Судьбы суровый матерьял…

«В граде Питере в сумерках снег невесом…»

В граде Питере в сумерках снег невесом,И пушист, если очень искрят провода.В граде Питере ходит народ колесомИз трамвая в метро, из метро хоть куда.Эскалатор неспешно везет и везет.Ну, и как поспешишь?И никто не спешит…Я считаю, что мне в этой жизни везет,Потому что я к Питеру-граду пришитКрепкой дратвою, той, что сшивают гужи,Чтобы труд – для души,Чтоб дороги – легки,Чтобы сшивки хватило на всю эту жизньДо победного дня, до последней реки.Я люблю этот город и сумерки тож,Кровь его светофоров и тайны дворов,И Казанский – за то, что на хана похож,И знобящую сырость балтийских ветров.И куда б я ни шел, и о чем бы ни пел,Возвращаюсь к нему: до чего же хорош!Как же сильно когда-то пред ним оробелЯ, обутый в литую резину калош.Но помог он мне, выварил в горьком соку.Напитал мои вены добром. На века!Чтоб я помнил о том и берег.Берегу!А иначе, откуда бы эта строка?А иначе, откуда бы дом и семья,И жена по душе, и дите по уму,А иначе с чего бы спокоен был я,Всем нутром ощущая грядущую тьму?

«Тертый, ломаный, увечный…»

Тертый, ломаный, увечный,Цену знающий беде,Налегке тропою млечнойЯ иду к своей звезде.Надо мною черный космос,Подо мною пустота,Позади пшеничный колосВозле свежего креста.Ни уздечки, ни трамвая,Ни печалей, ни обид,Лишь дорожка неземнаяЗвездным гравием скрипит.Вот и всё, и вся недолга,Был Алей, Чарыш и Волга,Город каменный, Нева,И слова… слова… слова…

И, клонясь над страницею белой…

«Босиком, в одной рубахе…»

Босиком, в одной рубахеВышел из дверей…Мне – что ямб, что амфибрахий —Всё одно – хорей.Я шныряю в огороде,Огурцы жую.Между грядок дева бродит.В сторону моюНе глядит. Не замечает.С дудочкой в руке —То подсолнух покачает,То шмеля в цветке.Плети трогает руками.Полет повитель…Что за дива?Кто такая?Для чего свирель?

«Я в поэзию крался, как волк изо рва…»

Слова нужны, чтоб поймать мысль:

когда мысль поймана, про слова забывают.

Из «Чжуан-цзы»Я в поэзию крался, как волк изо рва,Я, как всякий крестьянин был хитр и напорист,Я в кули засыпал золотые словаИ грузил на подводу свою – не на поезд,Потому что отец говорил: «Не спеши!Паровозом быстрей, лошадями надежней:Перекроют пути – заворачивай пожней,А достанут и там, можно срезать гужи.А верхом!.. Только, главное, лошадь не бей,Слабины не давай и не рви удилами…Говорят, что бывают еще и с крылами,Повезет на такую – садись, не робей».Ой, батяня, спасибо за добрый совет!Я гнедую свою понукаю проселком —То по краю реки, то березовым колком,То въезжаю во тьму, то в белесый рассвет…Заночую, как Бог, посредине страны —Сны ко мне подойдут и неслышно обступят…А товар мой на рынке, наверное, купят,Торговаться не стану, отдам в полцены.Хоть и хитр, но отдам, потому что у нас,Где я вырос, такие в полях черноземы!Уродится еще! А пахать я горазд,Как и спать под скирдою из свежей соломы.

«Это было давно. Я не помню – когда…»

Это было давно. Я не помню – когда.Только помню – в реке отстоялась водаОт разгула весны, и в осколок прудаВолоокой коровой смотрела звезда.Ей-то что этот пруд? Не пойму, не пойму!И зачем это мне?.. Я накинул сумуИ с порога – в овраг, а, вернее, во тьму,И – в огромную жизнь, как в большую тюрьму.– Принимай, вертухай, да позорче следи!Вишь, с сумой, значит, хочет далеко идти…– Никуда не уйдет! Жуткий мрак впереди!– Но ведь прямо идет! Может, свечка в груди?..И скрутили меня. Я хриплю и мычу.Отворили ребро и забрали свечу.Но… явилась звезда! Я иду по лучуИ над тем вертухаем не зло хохочу.Он-то думает: я – без свечи, как с бедой.Он-то думает: я – за питьем и едой.И не знает чудак, что иду за звездойВ ту страну, где есть реки с живою водой.

Беркут

1.Не в том беда, что счастьем обнесли,А в том, что мнеВсё чудится и мнитсяПокрытый ковылями край земли,И над землей кружащаяся птица.Не тот ли это беркут, что давноНа камни черствые просевшего дувалаВ рассветный час, когда еще темно,Когда еще рассвета покрывалоЧуть поднято, упал с небес. Горбат!Он был суров, а я был очень молод,Я был дитя, я был не виноват,Что по степи ходил в то время голод…Меня отец от птицы защитил.А беркут мне на жизнь мою оставилСвое перо, чтоб я писал и правил,И к солнцу поднимался, и кружил.2.Уронил мне беркут пероМаховое, самое то.Я принял его как добро,Чем еще не владел никто.Не чинил никто, и к губе,Ритмы чуя, не прижимал…В колдовстве моем, в ворожбеСей подарок велик – не мал.Я омою перо слезой,Очиню его, задохнусьНебом, солнцем, степной грозой,Словом ясным и чистым – Русь.Станет грусть моя так светла!И проявится в грусти тойМах стремительного крыла,Боль, сравнимая с высотой.

«И всё-таки писать!..»

И всё-таки писать!Не то, чтобы обязан,И тем повязан, нет, но за душу возьметВысокая строка, за стол усадит князем,Чернильницу подаст и к бездне подведет.И ты совсем не ты!И только непогода,Раскачивая тьму, окутывая сад,Подсказывает ход, тропу и вехи брода,И ты идешь вперед, на ощупь, наугад,Раскачивая жердь,Гнилое огибая,Предчувствуя судьбу, прикусывая боль,И новая строка твоя (почти любая!)Пьянит уже верней, чем крепкий алкоголь.

«Когда Поэзия – от Бога…»

В белом плаще с кровавым подбоем…

М. БулгаковКогда Поэзия – от Бога,И – Божьей милостью – Поэт,Не пробуйте раскрыть секрет,Не суесловьте, ради Бога.Нам эта тьма не по глазам,И сколько б мы не удивлялись,И в эту дверь войти пытались —Нам не откроется Сезам.Давайте вспомним белый плащС кровавым, огненным подбоем…Пять строчек… Прочитай и плачь…А под плащом – судья, палач…Но мы не властны над собою.Они нас тайной озарят,И глубь откроют – утоните!И мы поверим Маргарите,И дьявольскому – «…не горят».И не сгорят! Они от Бога.Им Богом не дано сгореть.А нужно-то совсем немного —Строку дыханием согреть!И он, Поэт, в глуши, в ночи,Берет слова, перебирает,И дышит, и подогреваетНад острым пламенем свечи.И так поставит – хоть кричи!Хоть головой о камни бейся!И двери отворить рискни.Но не надейся, не надейся —Нам не откроются они.

«Постоял, подумал, подышал…»

Постоял, подумал, подышал,Тронул ветку яблони и вродеРастворился музыкой в природе.Тела нет.Осталась лишь душа.Вся раскрыта.Вся обнажена…Бредит космос тайными мирами.Облака кочуют над горами,А над ними влажная луна.Сад набух росой. Деревня спит.Дремлет за околицей дорога.Тишина…Еще чуть-чуть, немного, —Каплю!И душа заговорит.Улыбнусь я, или загрущу —Чувство будет искренне и ново…Первое бы мне услышать слово,Остальные я не пропущу!

«Да!..»

Да!Можно верлибром!Но можно – хореем!Суть главная в том, чтоб иная орбита…Мы в поисках слова незримо стареемИ вдруг открываем веками забытое.Далекое слово!Прекрасное слово!Подержим в губах и – забвение снова.

«…И покрытые пылью в архиве остынут слова…»

И не одно сокровище, быть может,Минуя внуков, к правнукам дойдет…О. Мандельштам…И покрытые пылью в архиве остынут слова.Вот удел непонятный, но, если понять, – не печальный.Что нам в слове, друзья?!.. И богему на слово праваНе гнетут. Потому в жирном дыме прокуренной чайной, —Где входящий найдет себе место за длинным столом,Где разбавят вино, обнесут, оскорбят и обвесят —На газетном клочке, на веселых манжетах, стиломИщет слово поэт о себе и для будущих песен…И в бессонной ночи, принимая из космоса звуки,Он тревогой нальется, как пуля убойным свинцом,И запишет строку, как на мраморе вырежет буквы,Сопрягая зрачок с мертвым камнем и жарким резцом.Он забудет ее…Столько яду вокруг, столько лести!Но однажды в архив, доверяя чутью и глазам,Забредет юный скиф, и найдет и возьмет эти песни,И настроит струну, и расскажет о нас небесам.

«Я знаю – что делают. Пилят дрова!..»

Что делают Музы в ненастные дни?..Т. ГнедичЯ знаю – что делают. Пилят дрова!Сухую лесину – на несколько чурок.Потом на огне согревают словаДля будущих песен.И если ты чуток,И если бумага чиста и бела,И звонкой березой заполнена топка,И если возможно отбросить дела,И если есть пиво, и вобла, и стопка,То всё совершится…Пусть пилят, пусть рубят.Ты тоже работай.Они это любят.

Муза

…А моя в мини-юбке!Горний свет на челе.Брызги! Пенные кубки!Серебро в хрустале!Синеока! Лукава!Каблучки… Хороша!..С крыльев капает слава,Словно воск, не спеша.И смотрю я, стараюсь,Тайну вызнать хочу,Пальцем пальцев касаюсь,И терплю, и молчу.Обжигает как ядом,Достает до нутра…Над заброшенным садомХодят ночью ветра.Дождевые, сквозные!И сквозь бурю гроза,Полыхнув, неземныеОзаряет глаза,И мне видится бездна,И я чую сквозь тьму,Что мне тайна известна.Чья?О чем?Не пойму.

«Мне нравятся слова, я ощущаю цимус…»

Мне нравятся слова, я ощущаю цимус,Их пробуя на вкус, и, глядя их на свет.Моей любви к словам зашитый в генах вирусТоскует по ночам, и мне покоя нет.Я роюсь в словарях, я Бабеля читаю,И, Бродского ценя, немею над строкой, —За что он был гоним, и отодвинут к краюЗавистником каким, недоброй чьей рукой?Огромная страна… Река большой печали.Не потому ль всегда, оглядывая даль,Как будто наяву, я зрю иные дали,Иные берега, иную магистраль.Меня там нет нигде. Я там себя не вижу.Там вечный карнавал. Там солнце. А покаВ полях гудят ЗИЛы, расплескивая жижу,И черпают руду угрюмые зэка.В распадках у костров я слышу их гитару,Я погружаюсь в их библейские глаза.Моя Россия, Русь, кто им назначил кару,От воли отлучил, и отодвинул «за» —На северо-восток, где ветры и туманы,Где в страхе смотрит зверь на рельсовую сталь?..Светло горят костры, и слушают урманыИз музыки и слов великую печаль.Моей любви к словам во мне живущий вирусОт этих слов болит больнее и больней,Но боль моя за жизнь, где я взошел и вырос,Не гаснет от того и с каждым днем сильней.

«Я рифмованью не учился…»

Я рифмованью не учился.Скупой чалдон и самоед,Я рифмой не болел – лечился,И званье горькое поэтНошу за то, что я имеюСлова, которыми дышу,Еще за то, что я немею,Когда на этот мир гляжу —На эти травы и покосы,На черноземы и подзол…Был Гоголь злой и длинноносый,А я курнос, но тоже зол…Другой поэт носил охапкуРжаных волос на голове,А я ношу простую шапку,Сную в толпе как мышь в траве.Живу!И если вдруг устану,То, сверив с космосом часы,Среди травы на лапки встануИ выпью капельку росы.

«Болел стихами, только, сомневаясь…»

Болел стихами, только, сомневаясь,Не верил в них, и, видно, потомуОни ушли, метафоры остались,Доступные не всякому уму.Остались и живут.Не надо трогать.Но если вдруг отыщете мой том,То, пробуя стихи на вкус, на ноготь,Не говорите никому о том,Что видели, мол, даже прочитали,С чем и заройте в старом сундуке…Стихи не отливаются из стали,Ни на каком не точатся станке.Они живут, пульсируя в аортах,Стучат в висках, прокалывают грудь,Болят в сердцах и, оживляя мертвых,Живущим укорачивают путь;Рождаются, шатаются, шатают,Разламывая строй, стоят в строю,Подводят к краю и за край толкают.Попробуйте остаться на краю!Но если взялся – стой и упирайсяНа полный штык лопатой штыковой…Руда и радий.Вот и облучайся,И не жалей, что болен лучевой.

«У меня на стене птицы феникс скелет…»

У меня на стене птицы феникс скелет.Сколько лет я смотрю на него… сколько лет…Не взлетает скелет, не парит, не плывет,Но манит и манит, всё зовет и зовет.Машет мертвым крылом, хочет небо достать…Вот и мне не взлететь, не парить, не летать.Но слежу я за ним, продолжаю стеречь,Вдруг откроет глаза,Вдруг появится речь.

«Поэзия! Высочество… Величество…»

Поэзия! Высочество… Величество…Не переходит в качество количество.Мне эта мысль – что в подполе сверчок.Не переходит…Ноет мозжечок.Как будто кто, от радости дрожа,Мне вскрыл ребро и запустил ежа.Вот… мучаюсь…Да ладно б только это.Не переходит… Ну – такой закон!А есть беда иная у поэта,Когда он вдруг поймет, что лишний он.Что трудно быть на сером фоне белым,Да что там – белым, просто трудно быть.Поэтов убивают между делом.Поэт?А почему бы не убить…И, шаркая паркетными полами,Предчувствуют красивую игру,И пули досылают шомполами,И порох проверяют на искру.В партере шепот.Письма в бельэтаже…Ржут кони. Даль завешена грозой!… Потом – гвоздики, мол, скорбят, а как же,И плачут покаянною слезой.

«Я не верю в судьбу, не пытаю судьбу…»

Я не верю в судьбу, не пытаю судьбу.Вот еще один год – словно сажа в трубу!Это кто ж кочергою там угли ширяет?Распахнул поддувало, а тяга сильна!Из трубы в черном космосе дырка видна:Не в нее ли однажды душа отлетает?Бросит грешное тело, как житель избу,Пролетит вместе с хлопьями сажи трубу,И, наверно, испачкает саван Господний.И к созвездию Рака, поскольку я – Рак,Поспешит, огорчаясь: «Ах, парень дурак,Сдох бы раньше, дорога была бы свободней.А теперь, сколько их – Близнецы да Тельцы…Жили-были, и вот обрубили концы…»Я не верю, что души цепляют друг друга.Я не верю, что тесно в космической мгле:Космос – это простор, это не на земле,Где мы вброшены в круг, и не выйти из круга.Я не верю в судьбу, я ее не молю,Я ножовкою обруч мой ржавый пилю,Да смотрю на песок и листки обрываю.И на мир, что во мне, предъявляя права,Я пишу на стене золотые словаИ строку самогоном крутым запиваю…Ой, ты, Боже еси, призови и спроси:Сумасшедшие есть ли еще на Руси?..Я отвечу, что есть, потому что я знаю.Потому что я вижу – в таком же окнеТусклый свет, значит, кто-то и там на стенеПишет слово и пропасть обходит по краю.Да случится!И станет, и будет спасен,А не просто летучим песком занесен,И другой, и еще, и совсем неизвестный.Значит, тем и живем, значит, и потому,Раздвигая руками тяжелую тьму,Мы однажды пройдем над грядущею бездной.

«Этот стих, словно серый бревенчатый дом…»

Этот стих, словно серый бревенчатый дом,Где и ставень кривой, и труба косовата,Где лежит за стеклом прошлогодняя вата,И к двери через грязь проберешься с трудом.Вот беда. Неужели здесь кто-то живой?Я читаю строку – открываются двери:Желтый свет фитиля, сухари на фанере,Вязка луку и сетка с целебной травой.Сквознячок. В поддувале мерцает зола.Занавески оборваны. Ржавые вилы…Кто здесь жил? Кто дышал тленом этой могилы?..Пустота…. Лишь за печкой колеблется мгла,Да в окладе серебряном некто двоится,Наблюдая откуда-то издалекаКак на окна крылатая живность садится,Цепенея от взгляда креста-паука…Прочно в матицу вбит черный зуб бороны,На обрывке пеньки муравьи шевелятся.В мире нет и не будет угрюмей страны,И подумалось: «Правильно, если боятся».Потому как стоим на крылах да на лапах!Омута будоража седьмым плавником,Вон раскинулись как на восток и на запад,Вдоль зубчатой стены грохоча каблуком!..Выхожу, сквозь высоких небес решетоСолнце золото льет – травы спелые гнутся.Что мне стих?.. Но душа норовит оглянуться,Видно, что-то ей там померещилось.Что?

О лопухах

Сердитый окрик, дегтя запах свежий…

А.А. Ахматова1.А захочется стихов – гой, еси!На подворье лопухов,Хоть коси.Среди этих лопухов и хламьяПозаныкано стиховДо… черта.Лопухи меж ржавых труб ворошу,Стих беру, который люб,ЗаношуЯ в тетрадь его в линейку косу.Словно выужу линейИ несу.В печь сую на жаркий под и верчу…Приходите. Я не жмот.Научу:Как найти и подойти, как сорвать,Что подладить, подкрутить,Где соврать.Как томить в печи его, как варить,Как его из ничегоСотворить.2.Те лини, что я ловил, не годны!Ни кого не накормил —Не жирны.Вроде, ладил всё, как мог – к такту такт,Но пошли куда-то вбок,Не на тракт.Брошу ручку, плюну вслед, разотру.Сорок бед – один ответ:Не умру…Лопухи… Средь лопухов трын-трава,Заготовок для стиховВоза два.Я хожу промеж крапив-лопухов…Есть слова и есть мотив.Нет стихов.

«…И вновь стихи. Я слышу их мотив…»

…И вновь стихи. Я слышу их мотив.Так знает автор тайну слов в конверте.Так помнит режиссер все кадры в ленте,Отснятой и запрятанной в архив.Они живут, как дождь, как облака,Как времена, отлитые в века.Я каждый вечер прихожу сюда,Кручу кино, пока всё спит на свете.При лампе в сорок ватт, в ее щадящем свете,Я вынимаю кадры из «тогда» —Из точки на обоях, на стене,Куда дано проникнуть только мне.Я режу ленту, заново крою,Переставляю даты и событья,И воскресает всё, что мог забыть я,И жизнь мою, как будто не мою,Я вижу вновь. Из прошлого огняОна зовет в грядущее меня.Как будто звук, к которому привык,Пройдя по залам меж столов и стенок,Вдруг приобрел неведомый оттенок,Какой и не придумает язык…Чем я, Господь, себя не оправдал —Что слухом наделил и зренье дал?Зачем мне нужно в свете сих свечейСмотреть за горизонт и слушать, слушать,И прежде, чем создать, сто раз разрушить,И, трудно постигая суть вещей,Почувствовать единственное то,Что не умеет чувствовать никто.И всё же я судьбу благодарюЗа все мои страданья и мытарства.Прекрасен конь и хороши полцарства!Но за коня и царство подарю:Но чтобы обязательно гнедой.О двух крылах. И чтобы со звездой!

«Сколько дал – значит, столько и дал…»

Сколько дал – значит, столько и дал.Что же дышишь в затылок натужно?Всё, что есть – раздарю, не продам,А чужое и даром не нужно.Я еще поживу! Извини…Эту жизнь я пока не итожу,Хоть до крови изрезал ступниИ спалил до костей свою кожу.Я еще говорю и смотрю,Твоим словом и верой согретый…Ты поймешь, когда всё раздарю,По закрытой тетради. Вот этой.Вот тогда приходи и дыши.И, клонясь над страницею белой,Всё, что я не успел – допиши,Всё, что я не сумел – переделай.

«Посветлеет листва, а потом загорится…»

Посветлеет листва, а потом загорится,А потом опадет, а потом загремит.И метель прилетит длиннокрылою птицей,И на озере лед – словно рвут динамит! —Будет гулко звенеть, перемноженный эхом, —Вот тогда и придет та, которую жду,Со свирелью в руке, опушенная мехом,И гнедого коня приведет в поводу.Никогда! никогда вам не видеть той сцены:Это будет в ночи без огней и людей —Я ей царство мое от крыльца до антенныПредложу за коня: проходи и владей!И серебряный хруст под морозной подковой,И точеный каблук на тесовом крыльцеНитью тонкою лягут, незримой основойДля поэмы с хорошею сказкой в конце.Станет Дева играть на печальной свирели,Будет конь гарцевать под высоким седлом,Будут белые крылья широкой метелиШелестеть по ночам за узорным стеклом.Весь январь и февраль это чудо продлится…Но однажды проснусь – никого: ни коня,Ни ее, лишь исписаны густо страницы:То ли всё – обо мне,То ли всё – для меня…

«Куплю кота на черном рынке…»

Куплю кота на черном рынке,Куплю двуспальную кровать,И стану я ему у крынкиПо вечерам стихи читать.Он будет очень умный кот.Он эти строчки незаметноПод молочко и посвист ветраНа свой язык переведет.Снега сойдут, прольются ливни,Мы будем с ним супы варить,И он под запахи и рифмыНачнет однажды говорить.И вот тогда мы ночью встанем,И в добрый час в лесу ночномОтыщем дуб и цепь натянем,И сказку новую начнем.

«Мой отпечаток зрим. Как след медвежьей лапы…»

Мой отпечаток зрим. Как след медвежьей лапы,Он узловат.Ни каменных дворцов, ни крепко сшитых «в лапу»Резных палат.Я просто шел и пел, марал бумагу кровью,Звенел струной,И, брызжущим в лицо, дышал в ответ любовью,А не слюной.Я возводил свой храм, и, укрепляясь в вере,Я знал: спасет.Я этот храм воздвиг. Я открываю двери.Входите. Вот…Всмотритесь и – увидите воочью:Здесь, в глубине,Слова, пробелы, точки и отточья —Всё обо мне.

«Ни на свету – от яма к яму…»

Ни на свету – от яма к яму,Ни ночью – от звезды к звезде,А просто полз из ямы в яму,Но счастья не было нигде.Ни там, за синими горами,Ни здесь, в чухонской стороне.Когда свой путь закончу в яме,Не ставьте памятника мне.Мне солнца хватит.Звезд и солнца!Осины чуткой шепотка,Ольхи октябрьского червонца,И ветерка, и ветерка.

«О, как яростно и зримо…»

О, как яростно и зримо,Навещая мой уют,Плещут крылья серафима,Губы жаром обдают.Ледяной водой умоюсь,Грубой тканью разотрусь,Выйду в поле, успокоюсь,Присмотрюсь и разберусь.Тропы влево, тропы вправо.Те во льду, а те в огне.Предо мной стоит отрава,Предназначенная мне.Дерева гремят острожно.Ветры стелятся, скользя…Яд стоит. И пить не можно,И не пить никак нельзя.Жребий тяжкий…Боже правый!..Не лекарство, не вино —Жизни горькая отрава,И замены не дано.

Рыжий

И картавый, и рыжий…Ни обиды, ни зла…Сядь, бродяга, поближе,Покажи ремеслаФилигранные строчки, —На три такта, на дваВ дорогой оторочкеЗолотые слова.– Сядь…И рыжий садится.Наливает и пьет…Занавески из ситца,Рыбный суп и компот,Сала тоненький пластик,Хлеба серого шмат…Никакой ты не классикИ собратьям не брат.Просто жил, куролесил,Создавал чепуху,Средь подобных не весил,Превращался в труху.Говоря про нетленку,Строчки слабые плел,Жинку, верную Ленку,До разлуки довел.Прорицал: приумножишь;Обещал: пропоешь;Оказалось – не можешь,Только плачешь да пьешь,Пробиваешься воблой,Благо, есть она здесь,Весь какой-то прогорклый,В пятнах плесени весь.Ни врагов у порога,Ни друзей, ни кого…А ведь рыжий – от Бога,И картав – от него.

Ответ

И не чета каким-то там Демьянам…С. Есенин…конечно, я отличен от иных,И не чета каким-то там не бедным,Пусть, правда, иногда бываю вредным,Зато люблю словаИ слышу их.Мне это всё даровано судьбой,Алтайскою распахнутою степью,Крутой волной, кипящею под крепью,И сумасшедшей высью голубой.Вот где всему основа и начало,Вот где истоки горя моего.Попробуйте для звука одногоДобыть струну, чтоб песня зазвучала.И я из «а» перетекая в «я»,Рифмуя «у» и «ю» наудалую,Дышу простором, женщину целую,И, как птенец над кромкой бытия,Предчувствуя окрепшее перо,Заглядываю в бездну, замираю,Отталкиваюсь, падаю, сгораю,И, подставляя молнии крыло,Вхожу в грозу на резком вираже,Ликуя над свершившемся уже.

«Так я и жил в грязи, в опале…»

Так я и жил в грязи, в опале,Слова искал везде, где мог —На переправах, на привале,На стыках судеб и дорог.Я брал их влет, руками гладил,Дышал теплом, катал во рту,И по ночам в своей тетрадиЯ выставлял их на черту,Как бабки на кон, по ранжиру,От самых добрых до лихих,И, трогая перстами лиру,Я прятал золото под них.И знай, мой друг, битком свинцовымСшибая кон в сиянье дня,Что на кону лежит под словомНе золото, а жизнь моя.

«Не изгой, не парвеню…»

Не изгой, не парвеню,Развернув стихов меню,Я листаю эту стаю,И читаю и взлетаю,И как будто наявуВ чудном космосе живу.Вот искусство!Вроде просто.К такту такт, строка к строке,Мягко, плотно, как берёстаВ новгородском туеске,Что хранит в тени покосаВлажный холод родника.Поднесешь к губам – береза…Родина…Земля…Века…

Яблочки-2

И всяк узнает себя по делам своим…

Был Ваня сторож нехороший:Ружье, небритая щека,Косоворотка в злой горошекИ ремешок поверх пупка.Он пацанов, до яблок падких,Дай волю – бил бы наповал.Он не давал нам яблок сладких,Да он и кислых не давал.Орала ором Зостепанна:– Они опять идут, Иван!Иван, отвязывай Полкана!..И на плетень влезал Полкан.Казенный пес был черной масти.На черном желтые зрачкиИ в желтой пене в желтой пастиВарились желтые клыки.А мы орешками плевали,Но каждый ощущал спинойИ холодок потертой стали,И зубы с бешеной слюной…А баба в крике заходилась,И клушей рыхлой от гнезда,Вся расшаперевшись, садилась,Как не садилась никогда,На старый пень ракиты-вербыСреди сухих корней-плетней,И было скверно ей, наверно,И очень дурно было ей…Кряхтя, тащился Ваня следом.Хрипела псина за плетнем.Мы шли, плюя, к ночным победам,Не воровать же фрукты днем!И знали – утром в сельсоветеПоднимет Зойка шум и вой,Но год стоял две тыщи третий,А это не 37-ой.

«…и музыкою сфер, и сумеречной мглою…»

…и музыкою сфер, и сумеречной мглою,И сусличьей норой с капканом и флажком,И космосом с его космической золою,И снежною крупой, и пенным свежаком…Я думал – это быт, а оказалось – небо,Я думал – это прах, а оказалось – быт,Я думал, что я был, а оказалось, не был,И, значит, я не жил, и, значит, не убит.Но я еще приду и этот мир открою,С его большой рудой, с гаданием сорок,С задумчивостью рек, с его землей сырою,С колодцем у скрещения дорог.И кто б ни говорил, ни тыкал воздух пальцем,Ни теребил пеньку для будущей петли,А я уже иду неузнанным скитальцемПо огненному ободу земли.

«Доверясь юному уму…»

Доверясь юному уму,Покинув отчий дом по волеСвоей, не зная, сколько болиЗа это в будущем приму,Я вышел в путь, я шел сквозь ветры,Шел прямо – не наискосок,Минуя дни и километры,И тратя по пути песокИз колбы времени;Я думал,Я словно колос тяжелел,Я наливался и угрюмел,Я становился зол и смел,Всё для того, чтобы однажды,Презрев уют и суету,Томим тоской и мучим жаждой,Шагнуть за горькую черту,Где по ночам под шорох капель,Секущих заоконный мрак,Над строчкой мучиться как Бабель,И сердце рвать как Пастернак.