По обе стороны стены

– По-моему, ты сейчас придумал начало вашей свадебной речи, – загадочно улыбнулась подруга, и Ули улыбнулся ей в ответ, стараясь забыть о многочисленных сложностях – о своих родителях, о семье Лизы, о границе – и просто представить, как любимая в белом платье стоит перед ним в загсе.

– Кстати, о Восточном Берлине… – Аксель допил последние капли пива и поднялся из-за стола. – Ночью поезда не ходят, так что мне пора. – Он похлопал Ули по плечу: – Поздравляю, дружище. Очень интересно, что скажет семья Лизы.

Он вскинул на спину рюкзак и направился к двери, протискиваясь через небольшую толпу старичков, которые сгрудились возле барной стойки и травили анекдоты под гогот товарищей.

– Очень мило просить руки девушки у отца, – заметила Инге, когда Ули проводил взглядом друга и снова повернулся к столу, – но мне кажется глупым вот так передавать женщину из рук в руки, будто вещь.

– Это традиция, Инге, – шутливо закатил глаза Вольф. – Ули же не собирается требовать приданое, а всего лишь проявляет уважение.

– К тому же Лиза и так уже согласилась, – поддакнул жених.

– А если Рудольф откажет? – усмехнулся Юрген.

– Юрги! – Вольф легонько пихнул друга в плечо, и тот выставил перед собой ладони, мол, ладно-ладно, сдаюсь.

– Что ж, если глупые вопросы у вас кончились, то мне тоже пора, – вздохнула Инге, встала из-за стола и, надев сумочку через плечо, чмокнула Ули в щеку. – Поздравляю! Жду не дождусь, когда меня позовут быть подружкой невесты.

Глава 3

12 августа 1961 года

На берегах озера Флакензе было яблоку негде упасть: всё заполонили отдыхающие берлинцы. Они волокли с собой корзинки и покрывала для пикника и громогласно звали собак, которые радостно кидались в воду вслед за ребятней в цветастых купальниках и плавках. Лиза тоже пришла на пляж с плетеной корзинкой, отыскала свободный пятачок и расстелила там клетчатый пледик, а Пауль поставил на песок маленькую сумку-холодильник с бутылками пива.

Затем он выпрямился, обвел взглядом окрестности и снял рубашку, обнажая крепкую загорелую грудь.

– Окунемся? – предложил он.

Лиза проследила за его взглядом и обнаружила, что из воды за Паулем с неприкрытым интересом наблюдает молоденькая незнакомка. Лиза подавила смешок: ее воображала-братец не в силах устоять перед поклонницами.

– Я лучше пока позагораю, – ответила она и, прищурившись, перевела взор с женщины на высокого широкоплечего парня. – Это не Хорст там в воде?

Пауль так бездарно разыграл удивление, что Лиза догадалась: ни о каких совпадениях не может быть и речи.

– Похоже, да. Позвать его к нам?

– Зови сколько угодно, но имей в виду, что ни на какие свидания я с ним не пойду! – крикнула Лиза вслед брату, уже нырнувшему в озеро, хоть и понимала, что Пауля так просто не разубедишь. Он много лет надеялся свести сестру с Хорстом, своим лучшим другом, и с удовольствием приглашал парня на все семейные сборища и вечеринки, мечтая, что однажды ледяное сердце Лизы дрогнет и она влюбится. Даже когда она сошлась с Ули, Пауль не отказался от своих планов: держался с Ули любезно, но воспринимал скорее как временное препятствие на пути к цели, чем как будущего зятя.

«Эх, если бы он только знал, – подумала Лиза и растянулась на пледе, вспоминая, как любимый сделал ей предложение. – У меня есть жених. Уже завтра мы объявим о помолвке. Интересно, как Пауль отреагирует?» Она знала, что брат непременно будет возражать, причем не столько против самого замужества, сколько против ее отъезда из ГДР. В отличие от Лизы, для которой жизнь в Восточном Берлине превратилась в обременительную обязанность, от которой ужасно хочется избавиться, Пауль искренне верил в идеалы коммунизма. Он был членом Социалистической единой партии Германии, служил в Volkspolizei [9] и защищал местные законы с невероятным рвением, которого Лиза, воспитанная в той же семье и той же культуре, совершенно не разделяла.

Пауль вышел из воды, махнул рукой Хорсту и направился к сестре. Высокий, широкоплечий и светловолосый, Пауль обладал теми же правильными чертами лица и глазами с опущенными внешними уголками, как и у Лизы; все соседки умилялись очаровательным малышам и сокрушались, что те растут без матери. Лиза до сих пор напоминала типичную девочку-отличницу, погруженную в собственные мысли, а вот Пауль, мускулистый и харизматичный, стал настоящим сердцеедом: если бы его поклонницы выстроились в очередь, она бы растянулась дальше Шталин-аллее, однако, хоть он и купался в женском обожании, время для сестры выкраивал всегда. Выезжая по выходным на дачу к берегам Флакензе, Лиза и Пауль засиживались допоздна за разговорами, и она очень ценила минуты, проведенные вместе с любимым братом, ее лучшим другом.

Он залез в сумку-холодильник, достал оттуда три бутылки пива и протянул одну Лизе. Та взяла ее и принялась суетливо искать открывашку – пожалуй, даже слишком судорожно и нервно.

Лизе не хотелось этого признавать, но ей было страшно расстроить Пауля новостью о своем обручении с Ули. Вот она переедет в Западный Берлин – и что дальше? Смогут ли они с братом точно так же выбираться на дачу и болтать до поздней ночи?

– Как дела у вашего папы?

Лиза вскинула голову: на их покрывало плюхнулся Хорст и взял бутылку пива. Здоровяк, каких поискать, – гора мышц, широкие плечи, – он подружился с ее братом еще во времена их полуголодной юности в Союзе свободной немецкой молодежи. И если Пауль отличался удивительным обаянием, то Хорст был прост как табуретка. Но, несмотря на разность характеров, парни по-настоящему подружились, вместе служили в Volkspolizei и патрулировали улицы Восточного Берлина плечом к плечу.

Размышляя, почему эти двое так спелись, Лиза приходила к мысли, что Паулю нравится в Хорсте именно примитивность натуры: на таком скучном фоне сам он сиял еще ярче.

– Папа в последнее время какой-то отрешенный, – поделился Пауль и глотнул пива из бутылки. – Хотя тревожиться вроде не о чем. В следующем месяце пойдет к врачу.

– Как бы не нашли анемию, – подала голос Лиза и, порывшись в корзинке, выудила апельсин. Они оставили отца ковыряться на высоких грядках, которые Пауль специально оборудовал на огороде, чтобы папа мог выдергивать сорняки, не слезая с инвалидного кресла и не наклоняясь. Вообще отец всегда был задумчивым, но в последнее время стал особенно вялым и рассеянным. Лиза в который раз пожалела, что пока не успела многому научиться в университете, ведь иначе она могла бы гораздо лучше следить папиным здоровьем. Может, отца тревожат старые военные раны, или дело в другом?

– Вполне вероятно, – кивнул Пауль. – Поговори с врачами, они помогут.

– Конечно, помогут. У нас же лучшее здравоохранение в мире, – вклинился Хорст. Он смотрел на воду, и солнечные блики отражались в стеклах его темных очков. – И когда-нибудь ты, Лиза, пополнишь ряды наших медиков.

Она дежурно улыбнулась, срезая с апельсина кожуру. Комплимент был вполне в духе Хорста: такой же скучный и примитивный. Неужто Хорст и правда думал, что она мечтает пойти работать в восточногерманскую больницу, если ей даже не дали выучиться на медика в местном университете? К тому же в Западном Берлине квалифицированным врачам платят гораздо больше.

Лиза разделила очищенный апельсин на дольки, Хорст взял одну и сразу повалился обратно на песок, а вот Пауль замешкался.

– Это от твоего западного ухажера?

Лиза отвела руку, чтобы брат не достал до фрукта, и ехидно поправила:

– От моего западного жениха. Что ж, если не хочешь быть с ним приветливее, тогда никакого апельсина не получишь.

– Я просто спросил, – возразил Пауль и попытался выхватить у нее дольку. Американские самолеты привозили в Западный Берлин более чем достаточно фруктов с флоридских ферм, а в Восточном Берлине апельсинов не видели уже несколько месяцев. Вообще-то, проносить еду с Запада на Восток считалось уголовным преступлением, но гэдээровские пограничники частенько поддавались на уговоры контрабандистов и закрывали глаза на такую мелочь.

Но вот если что-то вывозилось в обратном направлении, из Восточного Берлина, контроль был куда строже: весси постоянно приезжали в ГДР, где цены были значительно меньше, и сметали с полок любые товары, а потом перевозили их к себе и толкали с огромной наценкой. И хотя Лиза не любила Восток и стремилась на Запад, даже ей такое положение дел казалось несправедливым. Однажды она наблюдала, как таможенник обыскивал в поезде женщину, которая пыталась провезти у себя за поясом аж двадцать две палки гройсенской салями.

– Он надеется с тобой подружиться, – сказала Лиза. – Дай ему шанс хотя бы ради меня.

– Я просто не хочу, чтобы ты страдала, – буркнул Пауль. – Особенно из-за патлатого западного капиталиста.

– Не такой уж он и патлатый, – рассмеялась она, перевернулась на живот и приподнялась на локтях, подставляя спину солнцу. – Ты же знаешь, я тебя люблю, но решения буду принимать сама: и насчет Ули, и насчет всего остального.

Пауль привстал и швырнул апельсиновую корку в озеро.

– Не торопись принимать окончательное решение, – посоветовал он. – Мужчины непостоянны… особенно если они привыкли всегда получать все самое новое и красивое.

– О чем это ты?

– Он же весси, – скривился брат. – Они думают не так, как мы. Взять даже ту квартиру, о которой ты рассказывала… Чем ему старая не угодила? Вот именно этим мы от них и отличаемся: они вечно меняют одно на другое, ищут свежих ощущений, тешат свою жажду новизны.

– По-твоему, они и с женщинами так поступают? – удивилась Лиза.

– Не обязательно, – пожал плечами Пауль. – Но где гарантия, что он от тебя не устанет?

Лиза игриво пихнула брата в бок, зная, что он просто шутит и его сомнения совершенно напрасны.

– Хочешь сказать, я скучная?

Он расхохотался, уворачиваясь от апельсиновой кожуры, которой сестра попыталась его шлепнуть.

– Я просто говорю, что мужики пресыщаются! Особенно те, кто привык каждый день получать новое. – Пауль улыбнулся и снова придвинулся к Лизе. – А как тебе Хорст? Он говорит, ты симпатичная…

Девушка посмотрела на Хорста, который мирно посапывал на песке.

– Ты пытаешься переключить меня на другого, но я тебе не позволю, – парировала она. – И почему ты вечно ищешь в Ули недостатки?

Пауль улегся на песок и подпер голову рукой, блаженно греясь на солнышке.

– Я не ищу. Честно. Просто… – он улыбнулся, обнажив идеально ровные зубы, – Ули мне не нравится.

– Не нравится он сам? – переспросила Лиза и вгрызлась в следующую дольку апельсина. – Или место, где он родился?

Пауль со вздохом поднял руки, показывая, что сдается.

– Если он переедет в ГДР, я вам и слова против не скажу.

– Он никогда сюда не переедет. – Лиза бросила апельсиновые корки в корзину. – Ули прекрасно помнит дни под конец войны… и помнит, как солдаты поступили с его семьей. – Она осеклась, понимая, насколько ей самой повезло обойтись без воспоминаний о весне 1945-го. В детстве она разве что играла на развалинах Берлина и сидела в разбомбленных классах, где учителя рассказывали, что страну довели до разрухи амбиции фашистов и алчность капиталистов. – Он никогда не переедет в ГДР, никогда.

Пауль досадливо вздохнул и буркнул:

– Хорошо, что ГДР не вошла в состав СССР. Мы все-таки живем в Германии, и здесь командуют немцы.

– Да, только мы по-прежнему платим России репарации.

– Советскому Союзу, – поправил брат, хотя Лиза принципиальной разницы не видела. – Именно из-за таких, как твой Ули, мы не можем двигаться вперед. И чего он цепляется за старые обиды?

– Знаешь, то же самое можно сказать и про тебя.

– Нет уж. Я обижаюсь за дело, – возразил Пауль и посмотрел на нее едва ли не умоляюще. – Против самого Ули я ничего не имею. Просто он такой… пижон. Разбрасывается деньгами направо-налево. Это очень по-западному: покупать подарки, будто нам нужна милостыня.

Лиза даже вздрогнула от такой резкости.

– Он просто щедрый.

– Пусть так, но мы в его подачках не нуждаемся, – презрительно фыркнул Пауль и приподнялся на локтях. – У нас здесь есть все самое необходимое. Почему ты этого не видишь? Нам в семье не нужны никакие проклятые капиталисты, которые собьют тебя с пути истинного.

– Поздно, я уже сбилась, – парировала Лиза.

– Говорил я отцу, чтобы не пускал тебя учиться на Запад, – нахмурился брат. – Знал же, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Она покосилась на похрапывающего Хорста. Дай Паулю волю, он будет спорить часами. У него, как и у Ули, остались воспоминания от 1945 года, которые и сформировали его личность: он стал полицейским и считал своим долгом и великой честью защищать близких и любимых. А уж сестру он любил больше всех, оберегал ее с самого детства, когда отец постоянно пропадал в больнице и Паулю с Лизой приходилось заботиться о себе самостоятельно. Сейчас Пауль тоже тяжело работал и был благодарен государству, которое дало ему все то, чего он не мог добиться собственным трудом.

Вот и теперь он продолжал защищать сестру – так, как сам это понимал.

А она опять вспомнила о кольце, которое оставила на тумбочке Ули, и о завтрашнем ужине с отцом. «Пусть брат считает, что выиграл в этом споре», – подумала Лиза. Она проводит на даче последние выходные, а совсем скоро ее жизнь изменится к лучшему. Так зачем омрачать счастливые часы ссорами?

Лиза расслабленно разлеглась на покрывале, закрыла глаза под ласковым солнышком и пошарила по песку в поисках руки Пауля.

– Ули завтра придет на ужин, и я хочу, чтобы ты вел себя любезно, – попросила девушка и сжала пальцы брата. – Пообещай, что будешь приветлив и не станешь рубить сплеча.

* * *

Наступало ясное воскресное утро, и Лиза смотрела из окна дачи, как бабочки и шмели лениво летают над крупными розовыми бутонами в саду. Как и другие домики по берегам Флакензе, этот был крошечный, с двумя маленькими спаленками и микроскопическим чердаком, который – удивительное дело – давно облюбовал высоченный Пауль. Когда брат приводил с собой какую-нибудь девушку и звал на ужин еще и Хорста, становилось совсем уж тесно, и тогда отца вывозили в сад, накрывали там длинный стол и зажигали свечи. Сегодня же обошлось без лишней суеты. Прошлой ночью Пауля и Хорста неожиданно вызвали обратно в Берлин, и Лиза неторопливо занималась хозяйством, пока папа копался в огороде.

Она оттирала от жира посуду, оставшуюся с ужина, и поглядывала в окно, как отец ездит от одной высокой грядки к другой. В молодости Рудольф отказался служить в гитлеровской армии и предпочел спасать жизни, нежели отнимать их. Он работал хирургом в одной из лучших берлинских больниц и как раз заканчивал операцию по удалению желчного пузыря, когда в здание попала американская бомба и сровняла больницу с землей; отец оказался погребен под обломками и просидел там два дня, а когда его спасли, выяснилось, что его парализовало от пояса и ниже, а в правой руке появился постоянный тремор.

В саду Рудольф громко поздоровался с соседкой фрау Боттчер и подкатил поближе к забору, чтобы перекинуться с ней парой слов.

Лиза не уставала поражаться оптимизму отца и тому, как легко он двигался по жизни. Казалось, он не оглядывается с горечью назад, не злится, что война отняла у него жену, работу, способность ходить. Нет, он растил детей, делился профессиональным опытом, преподавая медицину в университете имени Гумбольдта, ухаживал за огородом. Папа выстроил хорошую жизнь, тихую и удобную, и довольствовался тем, что имеет.

Лиза отставила сохнуть только что помытую тарелку и вспомнила, как Пауль вчера отзывался об Ули: «Мужики пресыщаются! Особенно те, кто привык каждый день получать новое». Это было нечестно по отношению к Ули: он доказал, что мыслит и поступает совершенно по-другому. И все же тот разговор не давал ей покоя. Сможет ли Пауль когда-нибудь перешагнуть через свои моральные принципы?

Наверное, душевный ужин помог бы снизить градус напряжения. Лиза прикинула, что из продуктов надо купить по приезде в Берлин: тушенку, морковь, лук, перловку… Ули, конечно, принесет вина, а во внутреннем кармане парадного пиджака – еще и кольцо.

Лиза опять погрузила руки в мыльную воду и краем глаза заметила, как отец с неожиданно грозным видом закатывается по пандусу в дом. Она схватила полотенце, чтобы не заляпать дверь, и открыла ее. Все мысли об ужине напрочь вылетели у Лизы из головы, уступив место дурному предчувствию.

– В чем дело?

– Включи радио, – с порога потребовал отец. – Что-то случилось.

Лиза вытерла руки и включила приемник, настроенный на новости. Сквозь жуткий треск донесся далекий удивленный голос диктора:

– По непосредственному приказу первого секретаря Вальтера Ульбрихта Национальная народная армия воздвигла на территории страны Антифашистский оборонительный вал, чтобы защитить граждан Восточной Германии от западного вторжения. – Лиза ошарашенно уставилась на не менее шокированного отца и открыла рот, собираясь заговорить, но Рудольф поднял трясущуюся руку, и девушка осеклась. – В полночь на тринадцатое августа граница между Восточной и Западной Германией была закрыта.

Глава 4

13 августа 1961 года

Ули уставился в окно своей квартиры, слыша, как гулко стучит кровь в ушах. Семью этажами ниже вдоль всей Бернауэрштрассе тянулась спираль Бруно [10], отделяющая Восточный Берлин от Западного; по обеим сторонам столпились зеваки, которые наблюдали за происходящим и негромко переговаривались. Пограничники в зеленой форме и в защитных перчатках отбойниками проделывали в асфальте углубления, ставили туда бетонные столбики, а между ними натягивали новые и новые мотки колючей проволоки. От негодующих восточных берлинцев строителей прикрывали ряды народной полиции.

Неужто началась война? Ули всматривался в лица Grenztruppen, ища там признаки паники или страха, но пограничники выглядели решительными и совершенно невозмутимыми. Получается, это спланированная операция? Провокация?

Нужно срочно найти Лизу. Ули натянул брюки и рубашку и выскочил в самую гущу событий.

По обеим сторонам от проволоки взбешенно голосили берлинцы, кричали, ругались, но их вопли тонули в непрестанном реве отбойных молотков. На Востоке спиной к Западу плечом к плечу стояла куча мужчин в форме: полицейские, пограничники, солдаты – все они защищали строителей от людского гнева.

– Ули!

Он отвернулся от проволоки и увидел, как к нему бежит коренастый парень с пшеничными волосами – Юрген.

– Ты говорил с Лизой?

– Нет, – покачал головой Ули, глядя, как возле телефонной будки через дорогу собирается толпа. – Я только вышел, еще ничего не могу понять… Что происходит?

– Ульбрихт закрыл границу.

– Закрыл?

– Ага. – Юрген прикусил губу, и Ули догадался, что друг думает о семье: о брате, невестке и племяннице, живущих в Бернау. – Вокруг твердили, что у него есть такие планы, но я и подумать не мог… – Он осекся. – Ты не видел Лизу?

– С пятницы. – Ули повертел головой по сторонам, ища, куда бы взобраться, чтобы рассмотреть окрестности с высоты: скамейка, машина – сойдет что угодно. На глаза попался ржавеющий «мерседес», припаркованный через дорогу, и Ули махнул рукой Юргену, чтобы не отставал. – А ты с братом говорил?

– Пытался ему позвонить, но провода перерезали. Я слышал, еще и все железнодорожные пути заблокировали… Наверное, никто ни с кем не может связаться.

Ули запрыгнул на капот «мерседеса». Чего ради перереза́ть телефонные провода? Ули протянул руку Юргену и втащил его на машину; отсюда парни видели, что происходит за плотными рядами пограничников и строителей: там сновали потрясенные восточные берлинцы.

– Лиза ведь за город уезжала, да? – пробормотал Юрген. По пустынным восточным улицам в сторону Бранденбургских ворот один за другим катились советские танки, но почему им навстречу не идет западная бронетехника? Ули обернулся, надеясь увидеть британских или американских солдат, но заметил вдалеке только парочку французских военных, которые смотрели на разрастающуюся толпу, но даже не думали к ней приближаться. Но ведь они должны вмешаться, разве нет?

Ули снова повернулся к колючей проволоке, и сердце у него екнуло: по Брунненштрассе спешила Лиза. Он окликнул ее и помахал, чтобы привлечь внимание; Лиза заметила его и подняла руку в ответ.

Ули спрыгнул с машины и ринулся к заграждению. Вместе с Юргеном он протиснулся сквозь собравшихся, то и дело привставая на цыпочки, чтобы не потерять Лизу из виду.

– Фашисты! – раздался крик откуда-то сзади, и толпа волной хлынула вперед. Ули не удержался на ногах и едва не упал, но его подхватил местный полицейский.

– Осторожнее.

Ули выпрямился.

– Моя невеста. Она на Востоке, – начал он, и голос предательски сорвался на фальцет от тревоги. На противоположной стороне Лиза тоже пробиралась к заграждению, и ее светлая макушка маячила уже совсем близко: девушка пыталась урезонить кого-то из пограничников. – Мне нужно поговорить с ней. Пожалуйста, пропустите, она вон там…

– У меня приказ никого не подпускать к проволоке, – жалостливо и в то же время испуганно пояснил полицейский.

Тут к ним повернулся местный пограничник, который стоял чуть поодаль и все слышал.

– Стену строят на территории Восточного Берлина, мы не вправе вмешиваться, – развел он руками.

– Да они же город пополам режут! – взорвался Ули, не в силах принять абсурд, творящийся вокруг. Он кинулся к проволоке, ища в ней хоть какой-то зазор. – Мне бы только поговорить с ней!..

Но полицейский немилосердно схватил Ули за руки и оттолкнул прочь, прошипев сквозь зубы:

– Хочешь развязать новую мировую войну? Давай! Я ничего не могу сделать, приятель. Все претензии – к Ульбрихту.

Ули натолкнулся на Юргена и отступил в сторону, дрожа от небывалой ярости – бессильной и беспомощной, как в детстве.

– Не кипятись… это временные меры, – подбодрил его Юрген и крепко взял за плечо. – Надо дойти до Бранденбургских ворот. Там журналисты, политики – они расскажут, что тут творится…

Ули видел, как Лиза пытается договориться с восточными пограничниками, но тщетно; в итоге она отступила, и на лице у нее появилось удрученное выражение.

– Если Ульбрихт правда закрывает границу, надо действовать прямо сейчас; нам нужно как-то добраться до Лизы, перетащить ее к нам… – Ули замолчал на полуслове и отвел взгляд от возлюбленной.

– Знаю.

Вид у Юргена был такой уверенный и решительный, что паника Ули немного утихла, и он наконец-то вынырнул из пучины отчаяния и ярости и начал соображать здраво.

– Надо действовать как можно скорее, но только не здесь, – продолжил друг. Он был прав: не выйдет пробиться через заграждение на глазах огромной толпы людей. – Найдем какую-нибудь дыру в заграждении, просвет…

– Они не могут охранять проволоку по всей длине сразу, – согласился Ули.

– Идем, – шепнул Юрген, и сердце Ули забилось тревожнее. Лиза смотрела на них через заграждение, и Ули слегка качнул головой, зная, что любимая поймет, – и она действительно поняла, кивнула и юркнула обратно в толпу.

– Пошли, – негромко скомандовал он, и они с Юргеном поспешили вдоль улицы.

Глава 5

Лиза дошла до угла Брунненштрассе и Бернауэрштрассе; она поначалу обрадовалась, что вернулась в Берлин, но с ужасом обнаружила, что ее худшие опасения сбылись: город пересекало длинное-предлинное заграждение, которое охраняли военные с автоматами Калашникова; туда же то и дело подъезжали грузовики со стройматериалами. Бесконечная паутина колючей проволоки. По дороге домой Лиза переключала радиостанции и слушала, как дикторы сухо описывают картину, которую она теперь видела собственными глазами: как Западный Берлин отсекают от Восточной Германии, словно лишний орган.

– Это временно, – твердил отец, когда Лиза вела их «трабант» по пригородным шоссе. – Слишком уж много восточных немцев бежало на Запад именно через Берлин: подумаешь, пешком дойти до Митте или Кройцберга, а оттуда на самолете можно улететь в Западную Германию. Ульбрихт просто заявляет свои права на наших граждан. К концу месяца все закончится.

Но действительно ли отец в это верил или же просто пытался ее успокоить?

Она представила себе карту Германии: страну и так поделили на Восток и Запад, а Западный Берлин оставался единственным островком капитализма внутри социалистического государства, простирающегося на сотни километров во все стороны. До сегодняшнего дня люди спокойно переходили из одной части в другую, и было странно и безумно даже помыслить, что восточногерманское правительство столь жестоко отрежет Западный Берлин от пригородов и от ГДР как таковой. Зато западные берлинцы могли наслаждаться весомым преимуществом: налаженным авиасообщением с союзными странами – Америкой, Британией и Францией. В западной части работали аэропорты, вещали радиостанции, процветала свобода мысли и перемещений.