Пробирка номер восемь

– Да нет, вроде не изменилась сильно-то. Она уже давно такая.

– Слушай, а ты ее помнишь 'бабулей'?

– Помню, но уже как-то смутно. Ее такой никто не знал, даже, наверное, Феликс.

– Да, а все-таки удивительно, как она похожа на свои фотографии в альбоме.

– Ну, а что ты хочешь. Это же – она. Вот она такая была. Красивая какая баба!

– Да, с ума сойти, какая красивая. Мне такие нравятся. Может в бар с ней сходим?

– Да, можно. Да, только какой прок-то с ней идти? Как-то глупо.

– Чего, глупо-то. Она только может не согласиться …

– Я уверен, что согласится. Вот только что они нам скажут?

– А что они скажут? Мы же маму развлекаем. Ты понял прикол? Я только Феликсу позвоню. Пусть детей спать кладет. Ты можешь ехать домой, если не хочешь …

– Нет, я тоже пойду.

Аня вышла, и когда они ее спросили пойдет ли она с ними в бар, с удовольствием согласилась. Потом они еще зашли в дансинг, где-то играли на бильярде, и в боулинг. Аня устала, но повеселилась. Когда Леша завез ее домой и она поднялась наверх, Феликс вышел и выразительно посмотрел на часы. Потом демонстративно ничего не сказав, ушел в спальню. 'Ой, ну точно, как папа когда-то. Он всегда молчал, а мама ныла'. А было это сорок лет назад … а сейчас 'дежавю'. 'Привет вам, ребята от Нюрки' – Аня легла и очень быстро заснула. 'Ну их всех в жопу', – кого 'всех' Аня себе не уточнила. Феликса она не боялась. Ну, что он мог ей сказать, или тем более сделать?

Она в ноябре съездила на плановое обследование в Лаборатории. Колман с достоинством, без комментариев, выслушал ее отказ от беременности. Опять та же рутина, которая совершенно перестала ее интересовать. Полипы исчезли, зрение было практически стопроцентным, те показатели в норме … эти … Она рвалась в Лаборатории только, чтобы встретиться с Беном. Он был с ней на работе ровен, радовался, что у нее не наблюдается никаких признаков депрессии, и вряд ли им следует возвращаться к теме самоубийства, что он 'так и знал'. Они встречались по вечерам и все возвращалось к ним с новой силой, достигая даже еще большего накала, как бывает с молодыми людьми, которые еще не прожили первый этап своей влюбленности, замешанной на взаимном, пока неослабевающем притяжении, не омраченном ни рутиной, ни семейными узами, тем более, что они оба знали, что им отпущено короткое ограниченное время, которое вот-вот истечет. Аня жила только сегодняшним днем, а Бен чувствовал, что это все с ними – в последний раз. Он уже больше не сможет с ней быть, не чувствуя себя педофилом.

Аня вернулась взбудораженная в Портланд перед самыми новогодними праздниками, нервная, раздраженная. Работать в университете она с этого года не согласилась. Никто бы там не стал терпеть ее долгие отлучки.

Феликс уезжал на работу, она садилась в машину и ехала на плазу. Там ходила из магазина в магазин, ничего не покупая, но не зная, на что убить время. Дети ходили в школу и в этом году заниматься с ними ее не просили. Почему, она не задумывалась и была даже рада, что у нее нет никаких обязанностей перед семьей. Она подолгу простаивала перед соблазнительным бельем в магазине Victoria Secrets, трогала крохотные трусики с бантиками и кружевами, и примеряла в кабинке дорогие лифчики. Ане хотелось все это иметь, но она понимала, что ей ни к чему такое белье, что Феликс, увидев ее приобретения, брезгливо поморщится, хотя может ничего и не скажет, делая ей скидку, которая была Ане унизительна.

Приближался Новый год и Аня, совершенно уверенная, что все придут к ним, начала мысленно готовиться, продумывать меню и наряд. Она оживилась и каждый день напоминала Феликсу, что надо купить хорошую елку, но Феликс не спешил, очень Аню раздражая своей, как она про себя думала, старческой неповоротливостью. Надо ребятам сказать, я лучше с кем-нибудь из них съезжу. Ее поездки в магазины стали более осмысленными, так как ей надо было найти себе платье. Нежелание Феликса ехать за елкой было уже необъяснимым:

– Фель, ну все. Завтра, когда ты придешь с работы, мы точно поедем за елкой! Нельзя больше откладывать.

– Ань, нам с тобой не нужна елка.

– Что ты имеешь в виду? Нам с тобой … тебе может и не нужна, а детям нужна, и мне нужна … и всем.

– Ань, никто к нам на Новый год не придет. Понимаешь?

– Почему это? Что я должна понимать? А где мы будем на Новый год?

– Нигде, Ань.

– В каком смысле? У Катьки будем встречать? Ну ладно. Я хотела у нас …

– Нет, Ань. Мы с тобой ни к кому не пойдем, и к нам никто не придет.

– Почему?

– А ты сама не понимаешь?

– Нет.

– Странно. А тебе, Аня, не приходило в голову, что уже не нужно, чтобы тебя видели дети? Они не смогут узнать в тебе бабушку Аню. Ты совершенно на нее не похожа. Что мы им скажем? Об этом ты подумала? Ведь когда ты вернулась недавно из Вашингтона, они тебя не видели.

– Да, вроде, видели …

– Нет, не видели. Ты на себя в зеркало смотришь? Ань, пойми, мы не можем им ничего объяснить. Они не поверят, да и для их психики это вредно. Дети есть дети… Мы не имеем права взваливать это на их плечи.

– Это ты сам придумал?

– Нет, не сам. Ты что ничего вокруг себя не видишь? Пойми, так будет лучше. Дай нам придумать, как обставить твои метаморфозы. Прости, Ань, в этом никто не виноват, и ты меньше всех. Ты просто должна нас понять. Ты понимаешь?

Аня прекратила есть, ее чай остывал, она молчала, никак не реагируя на слова Феликса. Потом она встала из-за стола и поднялась наверх в гостевую комнату, которую она теперь считала своей. Когда Феликс туда вошел, Аня лежала, глядя в потолок и плакала. Плакала тихо и безысходно. Слезы текли по щекам и скатывались вниз, затекая в уши, попадая в рот. Аня их не вытирала.

– Ань, ну не надо. Ты обиделась? Скажи.

– Оставь меня в покое. Иди, я хочу побыть одна.

– Ань, ты считаешь, что мы неправы? Давай поговорим.

– Правы, правы. Иди.

Феликс вышел из комнаты. Аня лежала в темноте, слезы ее иссякли, в голове были какие-то разрозненные мысли, ей было жалко себя. Она так хотела повеселиться, надеть новое платье, выпить, потанцевать, а они … все о детях думают. А о ней они думают? Что ей сидеть с Феликсом за столом и чокаться? Ничего себе! Аня не могла обуздать свое разочарование, она ожидала праздника, хотела 'блистать', перспектива встретить праздник с Феликсом казалась ей несправедливой, даже чудовищной. Семья лишала ее удовольствия. Лучше бы она осталась с Беном в Вашингтоне, он ей это, кстати, предлагал. Даже предлагал в Париж слетать на три дня. Как бы ей хотелось остаться с ним. Она лежала ночью в их широкой постели в Джорджтауне и думала о том, где бы они в Париже побывали. Могла бы родственничкам сказать, что исследования ее задержат еще на неделю после 1-го января, но голос Феликса по телефону звучал так грустно, что она просто не нашла в себе мужества ему солгать. К тому же до последней минуты было неясно насчет Сашки. Вечное его 'приеду– не приеду'. Не приехал. И теперь все будут вместе, а она – одна. Они, что, уже ее вычеркнули, сомкнули ряды, 'отряд не заметил потери бойца'. Дура она дура, надо было сделать так, как ей хотелось. Она к ним приехала, а для чего, для кого?

В Новогодний вечер Аня назло не захотела празднично одеваться, и ничего не стала готовить. Феликс сам все сделал. Они сидели одни и вяло ели, разговор не клеился. Ребята звонили, поздравляли, голоса их звучали оживленно и уже немного пьяно, слышался детский смех. Аня делала над собой усилия, спрашивала, открывали ли они подарки, что у них на столе. В конце Лида взяла трубку и озабоченно спросила:

– Мам, ты не обижаешься?

– Нет, не беспокойтесь. Что мне обижаться? Ерунда.

– Да? Ну и хорошо.

Поверила ей Лида и остальные или нет? Наверное нет. Феликс пытался с ней говорить о них, о том, что делать, но Аня этот разговор не поддержала. Она сидела и боролась с непреодолимым желанием ему нахамить, сказать, что он тоже может убираться к Катьке, что она тут как-нибудь … сама. Что, что он сейчас от нее хочет? Конечно надо было решать проблемы с другими людьми, которые уже не могли узнать в ней прежнюю Аню, но не сейчас же … Ане в общем-то было все равно, что всем насчет нее скажут, что скажут, то и ладно. Ей-то что? Желание хамить делалось все сильнее.

Сразу после 12-ти они с Феликсом попробовали посмотреть русский телевизор. По всем программам передавали Новогодние концерты. Аню все раздражало и они пошли спать. Вдвоем они выпили бутылку Шампанского и Аня пошла с Феликсом в спальню. Она видела, что Феликсу этого хотелось, и решила его не обижать. Хотя … это она старалась себя убедить, что из-за этого. В глубине души она знала, что ничего не выйдет и ей хотелось, чтобы не вышло. Света они не зажигали, Аня закрыла глаза, попытавшись представить себе Бена. Ей это удалось, и Аня полностью отдалась мужским рукам. Глаз лучше было не открывать. Вот бы Феликс знал, что у нее в голове. Он почему-то волновался, такого Аня за ним раньше не замечала. Она видела, что Феликс возбужден, но недостаточно, а потом у него вообще все упало, и Аня с тоской подумала о Бене. Как все грустно: раньше Феликсу не было равных, а сейчас он – старик. Да, ведь, она так и знала. Что от него ждать? И зачем она приехала? Будь он неладен. Лезет, главное … не видит разве, что ему ее не 'потянуть'? Вслух она сказала другое, то, что всегда говорят в таких случаях:

– Ладно, Феля, не огорчайся. Наплевать на это.

– Анька, это потому что ты – молодая. Я с тобой такой не могу.

– Ну, и не надо.

'Вот именно, не можешь. А лезешь …' – Аня уже жалела, что она повелась на его желание и свою надежду снова 'побыть' с Беном. Бен – молодой, зрелый, умелый мужчина, а Феликс … Сама виновата. Так ей и надо. Она легла в свою кровать, и долго не могла уснуть. За окном выл ветер и дождь стучал по стеклам. Разве такая должна быть новогодняя ночь? Кот Ляленькин ходил по коридору и противно во все горло мяукал. Потом его вой прекратился, он начал натужно кашлять и давиться. Ане уже стало казаться, что он умрет от удушья, но нет, не умер. Где-то совсем рядом со своей кроватью Аня услышала звуки изрыгающейся рвоты. Черт, оказывается, ее дверь была прикрыта неплотно, и мерзкий Ляленькин зашел к ней в комнату. Аня зажгла свет: Ляленькина и след простыл, но в метре от ее постели по ковру разлилось бурое пенящееся пятно, от которого исходил кислый утробный запах.

Надо бы Феликсу сказать, чтобы он убрал за своим идиотским котом. Аня вышла из комнаты, осторожно обойдя островок рвоты. Из спальни слышался храп Феликса. 'Во, уже спит. Не встало – и ладно. Не сильно он расстроился.' – Аню все раздражало. В горле у Феликса клокотало, каждый выдох сопровождался прерывистым сипением, каким-то подвизгиванием и причмокиванием. 'Раньше он не храпел. Да, с ним спать стало невозможно. Боже. Но, не будить же его' . Аня пошла в гостиную, и уселась на диван. Ей не хотелось возвращаться в комнату со рвотой. Они посидела какое-то время и ей страшно захотелось спать. Она оторвала большой кусок бумаги от рулона и брезгливо собрала в него тепловатый сгусток слизи. Потом пришлось полить пятно жидкостью из флакона. В комнате запахло бытовой химией и Аня заснула в этом запахе, с мыслями о прошедшем годе, закончившимся позорным сексом со стариком и рвотой.

Никто не мог ей помочь, хотя она почему-то ждала их помощи. Новый год – это надежды, а у нее их не было. С каждым месяцем она все больше расходилась во времени со своей семьей, как в старых задачах о поездах, которые шли навстречу друг друга из пункта А в пункт Б: встретились в одной точке, и разъезжаются. Впрочем, Аня в глубине души продолжала считать, что она остановится, остановится именно на этом отрезке, и тогда … ей дадут другие документы и можно будет начать новую жизнь … вместе с Беном. Аня заснула и наутро проснулась отдохнувшей и свежей. Ей снилось что-то хорошее, но она не помнила, что именно.

Феликс за завтраком начал с ней обсуждать, какова будет тактика их семьи по-поводу Аниного исчезновения. 'Опять за свое …' – Аня смирилась:

– Ань, с работы ты уволилась. Им не надо ничего объяснять. Мы с девчонками подсчитали: осталось всего несколько человек, родственников и друзей, которым надо что-то сказать. И … дети.

– Ну, ладно. Что вы хотите сказать? Я не против.

– И что ты хочешь, что бы мы сказали?

– Да, пофиг мне. Говорите, что хотите.

– А если брат из Израиля позвонит?

– Ну и что? По скайпу мы с ним не разговариваем. А голос у меня прежний. Поговорю. Он редко звонит.

– Ань, это сейчас у тебя прежний голос. А потом?

– Что потом?

– Ну, хватит, Аня, не хочешь говорить об этих важных вещах, так и скажи. Тебе безразличны все твои друзья и родственники?

– Ага. Скажите им, что я умерла. Что еще скажешь? Что тут мудрить?

– Ты правда этого хочешь? Ничего, что они будут страдать?

– Фель, ну что я могу сделать? Будь реалистом: умерла. Это правда. Подробности никому неинтересны, да в любом случае, нашей истории никто не поверит. 'Умерла' – проще.

– Тебе проще?

– Да, нет! Вам. Мне все равно.

– Хорошо. А дети?

– Феликс, вы хотите, чтобы я об этом думала? Я уверена, что вы все решили. У вас есть версия, как им мое исчезновение преподнести. Да, пора им что-нибудь сказать. Так говорите! … Вперед! Только от меня отстаньте.

Феликс набросал Ане вариант объяснений, на который Аня сразу согласилась, даже не спросив, кто конкретно его придумал. Детям скажут, что бабушка уехала лечиться в Москву, что у нее серьезная болезнь и в России ее лечить лучше и дешевле. Дедушка с ней туда, якобы, ненадолго съездил, побывал у родственников и привез из Москвы бабушкину племянницу, тоже, кстати, Аню. Она совсем молодая девушка, и, предположим, сирота, и … пока она поживет с дедушкой, а потом уедет обратно. Потом к ним будут 'приезжать другие' родственницы-девочки. 'Посмотрите, дети, как бабушкина племянница похожа на молодую бабушку! Что ж удивляться? Они же родственники'. Феликс в лицах озвучивал перед Аней эту версию, и хотел, чтобы Аня ее одобрила и внесла свои изменения. 'Логично, Ань?' – спрашивал он ее. 'Логично, логично. Я в вас не сомневалась'– отвечала Аня, почему-то очень раздражаясь.

Феликс вообще ее в последнее время не понимал. В этой молодой, капризной молодой девушке уже почти не проглядывалась ни его жена, ни мать его детей. 'Неужели он такая была раньше, до меня?' – спрашивал он себя, и понимал, что дело не в этом. Дело в уникальном новом опыте Ани, опыте не поддающемся никаким психологическим и психиатрическим объяснениям. Ему как ученому, клиницисту было бы невероятно интересно наблюдать за этим случаем. То-есть было бы интересно, если бы речь не шла об Ане, о нем, о них всех. Но это была, к несчастью, Аня, и какой теперь из него был сторонний наблюдатель и клиницист? Разве в таких обстоятельствах можно было быть адекватным? Аня ему рассказывала, что в ФБР ей сказали, что ее 'случай' – восьмой. Да, хоть бы и так. Восемь случаев – это статистически несерьезно.

Детям родители объяснили, что бабушка заболела и они с дедушкой уехали в Москву. Лина и Яша ничего не спросили, а Ника как раз настойчиво спрашивала, 'что с бабушкой, и выздоровеет ли она?' Через какое-то время, она вновь спросила Лиду 'а я бабушку увижу или она умрет?' Лида сказала, что они не знают, но с бабушкой можно поговорить по телефону, если Лика хочет. Можно и имейл ей написать. Дети по разу действительно Ане написали и она им ответила. Потом переписка заглохла. Дети писали явно по настоянию родителей. Когда Катя и Лида перестали их заставлять, ни Лина, ни Лика писем больше не писали. Да и инициативы позвонить бабушке тоже никто из них не выказал.

Сказать, что Аня скоропостижно умерла сначала казалось приемлемым, а потом Феликс как-то насчет этого скис и Аня просто написала брату и московским друзьям на скайпе, что компьютер у них 'глючит', проблемы с интернетом, вирус … надо другой компьютер покупать и, что пока она будет звонить и изредка, будучи в гостях у ребят, писать имейлы. Все удовлетворились и драм пока трусливо избегали. Выслушивать соболезнования и полные боли замечания друзей и знакомых по-поводу Аниной смерти никому не хотелось. Она сидела бы рядом, молодая и полная жизни. Но в этом-то и была проблема. Аня помнила старый американский фильм, где человек организовывает себе поминки при жизни. К нему в дом приходят все, кого он знал, в черных одеждах и говорят ему приятные вещи. Потом он правда умирает и все это уже происходит на самом деле.

В марте пришел новый вызов в Бюро. Феликс взял отпуск и готовился отправляться в Вашингтон вместе с Аней. Одну ее туда отправлять ему уже не хотелось. К тому же он хотел сам о многом поговорить с руководителями программы. Аня стала такая легкомысленная и ребячливая, что он не мог доверять ни ее оценкам, ни ее рассказам об исследованиях. Он теперь сам должен был все взять в свои руки.

Взять, к примеру, их последний Новый год вдвоем. Когда стало ясно, что к ребятам им идти не нужно, он даже был рад, что это будет только их праздник. Феликс так ждал какого-то доверительного разговора, нежности, откровений. Ему казалось, что это мог быть последний Новый год с Аней, когда она еще 'Аня'. Но он понял, что опоздал. Она, уже не была 'Аней'. Перед ним сидела капризная, молодая эгоистичная девчонка, упивающаяся своей обидой, не желающая никого и ничего понимать, кроме себя. С Аниного красивого лица не сходила брезгливая, недовольная гримаса, и ему было с ней не по себе. Когда в постели у него ничего не вышло, ему показалось, что он Ане неприятен, и даже не потому, что старик, а потому, что ей нужен совсем не он. Может там, в Вашингтоне у нее кто-то был? Впрочем, хотел ли он это знать? Что ж теперь… Разве ему было неизвестно, что у Ани до него был целый 'послужной список', а теперь это 'до' наступило. Стоило ли удивляться.

Глава 4

Они летели в Вашингтон, Аня смирно сидела с Феликсом рядом, а в аэропорту она прямо подошла к молодому мужчине, который их встречал.

– Познакомься. Это Бен Лисовский, психолог, я тебе о нем говорила. Бен, это Феликс, мой муж.

Мужчины пожали друг другу руки, улыбнулись и сразу заговорили о ничего не значащих вещах. Бен интересовался, как они отпраздновали Новый год, даже спросил, приезжал ли Саша. 'Да, Анька ему тут всю нашу биографию зачем-то рассказала' – ревниво подумал Феликс, настороженно приглядываясь к Бену. Он знал такой тип мужчин: уверенный в себе, всего добившейся сам, умный, здоровый, с довольно высокой самооценкой, мотивированный, социально самодостаточный … хотя, возможно и у него есть проблемы и немало. У таких, как Бен обычно нет 'хобби', хотя он не всегда знает, как занять свое свободное время: слишком много отдал учебе и карьере, ему невероятно трудно расслабиться, он не умеет отдыхать. Надо будет у Аньки спросить, женат ли он, есть ли у него подруга? Возможно он 'одинокий волк', практически отчаявшейся найти близкого человека, или хотя бы 'уши'. Дорожит своей свободой и тяготится ей. 'Что это я тут упражняюсь в популярной психологии? Что мне этот Бен?' – Феликс заставил себя отвлечься от мыслей о психологе, хотя получалось это у него не слишком хорошо: 'Красивый мужик, в самом соку. Аньке такие должны нравится.' Феликсом овладевало глухое раздражение против Бена, хотя никаких видимых оснований для этого не было. Ему самому было неприятно думать, что он скорее всего испытывал вульгарную ревность. Только этого ему сейчас не хватало. Совсем спятил!

На этот раз контрольные тестирования должны были занять не больше недели. Когда Аня ушла на тренажеры, Феликс в первый раз встретился один на один с Колманом:

– Феликс, я не могу от вас ничего скрывать. Процесс в случае Анны не купируется, по нашим наблюдениям он даже акселируется, по-этому вы должны быть готовы к завершению …

– Когда это будет, доктор? Скажите мне хотя бы приблизительно …

– Нет, Феликс, это неизвестно. Я могу только предполагать, т.е. никакой научной, статистической базы у моих предположений нет.

– И все-таки …

– Года полтора … максимум. Плюс– минус …

– Я понимаю, что вы все это жене объясняли, но она – не специалист … Может быть вы могли бы мне еще раз рассказать, как все это будет … Я пойму, а об этом читал все, что смог найти.

– Феликс, Анна регрессирует в геометрической прогрессии. Она станет ребенком, потом совсем маленьким ребенком, потом эмбрионом, потом оплодотворенной клеткой – зиготой, а потом клетка станет делиться … и мы ее подсадим в матку …

– Да, я понимаю. Меня интересует этап эмбрионального существования до подсадки. Как плод будет жить без плаценты? Как вы это сделаете чисто технически? Он же может погибнуть …

– Хороший вопрос, Феликс. Анна нам его не задавала. Не буду от вас скрывать: это неимоверно сложно, но возможно. Создан аппарат 'искусственная плацента'. Он не применяется в современной медицине, непонятно даже, будет ли, и когда … Но изобретение существует. Аппарат действительно осуществляет газообмен через пуповинные сосуды и создает искусственное плацентарное кровообращение. В современной практике он применяется для изучения эмбрионов лабораторных животных, а в наших случаях применялся на человеческих, причем успешно, хотя это совершенно закрытая информация. Официально, опыты закрыты, в свое время их называли эктогенезисом. Есть, кстати, французский фильм 'Искусственное чрево'. Там все подано как фантастика, а это … есть, Феликс.

– Неужели это возможно? Трудно поверить …

– Да, невероятно сложно вырастить из эмбриона доношенного ребенка. Так бы не вышло. Но в нашем случае этого и не требуется. Мы не ждем 9 долгих месяцев, наш процесс продолжится не более нескольких дней, так как он идет очень быстро. Сначала просто недоношенный ребенок 20-22 недели, жизнедеятельность которого могли бы поддерживать в любой американской клинике, а потом плод, помещенный в аппарат, но не более, как на неделю. Потом все … матка!

– Так просто?

– О нет, Феликс. Если бы вы знали, как это непросто. И баснословно дорого. Первые искусственные плаценты были созданы в Японии, исследования интенсивно велись у нас в Корнеле, но сейчас они приостановлены из этических соображений. Официально приостановлены … вы понимаете, о чем я? Сведения об этих опытах нигде не публикуются.

– А кому подсадят клетку? Эта женщина известна?

– Мы работаем с репродуктивными центрами Корнеля и Джона Хопкинса. Идет строжайший отбор пары. Нам нужно, чтобы родители максимально отвечали нашим требованиям: возраст, социальное положение, профессии, этническая принадлежность, даже география места …

– Что вы имеете в виду?

– Новые родители Анны должны быть похожими на ее родителей. Полная идентификация невозможна, но мы найдем супружескую пару, максимально приближенную к идеальной.

– А эти люди будут знать …

– Нет, зачем. Просто бездетная пара. Это будет их первый ребенок … и последний.

– А если они захотят еще детей?

– Нет, они будут бездетны … оба.

– А что, много таких пар? Их легко найти?

– Найти, Феликс, легко. Нелегко отобрать тех, кто нас устроит. Но мы справимся. Семья … 'новой' Анны воспитает ее похоже, учитывая другое время, другую страну и другую культуру. Мы будем иметь дело с клоном, который по определению, не может быть во всем идентичен оригиналу, но суть наших исследований как раз в выявлении различий, сравнительных характеристик оригинала и клона, а возможно и дальнейших клонов.

– Простите, доктор Колеман. Последний вопрос …

– Конечно, пожалуйста.

– Я знаю, что процент успешного рождения детей из 'пробирки' невелик. Каковы шансы, что все получится? Анна может не родиться?

– Может. Но шансы, что эмбрион имплантируется в стенку матки, как раз, велики. Не забывайте, что речь идет не о оплодотворенной клетке вообще, а именно об этой клетке, а она феноменально жизнеспособна. Поверьте.

– А то, что будет ребенок из пробирки не скажется на его развитии?

– И что это люди все время говорят о ребенке 'из пробирки'? Вовсе не будет никакой пробирки. Речь, строго говоря, идет о чашке Петри. Хотя … какая разница. Никаких отклонений в развитии ребенка совершенно не предвидится. – доктор Кальман улыбнулся.

Мозг Феликса так и не мог до конца охватить все этапы процесса. Его медицинская специальность была все-таки очень далека от репродуктивной физиологии. Искусственные плаценты, имплантация клетки, матка 'подобранной' женщины, ни о чем не подозревающие счастливые родители. Не надеясь на положительные ответ, он все-таки спросил Кольмана, скажут ли им имена новых родителей, и смогут ли они тоже следить за 'новой Анной'? 'Нет, – ответил Колман. Это невозможно, но я вам сообщу, когда эмбрион окажется в матке и начнется процесс вынашивания'. Феликс так просил сообщить им, когда ребенок благополучно родится, что Колман обещал. После этого их общение должно было прерваться. Это он дал Феликсу понять очень твердо.