Грозовой перевал

За три года отсутствия молодой Эрншо сильно изменился. Он исхудал, побледнел и стал говорить и одеваться совсем иначе; в первый же день по возвращении объявил Джозефу и мне, что отныне мы должны переместиться в кухню, а дом оставить ему. Сперва он решил застлать ковром и обклеить обоями свободную комнатку и устроить там гостиную, однако его жене понравилось просторное помещение с белым полом и большим пылающим камином, оловянная посуда на полках и даже собаки по углам, поэтому он оставил свой замысел ради ее удобства.

Также она с радостью объявила, что среди новых знакомств обрела сестру, и поначалу болтала с Кэтрин, целовала ее и бегала с ней повсюду, дарила ей подарки. Впрочем, привязанность ее вскоре иссякла, она сделалась раздражительной, а Хиндли – деспотичным. Пары слов, свидетельствующих о ее неприязни к Хитклифу, хватило, чтобы в молодом хозяине вспыхнула старая ненависть. Он отослал мальчика к слугам, лишил уроков с куратом и заставил трудиться на ферме, причем столь же тяжко, как и любого батрака.

Поначалу Хитклиф сносил унижения довольно терпеливо, поскольку Кэйти учила его всему, что узнавала сама, и работала или играла с ним в поле. Оба росли сущими дикарями – молодому хозяину не было дела до того, как они себя ведут и чем занимаются, а они держались от него подальше. Он даже не замечал бы, ходят ли они в церковь по воскресеньям, если бы Джозеф и курат не упрекали его за беспечность, когда дети прогуливали проповедь, и тогда он спохватывался, порол Хитклифа и лишал Кэтрин обеда или ужина. Для них же одним из главных развлечений было убежать на пустошь с утра и спокойно провести там весь день. Последующее наказание они воспринимали как лишний повод для смеха. Их не страшило, что курат задаст Кэтрин выучить наизусть столько глав, сколько заблагорассудится, а Джозеф будет пороть Хитклифа, пока не заболит рука. Дети забывали обо всем в ту же минуту, как оказывались вместе или когда планировали коварный план мести. Я много раз роняла слезы, глядя, как они идут вразнос, и все же не отваживалась сказать слова против, опасаясь лишиться последней толики влияния на бедных сироток, которая у меня оставалась. Однажды воскресным вечером их выгнали из общей комнаты за шум или за другой мелкий проступок, и я не смогла нигде их найти, когда пришла позвать шалунов к ужину. Мы обыскали дом сверху донизу, двор и конюшни – дети исчезли без следа; наконец Хиндли в сердцах велел запереть двери на засов и поклялся никого не впускать. Домашние легли, мне же не спалось, и я открыла окошко, высунулась, несмотря на дождь, и стала прислушиваться: я решила их впустить наперекор запрету. Вскоре на дороге раздались шаги, в воротах мелькнул свет фонаря. Я набросила шаль и побежала открывать, пока они не разбудили мистера Эрншо стуком. То был Хитклиф, причем один – увидев его без мисс Кэйти, я перепугалась.

– Где мисс Кэтрин? – вскричала я. – Ничего не случилось, надеюсь?

– В «Долине дроздов», и я бы тоже остался, но хозяева не соизволили меня пригласить!

– Будет тебе на орехи! – воскликнула я. – Не успокоишься, пока не получишь хорошенько! Как вас вообще занесло в чужие владения?

– Дай переодеться в сухое, и я все расскажу, Нелли! – ответил он. Я предупредила, что шуметь не стоит, чтобы не разбудить хозяина. Пока Хитклиф снимал мокрую одежду, я ждала, когда можно будет погасить свечу. Наконец он продолжил рассказ: – Мы с Кэйти удрали через прачечную, чтобы побродить в свое удовольствие, заметили огни в усадьбе и решили взглянуть, как там Линтоны проводят воскресный вечер, дрожа по углам, пока их отец с матерью едят и пьют, распевают песни и смеются, портят себе глаза у горящего камина. Чем же, по-твоему, они занимались? Читали проповеди и отвечали катехизис слуге, и тот заставлял их разучивать целые абзацы библейских имен, если ошибутся?

– Наверное, нет, – отозвалась я. – Несомненно, они хорошие детки и не заслуживают такого обращения, как вы, вот их и не наказывают за плохое поведение.

– Не будь ханжой, Нелли! – оборвал он. – Мы бежали с самого перевала до парка без остановки, Кэтрин совсем сбила ноги, потому что осталась босиком. Завтра тебе придется поискать ее обувь на пустоши. Мы пролезли через дыру в изгороди, на ощупь пробрались по тропинке и встали на клумбе под окнами гостиной. Оттуда лился свет – ставни не закрыли, шторы не задернули до конца. Мы заглянули внутрь, стоя на цоколе и держась за подоконник, и увидели – ах, что за красота! – великолепную комнату с малиновым ковром и такого же цвета обивкой на креслах, с такими же скатертями, и белоснежный потолок с золотой каемочкой, а в центре – водопад стеклянных капель на серебряных цепочках и мерцающие огоньки! Старших Линтонов там не было, Эдгар с сестрой получили гостиную в свое полное распоряжение. Ну разве не счастливчики?! На их месте мы бы с Кэйти решили, что попали в рай. Теперь угадай, чем занимались твои хорошие детки? Изабелла (думаю, ей лет одиннадцать, на год младше Кэйти) валялась по полу в дальнем углу комнаты и визжала, словно в нее ведьмы раскаленные иголки втыкают. Эдгар стоял возле очага и плакал, на столе сидела собачонка, тряся лапкой и поскуливая – судя по взаимным обвинениям, младшие Линтоны едва не разорвали ее пополам. Что за дурачки! Только и знают, что ссориться из-за теплого комка меха и реветь, потому что после драки песик уже никому не нужен. Мы вдоволь посмеялись над избалованными детками – как мы их презирали! Ты хоть раз видела, чтобы я пожелал того же, что и Кэйти? Или видела, как мы визжим, рыдаем и катаемся по полу в гостиной? Я и за тысячу жизней не поменялся бы местами с Эдгаром Линтоном из «Долины дроздов», даже если бы мне разрешили сбросить старину Джозефа с самой высокой крыши и обмазать фасад кровью Хиндли!

– Тише, тише! – перебила я. – Ты так и не рассказал мне, Хитклиф, почему Кэти осталась там.

– Говорю же, мы смеялись, – ответил мальчик. – Линтоны нас услышали и пулей помчались к двери, сначала было тихо, потом раздался крик: «Ах, мама-мама! Ах, папа! Ах, мама, иди сюда! Ах папа, ах!» Они и правда причитали в таком духе. Мы подняли страшный шум, чтобы напугать их еще больше, а потом свалились с выступа, услышав, как отодвигают засов, и сообразив, что пора удирать. Я схватил Кэйти за руку и потянул за собой, как вдруг она упала. «Беги, Хитклиф, беги! – прошептала она. – Хозяева выпустили бульдога, и он меня схватил!» Нелли, чертяка вцепился ей в лодыжку – я сам слышал его мерзкое фырчанье! Она даже не вскрикнула – нет, она бы не закричала, даже если бы бешеная корова подняла ее на рога. Зато я дал себе волю – я сыпал такими проклятиями, что хватило бы загнать в ад любого демона в христианском мире, я схватил камень, сунул между челюстей пса и изо всех сил попытался пропихнуть ему прямо в глотку. Наконец выбежал скотина-слуга с фонарем и заорал: «Держи крепче, Проныра, держи крепче!» Впрочем, разглядев добычу Проныры, он заговорил по-другому. Собаку оттащили, лиловый язык свисал из пасти на добрых полфута, отвислые губы сочились кровавой слюной. Слуга взял Кэйти на руки – она потеряла сознание, но не от страха, я уверен, от боли. Он понес ее в дом, я ринулся следом, бормоча проклятия и жаждая мести. «Что за добыча, Роберт?» – вскричал с порога Линтон. «Проныра поймал девчонку, сэр, – ответил он, – и с ней паренек, – добавил он, вцепившись в меня, – который смахивает на отъявленного негодяя! Наверняка грабители велели им пролезть в окошко и отпереть двери банде, пока все в доме спят, чтобы убить нас по-тихому. Придержи-ка язык, похабник! Тебя за это отправят на виселицу. Мистер Линтон, не опускайте ружье!» «Не опущу, Роберт, – ответил старый дуралей. – Поганцы знали, что вчера был день выплаты ренты, и думали застать меня врасплох. Входи же, я устрою им прием. Джон, накинь цепочку. Дженни, дай Проныре попить. Вломиться в дом мирового судьи, да еще в субботу! Их наглости нет предела! Дорогая Мэри, взгляни сюда! Не бойся, это всего лишь мальчишка, хотя ухмыляется, словно отпетый негодяй; разве не было бы благом для страны сразу его повесить, не дожидаясь, пока преступная натура проявится в полной мере?» Он подтащил меня к люстре, миссис Линтон водрузила на нос очки и в ужасе всплеснула руками. Трусливые дети подкрались поближе, Изабелла пролепетала: «Страшный какой! Посади его в подвал, папочка! Вылитый сынок той гадалки, что украла моего ручного фазана. Скажи ведь, Эдгар?»

Пока они меня разглядывали, Кэйти пришла в себя, услышала последнюю фразу и засмеялась. Эдгар Линтон, окинув ее пытливым взглядом, наконец раскинул мозгами и узнал соседку. Они видели нас в церкви, понимаешь ли, хотя в других местах мы почти не встречались.

– Это же мисс Эрншо! – зашептал он матери. – Смотри, как Проныра ее искусал – вся нога в крови!

– Мисс Эрншо? Не может быть! – вскричала хозяйка. – Мисс Эрншо разгуливает по округе с цыганом?! И все же, мой дорогой, девочка одета в траур – это она! – и рискует остаться хромой на всю жизнь!

– Какая преступная беспечность со стороны ее брата! – воскликнул мистер Линтон, переводя взгляд с меня на Кэтрин. – Я понял со слов Шилдса, – (так зовут нашего курата, сэр), – что она растет настоящей дикаркой. А это еще кто? Где она нашла себе такого товарища? Эге! Да это же необыкновенное приобретение, с которым мой покойный сосед вернулся из Ливерпуля – то ли сын матроса-индийца, то ли беспризорник американских или испанских кровей.

– В любом случае, он скверный мальчишка, – заметила хозяйка, – и ему не место в приличном доме! Ты слышал, как он выражается, Линтон? Я возмущена, что моим детям пришлось все это выслушать.

Я вновь принялся чертыхаться – прошу, не сердись, Нелли! – и Роберту приказали меня вывести. Я не хотел уходить без Кэйти, он вытащил меня в сад, сунул в руки фонарь, заверил, что мистеру Эрншо непременно сообщат о моем поведении, и, велев отправляться немедленно, запер дверь. Штора в углу все еще топорщилась, я обосновался на нашем старом месте и принялся подглядывать за происходящим в гостиной: пожелай Кэтрин вернуться домой, я разбил бы огромное окно на миллион осколков, если бы Линтоны вздумали ее удерживать. Она спокойно сидела на диване. Миссис Линтон сняла с нее серый плащ молочницы, который мы прихватили для вылазки, покачала головой и, полагаю, постаралась ее усовестить – все-таки она юная леди, потому с ней обошлись иначе, чем со мной. Служанка принесла таз с теплой водой и помыла ей ноги, мистер Линтон приготовил стакан глинтвейна, Изабелла высыпала ей в подол полную тарелку кексов, а Эдгар стоял поодаль и пялился. После они высушили и расчесали ее красивые волосы, выдали ей пару огромных домашних туфель и усадили возле камина; и я ушел, оставив Кэтрин такой веселой, что дальше некуда: она делила угощенье между собачонкой и Пронырой, которого ласково щипала за нос, и зажигала живые искры в пустых голубых глазах Линтонов – тусклые отсветы ее собственного обаяния. Они смотрели на нее с тупым восхищением… Кэтрин неизмеримо лучше их, лучше всех на свете – верно, Нелли?

– Это дело просто так не кончится, – ответила я, укрывая его и гася свет. – Хитклиф, ты неисправим, и мистеру Хиндли придется пойти на крайние меры, вот увидишь!

Мои слова сбылись в большей степени, чем мне бы того хотелось. Злосчастное приключение крайне разозлило Эрншо. А поутру к нам явился мистер Линтон и устроил молодому хозяину такую головомойку, что тот и глаз не смел поднять! Хитклифа не выпороли, но пригрозили, чтобы не смел и слова сказать мисс Кэтрин, иначе его прогонят прочь; миссис Эрншо обязалась держать свою золовку в должной строгости, когда та вернется, причем используя хитрость, а не силу – силой ей ничего не удалось бы добиться.

Глава VII

Кэйти прогостила в «Долине дроздов» пять недель – до Рождества. За это время лодыжка у нее совершенно зажила, манеры значительно улучшились. Наша хозяйка всерьез взялась за исправление золовки и часто навещала ее, для начала решив укрепить в ней чувство собственного достоинства с помощью красивой одежды и лести, что та восприняла вполне охотно. В результате вместо необузданной маленькой дикарки с непокрытой головой, которая влетела бы в дом и кинулась душить всех нас в объятьях, на красивой черной лошадке приехала весьма степенная особа с каштановыми локонами, ниспадающими из-под касторовой шляпки с перьями, и в суконной амазонке с длинными полами. Хиндли помог ей спешиться и восхищенно воскликнул:

– Кэйти, ты настоящая красавица! Тебя не узнать – истинная леди! Изабелла Линтон ей бы позавидовала, не правда ли, Фрэнсис?

– У Изабеллы нет таких природных данных, – ответила ему жена, – но Кэйти следует быть осторожной, чтобы снова здесь не одичать. Эллен, помоги мисс Кэтрин раздеться… Погоди, дорогая, растреплешь прическу – давай развяжу ленты на шляпке!

Я сняла с нее амазонку, и под низом обнаружилось роскошное шелковое платье в клеточку, белые панталончики и лаковые туфельки; и, хотя глаза Кэйти радостно сверкнули при виде выбежавших собак, она едва к ним прикоснулась, боясь, что те станут ласкаться и испортят ее великолепный наряд. Меня она поцеловала осторожно (я перепачкалась мукой, занятая приготовлением рождественского пирога), потом огляделась в поисках Хитклифа. Мистер и миссис Эрншо ожидали их встречи с тревогой, надеясь хотя бы отчасти по ней определить, насколько они преуспели в разлучении двух друзей.

Поначалу Хитклиф не показывался. Если до отсутствия Кэтрин он за собой почти не следил, то теперь совсем опустился. Никто, кроме меня, не проявлял к нему заботы и не называл грязным мальчишкой, заставляя мыться хотя бы раз в неделю, а ведь дети его возраста почти не выказывают склонности к мылу и воде. В связи с чем лицо его и руки удручающе потемнели (не говоря уже об одежде, которая за три месяца носки засалилась и запачкалась, и о густых нечесаных волосах). Недаром он спрятался, когда в дом чинно вошла блистательная, изящная барышня, а не такая же растрепанная грязнуля, как он сам.

– Где же Хитклиф? – требовательно спросила она, стягивая перчатки и обнажая белоснежные пальчики, чудесно преобразившиеся после вынужденного безделья и сидения в четырех стенах.

– Хитклиф, можешь подойти! – вскричал мистер Хиндли, наслаждаясь его конфузом и радуясь, каким отвратительным голодранцем тот себя выставил. – Подойди и поздравь мисс Кэйти с прибытием, как прочие слуги.

Кэйти, заметив своего друга в укрытии, бросилась его обнимать, расцеловала в обе щеки и вдруг замерла, отпрянула и со смехом воскликнула:

– Какой же ты чумазый и сердитый! И какой смешной и мрачный!.. Но это лишь по сравнению с Эдгаром и Элизабет Линтон, к которым я так привыкла. Хитклиф, неужели ты меня позабыл?

Не зря она пристала к нему с этим вопросом – стыд и гордость вдвойне омрачили его лицо и заставили оцепенеть.

– Пожми ей руку, Хитклиф, – снисходительно разрешил мистер Эрншо. – Изредка можно.

– Не пожму! – воскликнул мальчик, наконец обретя дар речи. – Не выношу, когда надо мной насмехаются!

И он ринулся бы вон, но мисс Кэйти его не пустила.

– Я и не думала над тобой насмехаться, – заверила она, – просто не сдержалась. Хитклиф, хотя бы руку мне пожми! Чего ты дуешься? Вид у тебя и правда смешной – ты такой грязнуля! Если умоешь лицо и причешешь волосы, все будет в порядке.

Она с тревогой посмотрела на смуглые пальцы в своей руке и оглядела новый наряд, запоздало сообразив, что может испачкаться.

– Не надо меня трогать! – запальчиво воскликнул Хитклиф, проследив за ее взглядом и выдернув руку. – Мне нравится быть грязнулей, и все тут!

На этом он выбежал из комнаты, вызвав веселье хозяина с женой и нешуточное беспокойство Кэтрин, которая не могла понять, почему невинные замечания пробудили в нем столько злости.

Исполнив обязанности горничной для нашей вновь прибывшей и поставив пироги в духовку, я разожгла веселый огонь в доме и кухне, как и положено в сочельник, и собралась посидеть в одиночестве и попеть, невзирая на заверения Джозефа, что мои песенки и близко не лежали с рождественскими гимнами. Он ушел к себе молиться, мистер и миссис Эрншо развлекали юную мисс, показывая ей разные веселые безделушки, которые прикупили, чтобы она подарила их маленьким Линтонам в благодарность за оказанную доброту. Их пригласили назавтра провести день на «Грозовом перевале», и приглашение было принято с одним условием: миссис Линтон умоляла, чтобы ужасный мальчишка-сквернослов держался подальше от ее обожаемых деток.

При таких обстоятельствах я и осталась в одиночестве. Я вдыхала густой аромат пряностей и восхищалась сверкающей кухонной утварью, начищенными часами, украшенными веточками остролиста, серебряными кружками, расставленными на подносе в ожидании подогретого эля, который подадут к ужину, а более всего меня радовала безупречная чистота, наведенная мною самолично – как следует выскобленный и подметенный пол. Я мысленно поаплодировала каждому предмету обстановки, потом вспомнила, как старик-хозяин заходил сюда на Рождество, называл меня умницей и вручал шиллинг в подарок; и тут мысли мои перекинулись на привязанность мистера Эрншо к Хитклифу, вспомнились опасения, что после его смерти за мальчиком некому будет приглядеть, – я невольно задумалась о положении бедного ребенка и вместо пения гимнов принялась плакать. Впрочем, вскоре мне пришло в голову, что слезами делу не поможешь – надо попытаться хоть что-нибудь исправить. Я вышла во двор и стала его искать. Долго ходить не пришлось – я обнаружила Хитклифа в конюшне, где он гладил по холеной спине новую лошадку и кормил других животных, как и положено в вечернее время.

– Поспеши, Хитклиф! – позвала я. – На кухне уютно, Джозеф сейчас наверху. Пойдем со мной, я наряжу тебя к выходу мисс Кэйти, тогда вы сможете перед сном посидеть вместе у очага и хорошенько поболтать!

Он продолжал заниматься своим делом и даже головы не повернул.

– Пойдем, ну же! – продолжала настаивать я. – У меня есть для вас по пирожку, они почти испеклись, а ведь тебя еще добрых полчаса в порядок приводить!

Я прождала ответа пять минут и ушла ни с чем. Кэтрин поужинала с братом и невесткой, мы с Джозефом разделили угрюмую трапезу, приправленную с одной стороны упреками, с другой – дерзостями. Пирог и сыр для Хитклифа пролежали на столе до утра, словно подношение для фей. Он ухитрился провозиться на конюшне до девяти часов, потом с мрачным видом отправился прямиком к себе в комнату. Кэйти засиделась допоздна – ей нужно было отдать множество распоряжений перед завтрашним приемом новых друзей; разок она заглянула на кухню, чтобы повидать старого друга, но тот уже лег; она спросила, что с ним случилось, и снова вышла. Поутру Хитклиф поднялся рано и, поскольку был праздник, понес свое дурное настроение на пустошь, так и не появившись до отъезда семейства в церковь. Пост и размышления пошли ему на пользу. Он слегка потоптался подле меня и, набравшись храбрости, выпалил:

– Нелли, приведи меня в порядок, я буду хорошим!

– Давно пора, Хитклиф, – кивнула я, – ты огорчил Кэтрин: она уж и не рада, что вернулась домой! Похоже, ты позавидовал, что о ней думают больше, чем о тебе!

Ему и в голову не приходило завидовать Кэтрин, зато он прекрасно понял, что расстроил ее.

– Она сама тебе сказала, что огорчена? – спросил он с очень серьезным видом.

– Кэтрин заплакала с утра, когда узнала, что тебя снова нет.

– А я плакал ночью, и причин у меня побольше, чем у нее!

– Да, у тебя была причина лечь спать с гордым сердцем и пустым животом, – заметила я. – Гордецы сами навлекают на себя печали. Если тебе стыдно за свою обидчивость, то надо извиниться. Ты должен подойти к ней первым, попросить разрешения поцеловать и сказать – в общем, ты лучше знаешь, что сказать, главное, говори от всего сердца, а не так, словно обращаешься к незнакомке в шикарном платье. Хотя мне пора готовить обед, я выкрою время, чтобы привести тебя в порядок, и Эдгар Линтон рядом с тобой будет смотреться куклой – кукла он и есть! Ты младше, зато, держу пари, выше и вдвое шире в плечах, и запросто можешь его одолеть – разве сам не чувствуешь, что можешь?

Лицо Хитклифа прояснилось, потом он снова помрачнел и вздохнул.

– Нелли, даже если я одолею его двадцать раз кряду, он не станет менее пригожим, а меня это не украсит. Вот бы мне тоже светлые волосы и белую кожу, умение одеваться и вести себя, как он, и шанс когда-нибудь сделаться таким же богатым!

– И звать мамочку по малейшему поводу, – добавила я, – и дрожать при виде деревенского парня, поднявшего на тебя кулак, и сидеть целый день дома в дождливую погоду! Эх, Хитклиф, что за унылый настрой! Идем к зеркалу, я покажу, чего тебе следует желать. Видишь две бороздки между глаз, и густые брови, что насуплены, хотя должны изгибаться дугой, и пару черных глазищ, в которых таятся дьяволы, боятся открыть пошире окна и шпионят через щелку украдкой? Пожелай научиться разглаживать мрачные складки, честно поднимать веки и смени дьяволят на доверчивых невинных ангелов, кои ничего не боятся, ни в чем не сомневаются и видят в людях друзей, а не врагов. Не смотри на мир, как злобная дворняга, которая убеждена: все пинки, выпадающие на ее долю, заслужены, которая за свои страдания ненавидит и весь мир, и того, кто ее пинает!

– Другими словами, мне надо пожелать огромных голубых глаз и ровного лба, как у Эдгара Линтона, – вздохнул мальчик. – Желаю, да что толку?

– Доброе сердце сделает лицо красивым, мой мальчик, – продолжила я, – даже если ты черный, а злое обезобразит и самое красивое лицо. Теперь, когда мы закончили умываться, расчесываться и дуться, скажи-ка, разве ты не считаешь себя красавчиком? Я вот считаю! Вылитый принц в изгнании. Кто знает, вдруг твой отец был китайским императором, мать – королевой Индии, и каждый из них мог бы купить на свой недельный доход сразу «Грозовой перевал» и «Долину дроздов»? В детстве тебя украли злые моряки и привезли в Англию. На твоем месте я высоко ценила бы свое происхождение, и мысль о том, кто я, придавала бы мне мужества и гордости, чтобы сносить притеснения какого-то мелкого фермера!

Так я болтала без умолку, и Хитклиф постепенно развеселился и похорошел, как вдруг нас неожиданно прервал грохот колес. Он бросился к окну, я – к двери, и мы увидели, как дети Линтонов выбираются из семейной кареты, укутанные в плащи и меха, и как спешиваются Эрншо – зимой они часто ездили в церковь верхом. Кэтрин взяла гостей за руки, повела в дом и усадила у огня, который быстро вернул цвет на их бледные лица.

Я попросила Хитклифа поторопиться и проявить дружелюбие, и он охотно подчинился, но на его беду в тот миг, когда он открыл кухонную дверь с одной стороны, Хиндли открыл ее с другой. Они столкнулись, и хозяин рассердился, увидев мальчика чистым и радостным, вспомнил данное миссис Линтон обещание и отшвырнул Хитклифа прочь, злобно велев Джозефу: «Не впускай парня в комнату – запри на чердаке до конца обеда, иначе он будет хватать руками пирожные и таскать со стола фрукты, едва мы отвернемся».

– Что вы, сэр! – не удержалась я. – Ничего он не испортит, даже не думайте! Полагаю, Хитклифу тоже полагается угощение, как и всем нам.

– Тумаки ему полагаются, если сунется вниз до темноты! – вскричал Хиндли. – Прочь отсюда, проходимец! Строишь из себя щеголя? Погоди, доберусь я до твоих прелестных локонов – посмотрим, вдруг они станут еще длиннее!

– Куда уж длиннее, – заметил молодой Линтон, заглядывая в кухню. – Интересно, у него голова не болит? Отрастил гриву, как у жеребенка!

Он позволил себе замечание, вовсе не желая никого оскорбить, но бешеный нрав Хитклифа не вынес проявления дерзости со стороны того, в ком он видел соперника. Схватив миску с горячим яблочным соусом (первое, что попалось под руку), он выплеснул содержимое на лицо и шею обидчика, тот разразился громкими воплями, на которые сбежались Изабелла и Кэтрин. Мистер Эрншо тут же скрутил преступника и отвел в свою комнату, где, несомненно, применил весьма грубое средство для обуздания приступа гнева, ибо вернулся красным и дышал с трудом. Я взяла полотенце и не без доли злорадства оттерла нос и рот Эдгара, заявив, что поделом ему. Сестра его хныкала и просилась домой, а смущенная Кэйти стояла рядом, попеременно краснея за всех сразу.

– Не надо было с ним разговаривать! – упрекнула она молодого Линтона. – Он не в духе, и ты сам испортил свой визит к нам, а его выпороли – ненавижу, когда его наказывают! Мне теперь кусок в горло не пойдет. Зачем ты вообще с ним заговорил, Эдгар?

– Я не говорил! – всхлипнул юнец, уворачиваясь от меня и стряхивая остатки соуса батистовым носовым платком. – Я обещал маме, что слова ему не скажу, и не сказал!

– Так не реви, – презрительно бросила Кэйти, – тебя ведь не убили. Хватит, мой брат возвращается – тише! Ш-ш, Изабелла! Тебя-то никто не тронул!

– Ну-ну, дети, по местам! – вскричал Хиндли, врываясь в комнату. – Этот скот хорошенько от меня получил! В следующий раз, Эдгар, расправишься с ним своими руками, это пробуждает аппетит!