Гардемарины. Ломаные грани курсантства

Укладывая койки, Лешка с восхищением бросал взгляд то на панораму солнечного Севастополя, то на корабли, стоявшие на рейде, то на строгий силуэт Константиновского равелина.

Рейд Севастополя в наши дни

Погода была блеск! Солнце Черноморья – это не застенчивое ленинградское солнышко. Черноморское солнце – это термический трудоголик. Оно начинает шпарить с раннего утра. Купаясь в его лучах, Лешка размечтался: «Было б очень чудненько заступить сегодня дневальным по шлюпочной стоянке или уйти на баркасе в ближайшую бухточку для его помывки». Это ж какое счастье слинять с корабля и весь день купаться, ловить крабов, загорать. Особенно интересно было ловить крабов. Ближе к вечеру разводился костерок на котором выловленные крабы превращались в отменную закусь к красному вину закупленному на местном рынка. Однако эти сладкие мечты так мечтами и остались.

При разводе на работы старшина первой статьи Федорчук нарядил Барсукова и еще одного курсанта на очистку квадратной крышки люка, что вел в помещение резервного дизель генератора. Несмотря на активное использование стальных скребков и проволочных щеток, работа по освобождению люка от плотных наслоений шаровой краски двигалось медленно. Часа через полтора появился Федорчук. Он хмуро посмотрел на работничков и спросил:

– Сестель сделали?

На флоте полно разных необычных терминов. Многие из них уже были знакомы Лешке. Но некоторые названия он еще не знал, например, такие как стаксель, мусинг, лисель, а вот теперь еще и сестель. Лешка честно признался:

– Нет, сестель мы не сделали. А нам его никто и не давал делать.

Федорчук нахмурился еще больше:

– Я вас русским языком спрашиваю: вы только сестоль и сделели?

До Лешки дошло! Сестоль – это не предмет! Сестоль – это просторечное слово, соответствующее наречию столько. До Лешки дошло, но он решил повалять дурака:

– А какой он сестоль? Деревянный или железный?

– Шо?

– Сестоль, спрашиваю, длинный или короткий?

– Ну, ну. Давай повыёживайся. Завтра я побачу як ты будешь выеживаться у третьем кохфердаме.

Что такое коффердам, Лешка уже знал. Так на флоте называют пустые отсеки, разделяющие цистерны с разнородными жидкостями. Любой коффердам должен быть чист и сух. Федорчук посчитал, что подошло время подновить, подкрасить стенки третьего коффердама. Для этой цели он выделил трех курсантов, в том числе и Барсукова. Им были выданы кисти, кандейки и канистра с нитрокраской. Обеспечивающему матросу Федорчук наказал просунуть в горловину коффердама гибкий раструб вдувного вентилятора, снабдить курсантов переносками, а самому находиться возле горловины и регулярно интересоваться самочувствием «маляров».

В БЧ-5 самая гадкая работа – это очистка от мазутного шлама нефтяных цистерн. Люди вылезают из душного, темного, слизкого чрева страшные, как черти, с красными глазами, в мазуте с головы до ног и злые-презлые. Воистину, очень паскудное занятие! Но и покрасочные работы в замкнутом помещении – тоже не сахар.

Как только курсанты разлили краску по кандейкам, так сразу шибанул им в нос резкий запах ацетона. Но это не обеспокоило работников: вентилятор же функционирует. В начале работа шла хорошо. Один курсант красил левую переборку, другой – правую, а Лешка растирал краску на подволоке. Обеспечивающий время от времени просовывал голову в горловину и весело вопрошал:

– Эй, салаги! Вы еще шевелитесь?

– А, как же! – отвечали салаги.

Но постепенно «маляры» стали дуреть: очевидно вентилятор был слабосильный. Они двигались, как пьяные. Ляпали краску, куда надо и не надо. Пытались, сдуру, закурить. Кое-как закончив работу, курсанты с трудом поднялись по скоб-трапу к горловине, при помощи обеспечивающего вывались на палубу и, беспричинно хихикая, поковыляли в свой кубрик. Там они прямо в измазанных робах растянулись на рундуках и отрубились. Очухались бедолаги с головной болью и тошнотой. Лешку вырвало. С тех пор он не переносил запах ацетона.

До конца практики Лёшка был зол на Федорчука и старался не попадаться ему на глаза, опасаясь как бы тот не нарядил его ещё на какую-нибудь гадкую работу. Но у старшины и без Лёшки забот было полно.

Отвращение к ацетонному запаху осталось у Лёшки на всю жизнь, что помогло ему не спиться в гадкие девяностые. В то время дешевую водку производили так, что она отдавала ацетоном. А отчего ей было не отдавать если делали её, например, в Киришах на нефтеперерабатывающем комбинате. Вот ведь до чего докатились. Вместо благородной «Московской особой» стали выпускать какую-то «Тигоду»

Такую водку из-за её ацетонного духа Барсуков пить не мог, а на зарубежный продукт не было денег. Вот и уцелел.

Девятка

амУРНАЛИИ

Отрывок из романа «Красная омега»

Турецкая баня

Екатерининский парк являл собой истинный романтический парадиз. В период своего курсанства Лешка Барсуков окунался в этот парадиз почти ежедневно. Ему и трем его сокурсникам разрешалось заниматься утренней физзарядкой по личному плану. В соответствии с этим планом они, кроме всего прочего, совершали в Екатерининском парке интенсивную пробежку вокруг Большого озера.

Начинался бег от краснокирпичных башен «Адмиралтейства». Курсанты стартовали так резво, что метров через сто их сердца начинали бухать на полную мощность. Напряженность бега смягчали живописнейшие виды, которые медленно возникали один за другим. Вначале на бликующем заднике озера важно появлялось голубое рококо «Грота». А дальше в обрамлении цветов и дерев теснились колонны, устремлялись ввысь мраморные лестницы.

Пробежав эти красоты, спортсмены мчались далее: мимо бронзовых и мраморных изваяний, мимо цветочных каскадов, мимо «Девушки с кувшином» той, что «Урну с водой уронив…». Кстати, если бы Пушкин со своим талантом провел юность не в блистательном Царском Селе, а скажем, в Череповце или в Соликамске, то никакого «солнца русской поэзии» не было бы. Так полагал Лешка.

Миновав крытый Мраморный мостик и романтичную Башню- руину, бегуны возле Турецкой бани начинали спуртовать. Заканчивался бег у «Адмиралтейства». И во все время бега слева от курсантов неотступно маячила классическая Чесменская колонна, установленная посреди озера в честь побед российского флота.

Екатерининский парк великолепен в любое время года, но особенно он роскошен в пору золотой осени. Садовники-устроители так подобрали породы деревьев и кустарников, что в предлистопадный период парк пылал всеми красками солнечного спектра, к которым добавлялись коричневые оттенки и чистейший пурпур. В такое время парк манил в свои кущи художников и мечтательных девушек.

Но и в этом красочном раю бывали грустные деньки. Случалось подобное обычно поздней осенью. Вот и в то серое ноябрьское утро пустынный парк выглядел неприветливо и печально. Накануне моросил дождик. Ночью подморозило, а утром дорожки припорошило снежком. Бежать было невозможно: кеды отчаянно скользили. Бежать было нельзя, но и в училище возвращаться раньше времени не хотелось. Кто-то предложил:

– Айда осмотрим дворец!

Ему возразили:

После пробежки

– Чего там смотреть-то? Обгоревшие руины.

– Интересно все-таки.

Немного потоптались. Согласились:

– Добро. Пойдем, взглянем.

Бурые развалины Екатерининского дворца, без кровли, в темных подпалинах от пожара тоскливо тянулись через всю переднюю часть парка. Они были огорожены хлипким забором. На заборе размещались предупреждения:

«Опасная зона! Возможен обвал!»

Курсанты легко преодолели забор и через черный проем окна проникли внутрь разрушенного дворца. Действительно, ничего интересного там не оказалось. Все деревянное и текстильное убранство дворца сгорело, лепнина осыпалась. На полу в окружении закопченных стен валялся разный мусор: разбитые изразцы, какие-то черепки, оплывшие фрагменты люстр, металлическая фурнитура и прочие осколки прежней роскоши.

Руины Екатерининского дворца

Молодые люди собрались было покинуть руины, но тут внимание одного из курсантов привлекло миниатюрное изваяние фавна. Чугунная фигурка была насажена на железный стержень. Очевидно, это был какой-то предмет из каминного гарнитура. Большую часть стержня придавливала солидная дверь, непонятно как уцелевшая в пекле пожара. Забавный фавн народу понравился. По предложению Лешки юноши напряглись и отвалили тяжелую дверь…

Дальше уже было не до миниатюрной скульптуры. Под дверью открылись каменные ступеньки, которые вели вниз к обитой железом двери. Ступени были завалены каким-то мусором. Перед дверью высилась куча хлама.

«Тайник!», – одновременно мелькнуло в курсантских головушках. И сразу же представились картины, малахитовые вазы. старинный фарфор, хрусталь и прочие дворцовые сокровища. Взволнованные курсанты стали осторожно спускаться по ступеням, но тут раздался тревожный крик Лешки Барсукова:

– Полундра, мальчики!!! Мины!!!

Ребята застыли на месте. Лешка протиснулся между ними, спустился вниз и склонился над двумя подозрительными холмиками. Очевидно минировали в спешке. Маскировка была очень небрежная. Барсуков распалился: «Что же такое ценное заминировали немцы?»

Отослав товарищей подальше, он начал настороженно исследовать пространство перед дверью. Прежде всего нужно было убедиться в отсутствии мины – «лягушки». При прикосновении к «лягушке», та подпрыгивала до уровня лица и взрывалась.

«Сюрпризов» вроде бы не было. Тогда он стал мягкими движениями пальцев разгребать горки мусора. Под мусором оказались две немецкие противопехотные мины. Барсуков хорошо знал устройство таких мин, поэтому начал сноровисто их разряжать.

Обезвредив мины, он навалился на дверь, но та и не собиралась открываться. Тогда на помощь пришли его товарищи. Однако и их усилия оказались непродуктивными.

– Будем взрывать! – изрек Барсуков.

Курсанты оторопели:

– Чем взрывать!?»

– Вот этими минами.

– Как же ты их взорвешь?

– А так, как мы их взрывали, когда я воспитывался в рижском детдоме. Мамма мия, чего мы там только не взрывали! В данном случае для организации взрыва надо иметь палку длиннее, чем ширина спуска, затем – длинную веревку. Веревок-то здесь не найдешь, а проводов разных предостаточно. Ну еще кусок доски или толстой фанеры.

Когда все составные части «взрывного механизма» были найдены, Барсуков приступил к делу. Он укрепил палку поперек спуска, привязал к одному концу провода тяжелый обломок кирпичной кладки и вывесил груз через палку над железной дверью. Другой конец провода его товарищи держали внатяг. Затем Лешка вновь снарядил ранее обезвреженные мины и положил их одну на другую точно под вывешенным грузом. Сверху он накрыл мины куском металлического листа, после чего присоединился к товарищам.

Взрывотехники укрылись за стеной и отдали провод. Бабахнуло еще так! Со стен посыпались остатки лепнины. Бывшая зала наполнилась пылью и дымом. Железная дверь повисла на верхней петле.

Когда курсанты заглянули в подземелье, их лица вытянулись, выражая высшую степень разочарования. Никаких сокровищ, драгоценностей, картин, малахитовых ваз, старинного фарфора и хрусталя они не узрели. Во мраке подвала белели рядами мраморные античные боги.

Один из «взрывотехников» удивился:

– И зачем немцы все это минировали?

Другой объяснил:

– Им этот мрамор до лампочки. Просто они выбрали для минирования наиболее подходящее место.

Барсуков заторопил товарищей:

– Давайте рвать отсюда, пока нас не накрыли!

И тут он заметил в углу маленького крылатого пацанчика, наверное Амура:

– Ребята, давайте возьмем его с собой!

– А зачем он нам нужен?

– Ну как же… Бог все-таки.. Будет помогать нам в любви.

Лешку поддержал прыщавый бегун

– Железная мысля. А то я свою чудачку никак уломать не могу. Может Амурчик поспособствует.

Чтоб ноша не так бросалась в глаза, скульптуру завернули в тельняшку, которую снял с себя курсант-недотепа.