо-голубой ГАЗ-53. Из армейского вездехода вышел солидный мужчина. Навстречу выбежал военный комендант гарнизона. «Воронок» загнали во внутренний двор комендатуры. Поставили его впритирку у самого крыльца гауптвахты.

У противоположного бордюра возле типового гастронома крадучись припарковалась темно-вишневая «шестерка». Водитель надвинул на глаза кепку и откинул голову назад. Сделал вид, что он спит. Давно, наверное, уже спит. Сосед его справа взял в руки растрепанный дешевый журнал, раскрыл посередине и уткнулся в него своим взглядом.

На гауптвахте срочно появился начальник караула с большой связкой ключей. Сколько камер, столько на ней и ключей. На каждой двери свой замок. Выводной подскочил и открыл нужную камеру. Никто не кричит: «Руки за спину!», «К стене!» Хоть и тюрьма, но тюрьма военная. И здесь свои особые порядки, и отношение совсем другое. И в роли тюремщиков выступают курсанты военных училищ и обычные солдаты из линейных частей. Они заступают на сутки. Сменяют друг друга.

Одного вслед за другим Филимонова и Бойко завели в камеру для допросов. Через минуту появился следователь. «Важняк» сразу взял быка за рога, снова предложил им подписать все бумаги. В противном случае их ждет СИЗО. И машина за ними уже пришла, ждет их во дворе.

– Даю вам, ребята, на размышление пять минут, – самодовольный и самоуверенный высокопоставленный прокурорский начальник небрежно кинул на стол пачку сигарет. – Угощайтесь.

– Нам чужого не надо, – угрюмо произнес Олег.

А Бойко попросту сделал вид, что он не расслышал.

– Некурящие или? – прищурился «важняк» из столицы.

– Свои имеются, – Филимонов достал из кармана пачку, переданную ему Малаховым, показал, что за один табачок они не продаются.

– Курево в камере? Нарушение режима? – мохнатая бровь у следака угрожающе зависла. – Я вынужден буду сообщить вашему коменданту. И вот тогда вы, голубчики, совсем по-другому запоете.

– Извините, гражданин начальничек, – язвительно начал Бойко. – Пока нам не предъявлено обвинение, мы не подследственные. Содержать нас в таком случае положено в камере в офицерском отделении. Мы сами напишем жалобу нашему Прокурору. Нас держат тут незаконно.

– Оставьте это, ребята, – следователь махнул рукой. – Подписывайте, и мы вас выпускаем. Мера пресечения вам в виде подписки о невыезде. Свобода, никаких камерных стен, вонючей баланды…

Под воздействием заманчивой перспективы, до такой степени ярко нарисованной киевским следователем, Бойко потянулся к ручке.

– Миша, не надо, – Филимонов покачал головой. – Не делай этого.

– Почему? Через час мы будем дома…

– Как только ты подпишешь, они тебя никуда не выпустят. Им только это и надо. И следствия никакого не будет…

– Как не будет? – Бойко недоуменно захлопал белесыми ресничками.

– Не будет, Миша, – кривя губы, Филимонов с обреченностью качнул головой. – Влепят они нам срок по самой полной программе, закроют нас надолго и упрячут подальше. Если мы вообще еще с тобой до этого суда доживем. В нашем положении это было бы просто наилучшим исходом.

– Как это, – Бойко весь побледнел, – почему?

– Потому что мы живыми им не нужны. Будем только мешать. Все, – Олег хлопнул ладонью по столу, – разговор окончен. Пока тут не будет представителя военной прокуратуры, мы ничего подписывать не будем.

Еще не веря в то, вернее, не желая верить в то, что жертва сорвалась с крючка, «важняк» хищно прищурился:

– Это ваше последнее слово?

– Последнее… – тихо, но твердо ответил Филимонов.

И вот тут киевский гость всю мощь своего убеждения направил на Михаила, определив в нем самое слабое звено:

– А вы, Бойко, что молчите? Вы не слушайте его. У вас же есть свой ум. Подписывайте и идите себе домой. А этот отправится в СИЗО…

Растерянные глаза сомневающегося человека суматошно забегали по всей комнате, потом остановились на спокойно сидящем Филимонове. И, словно почерпнув в своем товарище по свалившемуся на них несчастью столь необходимую уверенность, Бойко вздрагивающим голосом заявил:

– Пока не будет нашего человека, я разговаривать отказываюсь.

Приняв решение, он обхватил голову ладонями, с силой нажал пальцами на лоб, давя тяжелейшую взрывную боль в мозговой коробке.

– Тем хуже для вас, – «важняк» нажал на кнопку вызова.

В дверях возник прапорщик с темно-красными петлицами.

– Загружайте в машину, – следователь небрежно кивнул в сторону Филимонова и Бойко. – Они пожалеют о том, что упустили свой шанс…

– Руки! – рявкнул откормленный прапор-вертухай и набросил железные «браслеты» на кисти офицеров, теперь, наверное, бывших.

– Но ты! Поосторожнее, – возмутился Бойко. – Какие-никакие, но мы офицеры, по крайней мере, до решения суда, каким бы оно и ни стало.

– На выход! Молчать! – пудовый кулак опустился на спину Бойко. – Я тебя научу, как Родину любить, мразь! Хорошего человека порешили.

– Сам ты, мразь, – огрызнулся майор. – На себя посмотри. Погоны еще носишь. Выродок рода человеческого…

– Молчать! – изрыгнул из себя прапор.

Мгновенный удар справа сбил Бойко с ног, и он рухнул на каменный пол, как подкошенный сноп, ударившись головой о противоположную стенку, скользнул по ее щербатым выступам, оставляя на ее неровной темно-зеленой поверхности непонятного цвета окровавленный след.

– Ну, ты, братец, того… полегче, – мягко пожурил следак. – Это пока еще не ваша территория. Случись что…

– Через десять шагов будут на моей площадке, – прапорщик рывком приподнял обмякшее тело и подтолкнул его вперед.

Безмолвный часовой открыл железную решетчатую дверь.

Сана вышла на улицу, глотнула свежего воздуха и вздохнула. Мысли у нее совершенно путались. Как-то не очень услышанное ею вязалось с созданным средствами массовой информации светлым обликом народного борца за справедливость, кристально честного человека.

Не зря Малахов неласково назвал погибшего журналиста Свистком. Нечистоплотность, хитрость, коварство, тяга к азартным играм и…

Живя рядом с Малаховым, она отвыкла от мысли о том, что где-то с радостью могут шагать и горе, и беда. За своим счастьем она совершенно перестала видеть других, ощущать их боль. Но тем дороже ей должно стать все то, чем смог окружить ее Малахов, и что она вскоре, быстро привыкнув, воспринимает как нечто должное, само собой разумеющееся.

Достав телефон, Оксана нажала на кнопку вызова.

– Что, мое Солнышко? – почти сразу отозвалась трубка, словно на том конце муж только и ждал ее звонка.

– Малахов, ты где? – как обычно немногословно спросила она.

– А что? – как всегда очень коротко ответил муж.

– Кушать хочется… – нежно промурлыкала она.

– Жди. Я тут рядом… – дисплей телефона погас.

– Малахов, ты чудо! – кинула она вдогонку, пряча свой аппарат.

И зачем ей машина? Когда ее муж всегда где-то рядом. Одни лишь хлопоты с ней. Да и желания водить самой у Саны почему-то совсем не наблюдалось. Ехать за рулем, мучиться, напрягаться, переживать за то, что куда-то въедешь, не так свернешь. А тут, чего уж проще? Плюхнулся на мягкое сиденье, подставил щечку для обязательного поцелуя и можно на время поездки расслабиться и ни о чем уже не думать.

Серебристая машина показалась из-за поворота, и она помахала ручкой, тем самым привлекая внимание водителя.

– Куда мы едем? – поинтересовалась Оксана.

– Кушать, – очень даже развернутый ответ получила она.

– А точнее? – прикрывая глаза, с улыбкой спросила женщина.

– Домой, – коротко кинул мужчина, косясь в ее сторону.

– Но дома у нас ничего не готово, – приоткрыв один озорной глазок, она дотронулась до плеча мужа.

– В таком случае я съем тебя! – заявил супруг.

– Что ж, – Оксана склонила повинную голову, – это закономерный итог жизни нерадивой жены, даже не удосужившейся приготовить обед своему дорогому, единственному и любимому мужу. Я готова…

Захватывающая игра двух любящих друг друга супругов началась.

– Приятно слышать. Приехали. Может, отнести тебя на руках? – Малахов, спрятав усмешку, закинул удочку с аппетитной наживкой.

– А что, слабо? – кто-то с лету, не глядя, проглотил приманку.

Впрочем, это органично входило в правила самой игры.

– Легко! Только ты знаешь, чем оно обычно заканчивается? – в черных глазах-омутах задергались-заплясали веселые бесенята.

– Малахов, да я с этим давно смирилась, – лукавая улыбка пробежала по ее губам. – Ну, кто тут хвастался, что…

Через полчаса Сана с охотой поглощала котлеты по-киевски, разогретые в микроволновой печи. Прожевав, супруга хмыкнула:

– Малахов, только ты мне не говори, что ты их сам готовил…

В это она ни за что не поверит! Много талантов у ее мужа, но в области гастрономии… с этим делом у него обстоит похуже.

– Нет, мое Солнышко, – Жека не стал брать греха на душу и честно признался. – Я заказал в ресторане. Там, радость моя, неплохо готовят. Не хуже, к слову сказать, чем некоторые, ныне присутствующие.

– Ха! – женщина без труда уловила его скрытый намек. – Мы бы могли их и там поесть и с не меньшим удовольствием. Не надо было бы их в печке разогревать.

Из согласных уст мужа изреклось вполне философское замечание:

– Но там, Солнышко, нет потрясающей постели, как у нас.

– Ах, вон оно что! Я так и знала, что…

Оксана не успела досказать. Заиграла мелодия телефонного звонка.

– Сана, твой. Иди-иди, беги, – муж, усмехнувшись, подцепил вилкой листик салатика. – Твой Сашка объявился. Может, зря я ему телефончик дал? Теперь начнут беспокоить по поводу и без оного и днем, и ночью.