скачать книгу бесплатно
В этот момент мы были похожи на гурманов, которые в душистом аромате мясного соуса смакуют тонкий привкус базилика и чернослива.
Роза осталась без пуговиц. Мне же пора было домой.
Ни разу больше я не слышала претензий к моей ошибке. А Валентин Овечкин не стал жаловаться в редакцию.
ПЕЛЬМЕНИ
Очерк об одном семейном застолье
После вопроса, есть ли в доме пшеничная мука, следует другой, пристрастный:
– А хватит ли сала свиного? Или обойтись варениками?
– Ну уж нет!
– Вареники не нравятся? – слышится сверху. – А чем плохи мои вареники? – Дверцы навесного шкафа загудели металлически, и мама, наконец закрыв их, осторожно, придерживая полы халата, спрыгивает с табуретки. Запястьем поправляет очки. – На пельмени муки маловато…
– Сало нашел! Я же говорил, девки, там кусок должен остаться.
Из холодильника потянуло зимой. Мама будто и не слышит папиной реплики и медленно собирает по полу тающие льдинки, выпавшие из морозильной камеры.
– Отойди, Века. И не вертите, мадам, попой!
Мама разгибает спину, чтобы уступить место, но все-таки родители сталкиваются в кухонной тесноте между холодильником и раковиной, и мама протяжно пищит, как от щекотки, на всякий случай зажмурившись:
– А-а!
Папа довольно подмигивает мне и трусит к раковине задом, напирая на маму. А затем, совсем уж в задоре, кидает мороженое сало на стол и начинает вытанцовывать твист по-моргуновски.
– Ну отойди, говорю! – писк постепенно перерастает в визг.
– Сначала вы тушите одну папиросу…
Папа прижимает маму к раковине, и она поневоле утыкается носом в висящее на крючке полотенце. Пробует, от удовольствия прикусив нижнюю губу, поднять колено для пинка, но папа атакует сильнее.
– …а потом другую…
– Я тоже буду пельмени лепить!
– Я твои пёрья нежно поглажу рукою…, – запевает папа. – А кто сказал, что будут пельмени?
– Мама, давай пельмени!
– «Ну-у ма-ама, дава-ай пельме-ени!» – папа произносит эту фразу низко и гормонально, с капризной интонацией.
– Я не так говорю. Это Наташка так говорит. Я хочу пельмени!
– Отец, иди за мукой.
– А почему я? Вон Танька пусть сходит! Пробздится хоть! Ты на улице когда последний раз была? – папа на всякий случай подтянул на голый живот трико, перестав подтанцовывать.
– Не «Танька», а «Таня»! – поправляет мама.
– Пусть Наташка идет! Я долго буду одеваться!
– Наташка!!
– Ладно, сам схожу за харчами. Вас, девок, ждать – с голоду помрешь.
И идет надевать рубашку.
Мясорубка скрипит, чмокает, как нагруженная телега, меля куски говядины и свиного сала с луком и чесноком.
– Отец сам посолит. На глаз, – мама, поджав от усердия губы, быстро перемешивает фарш руками.
Я жадно вдыхаю в себя запах мяса и лука.
Моя воля – ела б фарш ложкой с хлебом. Я почти утыкаюсь в тарелку носом.
– Перестань.
Раздается дверной звонок. Папа звонит, как бьют в колокола, – радостно, залпом. Это повелось еще со времен полигонов: папа ездил на стрельбища и, когда возвращался, для оповещения применял свой «фирменный», как говорит мама, стук или звон. Я иду открывать и забираю пакет с мукой.
А потом солят и перчат фарш. Слегка выпятив живот, папа бросает в тарелку щепоть за щепотью. В его точном жесте есть что-то от благословения. При этом всегда помалкивают – боимся пересола.
– Девки, сначала – перекур!
В детской комнате на полу лежит острый клинок солнца. Сестра сидит за столом и делает вид, что возится с уроками, а я ложусь на кровать с книгой. Нам, старшеклассницам, говорить почему-то не о чем, а мне как старшей особенно.
Тут в самое острие клинка, из-за шифоньера, заслоняющего дверь, крадется папа. Сначала появляется его голова, а потом и он сам. В глазах бегают веселые огоньки – значит, началась игра! К нам крадется хитрый лис, и мы, глупые куры, вот-вот начнем кудахтать и сжиматься, боясь папиной щекотки. Но мы с Наташкой держим паузу, с трудом пряча улыбки.
Папа стоит у стола и вдруг, почему-то забыв, что он хитрый лис, начинает бить чечетку, пока с ног не слетают тапки.
– Чё гузки прижали? А, девки?
– Я щекотки боюсь, – не выдержав, шепчет сестра, почти не разжимая губ. Ей становится совсем смешно.
– Щ-щикотки! – папа поворачивается к ней, растопырив руки.
– Нет, ще-котки. А-а, только не щекоти!
– А чё делаешь-то? – папа заглядывает в Наташкины «уроки». – Журналы опять разрисовываешь? Изукрашиваешь, значит?
Сестра закрывает рукой лица манекенщиц из старой «Крестьянки».
– А ты чё делаешь? – это уже ко мне. – «Гаргантюа и Пантагрюэль»? В школе задавали? Нет? Чита-ал. Ну и книжка!
– Ага, сам прочел оба тома – залпом.
Я смеюсь, вспомнив, как папа читал Рабле.
– Да просто взять было нечего. Ты лучше «Москва и москвичи» почитай! У-у! Такая вещь, я тебе скажу… А чего гузки прижали? Девки, идите помогать матери. Кто пельмени лепить будет?
На кухонном столе с бледно-голубой столешницей, изрезанной ножом, под целлофаном томится большой колобок. Мама убирает катышки лишнего теста, насыпает рядом свежую муку.
Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел… Когда-то от моей бабушки Лиды должен был уйти колобок. Но он так и скис на горячем от летнего солнца подоконнике. Его вылепили специально для меня в пельменной столовой, где несколько лет работала моя бабушка. Никто, кроме меня, не верил, что колобок живой и укатится восвояси.
– Я буду катать.
Иду мыть руки в ванной. А там – воды нет! Папа стоит рядом, глядя на пыхтящий воздухом кран, и задумчиво чешет голову.
– А ну-ка, полей! Из чайника!
В чайнике воды мало, и я, скупясь, медленно лью на руки папы. Их тыльная сторона всегда сухая, и даже вода, кажется, не промокает папиных рук по-настоящему – струйки впитываются в кожу бесследно, словно в песок.
– Лей! Еще.
– А мы с уксусом пельмени есть будем?
– С уксуком.
– С «суксуком»! – из кухни поправляет мама.
– А я как сказал?
– Ты – не так.
«Суксук» – мое слово, и мама бережет его, как и многое из нашего детства, в памяти и в записях на страницах старого фотоальбома. Пельмени с уксусом мы с Наташкой ели даже маленькими – в слабой консистенции, под чутким и ревнивым контролем мамы. Считалось, что он помогает переваривать «тяжелое» вареное тесто.
– А может, с майонезом? – предлагает мама.
– Нет!!
Майонез – это чуждое, никак не связанное с нашим представлением о пельменях, а лишь только – с маминым еще советским «Провансалем», жидким, кислым, серого цвета, но почему-то замечательным в «Оливье». То же ревнивое отношение – и к сливочному маслу: оно ослабляет пельменный вкус и насыщает слишком быстро, не давая насладиться трапезой в полной мере.
– Ну, с суксуком, так с суксуком…
Мама берет неглубокое блюдо и кладет в него немного фарша.
– У-у, какой аромат! Слюнки текут!
Глубоко вдохнув его запах несколько раз, она задумывается, прищурив один глаз и плотно сжав губы; внимательно смотрит на потолок, скорее, по привычке, так как люстра днем не горит; высоко поднимает брови, затем аккуратно ставит тарелку на стол, встряхивает головой и, наконец, поймав чих, залпом выпускает его из себя. Так запуливают пробку из бутылки с шампанским.
– Раз… два… три … – Мама чихает всегда семь раз – ритмично и смачно. Нам остается завидовать и повторять:
– Будь здорова… будь здорова… Бу-удь здоро-ва-а!
Папе я тоже говорю «будь здорова» – по привычке, так как в детстве считала эту фразу одним словом, без указания на мужской или женский род. Папа давно не обижается. Из таких же объединенных мною пожеланий – «спокононочи», «доброутро», «слехким-с-парком» и «мапа».
– Я буду катать.
– Катай. Мать, давай скалку. Дочь будет катать. А мы будем лепить.
– А когда вы разрешите и мне лепить?
– А кто будет со скалкой? Я, что ли? – папа усмехается.
– Мама, давай ты покатаешь.
– У меня спина не выдержит. У тебя, Танюша, хорошие сочни, а пельмени – пока не уме-ешь! Учись!
– Как я буду учиться, если мне не дают…
– Ладно, девки. По местам. Века, мне вилку. Себе вилку. Для фарша.
– Сережа, нарежь тесто для сочней.
Папа и сам знает. Выпятив живот, не спеша снимает с теста целлофан, отрезает от его бока большой кусок и принимается раскатывать в длинную колбаску. В шершавых руках тесто податливо – не то змея с узкой длинной и болтающейся головой, не то веревка. Раньше я съедала «змеиную голову», но потом стала брезговать – в сыром тесте замешаны яйца. Да и падает оно на дно желудка резиновым мячиком, как ни жуй.
И вот змея разрезана на части. Крупновато. Маме не нравится: сочни, а значит, и пельмени, получатся слишком большие. Я из-за маминой спины – с видом знатока:
– Да уж-ж!
– Не вертите, девки, попой, – папа берет куски теста и окунает их в кучку муки, сжимая с обеих сторон так, чтобы получались ровные кружочки, а потом слегка раздавливает их. Мама помогает ему, а я, предчувствуя азартную гонку, беру скалку и начинаю раскатывать сочни.
Надо успеть до того, как родители рассядутся по местам: папа – возле холодильника, мама – по другую сторону доски с мукой для вылепленных пельменей. Я устраиваюсь ближе к окну – тут у меня больше простора для работы локтями. Надо успеть, пока папа не взял в левую руку первый мой сочень, а в правую – вилку с фаршем и пока мама не начала помогать ему, управившись с подготовкой доски.
Сначала тесто не поддается. Получаются овалы, многогранники, но никак не круги, идеальная форма для будущего пельменя.
– У-у! – папа берет в руки уже третий сочень. – Разучилась, что ли?
Мама старательно, крепко сжав губы, кладет в сочень фарш, отбрасывает вилку и – залепляет края пельменя. Получается идеальная шляпка с узкими полями и тонким узлом.
– Вот как надо. – Пельмень красуется на кончиках ее длинных пальцев. – Ты просто не умеешь. Тебя в детстве не научили. – Это реплика к папе.
– Я? Да я все умею. – шепчет он. – На!
В его крупной ладони пельмень кажется крохотным и тоже красивым, если бы не «шляпное поле». Он всегда лепит не аккуратные мужские «котелки», как мама, а гангстерские шляпы. Я посмеиваюсь.
– Что «на»? Это что? – мама осторожно берет у него пельмень. – Сергей, ты где такие видел? Ты зачем их переворачиваешь, когда залепляешь края?
– Нормальный пель-мень!
Мама кладет его на доску рядом с другими, ею изготовленными «котелками». Там пельмени преображаются: выстроенные в точные ряды, они теперь похожи на солдат и офицеров в белых парадных мундирах. Если пельмень оказывается каким-то иным, пусть даже симпатичным уродцем, он сильно выбивается из общего ряда, словно новобранец, уставший от строевой муштры.
Я продолжаю катать, ритмичным жестом закидывая стол теперь уже круглыми сочнями. Вылепить бы пару пельмешек, пока папа не примется за очередную «змею».
– Таня, рот прикрой.
