Пробирка номер восемь

– Анна, подожди, давай я тебе объясню …

– Да, ладно, можешь не объяснять … давай, вали отсюда.

– Постой … понимаешь, я тебя недостаточно знаю, я не готов, так нельзя. Я сейчас не об этом должен думать. Мы с тобой и так вместе, мне с тобой хорошо. Если мы пойдем 'до конца' – это может иметь для нас обоих разные последствия … Я – мужчина, я обязан за тебя отвечать. У нас могут быть неприятности …

– Да, какой ты мужчина! Иди отсюда. За меня отвечать не надо. Я сама за себя отвечу. Скажи лучше, что ты просто боишься … Боишься? Мужчина он … Задрот слюнявый …

– Анна, я не говорю, что мы с тобой делаем что-то дурное, но … не обязательно идти в нашем возрасте 'до конца' …

– Да? Ты мне предлагаешь 'поиграть'? Я могла бы с тобой поиграть, но ты этого не заслужил … ты сначала заслужи, чтобы я с тобой играла … Знаю, что ты хочешь вместо 'до конца'.

– Я просто хотел бы избежать 'вагинального проникновения'. Это опасно. Это вредно.

– Что? Тебе это точно в церкви внушили … Аня нарочито громко захохотала. Да, иди ты … со своим 'вагинальным проникновением'!

Услышав слово 'vaginal', которое для нее звучало как термин, Аня совсем озверела, ей было так досадно, что она даже перестала слушать его сбивчивые и в общем-то предсказуемые, навязанные американским менталитетом и католицизмом, оправдания. Голый Маноло с 'перископом' на двенадцать часов, в ее постели проповедовал воздержание то того момента, когда он 'вырастет'. Этот сильный, довольно уверенный в себе юноша не считал себя взрослым, и Ане он немедленно стал противен. Да, как она вообще могла связаться с этим мексиканским, фальшиво 'крутым' идиотом? На еще вдобавок тупым, которого она сама же пыталась хоть как-то натаскать по математике. Что на нее нашло? Маноло подобрал свою одежду, зашел на минуту в ванную, и Аня услышала, как от дома отъехала его машина.

'Все, больше я в школу не пойду. Хватит! Мне там нечего делать' – Аня все для себя решила. Даже выпускной бал, с торжественным красавчиком Маноло при бабочке, показался ей полной глупостью. Она лежала в постели, на грязной, как она про себя думала 'обспусканной' простыне, и образ Маноло на пляже с каплями воды на загорелом теле, причудливым образом мешался у нее в памяти с почти забытым лагерным Шуркой Колосом, который был на год младше Маноло, но … Шурка был другой, лучше, и как сейчас Аня поняла, желаннее. Она знала, что Колос был в ее жизни очень давно, но как это могло быть давно, если она сейчас такая молодая … это не приходило ей в голову.

Идти назавтра в школу, видеть там мексиканского кретина, казалось ей неприемлемым. Нет, никуда она не пойдет … а все-таки интересно, будет Маноло мучиться или нет? Сейчас Аня хотела, чтобы ему было плохо. Да, да, путь он пожалеет о ней, о шансе, который он упустил. Ане было себя жалко, она ненавидела, когда срываются ее планы. Но Маноло она больше совершенно не хотела. Желание в одночасье прошло. Жалость к себе сочеталась с лютой злобой: ничего себе! Рыбка сорвалась с крючка в последний момент, как это она не смогла сопляка дожать? Это потому, что он ханжа и трус … и все-таки, это было поражение … и унижение, которого она раньше никогда не испытывала.

Когда она вечером объявила Феликсу, что не хочет больше ходить в школу, он ни о чем ее не расспрашивал, а просто спокойно согласился, предупредив, что так или иначе, им бы пришлось уехать. Аню вызывали в Бюро для очередного обследования. Феликс не показал Ане своего отношения к тому, что она раздумала посещать школу, но он прекрасно видел, что там у нее что-то случилось. Ладно, неважно, черт с ней с этой школой, от нее было больше проблем, чем пользы.

Аня присмирела, несколько раз до отъезда сходила с Феликсом в гости к Кате и Лиде. За столом сидела тихо, во 'взрослые' разговоры не вмешивалась. Потом уходила с девочками наверх и они там о чем-то тихонько переговаривались, замолкая, когда старшие заходили в комнату. Феликсу пришлось несколько раз Аню позвать, когда пора было ехать домой.

Батареи тестов в Лабораториях стали привычными. Аня покорно ходила от тренажера к тренажеру, сдавала различные анализы, встречалась с Беном, с которым она была отстраненно вежлива. Когда он спросил ее, как у нее дела в школе, Аня сказала, что хорошо, но больше она туда ходить не хочет. На вопрос 'почему?', она ответила, что это стало ей неинтересно. По итогам тестирования он отметил наметившийся у Анны когнитивный диссонанс, скорее всего вызванный конфликтом идей и ценностей с необузданными эмоциональными реакциями. Удивляться этому не приходилось: в сознании Анны наблюдалось усугубляющееся на этом этапе логическое несоответствие между прошлым опытом и настоящей ситуацией. Бен предположил, что есть вероятность, что через какое-то время диссонанс будет уменьшаться. Он предупредил Феликса, что у Анны будет отмечаться нестабильность поведения, эмоционально неадекватные реакции, но в целом она адаптируется к меняющейся действительности, просто всей семье надо быть с ней мягкими и терпеливыми. Феликс прекрасно понимал о чем говорил ему Бен, временами он даже переставал прислушиваться: ' социализация … семейная депривация … нарушения … замещающие семьи … материнская забота … психическая нестабильность …' Понятно, что Бен представлял Аню 'сиротой', вот им и надо будет создать ей дом и заменить родителей. Это он все и без Бена понимал, но Аня не была их ребенком, но и чужой им всем не была. Как с этим-то быть? А с этим 'быть' нельзя было научиться. В этом и состоял весь ужас.

Доктор Колман указал Феликсу, что уровень половых гормонов у Анны упал и скоро они будут наблюдать прекращение менструального цикла и уменьшение массы ее тела. К этому нужно было быть готовыми. Аня превращается в ребенка! Как к этому можно было быть готовыми? С другой стороны они же как-то все пережили превращение Ани в молодую женщину, в подростка! Люди видимо способны принимать все, их психика адаптируется. Феликс об этом знал, но когда дело касается близких людей, тебя самого … тут все по-другому.

Обратно они вернулись через три недели, был конец учебного года. За лето Аня действительно превратилась в девочку: Феликсу по-плечо, безгрудую, узкую, с длинными светлыми волосами и тонкими стройными ножками. Оставлять ее одну дома Феликс уже не хотел и Аня переехала к Кате. Детям ее представили, как дедушкину родственницу, которая приехала к ним пожить. Там, видно будет сколько … Все та же, довольно нелепая ложь. Все боялись, что дети будут расспрашивать, кто эта девочка, но нет … Анино воцарение в семье Кати были воспринято детьми как положительное событие, и им никому и в голову не пришло так уж сильно интересоваться деталями. Ника упрямо вспоминала о бабушке, но ей отвечали уклончиво, и она на время отступала.

Теперь Аня уже никогда не разговаривала со знакомыми, ни по телефону, ни по скайпу. Ее детский теперь голос не был тут главной причиной. Проблема была в том, что маленькая Аня не могла адекватно общаться со своими друзьями и родственниками. Нужно было что-то решать, но ни у Феликса, ни у ребят не поворачивался язык объявить о ее смерти. В этом было все-таки какое-то кощунство. Спрашивали совета у Саши, но он как всегда предлагал пустить это дело на самотек. Феликс настаивал, чтобы он помог, и Сашка наконец сказал, что он осенью поедет в Москву и всем скажет, что мать смертельно больна и дни ее сочтены. Таким образом известие о смерти через какое-то время, никого не застанет врасплох.

Катя долго со всеми советовалась следует ли записывать Аню в школу, потом решили у нее спросить. Аня с радостью согласилась, они будут ходить в один класс с Линой, и это отлично. Перед началом учебы девочки потащили Катю в магазин и напокупали разных модных девчоночьих нарядов, причем Аня знала, что она хочет, а Лина не особенно, и во всем следовала советам родственницы-сестры … девочки с легкостью считали себя сестрами и были неуловимо похожи. Они пошли в новую 'среднюю' школу, middle-school. Лина взахлеб рассказывала, какие там будут у них в классе девочки, почти все ходили с ней в начальную школу. Некоторых она считала своими подругами, и обещала ввести в свой круг Аню.

– Я тебя с Нэтали познакомлю и с Элизабет. Это самые крутые девочки. Они тебе должны понравится.

– Ну, посмотрим. Ты за меня не беспокойся. Я сама с кем захочу познакомлюсь.

– Без меня они с тобой не будут дружить …

– Ой, ладно … не будут, так не будут.

– Ты не боишься идти в новую школу? Совсем?

– Нет. Еще чего, бояться …

– Нам с тобой надо в первый день туда пойти в джинсах. Все будут в джинсах.

– Да? Ну тогда я пойду в юбке.

– Не надо.

– Надо. Что хочу, то и ношу. Я больше люблю юбки. Причем длинные.

– Они будут смеяться.

– Пусть попробуют … И ты надень юбку …

– А Нэтали сказали, что юбки …

– Мне плевать, что твоя Натали сказала. Не рассказывай.

Лина была права. Ни Натали, ни Элизабет не стали принимать Аню в свою компанию. Они ее игнорировали, шептались за ее спиной и демонстративно не садились рядом ни в классе, ни в столовой. Аня слышала замечания по-поводу своих юбок, туфель, длинных волос и небольшого акцента в английском. Она сидела в кафетерии одна за столом, а Лина каждый день стояла перед серьезным моральным выбором: сидеть с Аней или с девочками. И так и так было некомфортно. Аня наоборот переживала свое, как она считала, временное одиночество совершенно спокойно. Она первой сдавала все тесты, получала только хорошие оценки и внимательно присматривалась к ребятам и учителям. Несколько раз подряд Лина садилась в кафетерии за столик со своими девочками, подходила к ним во дворе. Зато дома, чувствуя себя предательницей, она заискивала перед Аней, и пытаясь загладить свою вину, повторяла Ане, что девочки согласны ее к себе принять, но она должна…

– Нет, я им ничего не должна. Даже мне об этом не говори. Не буду я скакать под дудку твоей распрекрасной жирной Нэтали. Можешь ей передать. Да, ты не передашь … Ладно, забудь!

– Ты не обижаешься, что я с тобой не сижу? Девочки тогда не будут со мной дружить… понимаешь?

– Да, не волнуйся. Сиди с кем хочешь. Мне насрать.

– А ты? Тебе же скучно.

– Кто тебе сказал, что мне скучно? Глупости. Мне скоро будет веселее, чем вам.

Скоро Лина поняла, что Аня имела в виду. В школе затеяли ставить спектакль Золушка. Аня несколько раз сходила в зал, где шли прослушивания и получила роль Злой Мачехи. Она немедленно похвасталась об этом дома Кате:

– А мы будем в школе ставить Золушку.

– Ой, здорово. А ты, Лина, об этом слышала?

– Пока нет.

– А вот Аня знает … ты никогда ничего не знаешь …

– Ой, Кать, не ругай ее. А я, между прочим, роль получила.

– Да, какую? Золушки?

– Нет, не Золушки. Золушка меня не интересует. Я буду Мачехой.

– Ты что? Зачем? Она страшная. – 'Мачеха' казалась Лине неприемлемой.

– Ничего ты не понимаешь. Страшная – это хорошо. Там есть, что играть.

– Ну, ты даешь …

– Кать, я буду позже приезжать, или даже за мной надо будет ехать. Ты согласна. У нас репетиции начинаются.

– Ань, мы как-нибудь устроимся. Если что, Лиду попросим … А с учебой у тебя все нормально будет?

– А когда у меня ненормально было? Кстати, через две недели у нас Science Fair. Я уже придумала проект.

– Уже придумала? А с Лешей ты не хотела посоветоваться?

– Ну, я сама хочу все сделать. Если мне нужна будет помощь, Леша мне поможет.

Аня теперь почти не тратила времени на пустую болтовню с Линой. Она не ходила ни на гимнастику, ни на музыку, но подолгу задерживалась на репетициях, а вечерами сидела на кухне с Лешей, обсуждая детали своего проекта. Сначала Аня колебалась, что выбрать, у нее было две идеи: Экология в школе: нужна ли вторая обувь? Аня планировала исследовать, из чего состоит пыль, представила бы принцип работы психрометра, провела бы социологический опрос «Что ты знаешь о пыли? И чем для здоровья чревато дышать пылью?» ну … и заключение. И был у Ани в голове еще один проект: Физика – на кухне! Тут и физическая суть процессов горения и принцип действия холодильника и микроволновки, механика разных вращательных движений бытовых приборов с электрическим мотором … Микроволновка ее особенно завораживала:

– Кать, Лешь, я им чуть скажу про микроволны, как о форме электромагнитной энергии, как световые или радиоволны. Они очень короткие … и вот … они разгоняют дипольные молекулы, которые …

– Ань, ну погоди. Послушай меня, там никто ничего не поймет …

Леша пытался Аню прервать, но она его не слушала:

– Поймут … только надо где-нибудь магнетрон найти для демонстрации. Понимаешь продукты содержат много жидкости и …

– Аня, ты меня не слышишь … Тебя невозможно остановить … ты что …

Теперь образумить Аню постаралась Катя:

– Лешь, скажи ей, звучит неплохо, но непосильно для ее класса …

Аня с надеждой смотрела на Лешу, но он тоже этот проект решительно забраковал.

– Ань, это слишком широко. Лучше сделать меньше, но внятно … сделаем постер хороший.

– Нет, про пыль будет неинтересно представлять. А с приборами я опыты покажу, чертежи, схемы …

– Ань, послушай меня. Про 'Физику на кухне' даже твои учительницы не поймут. Я уж не говорю о ребятах. Никто же физику не проходил … ну, честно, для них это непосильно.

– Ну, и что. А я объясню. Все поймут.

– Нет, никто не поймет. Давай мы с тобой лучше сделаем слайды. Хочешь, покажем разные пробы воздуха через микроскоп, и поверхности разных предметов … Там работы непочатый край.

Про слайды Ане понравилось, и теперь вечерами она и Леша для семьи пропадали. Катя тоже не могла удержаться, чтобы к ним не подойти. Они все вместе копошились в интернете. Леша купил довольно большой микроскоп, подрядили Лиду, чтобы она фотографировала образцы. Фото увеличивали во много раз на компьютере. Леша приносил с работы макеты специальных костюмов, для работы в вакууме, где совсем или почти совсем нет пыли. Олег выступал, как эксперт по медицинской части. Все семья работала на Анин проект.

Никто, как и предсказывал им доктор Лисовский, не воспринимал Аню по-старому, она была ребенком, маленькой девочкой, они ее любили, и ни за что бы по своей воле с ней не расстались. Леша и Олег были от Ани просто в восторге:

– Ты слышал, какой наша Анька проект готовит для школы.

– Ну, как же я не слышал, я же тоже целую лекцию читал о воздействии загрязнений в воздухе на организм. И Лида там пригодилась со своим фотоаппаратом. У нас в семье самая главная тема сейчас – это пыль. Ты, как я понимаю, тоже впрягся на сто процентов? Там, ведь, в основном родители пашут, дети ни при чем.

– Да, ты что! Она все сама. Всех без исключения задействовала, руководит, подгоняет. Мы пашем, и ею восхищаемся. Вот как надо. Да, если бы ты знал, как она соображает.

– Ну, еще бы ей не соображать … тут у нас особый случай. Это, ведь, только кажется, что она – ребенок. Откуда мы знаем, что она забыла, а что помнит. Я так понимаю, она все помнит. Что ей их физика и математика …

– Слушай, я даже раньше не думал, что она вообще такое знает.

– Ой, перестань. Ты же в курсе, кто ее папа … она физическую спецшколу закончила, и факультет неплохой … странно, что в ее голове что-то осталось.

– Да, ты что! У нее в голове побольше, чем у нас. По крайней мере не меньше.

Мнение их было единодушным: Аня – мировая баба, тут и удивляться не приходится, что она и ребенок классный.

Насчет научного проекта, Аня поначалу тащила за собой Лину, даже старалась помочь ей выбрать тему, но Лина была до такой степени инертна, что они даже немного поссорились. Лина что-то выбрала с Лешиной подачи, он практически все за нее сделал, и в день ярмарки Аня носилась со своим выступлением, волновалась, сто раз проверяла как подключать в зале свой компьютер к проектору, Лина в это время болтала с подружками, и в результате просто поставила свой постер в дальнем углу и была довольна, что к нему никто не подходил. Аниных успехов хватило на всю семью. Лина не завидовала, но и не радовалась чужой славе. Много комплиментов получили и Катя с Лешей: 'Ах, ваша девочка! Какая у вас девочка! У нас никогда не было такого проекта!' – хотя девочка – девочкой, но учителя все-таки полагали, что Анин проект – заслуга родителей. Убеждать их, что это не так, было бы глупо.

Выступив, Аня выкинула из головы проект буквально сразу. Теперь главным в ее жизни был спектакль. Она надевала костюм мачехи, который при активной Катиной помощи сделался абсолютно гротескным. Они, невзирая на школьную во всем умеренность, прицепили накладные груди и зад. В нелепых туфлях Аня часами вертелась перед зеркалом, отрабатывая походку, голос, повадки. Еще она требовала, чтобы Катя, Лина и даже Яша смотрели на ее репетиции:

– Кать, идите сюда … посмотрите … как я вам?

– А как вам ее походка? Ничего? А так …?

– А можно я так сделаю … а можно я так скажу …

Аня теперь очень часто спрашивала у старших 'а можно…?' Никому это не казалось глупым, они действительно были взрослыми, а она – ребенком.

– А можно я буду сигарету в мундштуке курить?

– Нет, Ань, нельзя. Это уж слишком. Тебе в школе все равно не позволят. Даже и не заикайся об этом.

– Почему? Это круто. Мачеха же плохая.

– Нет, Аня. Не дури.

Аня ничего не ответила, но за несколько дней до выступления Катя получила от режиссера имейл с просьбой на минуту к ней зайти. Катя зашла и узнала, что на репетиции Аня вытащила сигарету, вставила ее в мундштук, который действительно валялся у них дома от какого-то старого спектакля и … закурила … 'Ах, какой кошмар … ах, это недопустимо … почему ребенку пришло такое в голову?' Оказывается, когда Ане велели выбросить сигарету, она стала спорить, доказывать, что с сигаретой Мачеха будет колоритнее … и что у них в семье они уже представляли персонажей с сигаретой. Учительница недоумевала, как вообще возможно, что Аня … 'Вот дрянь! – думала Катя. Я же ей сказала … ну откуда я знала, что она не послушается'. Дома с Аней провели беседу, насчет ' почему ты не слушаешься?', она обещала ни к кому больше с курением на сцене не приставать, но явно осталась при своем мнении, да еще потребовала признать, что 'с мундштуком лучше, но … в школе нельзя …'. Катя признала, что ей было делать. Они ведь все были актерами театра абсурда, где надо было пенять собственной матери, что та 'не слушается'.

Была еще одна проблема, которую удалось скрыть. Аня стала немного меньше ростом и сильно похудела. Костюм Мачехи на ней буквально висел. Катя костюм ушила, и дала Кате свои туфли на каблуке … на которых Аня выглядела повыше. Никто ничего не заметил, даже она сама в пылу подготовки не придавала значения своему внешнему виду. Хорошо, что уже был самый конец учебного года. Они Аню заберут и больше не надо будет беспокоиться, что кто-то задаст недоуменные вопросы.

На представление собралась вся семья. Аня была невероятно возбуждена, выложилась, и ей много хлопали. В том как играли дети была ожидаемая фальшь, ребячья старательность и совершенная уверенность, что их похвалят, что как бы то ни было, они все равно молодцы и родители будут ими гордиться. Золушка была вся в темных завитушках, ярко подрумяненная, миленькая, но все равно какая-то безликая, как кукла Барби. Принц был самым красивым мальчиком в школе, он сам это знал, и все время поглядывал со сцены в зал, следя за тем, какое он производит впечатление.

Только Аня играла действительно уродку-Мачеху, не боясь выглядеть глупой, злой и отталкивающей. Свой естественной игрой она 'переиграла' и Золушку и Принца. Свои смотрели на нее с восхищением и обожанием. Яша говорил, что Аня самая смешная, и почему-то ни с того ни с сего посетовал, что 'жалко бабушка не видит'. Но когда упал занавес, и все по-очереди выходили кланяться, главные герои получили гораздо больше аплодисментов. Хлопали по-сути не актерам, а персонажам. Аня надулась, уверенная, что ее талант не признали, что 'они несправедливы'. Сколько Катя ей не говорила, что 'ничего подобного, они смеялись …', Аня злобно отвечала: 'Да, смеялись, а потом не хлопали'. 'Да, хлопали они тебе'. 'Нет, они Золушке хлопали. Она плохо играла, кукла напомаженная.' Потом она как-то успокоилась, прекрасно понимая, что если страдать слишком долго, то все перестанут обращать на нее внимание. Разочарование ее померкло и забылось. Аня быстро теряла интерес к прошедшему событию. С ней надо было ненадолго съездить в Лаборатории, а потом девочкам обещали лагерь за городом с лошадьми.

На этот раз в Куантико ездила Катя. Доктор Колман сказал ей, что после Нового года, к весне все должно для них завершиться. Процесс теперь шел быстрее. По приезде начались проблемы, потому что Аня стала выглядеть гораздо моложе Яши и в никакой лагерь ее уже отправлять было нельзя. Катя говорила им это по-телефону, но теперь Феликс сам убедился, что она не преувеличивала. Он встретил Катю в аэропорту. Он сразу увидел в толпе ее небольшую фигурку. Катя тащила сумку и вела за руку совсем маленькую девочку. Такого даже он не ожидал. Надо было что-то сказать детям. Они договорились, что теперь Аня будет жить у Лиды. Дедушка с Катей привезут Нике … кого? Другую Аню? А та где? Маленькая, а потом и грудная девочка будет жить в доме, но кто она? Как ее надо было воспринимать? Придумать новую ложь надо было немедленно, еще до того, как они попадут к Лиде домой. Катя позвонила сестре:

– Слушай. Мы с папой Аньку везем. Она совсем уже маленькая. Что Нике-то сказать? Придумай что-нибудь.

– Что я придумаю? Что сильно изменилась?

– Да она сейчас гораздо меньше Яшки.

– Ничего себе. А по уму?

– Да, вроде, и по уму. Хотя, неизвестно.

– А мы для нее кто? Что ты ей говорила? Тут, ведь, многое зависит от того, что она сама Нике скажет.

– Слушай, ну откуда я знаю, что она скажет …

Практичная Лида была готова к Аниному приезду. Она порылась в старых коробках и нашла много разной старой Никиной одежды, с том числе и для самых маленьких, но что говорить, она не подумала. Как обычно в случае собственной растерянности она обратилась к Олегу:

– Олег, сейчас папа с Катей Аню к нам везут …

– Ну, и что, мы же договорились …

– А то, что она совсем маленький ребенок. Что мы Нике скажем?

– Ника же знает Аню …

– Ты не понял. Эту Аню она уже не знает … хотя ты прав они похожи … Что делать? Что дети подумают?

Лицо Олега стало напряженным и каким-то отрешенным: он думал.

– Ладно, Лид, мы им скажем правду.

– Как?

– А почему бы не сказать, что девочка, наша родственница, больна … развивается 'в обратную сторону', ее привезли в Америку … ученые за этим наблюдают, что мы все помогаем, наша семья участвует в научном исследовании … хотим помочь, ну, и так далее. Можно даже на все их вопросы ответить, если их будут интересовать 'как' да 'что'.

– Ну, как же …

– Лид, для нас самое главное, чтобы про бабушку они не подумали. А они, разумеется, не подумают. С бабушкой никакой связи нет. Девочка – и девочка. Им даже все это интересно. Ребенок в доме – это самое главное, остальное будет не так для них всех важно.

– А потом?

– А ничего … отвезем в Вашингтон, в 'главную больницу' Америки и там … ну, не знаю … девочку с 'нуля' заведут снова и … все будет хорошо. Она вернется в Россию. Так тебе нравится?

– А если они расскажут потом в школе?

– Ой, перестань. Мало ли что дети рассказывают. Все будут считать, что они фантазируют. Не беспокойся.

Ника восприняла папины объяснения с большим интересом и все спрашивала, через сколько минут они приедут. Разумеется, она сейчас же спросила, что будет с Аней потом, 'она умрет или ее вылечат?' Олег сказал, что вылечат, но 'надо сначала, чтобы обратное развитие дошло до конца'. Ника немного расстроилась, говорила, что Аня бедная, но во все поверила, и это было лишним подтверждением, что умелые лгуны говорят почти правду. Все дело всегда в этом 'почти'.

Машина Феликса затормозила у входа, Катя стала выгружать из багажника Анину сумку, а Аня сразу побежала к Нике и крепко ее обняла. Олег все придумал просто гениально. Аня выглядела моложе, но это была та же самая Аня, которая недавно играла мачеху, глупо было бы говорить, что это другая девочка. Теперь Ника была значительно выше ее, они была рады друг друга видеть и со смехом побежали наверх. Аня должна была спать в старой Никиной кровати в отдельной комнате. Ника стала просить мать разрешить им спать в одной комнате, но Лида не разрешила, сказав, что Аня маленькая, и ей надо больше спать больше, чем самой Нике.

Это лето для семьи было странным. У них появился маленький ребенок, требующий специальных забот. Все работали, а Лида сидела с Аней дома, так как планы с лагерем не реализовались. Девочка она была некапризная, активная: рисовала, раскладывала в каком-то своем порядке Никиных кукол. Лида поставила ей во дворе маленький надувной бассейн, и Аня там то стирала, то купала игрушки. Проблема была с едой. Взрослую еду Аня не ела и ей приходилось специально готовить. Феликс приходил часто, каждый выходной. Он играл с Аней, брал ее с собой гулять, тащил ее маленький велосипед. Аня почему-то помнила, что у Феликса дома есть черный кот. Она хотела его видеть и Феликс брал ее к себе. Мерзкий Ляленькин от Ани убегал, забирался под кровать и сидел там пока девочка не уходила. Всем было известно, что злой мизантроп Ляленькин ненавидел людей, и детей особенно. Аня ложилась на пол перед кроватью, и подолгу терпеливо звала его 'кис-кис', кот не вылезал, и она горько жаловалась Феликсу, что котик ее не любит. Аня прекрасно ориентировалась во всех домах, знала, где что лежит. Наверное, она каким-то образом помнила, как она там жила или часто бывала. Ей везде было хорошо, она чувствовала себя среди своих, но ее детский ум осознавал, что хотя все эти, окружающие ее люди, любят ее, они – не родители. Ей бы очень хотелось, чтобы папа и мама были рядом, но их нигде не было. Она их не помнила, но знала, что в ее жизни их нет. Лида боялась, что девочка спросит, где ее папа и мама, но Аня ничего не спрашивала.