Пробирка номер восемь

Были и некоторые проблемы с Никой. С воцарением в доме Ани, они стала ревновать ее к своим родителям и пристально следить, насколько часто ее обнимает и целует мама, или играет папа. Ей стало казаться, что мама и папа проводят с Анечкой больше времени, чем с ней. Никакие уверения, что 'Анечка маленькая' не помогали. Ника обижалась. Выяснилось, что Аня – жадина. Отдать свою игрушку Яше было для нее все равно, что отдать руку или ногу. Все призывы поделиться ее были ей непонятны. Иногда она понимала, что 'плохая', но остановиться не могла. В таких случаях Аня сердилась и плакала. Как только она начинала плакать, Ника ее нежно обнимала, и гладила по голове. Аня часто просила Лиду ей почитать, и оказалось, что она боится сказок. Как только Лида раскрывала русские сказки с картинками и начиналось традиционное повествование про Бабу-Ягу, Аня зажимала ей рот: 'Не читай про нее! Я не хочу!'. 'Почему, Анечка?' – спрашивала Лида и Аня отвечала: 'Она меня унесет. Я боюсь.' Аня боялась даже Бармалея. Ее живое воображение видимо рисовало ей жуткое чудовище, которое всегда может вероломно напасть и утащить.

Иногда, когда дети играли все вместе, Аня, как самая младшая часто чувствовала себя обиженной. Когда это случалось, она лезла драться. Такого никто в семье не видел. Ей бы следовало спорить, отстаивать свою правоту, добиваться того, чего она хотела, мирным путем, но Аня не умела этого делать, а сдерживать свой темперамент не могла. Ей давали сдачи, она горько плакала от несправедливости, и всегда бежала к взрослым, чтобы они ее защитили. Она требовательно протягивала к ним руки, утыкалась в колени, крепко прижималась к животу, вдыхая знакомый запах, всхлипывала и постепенно успокаивалась, мстительно с удовлетворением слушая, как остальных ругают.

На вид Ане было уже меньше трех лет. Перед тем как идти спать, Лида или Олег всегда заходили в ее комнату: Аня безмятежно спала, разметав по подушке свои светлые прямые волосы. Рядом с ней лежали игрушки. Однажды ночью Лида проснулась. Было тихо, она сходила в туалет, отпила воды из стакана. Было часа два ночи и она вдруг вспомнила, что не вытащила из холодильника фарш для разморозки. 'Черт, надо идти вниз … потом не заснешь'. Но, делать было нечего и Лида осторожно открыв дверь, вышла в коридор. В сонной ночной тишине, она вдруг услышала прерывистые всхлипывания из Аниной комнаты. Аня сидела на постели в старой Никиной пижаме с мишками и плакала, размазывая по лицу слезы.

– Анечка, что случилось?

– Я боюсь …

– Чего ты боишься? Спи. Ложись на бочок … Тебе просто что-то приснилось.

– Да, я боюсь. Я не буду спать. Она правда приходила.

– Расскажи мне, что тебе приснилось. Кто приходил?

– Она … охламон!

– Какой охламон? Злой дядя?

– Нет, это была тетя. Охламон.

– Спи, Анечка. Больше она не придет.

– Придет. Она меня на лопату сажала, и хотела сунуть в печь …

– Ань, перестань. Нет тут никого. У тебя же лампа горит. Видишь, нет ее …

Аня крепко ухватила Лиду на шею и буквально повисла на ней, ни за что не решаясь ее отпустить. Лида принесла Аню в кровать и положив рядом с Олегом, собралась все-таки спуститься на кухню.

– Ты куда? Не уходи.

– Анечка, ты же с Олегом. Он тебя ей не отдаст.

Когда Лида вернулась в спальню, Аня крепко спала, уткнувшись носом Олегу в спину. Утром, когда он переносил ее в постель, она так и не проснулась, а потом ничего не помнила. Лида с Олегом настолько привязались к ребенку, что мысль, что с ней скоро придется расстаться, казалась им обоим невыносимой. Маленькая, смышленая, девчонка, с невесомым детским телом, воспринималась совершенно своим ребенком. Она буквально на глазах делалась все младше, не замечать этого было невозможно, и от такого быстрого регресса, у всех щемило сердце. Скоро все будет кончено и Аня навсегда от них уйдет.

Олег брал своих девочек после работы ненадолго погулять, и Аню приходилось катить на коляске. Она важно сидела и смотрела вокруг. На детской площадке он аккуратно сажал Аню на качели и они с Никой ее несильно раскачивали. Она должна была обязательно Олега видеть, не видя его или Нику, она начинала хныкать, в полной уверенности, что ее бросили. Олег брал ее на руки и утешал. Олег и Лида были теперь для Ани самыми 'своими'. На остальных она смотрела немного настороженно, и только потом улыбалась и соглашалась играть и брать себя на руки. Феликс исполнял перед ней весь свой старый арсенал с 'ладушками и козой'. Лида пела ей песенки, а Олег с Лешей были специалистами по подбрасыванию и кружению. Леша особенно старался, и тогда Катя ему кричала 'Осторожно … она же маленькая'.

Новый 17-ый год справили тихо. Аня в празднике уже никак не участвовала, она неуклонно превращалась в младенца. Пускала пузыри, совала в рот ледяные из холодильника резиновые игрушки, ее ноги и руки никогда не находились в покое, они непроизвольно, хаотично вздрагивали и подергивались. Ника внезапно совершенно перестала ревновать Аню к родителям, наоборот, она, считая ее своей и только своей, не разрешала Яше с Линой лишний раз Анечку потрогать. Дети норовили ее таскать, и взрослые боялись, что они Аню уронят. Она становилась для них игрушкой, и девочкам очень хотелось ее кормить и переодевать. Лина сноровисто совала Ане в рот ложку с овощными пюре, Ника вытирала салфеткой ее замызганный рот, и только Яша быстро потерял к девочке интерес. Ему не удавалось придумать, что с ней делать. Пару раз он бросал ей мяч, мяч Аню толкал, она валилась и Яшу ругали.

Маленький ребенок совершенно заполонил Лидин дом. Везде валялись игрушки, одежда, лежала открытая пачка подгузников, к столу был приставлен высокий стул. Теперь Лида полностью подчиняла свое расписание детским кормлениям и сну. Сейчас Аня уже не могла ходить, но еще пару недель назад она передвигалась на толстых маленьких ножках, мягко падала на попу и Лида ее машинально подбирала, никогда, боковым зрением не выпуская ребенка из виду. Ползала Аня плохо и совсем недолго. То-есть быстро и правильно ползать она не научилась, просто не хватило времени. Обычно ребенок ползает все лучше и лучше, а Аня, наоборот, через несколько дней совсем разучилась это делать. Она подолгу лежала на спине, уставала и начинала хныкать. Перевернуться на живот у нее не получалось.

Зима заканчивалась. Все собрались у Лиды за столом. Из монитора доносилось кряхтение: Аня просыпалась, Лида пошла за ней и принесла маленькое упитанное тело, по хозяйски приткнувшееся к ее груди. Кате тоже хотелось Анечку подержать:

– Дай мне ее. Я подержу, а ты ешь спокойно.

– Бери. Она сейчас начнет плакать. Ее надо кормить.

– Не начнет. Да, Анечка? Не начнешь? – Катя разговаривала с младенцем, органично вступая в роль матери грудного ребенка. Аня засовывала в рот пальцы.

– Дайте ей соску. Что она у вас руки сосет? – Феликс по старинке считал, что руки грязные.

– Ничего, пап, она должна все брать в рот – Лида резонно полагала, что папа давно про младенцев все забыл.

– Она может заболеть … возражал Феликс и тут над столом повисло тяжелое молчание.

Каждый понимал, что Аня не заболеет. Доктор Колман им давно объяснил, что обычных детских заболеваний бояться не следует. Аня – особый ребенок, с необычайно хорошим иммунитетом, ее сопротивляемость заболеваниям практически стопроцентна. Была и еще одна причина, почему не стоило бояться Аниных болезней. Она просто не успеет заболеть. Никому не придется давать ей микстуры и измерять температуру. Они бы все хотели это делать, но знали, что их желание невыполнимо. Аню надо было отвезти в Лаборатории буквально на днях и это была самая для них всех больная тема.

Они знали, что это предстоит, но им казалось, что все будет нескоро. А сейчас, когда это наступило, оказалось, что все не так, как они думали: девочка не была нелепым, докучливым, нежеланным младенцем, в которого диким образом превратилась мать. Об этом никто не думал. Анечка была 'не мать', она была просто ребенок, их ребенок, расстаться с которым представлялось теперь невыносимым. Им хотелось бы, чтобы Аня жила с ними как можно дольше, Лида была готова и дальше менять ей штаны и совать в рот каши. А теперь получалось, что надо взять своего ребенка и отвести его в другой город и там навсегда отдать в чужие, равнодушные руки. Это было ужасно, бесчеловечно, дико.

В Лабораториях их предупредили, что последний период регресса может произойти так молниеносно, что они просто могут не успеть привести Аню, чтобы подключить ее к аппарату искусственной плаценты, и тогда эмбрион неминуемо погибнет. В этом случае промедление было слишком опасно. Феликс начал этот неприятный разговор, который должен был начаться, хоть все и хотели бы его избежать:

– Ну, ребята, наверное, уже пора. Я получил мейл от Колмана. Нам надо спешить. Кто поедет? Лида ты, или опять Катя?

– Я отвезу, только … может еще рано?

– Нет, Лид, ты же знаешь, что ждать нельзя. Я Саше звонил, он приедет на следующие выходные, а на понедельник заказывайте билет. Ты, Лида, наконец будешь свободна.

– Пап, ну зачем ты? Я не хочу быть свободной от Ани.

– Я знаю, но … что тут говорить. Мы все не хотим. Просто … пора. Посмотри на нее. Осталось чуть-чуть, и мы даже не знаем сколько. Речь может идти о нескольких днях.

– А дети?

– Ну, зачем ты опять? Что дети? Они же знают, что Аню надо везти в больницу … что это еще раз обсуждать? Не надо.

– Может они мне там разрешат с ней побыть. Я попрошу.

– Они, Лида, не разрешат. К тому же они сами немедленно переправят Аню в Балтимор в Хопкинс или в Нью-Йорк … там есть оборудование и они ассоциированы с ФБР.

– А как мы узнаем о результате … ? Ну, что все получилось…?

– Колман обещал сообщить.

– А что действительно, для нас нет никакой возможности узнать об этой семье?

– Хватит, Лида, перестань.

Феликсу теперь хотелось поскорее с этим покончить. Лида с его точки зрения была конечно неправа, не стоило так привязываться к девочке. Подумав так, он сразу поймал себя на том, что мысленно называет Аню 'девочкой', а ведь это … забыл он что ли? Получалось, что немного уже забыл.

К концу недели приехал Саша, Феликс поехал за ним в аэропорт, он теперь очень часто туда ездил, встречал рейсы из Вашингтона. Саша лег спать в гостевой, не недавнего времени Аниной комнате. Перед сном они включили телевизор, но Саше явно были неинтересны русские фильмы и передачи, которые Феликс смотрел. Он видел, что отец очень сдал, замотан и подавлен, он был готов помочь, за этим и приехал, но … как тут поможешь:

– Как ты, пап?

– Что ты спрашиваешь? Через два дня все для нас закончится. Я просил тебя приехать, а теперь даже не знаю, что я от тебя хотел …

– Я к тебе приехал … к вам. Мы сейчас должны быть вместе. Мамы-то все равно уже нет …

– Ты думаешь?

– А ты не думаешь? Я с ней виделся тогда в Вашингтоне. Там была еще … мама, молодая, но … все еще она. А сейчас, мне на девочку интересно посмотреть, но не более … не знаю, как объяснить …

– Да, можешь не объяснять. Я понимаю. Это очень дорогая нам девочка, особенно почему-то Лиде, но, ты прав: это не мама.

– Пап, скажи мне: ты бы предпочел, чтобы она умерла? Я имею в виду совсем умерла …

– Нет, пусть снова живет. Ее просто не будет для нас, но она будет … и это хорошо. Ты так не думаешь?

– Да, мне все равно. Просто ей выпало еще раз пожить, пусть хоть 4 года, пусть в режиме 'ускоренной перемотки', но все-таки еще раз. А мы видели, какая она была давно и даже еще до нас. Это уникальный опыт, а нужен он был нам или нет … я не знаю. Ладно, я пойду спать … ладно?

Они легли и оба очень долго не могли уснуть. Саша уснул уже после того, как через ручей на старых фермах запели первые, нелепые в городе, петухи. 'Ох, у них тут полная деревня' – успел подумать он. Завтра пойдем к Лидке, с постными рожами сядем за стол и будут у нас совершеннейшие поминки' – Саше хотелось бы все сделать как-то по-другому, он всегда страшно боялся фальши и пошлости, но ничего другого он придумать не мог. Наутро он заметил, что они с папой называют ребенка 'девочкой', избегая имени Аня. 'Мамой' ее уже очень давно никто из ребят не называл, слишком это звучало по-дурацки. Феликс не признался, что ему тоже об этом подумалось.

Лиде пришлось вставать очень рано. Анечка проснулась и в монитор они с Олегом слушали ее агуканья, минут через десять ребенок заплакал, требуя внимания и Лида, помыв и сменив девочке штаны, взяла ее к ним в постель. Аня улыбалась беззубым ртом, трогала Олега за нос, смешно морщилась и с остервенением сосала пальцы. Лида встала и понесла ее вниз кормить. Все позавтракали, пришла Катя и они вдвоем стали готовить еду на вечер. Включили музыку и сразу создалась атмосфера ожидания праздника, гостей, а тут еще Саша приехал …

– Я так по Сашке соскучилась, а ты, Кать?

– Я тоже, да только он по нас не слишком скучает. Родители его всегда защищают.

Лида осеклась, употребив слово 'родители'. Теперь нельзя их было считать одним целым. Оставался один папа. Папа без мамы – это было так странно. Что теперь будет с папой? Как он будет жить?

– Кать, я очень за папу беспокоюсь. Ему без нее невыносимо.

– Да он, мне кажется, привык. Хорошо, что Сашка приехал.

– Да, что Сашка? Он завтра уедет, как всегда ему в понедельник на работу. Он для галочки приехал.

– Да, нет, не надо так говорить. У него с матерью были свои отношения. Я, честно говоря, никогда не знаю, что у него в голове.

– Я тоже. Кать, завтра я ее туда отвезу и больше никогда не увижу …

– Не надо, Лид … не стоит.

Они резали салаты, Лида что-то жарила, Катя возилась с тестом. Потом Катя ушла домой до вечера, забрав с собой Нику. В пылу готовки Лида почти не видела Аню. Олег с Никой полностью взяли ее на себя. ' Олег, я пойду Анечку купать. Нельзя ее грязную туда везти' – Лида взяла ребенка на руки и пошла в ванную. 'Сейчас, Анечка … мы с тобой будет купаться' – Лида по обычаю многих матерей грудных детей, немного подсюсюкивала, мысленно считая себя Аниной матерью, хотя на рациональном уровне прекрасно понимала, что никакая она Анечке не 'мать'. Они влезли в ванну и Аня блаженно откинулась Лиде на живот, вытягивая в теплой воде свои короткие ножки. Лида вылила в воду из бутылочки пахучую жидкость, и по воде пошла пузырями обильная ароматная пена, в которой плавали маленькие резиновые уточки и рыбки. Аня ловила руками пузыри и смеялась. Она так увлеклась, что не заметила, как Лида налила на ее белый пушок на голове детский шампунь и потом легонько смывала его одной рукой сделав другой рукой надо лбом козырек, чтобы шампунь не попал ребенку в глаза. Теплая детская спинка касалась ее тела, доверчиво облокачивалась на живот и грудь. Аня играла в воде, хватала яркие игрушки, тянула их в рот, потом отпускала, роняла и вновь за ними тянулась. Из Лидиных глаз потекли слезы, они падали в воду и закладывали нос. В ванную зашел Олег:

– Да, ладно тебе … Не плачь. Смотри, какая у нас девочка счастливая. Она и будет счастлива. Мы все это знаем. Что плакать … Не пройдет и пары месяцев и в ее жизни будет такое же купание … Лид … Нам всем плохо, но ей-то хорошо, а это самое главное …

Он подхватил из воды маленькое теплое распаренное тело и понес в спальню. Лида вошла следом и услышала, как Олег одевает Аню, приговаривая 'давай ручку … давай ножку … вот молодец …'. В его голосе было столько нежности и обожания, что Лиде стало не по себе, хотя она и понимала, что это не потому, что Аня – это 'та' Аня, а потому, что она 'его ребенок'.

Вечером все собрались после шести, долго ходили, с боками вина в руках, девочки оказались не совсем готовыми сразу подать все на стол. Феликс горько подумал, что Аня была в этом отношении более собрана … но теперь к нему уж никто не будет приходить в гости. Хозяйки-то нет. Аня переходила из рук в руки, Олег пытался ее уложить в переносной басинет, но лежать она не хотела, сразу начинала кукситься. Саша тоже попытался взять ее на руки, но делал это так неловко, что Олег с Феликсом сразу у него ребенка отобрали. Феликс изображал 'по ровному местечку' и Аня смеялась, слов она уже не понимала, но с удовольствием 'падала', когда было 'и в ямку … бух'. Саша смотрел на нее и удивленно всем говорил: 'Ну, надо же! Она сейчас, как в альбоме …'. Снова включили музыку. Дети возбужденно бегали, не обращая на взрослых никакого внимания. Выпили уже три бутылки и без еды немного опьянели. Пришлось еще ждать, так как Лида пошла укладывать Аню. Потом она вернулась, монитор был включен и все наконец уселись. Хотелось есть, и какое-то время пока голод хоть немного не утолился, все разговаривали на уровне 'дай … передай … положи …налей … хватит'. Феликс взял свой бокал и все разом перестали звенеть вилками:

– Ребята, в нашей семьей случилось небывалое. Мы все знаем … что … и не стоит об этом говорить. 4 года прошло … какими у нас у всех были эти 4 года … не опишешь!

Я просто хочу всех вас поблагодарить за терпение, мужество, поддержку, внимание к остальным. Я благодарю вас и от маминого имени. Может быть вы догадываетесь, что в ее короткой 'обратной' жизни был момент, когда она хотела покончить с собой, чтобы не подвергать нас этим испытаниям, но … не покончила, так как была в вас уверена. Любовь проявляется в действиях и каждый из вас доказал, что вы любите ее, меня и друг друга. Спасибо вам всем, друзья мои! В нашей жизни не будет мамы, но … не надо нам грустить. Она прожила с нами хорошую жизнь. Я буду ее помнить и вы будете … больше мы сделать ничего не можем!

Было видно, что отец с трудом сдерживает слезы. Все выпили и к тосту Феликса никто ничего не добавил и только Лида не могла успокоиться:

– Пап, я еще раз попрошу Колмана разрешить нам …

– Лида, не надо. Зачем?

– Как зачем? Они обязаны нам сказать …

– Лид, ну зачем нам знать эту семью? У них родится ребенок и это уже не наша история.

– Я хочу посмотреть …

– На Аню? Да, она будет точно такая же, как у нас. Копия! Понимаешь?

Лида замолчала и больше они все вообще про Аню не говорили. В монитор было слышно ее ровное легкое дыхание. Катя поднялась в комнату и долго смотрела на маленькое лицо. Лида видела, как сестра ушла, но не пошла постоять с ней рядом. Катя явно хотела побыть одна. Вечеринка шла своим чередом. Саша боялся зря. Их семейный ужин не был похож на поминки. Леша с Олегом изрядно напились, Катя одна с детьми поехала домой, а ребята отправились в бар, никто их не задерживал. Феликс напротив, ничего не пил. Им с Сашей и Лидой назавтра надо было рано вставать и ехать в аэропорт. А Феликсу потом – на работу.

Наутро Феликс с Сашей, невыспавшиеся, заехали за Лидой. Апрель в Портленде – еще не весна. Сеял мелкий противный дождь, серое, вязкое, мрачное небо нависало над городом, создавая ощущение безысходности. Машины ехали медленнее обычного и образовали длинную, унылую пробку. Феликс принялся нервничать, но они не опоздали, хотя и приехали к терминалу в обрез. Он сначала собирался выходить из машины и проводить всех до стоек досмотра багажа, но в последнюю минуту решил этого не делать. Прощание было сумбурным, скомканным. Саша выгрузил на тротуар Лидину сумку, она держала в руках карсит. Феликс наклонился к ребенку, поцеловал её в пушистую макушку и взял за ручку. Аня ему улыбнулась. Он поспешно отошел, и уже в машине, выруливая в поток, увидел, как Саша взял в одну руку карсит, а в другую Лидину сумку, Лида шла за ним, перед ними автоматически открылись стеклянные двери. Все.

На душе у Феликса было пусто. Он думал о предстоящем рабочем дне. Ничего по-сути у него не изменилось, после работы он вернется в свой пустой дом, позвонит Кате и будет ждать звонков от Лиды и Саши. Саша, кстати, вообще мог сегодня не позвонить. Аню Лида отвезет в Лаборатории сегодня же, а завтра он опять поедет ее встречать и все вернется у них в нормальную колею.

Феликс почувствовал, что он очень устал, устал невероятно, нечеловечески. Ему хотелось вернуться домой и просто лежать на постели без мыслей … Дождь стал сильнее и Феликс за рулем напрягался. Брызги от предыдущих машин попадали на лобовое стекло, дворники работали на максимуме. 'Надо, наверное, будет избавиться от Аниной машины' – Феликс и сам удивлялся, какие прозаические мысли приходят ему в голову. Еще он подумал, что пора наконец объявить об Аниной смерти. Ее, странным образом, никто не хватился. Хотя, что ж удивляться? Сашка сказал москвичам, что мама очень больна, а сам Феликс малодушно писал брату и некоторым близким друзьям маленькие имейлы с Аниной электронной почты. Надо сказать, что скончалась, выслушать соболезнования, сетования, все эти … ' как ты мог … как не стыдно … мы бы приехали …'. Но через это надо пройти. Вот он подождет пару недель, отдохнет и … скажет. Можно было бы девчонок обязать, они бы не отказали, но … нехорошо. Он должен сам. Так будет правильно. Дети про Анечку тоже будут спрашивать. Но тут просто: с Анечкой все в порядке. А если про бабушку спросят … ? Тут сложнее, но пусть дети сами им скажут, что бабушка в Москве умерла … Обязательно надо им об этом сказать. Ничего, это не будет такой уж для них травмой. Бабушки и так нет, а где-то там есть, или … где-то там – нет… какая разница. В их жизни не будет никаких перемен, а это для детей самое главное.

Лиду в аэропорту встречал знакомый сотрудник. Он взял у нее из рук карсит и они быстро доехали до здания Лабораторий. Парень всю дорогу молчал, ничего у нее не спросил, кроме вежливого 'как доехали?' Лида устроилась в 'своей' комнате в общежитии, покормила Аню и положила ее спать. Она лежала на кровати, хотелось есть и разболелась голова. Жаль, что ее билет был на завтрашнее утро, хорошо было бы сегодня же улететь. Сплоховала она. Аню она 'сдаст' и … что тут делать? Обстановка Бюро давила и нервировала. Лиде остро захотелось побыстрее со всем покончить и вернуться домой.

Аня проснулась, Лида ее покормила и отправилась в Лаборатории. В коридоре перед рецепцией отделения, все было прозаично. Колман объяснил ей, что Аню заберут, чтобы она ни о чем не волновалась и просил ее потом зайти. Не с Аней в руках, а понятное дело 'потом', ясно … зачем Колману в кабинете маленький ребенок. Из-за стеклянных дверей показалась молодая сотрудница, приветливо поздоровалась с Аней:

– Ну, вот наша принцесса! Как ты, малышка?

Аня насупленно смотрела на женщину, не плача, но и не улыбаясь. Та протянула за ней руки и наконец наступил момент, которого Лида так страшилась: надо было передать Аню в незнакомые руки. Вдруг она будет плакать … что тогда делать? Может попроситься тоже пройти вместе с Анечкой в отделение? Но Аня на заплакала. Женщина взяла ее на руки, повторяя что-то ласковое и успокаивающее. Потом по-прежнему, обращаясь как бы к Ане, проворковала: 'Ну, прощайся с мамой … по-английски это было Say bye to mommy. Аня положила голову женщине на плечо и они стали удаляться вглубь коридора. Лида какое-то время видела устремленные на нее большие зеленовато-серые Анины глаза, такие пристальные, что Лиде показалось, что ребенок что-то действительно понимает. Потом их стало не видно, и где-то далеко заработал лифт. Вместо страдания, Лида испытывала неприятное холодное оцепенение. Она зашла к Колману, который сразу стал ее успокаивать:

– Рад вас, Лидия, видеть. Я знаю, что вам грустно, но Анна в безопасности. Вам не стоит за нее беспокоиться. Все будет хорошо.

– Я не беспокоюсь за Анну. Дело не в этом …

– Да, да… я понимаю, что не в этом. Все это для всех вас нелегко. От имени Бюро я уполномочен поблагодарить вашу семью за помощь … за содействие … за понимание … за готовность … сознательность …

Колман еще какое-то время распространялся в этом духе, когда Лида решилась его прервать:

– Доктор Колман, а мы можем следить за маминой судьбой в новой семье?

– Нет, Лидия, это невозможно. Мы много раз обсуждали это с Феликсом …

– Мы хотя бы будем знать, что все прошло нормально?

– Да, это я вам обещаю.

– А когда произойдет, ну … как вы это называете … 'подсадка'?

– Не могу сказать точно. Скоро. Завтра утром специальным рейсом Анну перевезут в Нью-Йорк в Вейл-Корнелл Центр.

Аня не знала о чем еще можно спросить Колмана, распрощалась и ушла. В общежитии она с аппетитом поела, и решила немедленно ехать в аэропорт, чтобы улететь на 'стенд-бай', но внезапно ее возбужденное эйфорическое состояние сменилось усталостью и апатией. У Лиды просто не было сил никуда ехать, она быстро уснула, а утром знакомый сотрудник постучал к ней в номер, и заглянув сказал, что будет ждать ее через 40 минут у входа. Лида ехала в аэропорт, а знала, что вряд ли она еще раз приедет в DC. Нечего ей здесь было теперь делать.

Все у них, если так можно выразиться, наладилось. Ощущения, что кто-то в семье умер не было. Феликсу все же пришлось вытащить из кладовки Анины вещи и отнести их в секонд-хенд. Совсем старой ее одежды там давно не было. Аня сама много раз меняла свой гардероб. Феликс клал в сумку ее модные молодежные, стильные вещи совсем маленького размера и улыбался. Такие вещи даже девочки его теперь не хотели. Аня часто раньше жаловалась на то, что 'барахла тут много и уж ничего ей не идет … что она, мол, безобразно растолстела'. Надо же: успела все-таки попользоваться капиталистическим изобилием, поносила то, что хотелось. В комоде обнаружились крохотные кружевные трусики, которые она ему не показывала. Ну, Анька … Он был за нее рад. А мысль, что эти трусики все-таки кто-то видел, его уже не волновала.