Пробирка номер восемь

– Где ты была? Отвечай, где ты была, паршивка.

– Мам, я была на лыжах, а потом мы заночевали на даче, вы же, я уверена звонили ребятам …

– Да, папа звонил, унижался, выяснял. Почему там на этой даче больше никто не остался? А? С кем ты там была?

– В каком смысле, с кем? С ребятами. Что такого? Что было волноваться?

– Я знаю, с кем ты там была.

– Ну знаешь, и хорошо. Дальше что?

– Фридочка, не надо … ну что ты ей-богу. Пришла она цела и невредима. Ну, переночевала на даче. Закаталась, а потом отменили поезд. Где ей там телефон искать?

– Замолчи! Ты, Лев, ее всегда покрываешь. Зачем? Тебя не волнует, с кем была твоя дочь? Не волнует? Не делай вид, что ты не знаешь, почему она там осталась. Твоей дочери только 16 лет. Ты такое поведение считаешь нормальным? Вы с ней всегда заодно …

И вдруг мать громко зарыдала. Она закрывала лицо руками, всхлипывала и Аня сквозь ее отрывистые всхлипывания отчетливо услышало слово на букву 'б'. Ничего себе, мать никогда и ни при каких обстоятельствах не 'выражалась', такое скорее от папы можно было ожидать, хотя и он дома при ней не ругался. Просто мать действительно так считала, ей было больно сознавать, что ее единственная дочь … вот такая. В кого? Почему? И еще ей наверное казалось, что Лев, ее любимый Левик оправдывает дочь, потому что он сам такой. Да, такой, и нечего закрывать на это глаза, а она, дура, закрывает … как мама хотела не позволить … но не 'позволить' у нее не получалось. Может у папы бы получилось, но он 'позволял', не зажимал свою Аню, не считал нужным, видел уже тогда, что это бесполезно, что может быть только хуже. Аня даже представить себе не могла, что мама может так рыдать. Стоил ли этот дурацкий Борька маминых рыданий? Нет, конечно нет. Аня тогда дала себе обещание никогда маму не доводить … но, нет, обещания она не сдержала. Куда там. Просто с годами мама привыкла. Она демонстрировала Ане свое несогласие, но больше не рыдала.

Мама пережила папу не так уж намного. Умерла в 90-ом. Еще пять лет она продолжала жить одна на Октябрьском поле в их трехкомнатной квартире, которую после ее смерти они с Фелей сдавали, так и не собравшись ее поменять и объединить со своей на Садово-Кудринской. Мать жила тихо, навещала внуков, дружила, как ни странно с Сашей, даже больше, чем с девочками, очень горевала, когда зимой он уехал, в том же 90-ом году, за несколько месяцев до ее смерти. Они писали друг другу письма, но о подробностях переписки мать Ане не рассказывала.

Ане позвонили с дачи, куда мать поехала накануне, чтобы подвязать помидоры. И на черта ей сдались эти помидоры! Соседка зашла вечером за чем-то, окликнула ее, не получив ответа, прошла вглубь участка и увидела маму, лежащей прямо на грядке. Видимо, ей стало плохо и она упала. Инсульт, тромб … , смерть наступила мгновенно и мама не мучалась, как Ане потом объяснили после вскрытия. Соседка позвонила и Аня сорвалась и поехала на дачу. Дети остались дома одни, Феликс был заграницей на каком-то конгрессе, кажется в Бельгии, а Сашки уже с ними не было.

Аня приехала туда, кода было уже совсем темно. Зашла к соседям, потом с соседом Женей, молодым тридцатилетним парнем пошла к сторожу позвонить договориться, чтобы забрали тело. Тело обещали забрать в районную больницу, и оттуда его можно будет везти в Москву. Мама лежала под простыней в спальне, кто-то уже туда перенес ее легкое тело. 'Мама еще одну последнюю ночь проведет на своей любимой даче. Ее увезут только завтра утром. Что ж … хорошо'. Аня позвонила домой, дала девочкам указания, узнала, что звонил Феликс и они ему сказали про бабушку. Позвонить Саше в Израиль было тогда непросто, но она дозвонилась, он был в шоке и все повторял, что он 'бабушке обещал приехать к ней … в августе … но не успел'. 'Ни черта бы ты не приехал …' – Аня знала своего сына. Потом она вернулась с Женей в дом. 'Иди, Жень. Спасибо. Ты мне и так помог.' Аня не хотела парня задерживать. 'Да, ладно тебе. Я с тобой посижу. Куда мне спешить.' Аня кивнула. Действительно, что она тут будет одна делать? Телевизор мамин смотреть? В голове не было никаких жалостливых, философских мыслей, одни практические: организация похорон, надо позвонить на мамину бывшую работу, подругам. Успеет ли приехать Феликс? Да, наплевать, даже если и не успеет. Какая разница. Сашка про похороны промолчал, значит приезжать не собирался.

Женя сходил домой за водкой и даже принес какую-то еду. Аня раскрыла мамин холодильник и они обнаружили котлеты и жареные кабачки. Нашлись овощи, Аня сделала салат, накрыла на стол. Выпили и поели на террасе. Водки была всего одна бутылка, но Аня чувствовала себя сильно пьяной. Женя был меньше пьян, но уходить явно не спешил. На террасе стояла старая широкая тахта, которую папа привез сюда из квартиры. Аня, так и не встав из-за стола, прилегла. Женя заботливо укрыл ее пледом и принес из спальни подушку. Аня задремала, но проспала, видимо, совсем недолго. Очнувшись, она сразу все вспомнила и увидела рядом с собой под этим же пледом соседа Женьку. Было очень тихо, никаких человеческих звуков, только стрекотание кузнечиков. Видимо было еще сравнительно непоздно, может чуть за полночь, поздней ночью кузнечики успокаиваются. В доме пахло дачными запахами: печкой, травой, остывающей землей, дождевой прелой водой из бочки.

Женька притянул Аню к себе и она, прекрасно понимая, что ему надо, не желая анализировать собственное состояние, бездумно и естественно прильнула к нему. Ему было около тридцати, ей – за сорок. Да, какая разница! Ни он, ни она не были друг в друга влюблены, больше того, им обоим было совершенно понятно, что кроме этого единственного раза, у них ничего больше никогда не будет. Аня лежала разгоряченная, пьяная в его объятьях, оглушенная горем. Только сейчас она поняла, как ей хреново, как жаль маму, как ей страшно одной, как хорошо, что он тут с ней оказался.

Как смог этот молодой Женька, с которым до сего времени, она просто здоровалась, оказаться в нужном месте в нужный час? Как он догадался, что ей одиноко, пусто, плохо. Он принес ей еду и водку и утешил, как мог, тем единственным способом, каким инстинктивно мужчина может утешить женщину. Аня встала и Женька спросил ее 'Ты куда?' 'Я сейчас …' – ответила она. Прошла в комнату и отвернула с маминого лица простыню. Мама лежала с закрытыми глазами, лицо ее было спокойно и миролюбиво. 'Вот, – подумала Аня, мама умерла, лежит в соседней комнате и я тут сразу, у нее под боком еблась, да еще как … Последнее слово осталось за мной. Я – в своем репертуаре. Мама меня так и не поняла, но … простила. Мы с ней такие разные'. И все-таки Аня чувствовала себя виноватой. Нет, вовсе не перед Феликсом, а перед мамой. Но поправить теперь было уже ничего нельзя, и все-таки, как всегда, полной уверенности в том, что 'мама не сердится' у Ани не было. Вот папа бы точно не сердился. И какое совпадение: мама умерла в 66 лет, Аня прокручивала в своей памяти то далекое летнее, горестное событие, когда мама умерла, … и ей тоже было сейчас 66 лет, как и маме.

Родители не так уж были довольны, когда она согласилась распределиться на работу в Того. Папа считал, что это, как он говорил, не карьера, что Аня там только время потеряет. Хотя можно было подумать, что в школе была 'карьера'. Мама не хотела ее отпускать совсем по другим причинам. Она всего боялась, Конторы в частности, да к кому же ее восприятие Того было на уровне 'не ходите, дети, в Африку гулять'. Кто бы мог подумать, что мама по большому счету окажется права. Где-то с месяц у них были семинары в здании Моссовета, в отделе образования, медосмотры, прививки, потом шумной гурьбой они долго летели на самолете. Сначала до Дакара, а уж оттуда маленьким самолетом в Ломе. Прилетели в местный аэропорт Токоин: маленький с единственным терминалом и душным залом прилета. Аня очень устала, да и все ребята давно перестали шутить. В утлом раздолбанном автобусе их привезли в здание посольства, где все прослушали подробный, и малопонятный инструктаж. Сотрудников посольства было немного, и не все им сразу были представлены. К Аниному удивлению переночевать им пришлось в конференц-зале посольства, где им раздали спальники, так десять спальников и дали. Мальчикам предложили положить свои спальники в коридоре, но все предпочли остаться вместе.

Наутро Аня с ребятами прогулялась по городу. Откровенно говоря, Ломе и городом можно было назвать только с большой натяжкой. Собственно дальше центра, университета, рынка, 'белого' квартала им и ходить-то воспрещалось, ну, то-есть, не воспрещалось, а не рекомендовалось. Аня сразу поняла, что рекомендации были верными: действительно идти в дебри окраинных районов ей вовсе не улыбалось, все были настолько необычным, незнакомым, что, если бы была ее воля, она бы вообще за забор посольства никуда не выходила. Они, держась все вместе, сходили на 'Большой рынок', трехэтажный, похожий на улей, торговый центр. Там, с Аниной точки зрения, не было ничего интересного, какие-то африканские продукты, статуэтки, разный текстиль. Белых вокруг было крайне мало, слышалась французская речь, но входить в контакт с европейцами им тоже не рекомендовалось. Посол сказал, что им бы еще следовало дойти до 'Деревни Ремесленников', там можно было увидеть местных художников за работой, купить в подарок в Москву батики и фигурки из дерева. Но, это все потом, когда они будут уезжать. На уникальном рынке 'Марше-де-Фетиш', где продавались предметы культа Вуду, всем следовало быть особенно осторожными, ни в коем случае не покупать никаких сомнительных микстур, или чучел животных. 'Опасайтесь провокаций!' – вот так им сказали. С местными без надобности в особые контакты не вступать, однако быть вежливыми. Ну … понятно, он, посол, 'надеется, что ребята его поняли: политическая обстановка в городе еще не очень стабильна, и отношения между нашими двумя странами развиваются, и они все призваны способствовать дружбе …', ну и т.д.

Их всех поселили в белом квартале, где Аня жила в небольшой чистой комнате, через дверь с соседкой, которая преподавала русский язык. На соседней улице жили остальные. Классическое здание университета находилось позади Дворца Конгрессов, где была и резиденция президента. До посольства, помещающегося в небольшом особняке, в тенистом дворике, было рукой подать, всего пара кварталов. На работу они все вышли через три дня в понедельник. Анин класс состоял из молодых ребят, мужчин, которые готовились учиться в советских ВУЗах, в основном медицинских, экономических и инженерных, хотя в последние идти было наименьшее количество желающих. Промышленности в стране совсем не было, и непонятно, где бы будущие выпускники работали. Врачи были конечно нужны.

Ане казалось, что ее будущие ученики, которые 'недавно с дерева слезли' ни черта в физике не понимают, но она ошибалась. Очень они даже понимали. И вообще были подготовлены совсем неплохо, и все потому, что учились во 'французских' школах. Ей даже показалось, что французский и был их родной язык, но нет, родные языки их были вообще какой-то местной тарабарщиной, которую никто не понимал. Занятия велись на французском. Аня старалась, готовила лабораторные, опыты, чертила на доске схемы. Отдача была, и работа оказалось интересной, ребята невероятно уважали учителей, вставали, кланялись, называли ее 'мадам'. Аня преподавала различные разделы элементарной физики, не стараясь, как ей и было рекомендовано, вдаваться в особые подробности. Главное было научить их советской системе подачи материала. Все это считалось подготовительными курсами, однако Аня так толком и не поняла, а были у них в университете другие курсы, дающие университетский диплом. Она в этом сомневалась.

Проблема тогда у них была в проведении досуга. Вся вторая половина дня была свободной и еще субботы-воскресенья. Постепенно у них сложилась компания, где Аня царила. Они понемногу выпивали, один парень играл им на гитаре. В группе было пару парней, с которыми вполне было … можно, но любая связь стала бы немедленно известна, на гулянки руководство посмотрело бы косо, а пришивание 'аморалки' Ане было совершенно не нужно. Руководящих кадров тут на крохотную русскую колонию было, как собак нерезаных: заведующий учебной частью курсов, посол, два секретаря и безусловно представители Конторы, которые могли быть кем угодно, даже уборщицами. Оно того не стоило. Можно было вполне год потерпеть, хотя необходимость все время оглядываться и держать язык за зубами, действовала на нервы. Да Аня собственно и знала, что так будет, сама на такое подписалась. Когда раньше они с подружками обсуждали кого-нибудь паршивого мужичонку, то всегда, посмеиваясь, говоря: 'с таким … в голодный год … ни за что'. Вот и наступил для Ани такой 'голодный год', дошутилась. Хотя … ничего страшного.

По выходным они ездили на пляж. Самые лучшие пляжи были километрах в восьми от центра, приходилось трястись в автобусе. Он всегда был набит битком и Аня остро сознавала, что с лучшим другом Володькой, они были в толпе единственными белыми. Пассажиры, одетые в местную яркую одежду, как день и ночь отличались от их студентов. Все переговаривались на странном гортанном языке, жестикулировали, что-то доставали из сумок, показывали друг другу. Многие дремали, или даже крепко спали, и их головы клонились на плечо соседа, мерно покачивались в такт движению и вздрагивали на ухабах, но люди не просыпались. 'Вот, дети природы …' думала Аня, с легкой брезгливостью. Сама она так крепко спать не умела. В душном воздухе пахло потом и прелыми фруктами. Было дико даже представить себе, что кто-нибудь из них мог бы понять цепную реакцию или электромагнитные колебания … Да, и знали ли они грамоту? А ребята из ее класса понимали. Ну как это так? Наверное, не все ходили в школу, тех, кто ходил были единицы. Иссиня-черные люди были совершенно другими, не слишком понятными и приятными. Нужно ли им вообще были физика и химия? Зачем?

На широченных, белых с тонким песком пляжах было довольно пустынно. Впрочем двигаться по этому песку следовало осторожно: совсем мелко были едва присыпаны экскременты. 'Черт, вот дикари первобытные … ' – Аня с Володькой старались никуда от воды не отходить. Хотя можно было об этом не думать, перед глазами простирались райские картины: мелкое море, прозрачная вода, но с купанием были проблемы. У длинных плоских волн был сильный откат, который мог запросто унести в глубину. Их об этом предупредили, просили быть осторожными, поэтому Аня с Володькой заходили совсем недалеко, не решаясь плавать. Только на пляже Робинсон можно было поплавать, но он был дальше, еще несколько остановок на автобусе. Там еще был красивый отель Саракава, в котором жили белые европейцы, их, правда, было совсем немного.

Через несколько месяцев Аня с ребятами отважилась съездить в Тоговилль, совсем маленький городок на северном берегу озера Того. Это был исторический центр страны. Пресловутое 'вуду' там и зародилось. Аня с Володей походили по окрестностям, поглазели на достопримечательности, какие-то дворцы, церковь с витражами и картинами ужасных мук африканских святых. Местные рыбаки предлагали им 'рыбацкую' экскурсию, но ребята отказались. Такое было не 'рекомендовано'. О своих поездках они, кстати, предупреждали руководство, точно говорили, куда и зачем едут, и когда вернутся, даже письменно заполняли 'заявку' на экскурсию. Черт его знает, может это было логично. Еще им удалось посетить колониальную столицу Того – Анехо. Днем город выглядел совсем обветшалым. Говорили, что там интересно ночью, но на ночь они остаться не решились. Не стали связываться с руководством, 'понятно, с кем'. Зато в этот же день они съездили посмотреть долины племени тамберма, так называемое 'тата', состоящее из ряда башен, связанных толстой стеной с только одним дверным проемом с внешней стороны. Такой вот африканский средневековый замок для отражения нападений. Аня была в восторге от увиденного, они с Володей сделали снимки, чтобы потом всем показать, но фотографии вышли посредственными. На следующие выходные они посетили национальные парки Кве, Керан, и Форе де Фазао в горах. Хорошо съездили, видели обезьян. Им говорили, что там обитают слоны, жирафы и даже львы, но они их не видели. В высокогорных саванах было не так жарко, как внизу, они искупались в водопаде и воскресенье прошло просто отлично, хотя Аня очень устала.

Володька путешествовал чаще, чем Аня. По выходным он вообще никогда не сидел дома. Говорил, что познакомился с какими-то французскими инженерами, которые постоянно работали в Гвинее-Бисау. Они, дескать, отличные ребята, и путь он и трясется по три часа в автобусе, зато они классно проводят время. ' А с кем тут еще проводить время? Белых – считанные единицы. … Не с этими же … ' – Володя вообще любил поразглагольсвовать о превосходстве белой расы. Аня не любила таких разговоров, но с Володькой на эту тему не заедалась. Ей бы тоже не пришло в голову завести роман с местным парнем. Он все говорил:

– Ань, давай тоже, а? Тут у нас скучно, у них такая музыка … давай, Ань.

Границы между странами были тогда условными, и у пассажиров автобуса никто не спрашивал никаких документов, но выезжать на соседние территории … разве такое можно было делать?

– Ты, что, Вов? Это же не разрешается.

– А ты думаешь, я не предупреждал? Мне разрешили … даже были рады, что я с ними общаюсь. Все, Анька, нормально… я, что, по-твоему, дурак? Они были не против, чтобы ты со мной ездила … давай, а?

– Вов, ты про кого говоришь?

– Ладно, Аньк, не придуривайся. Про кого надо, про того и говорю. Поедешь? Я про тебя говорил, они тебе очень доверяют. Заодно и время проведем. Давай!

Там такие французики … тебе понравятся. Честно, ты не думай … я тебя не заложу. Ну?

Аня на секунду представила себе, как они с Вовкой едут вдвоем к французам, там маленькая французская колония, европейцы, галантные мужики … но … что-то тут было не так. Ведь, Вовка туда с 'их' разрешения ездил, значит не все было так просто. Мамин голос раздался в Аниных ушах: 'Анечка, будь осторожна. Ни с кем не связывайся. Ты меня слышишь? Учи детей … от сих до сих … Пожалуйста'. Володька был 'свой' и она ему доверяла, ну скажем, на 99 процентов … но один процент оставался. Нет, не стоит.

-Нет, Вов, не хочу. Что я там не видела? Не поеду. Мы лучше с девчонками на пляж съездим. Не обижайся.

– Ну, как хочешь. Я думал ты поедешь. Эх, ты …

Больше Володя с ней этого разговора не поднимал, но сам продолжал регулярно ездить в Бисау, хвастался, что познакомился с 'классной' француженкой. Эх, Вовка, у него же в Москве была жена, бывшая однокурсница, и маленький сын.

До отъезда в Москву оставалось месяца четыре, и Аня подумывала, не продлить ли ей контракт, хотя ей пока ничего не предлагали. Однажды утром, она отрабатывала свою первую пару, но все время выглядывала в коридор, и даже пару раз заглянула в учительскую, так они по привычке называли маленький предбанник перед кабинетом заведующего. В соседнем классе, как всегда должен был работать Володька, вести свою химию, но его не было. Он не вышел на работу. Был понедельник, вчера она Володю не видела, он ездил к своим французам. Аня дождалась перемены и вместо того, чтобы выпить кофе, решила сбегать к Володьке домой посмотреть, что там с ним … 'Двадцать минут и я вернусь … наверное, Вовка проспал … хотя не выйти на работу? Обалдел, что ли. Странно.' Аня, запыхавшись, прибежала к себе, схватила из холодильника бутылку пива и быстрым шагом направилась к Володиному дому. Она была уверена, что он с перепою проспал. Надо первой его разбудить и постараться его неприличное похмельное опоздание перед начальством заныкать. 'Вовка … – пьянь! Я должна его покрывать. А куда деваться …'.

Аня зашла в дом, совсем маленький, по-сути квартирка, где Вова, вот повезло ему, жил один. Только раз в день, как и ко всем, в дом приходила убираться девчонка-служанка из местных. Аню встретила тишина: 'Ну да, спит, гад … – подумала она. 'Вов, Вов … ты спишь?' В комнате жужжали мухи, Володька лежал на кровати одетый, лицо его было неестественно запрокинуто, рот открыт, а в груди торчал какой-то острый предмет, типа длинного шила. Крови было совсем немного. Володька выглядел таким безнадежно мертвым, что и сомнений никаких быть не могло. Аня замерла на пороге, не отрываясь вглядываясь в эту нереальную картину: сине-зеленые жирные мухи ползали по Володькиному безжизненному бледному лицу, садились на его открытые глаза, заползали в рот и нос. Она не кричала и не двигалась. На прикроватном столике лежала грубая фигурка, в грудь которой тоже была воткнута толстая игла. В горле у Ани пересохло, она вышла на кухню и налила себе стакан воды из бутылки. 'Надо вернуться на работу … и все сказать'.

Обратная дорога до университета заняла у Ани вдвое больше времени. Во всем теле у нее была слабость, в голове странное безразличие, чуть тошнило. 'Бедной Вовка, бедный Вовка …' – для нее сейчас было не очень важно, кто его убил, почему … все узнается наверное. Или не узнается … какая разница, все равно его нет. Такой молодой!

Занятия отменили, все закрутилось, Аню вызывали в посольство давать показания. Что она могла 'показать'? Да, дружили … Володя хороший человек и прекрасный специалист, да… вместе ездили отдыхать … да, он еще ездил в Гвинею– Бисау, у него там, якобы, были друзья, но … он говорил, что ему разрешили. Больше она ничего не знала. Говорил ли он ей о своих отношениях с местными? Была ли у него связь со служанкой? Были ли враги? Нет, ничего он ей об этом не говорил … какая связь, какие враги … Он не нарушал инструкций. 'Нарушал' – отвечали ей.

Официальная версия была такая: несмотря на строжайший запрет, в нарушение всех инструкций, у Володи была любовная связь с девочкой-служанкой и ее родственники, видимо брат, отомстил за сестру, зарезал 'ритуальным' образом. Наличие фигурки, проткнутой иглой, около кровати доказывает эту версию. Тело Володи никто не видел, его видимо увезли ночью, в закрытом гробу, прямо в Дакар, к самолету. Все было сделано по-военному быстро и оперативно. Было проведено собрание, его первая часть была торжественно-траурной, а вторая, более длинная – предупреждением и категорическим напоминанием … бдительность, осторожность, ответственность, … мы – советские люди, мы – проводники политики партии … вы, советская молодежь, передовой отряд … Аня не слушала. После собрания всех по одному вызывали к тов. Шаповалову и они подписали бумагу о неразглашении события, ну… чтобы не очернять память… чтобы прецедент не повлиял на дружбу между нашими братскими народами …

Особых иллюзий у Ани не было. У ребят, скорее всего – тоже, но они, от греха подальше, ничего друг с другом не обсуждали. Никакой ни брат убил Вовку. Аня знала это наверняка. Не было у него связи с девчонкой. Вовка был довольно явным расистом, говорил, что … 'местные девочки есть ничего, но, лично он, не мог бы с такой черной, что от них неприятно пахнет, ноздри проткнуты, зубы торчат … губы синие …' Ане не нравилось, что он так говорит, она дала ему это понять, и он перестал, но … спать со служанкой? Не делал он этого, не делал … не мог. Тут было что-то другое. Вот не надо ему было ездить в Бисау… Хорошо, что она не поехала. Аня все-таки пошла к тов. Шаповалову, посольскому шоферу, который возил то посла, то автобус, и еще исполнял обязанности сторожа … Впрочем, Аня и никто другой, не удивились, что именно Шаповалов занимался так называемым расследованием. Аня сочла своим долгом разубедить руководство в Володиных отношениях с местными.

– Анна Львовна, спасибо за ваши старания выгородить товарища, но нам, он подчеркнул слово 'нам' и так все примерно ясно. Я бы вас попросил больше этим делом не заниматься.

– Я поняла … А что скажут его жене?

– Это тоже не должно вас, Анна Львовна, волновать. Вы, ведь, подписали бумагу. Я знаю, что вы дружили с погибшим, но теперь вам лучше забыть этот эпизод. Договорились? Мы, Анна Львовна, рассчитываем на ваше понимание. Опять это многозначительное 'мы'.

Естественно, они договорились. Девчонку-служанку Аня больше никогда не видела, их с подругой служанка тоже, кстати, внезапно куда-то делась, на ее место прислали другую. После Володькиной гибели Аня уже не могла дождаться возвращения в Москву. Ей полностью расхотелось продливать свою работу в Африке еще на год, да никому из их группы этого и не предложили. Что-то Вовка сделал не так, а с Конторой шутки плохи. Аня это знала теоретически, а теперь просто убедилась на практике.

Она думала, что от Того у нее на всю жизнь останутся самые лучшие воспоминания, но получилось совсем по-другому. Перед отъездом она собиралась купить на память маски и фигурки, но ничего не купила … все это 'вуду': высушенные, белесые черепа животных, ритуальные порошки, наборы инструментов для кукольных пыток, стало ей активно неприятно. Когда она вновь оказалась на московских улицах, она ощутила себя счастливой. Экзотики ей хватило на всю жизнь.

Теперь воспоминания о прошлом часто занимали Анино сознание. Понятное дело, ведь в это лето Ане совершенно нечего было делать, внуками ее не беспокоили, они посещали лагеря, ни о каком спектакле никто и не помышлял. Аня так и знала: вот не стала она ничего предлагать, и театральной деятельности как не бывало. 'Королевский бутерброд' – был их последней продукцией. Вообще-то что-нибудь с детьми порепетировать ей ничего не стоило, могла бы даже и вовсе сама со всем справиться, просто не было настроения и желания. Когда изредка она оставалась с детьми одна, Ане начинало казаться, что внуки – это ее дети … она на них покрикивала, прогоняла, когда они начинали друг на друга жаловаться, … а потом кто-нибудь кричал ей 'бабушка … бабушка …' и действительность вновь неумолимо возвращалась. Аня теперь выглядела нисколько не старше своих дочерей, но внуки странным образом этого не замечали. Она была для них бабушкой и все тут! Было понятно, что на ее внешний вид они вообще не обращали никакого внимания. Иногда все собирались по выходным, делали барбекю, выпивали бутылку другую вина. Каждый старался делать вид, что … все нормально. Никто не обсуждал ни ее внешнего вида, ни самочувствия. Ну, что ж … так и надо. Со смертельно больными людьми всегда делают такой вид. Аня прекрасно знала, что Феликс им все сказал, и ждала хоть какую-то реакцию. Но ее не было, совсем … никакой!