Пропавшее кольцо императора. III. Татары, которые монголы

Совсем не трудно оказалось догадаться по внешнему виду хозяйки, ее грязному и неряшливому одеянию, что с женой ее спасителю очень не повезло. Видно, это была ленивая и злая женщина, что искала корень зла во всем происходящим с нею в ком угодно, в первую очередь, в своем муже, но только не в себе самой.

Конечно, ничего подобного Суара и представить себе не могла. В ее девических мечтах все было по-иному. Но, видно, оное предначертано ей самой судьбой. Что ни говори, но оно все же намного лучше, чем лежать с пропоротым животом на берегу озера, брошенной на съеденье хищным зверям. Именно этакая судьба ожидает Тикбула, который по воле Аллаха сам оказался на ее месте. По воле Аллаха и с его согласия, иначе бы она не решилась на столь ужасный шаг, как лишить человека жизни. Но тут она стала перед выбором: или он ее, или она его.

И она с покорностью примет все, что ей предначертано свыше. Но если мужчина, спасший ее от неминуемой смерти, на худой конец, от позорного рабства, отнесется к ней плохо, она не выдержит, покончит с собой. Все можно стерпеть, но только не пренебрежение к самой себе.

А с остальным она справится. Пусть не думают, что она худенькая и слабенькая. Она все выдержит рядом с любимым мужчиной…

С этой мыслью она дождалась вечера, с нею же проснулась, зябко кутаясь, на своем жестком лежаке у самого входа, наспех устроенного человеком, который должен был стать ее мужем, вернее, уже стал им по их дикарским обычаям. Не так должно было случиться по их вере…

Все же нечто похожее на свадьбу в ее жизни случилось. Их посадили вместе, и при свете костра человек, называемый шаманом, с чудовищно раскрашенным лицом в дикой пляске кружил возле них. Он истошно завывал, высоко подпрыгивал и выбивал немыслимую дробь на бубне. Порой он понижал голос до плохо различимого бормотания, временами громко кричал, видимо, обращаясь к своим Небесным Богам…

После долгого и утомительного обряда под одобрительные крики и веселое улюлюканье молодых гурьбой отвели в новенький, специально для них отстроенный шалаш.

– Ты – мой муж, – прошептала она, когда их оставили одних.

– А? – охотник непонимающе раскрыл глаза.

– Ты – мой муж… – улыбаясь, Суара крепко прижала узкую ладошку к своей груди, там, где учащенно билось ее взволнованное сердечко.

Потом она дотронулась до его груди, пытаясь жестами показать, что теперь они стали единым целым, коснулась своих губ и ласково провела пальчиками по его сжатым губам, и тогда они тут же под их легким напором раздались, открывая его широкую улыбку.

– Я, – она снова прижала руку к своей груди, – я люблю тебя…

Хорилартай уловил, скорее, просто догадался в звуках, сорвавшихся с ее нежных уст, что-то знакомое, и в ответ жарко произнес:

– Я люблю тебя, Суара…

– Я люблю тебя, я люблю тебя… – немного коверкая чужую речь, нараспев произнесла девушка, и лицо ее осветилось тихой улыбкой.

Для закрепления повторила она самые первые слова, узнанные ею, прекраснее которых для нее в данную минуту ничего не нашлось.

Произнесла она и замерла в томительном ожидании, где-то в самой глубинке души ощущая невольный подсознательный страх перед возможным повторением неприятных ощущений. Но, к совершенному изумлению ее, все произошло чудесно и прекрасно.

Мужчина чутко прислушивался к ее состоянию, на этот раз никуда не спешил и доставил своей новой жене невероятное, по ее понятию, наслаждение. Тяжело дыша, девушка изумленно хлопала пушистыми ресничками. Если отношения мужчины и женщины могут доставить таковую несказанную радость, то ради нее вполне можно стерпеть и кое-какие неудобства. Лишь бы Хорилартай всегда любил ее…

Лесной охотник полюбил свою маленькую красавицу-жену, носил ее на руках, баюкал и нежил. К исходу следующей зимы, он с гордостью качал на своих руках маленький громко кричащий красный комок, их первенца. Когда через год родилась дочь, счастью его не было предела.

Он просто не мог на нее насмотреться. Все время искал в ее чертах сходство с тончайшими прекрасными линиями материнского лица и всякий раз, к своему величайшему удовольствию, находил. Их дочь подрастала и с годами все больше походила на свою мать.

– Моя прекрасная Аланка, – с гордостью шептала Суара.

Девочку назвали Алан-Гоа – «Прекрасная Аланка». Глядя на свою подрастающую дочь, Суара с тихой грустной улыбкой вспоминала свое, как ей казалось, счастливое и беззаботное детство, что она провела далеко от этого сурового края, в прекрасной и благодатной Персии.

Ее родители вышли из гордого племени алан, былинные подвиги богатырей которого, обрастая подробностями, долетели и до этих лесов.

После памятного похода на охоту, когда Хорилартай вместо добычи привел с собой прекрасную чужеземку, трех верховых лошадей, переметные сумы, наполненные всяким, пригодившимся в хозяйстве, добром, дела его быстро пошли в гору.

Ни тогда и ни после он не обмолвился, что, обыскивая одного из степняков, нашел хорошо припрятанную на его груди суму с тускло поблескивающими золотыми дирхемами и серебряными деньгами.

Скрыв от всех свою тайну, закопал богатства в укромном местечке, потихоньку извлекал монетки по мере надобности. У него хватило ума не хвастать перед всеми неожиданно свалившейся на него удачей.

И никто в племени не догадался, в чем кроется истинная причина быстрого роста благосостояния семьи Хорилартай-Мергена, приписав его умению, сноровке и, само собой разумеется, удачливости в охоте.

Но без нее, без удачи, в их жизни счастья никогда и не видать. А вот Хорилартай, видно, свою птицу-удачу за хвост-то таки и поймал.

И явилась птичка счастья к нему под видом Суары, которую он, не растерявшись, ухватил двумя руками и больше не выпускает.

И никто с того самого дня в племени хори-туматов над лесным охотником больше не посмеивался. Сородичи и соплеменники смотрели на него с уважением, а многие и с толикой зависти, со временем переросшей в черную зависть. Не всем нравилась его удача, а особенно его возросшее влияние на своих близких и товарищей при решении многочисленных вопросов, постоянно возникающих в процессе их нелегкой жизни. Не всем пришлось по нраву то, что со временем Хорилартай поставил чуть поодаль от их поселения, выбрав небольшую полянку, добротную юрту. Кое-что он смастерил сам, кое-что выковал их кузнец, кое-что частично выменяли у степных кочевников…

Тесные контакты с соседями-степняками никогда не прерывались. В поисках пышных мехов далеко на полуночное солнце забирались арабские, персидские и уйгурские торговцы. Так как лесовики денег не знали, то этим купцам порой приходилось нелегко, для обмена на меха пушных зверей они перегоняли тысячи баранов в северные леса.

Степняки взамен отдавали свой войлок, шерсть и продукты. Племена лесных охотников даже стали специализироваться в охоте на различных зверей: булгачин – «соболевщики» и керемучин – «белковщики».

От этой взаимовыгодной торговли происходило разделение родов по достатку. У более богатых сородичей появились лошади, удобная шерстяная и даже шелковая одежда, их скудный рацион разнообразили просяные и пшеничные лепешки…

Собирая деревянный каркас, Хорилартай-Мерген напевал себе под нос незамысловатую песенку про «Голубую юрту», неизвестно откуда пришедшую к ним из глубины веков. Порой и местами заменял слова:

Шерсть собрали с тысячи овец,Сотни две сковали мне колец,Круглый остов из прибрежных ивПрочен, свеж, удобен и красив…

Отошел в сторону, с любовью осмотрел творение своих рук. Каждая жердочка, ровная и прямая, тщательно подобрана им самим. Охочие до работы руки принялись за дело. Вновь полились слова радостной песни:

В северной прозрачной синевеМерген ставил юрту на траве,И теперь, как голубая мгла,Счастьем в жизнь его она пришла.Юрту вихрь не может покачнуть,От дождя ее твердеет грудь…Как у той, что я люблю,Днем и ночью нежу и люблю…

Стоявшая в двух-трех шагах от него молодая женщина застенчиво прикрыла глаза рукой, смущенная столь откровенным сравнением, прячась от лукавого мужского взгляда, направленного на нее.

Нет в ней ни застенков, ни углов,Но внутри уютно и тепло.Удалившись от степей и гор,Юрта прибрела ко мне во двор.Тень ее прекрасна под луной,А зимой она всегда со мной.Войлок против инея – стена,Не страшна и снега пелена.Там меха искристые лежат,Прикрывая струн певучих ряд.Там певец садится в стороне,Там плясунья пляшет при огне.

Подхватив мотив, Суара нежно пропела:

В юрту мне милей войти, чем в дом…

Знала она, не нужны ей каменные дворцы, высокие потолки, лишь бы ее любимый муж был рядом. Давно уже она привыкла к вольной жизни посреди урманов, рядом с весело журчащими ручейками, с причудливо извивающейся речушкой. Ничего другого ей не надо…

Млея под ее взглядом, охотник продолжил:

Пьяный сплю на войлоке сухом…

Укоряя, женщина прижала пальчик к мужним губам:

Очага багряные огниВесело сплетаются в тени,Угольки таят в себе жару,Точно орхидеи поутру…

Женский голос замер, и Хорилартай потянул сам:

Медленно над сумраком пустымТянется ночной священный дым.Даже к пологу из орхидейНе увлечь из этих юрт людей…

В его сильный и густой голос незаметно вплелась нежная трель:

Тем, кто в шалашах из ивняка,Мягкая зима и та горька…

В памяти ее еще остался первый год, проведенный в таком шалаше. Трудно ей пришлось, пока она ко всему не привыкла. Спасало только то, что рядом она постоянно ощущала теплое и сильное плечо мужа. А вместе с ним ей все казалось нипочем…

Крепко прижимая к себе гибкое тело жены, охотник гордо допел:

В юрте я приму моих гостей,Юрту сберегу я для детей.Цзиньский хан покрыл дворцы резьбой,– Что они пред юртой голубой!Я всем этим цзиньским-то родамЮрту за дворцы их не отдам…

Прикрыв глаза, Суара отдалась мечтам, в которых она явственно видела, как их потомок повергнет в прах цзиньские государства…

Их шаман по секрету сообщил ей о том, что у него было видение. Страшная гроза пронеслась по всей их земле. Бури и ураганы. И в озарении блеска ослепительных вспышек молний он видел человека, который потрясет и завоюет всю Вселенную. Тогда она непонимающе пожала плечами, спросила о том, какое она сама имеет отношение ко всему виденному шаманом. А тот, усмехаясь, пророчил, что ее дочь станет прародительницей великого народа. Их дочь, Алан-Гоа…

Глава III. Трактат об устройстве государства

Дотошный векиль выставил точные весы и бросил на чашу весов золотое украшение, принесенное мастером бронзовых дел Булатом. Но перед этим он долго любовался искусно выполненной работой и сам даже не скрывал своего восхищения.

На этот раз мастер, творец прекрасного, которому были подвластны и серебро, и золото, не говоря уже о бронзе, превзошел самого себя.

Заказанные ему любимой племянницей булгарского эмира височные подвески вышли на славу.

– Ничего ты не украл? – верный слуга повелителя подозрительно посмотрел на мастера. – Смотри у меня! – стращал он.

Сам, готовый прибрать к своим рукам все, что только плохо лежит, он также думал и про всех других людей, мерил их честность по себе.

– Как сие можно, уважаемый! – с почтительным поклоном ответил Булат, со всей тщательностью укрывая и пряча глубже ироническую усмешку. – Прими остаток…

– Положи на весы!

Небольшой довесок благородного металла опустился на тщательно отполированную чашу рядом с готовым украшением.

Заглянув в дэфтяр, векиль отсчитал и кинул на противоположную чашу столько золотых монет, сколько выдал их для выполнения заказа.

Прищурив глаз, хранитель сокровищ дворца бдительно наблюдал за тем, как колебалась стрелка, совершая замедляющиеся движения из одной стороны в другую, словно строгий судья, никак не решающийся принять окончательное решение: казнить или помиловать.

Наконец, вестница судьбы остановилась, замерев где-то на середине, свидетельствуя о том, что грузы с обеих сторон примерно равны, и вот мастер с облегчением вздохнул.

– А не подмешал ли ты к золоту серебро? – тяжелый недоверчивый взгляд острым буром дырявил грудь кузнеца.

– Как можно, уважаемый? – Булат непонимающе развел руками.

Он прекрасно понимал, что проверить свою догадку, будь она сущей правдой, векиль все равно бы никогда не смог, но его честь мастера не допускала даже самой такой мысли. Как он мог обмануть Принцессу, заботой которой дела у всей их большой семьи быстро пошли в гору.

– Гляди ты у меня, мастер, узнаю, – смотритель дворца погрозил крючковатым пальцем, – не избежать тебе плетей и темного зиндана…

– О, Аллах, избавь нас от этакой участи…

В смутной надежде выглянув в окошко, Гюль, наконец-то, к своей огромной радости заметила, как в дальнем углу двора с независимым видом неспешно прогуливался парнишка, от одного лишь взгляда на которого девическое сердечко пускалось в пляс. Оглянув придирчивым взглядом спальню и найдя все в полном порядке, она выскользнула за дверь и быстрыми семенящими шажками заспешила к выходу.

Не оборачиваясь назад, Заки каким-то внутренним чувством понял о ее приближении. Не подавая вида, что он ждал именно эту девушку, направился на задний двор, где их не могли заметить чужие и очень любопытные глаза, чтоб досужие сплетни не побежали по всему дворцу.

Встретившиеся, расширившиеся от радости глаза сами досказали то, что не произнеслось вслух. Молчаливые руки дополнили их немое повествование. Жаждущие губы сомкнулись и замерли в упоительном поцелуе. Так могло продолжаться, верно, и целую вечность, но время на этот раз выступало, увы, не на их стороне. Парню, к его немалому и нескрываемому сожалению, пришлось оторваться и чуть отвести в сторону льнущие к его телу тонкие девичьи руки.

– Любимая, – прошептал он, неотрывно глядя в ее ярко блестящие широко открытые глаза, – я сделал для тебя небольшой подарок.

– О, Аллах! Оное мне?!

Вздох изумленного восхищения вырвался из юной, затрепетавшей от ожидания, груди, когда на ладони Заки оказалась тоненькая серебряная змейка, обвившаяся вокруг узкого запястья в три широких кольца, с приплющенным хвостом, с гордо приподнятой головкой, раздувшейся, как у ядовитой гюрзы, с язычком, раздвоенным на самом кончике.

– Какая прелесть! – тихо-тихо прошептала Гюль. – Оное ты мне? Ты сделал сам?

– Сам. Почти сам, – краснея от смущения, признался парень. – Дядя Булат мне немного помог.

– Пойдем, – девушка потянула его за собой в укромное местечко, где их точно никто не увидит и не потревожит. – Я до вечера свободна…

Вернувшаяся в покои после ужина, Айша с насмешливой улыбкой наблюдала за излишне суетящейся служанкой, которая старательно отворачивала от нее свои алеющие распухшие губы.

– Опять целовалась со своим мальчишкой? – свистящим шепотом спросила она и, не выдержав строгого тона, первая же и рассмеялась. – Смотри, доиграешься, принесешь в подоле, стыда потом не оберешься. Знаешь, что опосля с этакими женщинами бывает?

– Ты что, госпожа! – Гюль, протягивая руки кверху, рухнула на колени. – Мы только целуемся.

– Ага! – Айша недоверчиво хмыкнула. – Целуются они только…

Хотела она добавить, но вместо этого стыдливая краска залила ее нежное личико, и оно вдруг заполыхало. Стало чуточку завидно, самой захотелось оказаться во власти такого же всепоглощающего чувства. Неужели другим оно подвластно, а ей подобного никогда не испытать?

– Госпожа! – Гюль вовсе неправильно истолковала ее естественное смущение, ошибочно приняла его за самое горячее возмущение, а потому испугалась возможных последствий.

Не поднимаясь с колен, Гюль задвигалась к Айше, ухватилась за ее кисть, поднесла к своим губам и принялась исступленно целовать.

– Госпожа! Не губи! Скажешь, и я больше не увижу его! Забуду! Прикажу своему сердцу и вырву из него всю память о нем! Только ты никому ни о чем не говори! – горячечно твердила она.

И за что же ей Аллах послал такое испытание? Предупреждали же ее, чтобы она даже не думала о парнях и близко к ним не приближалась.

И вот сама же на себя и накликала страшную беду. Ну, разве плохо ей было рядом с Принцессой? Всегда одета и накормлена. И забот не так уж и много. Айша, конечно, в меру капризна и своенравна, но всегда быстро отходит, поняв, что была не права, остывает и на ходу меняет свое решение, нисколько не стыдясь признать свой промах.

– О, госпожа!

– Гюль? – Принцесса недоуменно отступила, немного напуганная столь бурным натиском признания своей вины со стороны девушки-служанки. – Ты что? Ты сейчас… о чем?

Не понимая истинной причины, она была сильно удивлена и даже озадачена. Как можно отказаться в один миг от своего любимого?

Неужели оно возможно? Или же все это сказки, просто выдуманные про любовь, одну единственную и неповторимую? Разве можно взять и забыть? Просто взять и все забыть?

– Госпожа, прошу тебя, никому не говори!

– Не говорить? – лукавая улыбка на лице Айши ясно показала, что она начала кое о чем догадываться. – Просишь, чтоб не говорить…

Наверное, такового качества как вредность в ней с рождения было заложено с избытком, но она как-то умела применять его избирательно и только забавы ради. А тут, какие шутки могут быть, когда у человека вся судьба зависит от одного-единственного словечка.

– Госпожа, умоляю тебя! – горячечные глаза Гюль почти безуспешно пытались поймать ускользающий взгляд хозяйки, и внутренний трепет охватил ее, еще немного и она забьется в судорожных рыданиях.

– А скажи-ка мне, – Айша, наконец, повернула свой взор в сторону служанки, – скажи мне, что чувствуешь, ну, когда ты… целуешься…

Даже привыкшая к причудам и неожиданным поступкам хозяйки, Гюль оторопело открыла ротик на всю его ширину и молча хлопала густыми ресничками, потеряла на какое-то время дар речи.

– Ты тут что… язык того… проглотила? – лукаво прищурившись, осведомилась Айша. – Тебе его… оное… тот малай откусил? Подожди-ка, – ее пальчик задумчиво прошелся по прекрасно очерченным губкам, – насколько мне помнится, ты только что до того горячо умоляла…

Ласковый голосок, зазвучавший из уст вовсе нисколько на нее не рассерженной хозяйки с трудом, но все-таки вывел Гюль из состояния заторможенного оцепенения, и служанка, украдкой смахнув с ресничек предательски выступившие влажные капельки, смущенно улыбнулась:

– Я просила тебя, госпожа…

– Фу! – фыркнула Айша. – Наконец-то, немая наша заговорила…

Слушая сбивчивый рассказ своей служанки и по совместительству самой близкой подружки, кому она доверяла все свои сокровенные тайны, девушка вскользь думала, как ей лучше сказать о том, что она приготовила для Гюль подарок. А может, пока погодить, обговорить этот вопрос поначалу с матерью, спросить у нее доброго совета. Все-таки, не какая-то там ничего не стоящая безделушка, а самое настоящее золотое украшение, обошедшееся ее дяде-эмиру безумно дорого.

Под конец своего рассказа Гюль призналась:

– Госпожа, я люблю его, жизни без него не мыслю!

– Вот ты и выходи за него замуж, – с легкомысленной бездумностью произнесла Айша.

– Ты… ты меня что, отпустишь? – с всколыхнувшейся надеждой спросила служанка, снова опускаясь на колени. – Ты дашь мне свободу?

– Мы поговорим об этом чуть позже, – Айша нахмурилась.

Об этом, о том, что Гюль всего лишь навсего служанка-рабыня, она вовсе и позабыла. Не все настолько просто, как ей казалось поначалу. Нет, разговора с матерью ей все-таки не избежать.

Вдоволь насмотревшись на темные, уходящие вдаль урманы, Заки тяжело вздохнул, спустился с крепостной стены и медленно побрел в сторону дома, шел, не замечая ничего вокруг себя, видел перед собой одни блестящие девичьи глаза.

Радостно было на душе его и одновременно тревожно. Радость переполняла парня, оттого что он любит и его любят. Тревожно было за их совместное будущее. Неизвестно, как еще все повернется. Вошел во двор он и чуть не столкнулся с отцом.

– Улым, – с усмешкой спросил Тимер, – чего ты спишь на ходу?

Ответа не последовало, но отрешенный и безучастный ко всему взгляд сына натолкнул кузнеца на верную мысль.

– Мать, – позвал он жену, – посмотри-ка, наш парень влюбился, идет и спит на ходу, мух открытым ртом ловит.

– Правда, сынок? – женщина ласково провела по непослушным вихрам Заки.

Смущенный взгляд, освещенный тихой улыбкой, послужил ответом.

– И кто же твоя избранница? – отец подбоченился. – Скажи, к кому собираемся направлять сватов? – хорохорился кузнец.

В последнее время дела у них пошли на лад, от заказов отбоя не стало, денежки зазвенели в суме. Не самыми последними людьми стали они в городе. Многие теперь не откажутся от родства с ними.

– Служанка нашей Принцессы, – моргая, выдавил из себя Заки, предчувствуя, что своим признанием он поднимет настоящую бурю.

– Вай-вай-вай! – обхватив голову руками, запричитала мать, бледные пятна проступили на ее лице.

– Ты, улым, наверное, поел «волчьих» ягод, – кузнец озадаченно провел пятерней по затылку.

Ну и задачку задал им сынок! Нашел, на кого смотреть. Хорошо еще, что Аллах надоумил его не посмотреть в сторону самой Принцессы.

От досады он смачно сплюнул, схватил плотницкий топор и застукал по бревну, вырубая венец, кромсая дерево в щепы, отводя душу.

Вот и построил он новый дом! Как же! Нынче уже не скоро вернется он к постройке. Все деньги уйдут на то, чтобы выкупить девушку.

О том, что из этой затеи ничего не выйдет, он не хотел думать, не хотел, потому что боялся, сильно опасался того, что Принцесса не захочет расставаться с прислугой, ставшей, проще говоря, привычной и необходимой в обыденном обиходе вещью…

Тяжело вздохнув, Айша вышла из своей спальни и направилась к покоям матери. Но нашла она там только тетю Насиму. Племянница эмира знала, что ее названная тетя родом из Руси и была захвачена во время похода на Великий Устюг Ахмед-бием. Потом тот женился на своей очаровательной полонянке. Улугбек был их младшим сыном.

Невыразимо прекрасная в своей ярко расцветшей красоте, женщина с томным выражением на своем лице полулежала на мягких подушках, грациозными движениями отправляла в рот сочные восточные сладости.

Сушеные финики, доставленные из далекого Арабистана, изюм и курага таяли во рту, доставляя ей при этом несказанное удовольствие. Неблизкий путь они для этого проделали, сладости эти.

– Ты ищешь маму? – названная сестра Суюм тепло улыбнулась. – Она у своего брата. Они решают какой-то очень важный вопрос. И муж мой там, оставил меня одну…

– Апа, она скоро вернется? – присаживаясь рядом, спросила Айша.

– Об этом одному только Аллаху ведомо, – произнося эту фразу, Насима, конечно же, имела в виду своего Бога.

В душе она все равно осталась Настей. Впрочем, особой разницы она в этом не видела, понимая и осознавая, что Бог на Небе един. Просто люди называют его по своему неведению по-разному. Главное, чтобы вера в Него жила в самой душе…

Тревожно-гнетущая тишина воцарилась в небольшой комнате для приемов, в которой на тот час собрались самые близкие. Эмир сообщил им о том, что его силы давно уже подтачивает какой-то неведомый недуг. Дальше скрывать хворь от них он не может, особенно в свете той неспокойной обстановки, что сложилась на границах их державы.

– Может, мой царственный брат, – со всей присущей ей мягкостью и осторожностью произнесла Суюм, – все не так страшно, как кажется?

– Нет, моя дорогая сестра, – эмир горько усмехнулся, – я боюсь, что все может решиться много раньше.

– Отец! – задрожал голос старшего сына эмира. – Мы все желаем тебе крепкого здоровья. Здравствуй и управляй нами, как прежде!

Печально-грустная улыбка тихо разлилась по побледневшим щекам повелителя булгарской страны. Как было все раньше, так уже никогда не будет. В одну реку дважды не войдешь.

– Ахмед-бек, я призвал тебя, чтобы ты помог моему сыну взять бразды правления в свои руки. Мы издадим фирман о том, что Габдулла отныне станет моим соправителем.

– Я не достоин столь высокой чести, отец!

– Всему, сын мой, когда-то приходит конец. Тебе продолжать дело, начатое нашими предками. Одно только не дает мне покоя, что не в легкий час на твои плечи ляжет эта тяжелая ноша. Татары стоят рядом с нашими землями. Они подошли слишком близко… – вздохнул эмир.

Давно уже неведомый ранее народ смотрит в их сторону. Никак они не могут позабыть позора той «Бараньей битвы», когда их непобедимый Субэдэй был наголову разбит ими, булгарами, когда неведомые прежде татары после битвы на Калке возвращались в свои края…

Грозовые тучи собирались и сгущались. И в центре их находился злой гений татар – Субэдэй. Что именно замышляет степной барс…

Не дождавшись возвращения матери, Айша, теряясь в догадках по поводу ее долгого отсутствия, заглянула в комнату своего названного братца Улугбека. Оставленный в одиночестве, малай в сосредоточенной задумчивости неспешно выстраивал на полу свои многочисленные игрушечные войска, отдавал ему одному ведомые приказы и передвигал фигурки, посылая конницу в быстрые фланговые прорывы, обхватывая вражеские полки. Быстренько поменяв свою диспозицию, смотрел на поле битвы совершенно другими глазами, выдвигая навстречу конникам ощетинившуюся копьями пехоту, притворно отступал…