скачать книгу бесплатно
И я поняла. Я сразу поняла, что Ник сделает дальше.
Слух еще не вернулся полностью, но я слышала, как Ник орал на нее и как она кричала и плакала, открыв рот и зажмурив глаза.
– О боже, – подумала я. – Список. Ник выбирает людей из нашего Списка ненависти.
Я пошла к ним, с трудом передвигая ослабевшие ноги. Казалось, я иду по вязкому песку. Грудь сдавило, будто ее охватили путы, не дававшие сделать вдох и утягивавшие меня назад.
Ник снова поднял пистолет. Джессика закрыла лицо руками и еще больше сжалась.
Я бы не успела к ним вовремя.
– Ник! – закричала я.
Он повернулся ко мне, не опуская оружия. С улыбкой на губах. Из всех воспоминаний о Нике Левиле воспоминание об этой его улыбке ярче всего. Она была какой-то бесчеловечной. Но клянусь, в глубине его глаз я видела настоящую любовь. Словно привычный мне Ник был внутри этого, чуждого мне, и умолял меня выпустить его.
– Не надо! – закричала я, приближаясь. – Перестань! Остановись!
На его лице появилось удивленное выражение. Улыбка не сошла с его губ, но он словно не понимал, что со мной. Словно это я делала что-то не так, а не он. Удивленно взглянув на меня, он спросил:
– Ты забыла наш план?
Я плохо слышала его, но уверена, он сказал именно это. Я даже сбилась с шага. Какой план? Я ни о каком плане не помнила. Взгляд Ника после этих слов стал жутковато отсутствующим, будто мысленно он перенесся в совершенно другое место.
Ник покачал головой в ответ на мою забывчивость, и его улыбка стала шире. Он повернулся к Джессике, одновременно подняв пистолет. Я бросилась к нему с единственной мыслью: «Не могу допустить, чтобы Джессика Кэмпбелл умерла у меня на глазах».
Наверное, я споткнулась о мистера Клайна. Вернее, я точно споткнулась о него – это зафиксировала видеокамера. А споткнувшись, врезалась в Ника. Раздался очередной выстрел, и я почувствовала, как у меня из-под ног уходит пол.
Спустя мгновение я лежала под столом почти рядом с мистером Клайном, а Ник с неимоверным удивлением разглядывал свой пистолет. Он был так далеко от меня. Как я могла за секунду оказаться настолько далеко от него? Джессика Кэмпбелл уже не стояла у стены. Я заметила ее спину, когда она бегом врезалась в столпившихся у дверей столовой школьников.
А потом я, наверное, больше почувствовала, чем увидела, хотя, конечно же, и увидела тоже, бьющую из моего бедра струю крови – густую и красную. Я пыталась сказать что-то Нику – не помню, что именно – и, кажется, подняла голову, собираясь встать.
Ник перевел взгляд с пистолета на меня. Его глаза остекленели.
Мои глаза застилала серая пелена. Тело становилось все легче и легче, а может быть, наоборот тяжелее, и мгновением позже я погрузилась во тьму.
5
«ГАРВИН-КАУНТИ САН-ТРИБЮН»
3 мая 2008 года репортер Анджела Дэш
Моррис Клайн, сорокасемилетний учитель химии и тренер по бегу, дважды был признан в школе «Гарвин» учителем года, в 2004 и 2005 годах.
– Мистер Клайн сделал бы для вас все что угодно, – сказала репортерам девятиклассница Дакота Эллис. – У нас с мамой как-то на шоссе спустило колесо, и увидев это, мистер Клайн остановился помочь. Не знаю, куда он ехал, но явно в какое-то приличное место. Он был нарядно одет и при этом не побоялся испачкаться, меняя нам шину. Таким он был человеком.
Школьники расстроены смертью Клайна, а некоторые потрясены его геройским поступком. Он был застрелен в грудь, защищая нескольких учеников и пытаясь уговорить Левила опустить пистолет. По словам медиков, эвакуировавших учителя, он «едва держался». Клайн скончался в окружной больнице. По-видимому, он не являлся целью Ника Левила, а был застрелен им сгоряча. У него остались жена Рене и трое детей.
– Ник Левил лишил моих детей отца, и я рада, что он застрелился, – сказала миссис Клайн. – Он не заслуживал иметь будущее после того, какое горе принес нашим семьям.
* * *
Мамина машина стояла первой в очереди из встречающих, и я была рада как никогда увидеть ее бежевый «бьюик». Я чуть ли не бегом понеслась к ней после звонка, забыв взять в шкафчике тетради для домашней работы.
Скользнув в машину, я первый раз за день вздохнула полной грудью.
Мама озабоченно посмотрела на меня. На ее лбу прорезались морщины – довольно глубокие, как будто она долгое время хмурилась.
– Как прошел день? – спросила она чересчур радостным голосом, в котором все равно проскользнула обеспокоенная нотка. Видимо, беспокоилась она тоже уже долгое время.
– Сносно, – ответила я. – Ужасно. Но сносно.
Мама завела мотор и выехала со стоянки.
– Стейси видела?
– Да.
– Хорошо. Наверное, приятно увидеть давнюю подругу.
– Мам, давай не будем об этом, – попросила я.
Она оторвала взгляд от дороги, чтобы посмотреть на меня. Морщинки на ее лбу стали еще глубже, губы сжались в тонкую линию. Лучше бы я ей соврала. Я же знаю, как сильно ей хотелось услышать, что мои друзья приняли меня, что я завела новых приятелей, что все прекрасно понимают – я не причастна к стрельбе и что я стала частью большой и счастливой школьной семьи, о которой говорят в новостях. Однако мама взглянула на меня лишь на секунду и снова уставилась на дорогу.
– Ну правда, мам, все нормально.
– Я сказала ее матери. Сказала: ты ни при чем. Думала, она послушает меня. Господи, она ведь в вашем отряде брауни-скаутов[5 - В организации скаутов для девочек есть несколько уровней. Один из них – брауни, для девочек, учащихся во втором и третьем классе.] была командиром!
– Да ладно, мам. Помнишь, что сказал доктор Хилер? Как все будут на меня реагировать?
– Помню, но Бринксы – не все. Они знают тебя. Вы со Стейси выросли вместе. Мы вас вырастили вместе. Мы не должны бы их ни в чем убеждать.
Весь оставшийся путь мы молчали. Мама заехала в гараж и выключила двигатель. Уперлась лбом в руль и закрыла глаза.
Я не знала, что делать. Мне казалось неправильным просто выйти из машины, бросив в ней маму. В то же время мне казалось, что маме сейчас не до разговоров. Судя по ее виду, день ей дался тяжело.
В конце концов я нарушила молчание:
– Стейси сказала, что ты говорила с ее мамой.
Мама не ответила.
– Она сказала, ты послала ее маму в задницу.
Мама тихо засмеялась.
– Ты же знаешь Лоррейн. Она такой сноб. Я давно уже хотела послать ее в задницу. – Она фыркнула и снова рассмеялась, но не открыла глаз и не подняла головы от руля. – Просто впервые представилась такая возможность. Было приятно.
Мама глянула на меня искоса одним глазом и захохотала. Я не смогла сдержать смеха и вскоре тоже уже вовсю заливалась. Мы с ней гоготали как сумасшедшие, сидя в машине в закрытом гараже.
– Я ей сказала: «Иди ты в свою жирную снобскую задницу, Лоррейн».
И мы с мамой по новой зашлись хохотом. Смеясь, она продолжала:
– И что в прошлом году Говард приставал ко мне на вечеринке у бассейна…
– Да ладно! – ахнула я. – Отец Стейси приставал к тебе? Фу! Он такой волосатый, противный и старый.
Мама покачала головой.
– Я это… выдумала… Боже… хотелось бы мне… видеть… как она его… в этом обвиняет… – еле дыша от смеха выдавила она.
Мы откинулись на спинки сидений и, наверное, вечность хохотали. Не помню, когда я в последний раз улыбалась, а тут смеялась до слез. Это было так непривычно. Я ощущала смех на языке, как будто он имел вкус.
– Ты жестока, – проговорила я, наконец отдышавшись. – Классный ход, но жестокий.
Снова покачав головой, мама вытерла уголки глаз мизинцами.
– Нет. Жестоки те, кто не дает тебе еще одного шанса.
Я опустила взгляд на рюкзак и пожала плечами.
– Не могу их в этом винить. Все выглядело так, будто я виновата. Не заступайся за меня. У меня все будет хорошо.
Мама уже вытирала глаза манжетами.
– Милая, они должна понять, что виновник произошедшего – Ник. Он плохой. Я говорила тебе это все эти годы. Ты такая красавица у меня. Ты заслуживаешь хорошего мальчика. Ник тебе никогда не подходил.
Я закатила глаза. Ну вот, снова-здорово. Ник не подходит мне. Он плохой. Я не должна встречаться с такими парнями, как он. С ним что-то не так. Она видит это в его глазах. Мама постоянно мне это твердила. Но, похоже, она забыла, что Ник мертв и мне больше не нужно читать нотации по поводу того, какой он ужасный.
– Только не это, мам, – потянулась я к дверной ручке. – Ник мертв. Мы можем закрыть эту тему?
Я открыла дверцу и вылезла, подхватив рюкзак. Поморщилась, наступив на раненную ногу.
Повозившись с ремнем, мама вышла из машины с другой стороны.
– Я не хочу с тобой ссориться, Валери, – сказала она. – Я просто хочу видеть тебя счастливой. Ты всегда грустишь или чем-то недовольна. Доктор Хилер посоветовал…
Мне хотелось разозлиться на нее. Сказать, что счастье не вечно и в любую минуту может обернуться трагедией. Что до появления Ника в моей жизни я долгое время была несчастна и родителям прекрасно известно, почему. Что, если уж на то пошло, она сама давным-давно несчастна.
Но мама стояла по ту сторону машины в мятом костюме, раскрасневшаяся от смеха, и глядела на меня блестящими от слез глазами. Было бы ужасно бросить ей в лицо такие слова, пусть это и правда.
– Мам, я в порядке. Не волнуйся. Я даже не вспоминаю о Нике.
Я отвернулась и пошла в дом.
Фрэнки ел сэндвич у кухонной стойки. Слегка растрепанный, с мобильником в руке, он набирал кому-то сообщение.
– Что стряслось? – встретил он меня вопросом.
– Мама стряслась, – ответила я. – Не спрашивай.
Я достала из холодильника кока-колу, прислонилась к стойке рядом с ним и открыла бутылку.
– Почему до нее никак не дойдет, что Ник умер и пора уже перестать мне капать на мозги? Сколько можно долбить меня этим?
Фрэнки развернулся на стуле и посмотрел на меня, жуя сэндвич.
– Наверное, она боится, что ты пойдешь по ее стопам и выйдешь замуж за человека, которого на дух не выносишь.
Я не успела ответить. Задребезжала гаражная дверь, а значит, сейчас придет мама. Я скользнула по лестнице наверх, в свою комнату.
Возможно, Фрэнки прав. Мама с отцом были несчастливы. До мая они только и говорили о разводе, которого мы с Фрэнки ждали как манны небесной, ведь тогда бы закончились, наконец, беспрестанные ссоры родителей. Однако расстрел в школе, наверняка разрушивший множество семей, мою наоборот сплотил. Какая ирония, правда? Родители заявили, что «боятся расколоть семью, когда она переживает столь сильный стресс», но я знала правду.
1) Папа довольно успешный адвокат, и последнее, что ему сейчас нужно, – статьи в газетах, возвещающие миру о том, что первопричиной массового убийства в школе «Гарвин» послужили проблемы в его семье.
2) Мама работала, но ее работу нельзя сравнить с папиной. Она зарабатывала, но не много. А мы все знали, в какую кругленькую сумму нам обойдутся счета за психиатра.
Мы с Фрэнки безучастно наблюдали за отношениями родителей. Обычно у них все шло тихо и незаметно, но порой вспыхивала такая враждебность, что мы с братом с удовольствием побросали бы шмотки предков в мусорные мешки, купили маме и папе билеты на самолет и отправили куда угодно, лишь бы подальше от дома.
Я вошла в свою комнату и, остановившись у двери, удивленно огляделась. Утром она не казалась мне настолько захламленной и грязной. Я практически не вылезала отсюда с прошлого мая, но не замечала, как тут отвратно. И тоскливо.
Не то чтобы до этого я была фанаткой уборки. Просто если не считать уборки во имя Великого Освобождения от Ника, проведенной мамой после стрельбы, тут месяцами никто не убирал.
Я взяла стакан, стоявший на моей тумбочке черт знает сколько времени, и поставила его на тарелку. Смяла валявшийся рядом кусок бумажного полотенца и засунула в стакан.
На мгновение у меня руки зачесались прибрать. Начать все с чистого листа. Устроить уборку во имя своего собственного Великого Освобождения. Но я оценила груду сваленной на полу одежды, кучу разбросанных у кровати книг, запятнанный и пыльный экран телевизора и передумала. Вычищать последствия моего многомесячного горевания будет слишком тяжко.
С кухни доносились голоса мамы и Фрэнки. Мама говорила с раздражением, как обычно бывало, когда они надолго оставались там одни с папой. Меня кольнуло чувство вины. Маму расстроила я, а выдерживать ее эмоциональный натиск приходится Фрэнки. Правда, брату и так доставалось меньше меня. На самом деле, со дня стрельбы Фрэнки для родителей превратился чуть ли не в невидимку. Ни запретов, ни домашних дел, ни ограничений. Извечные ссоры и беспокойство обо мне настолько выматывали маму с папой, что сил на волнение еще об одном ребенке у них не оставалось. Я даже не знала, завидовать брату или жалеть его. Наверное, стоило и позавидовать, и пожалеть.
На меня опять навалилась усталость. Я кинула стакан с тарелкой в мусорную корзину и плюхнулась на постель. Порывшись в рюкзаке, вытащила и открыла тетрадь. Покусывая губу, уставилась на сделанные за день наброски.
Я перевернулась и врубила магнитофон. Через пару минут прибежит мама и будет кричать из-за двери, чтобы я сбавила громкость. Но она уже и так забрала все мои «настораживающие» записи – ту музыку, которая, по мнению моих родителей и, наверное, доктора Хилера, а также всех старперов мира, может побудить меня перерезать себе вены в ванне. Меня это, кстати, возмущает, ведь большую часть музыкальных дисков я купила на свои деньги. Я усилила громкость, чтобы не слышать маминых криков. Она устанет долбить в дверь раньше, чем я устану от ее долбежки. Пусть стучит.
Я снова полезла в рюкзак и достала карандаш. С минуту, покусывая резинку на его кончике, разглядывала портрет миссис Теннайл. Она вышла такой печальной. Не так давно я ненавидела ее и желала видеть несчастной. Но сегодня, увидев ее печальной, почувствовала себя ужасно. Почувствовала себя ответственной за ее печаль. Я хотела, чтобы она улыбнулась. Интересно, улыбается ли она, возвращаясь домой и обнимая своих детей, или, сидя в кресле, хлещет водку, чтобы забыться и не слышать больше пистолетных выстрелов?
Наклонив голову, я начала рисовать – рисовать и то и другое одновременно: миссис Теннайл, обнимающую малыша, точно скорлупа – орех, и ее руку, цепляющуюся за бутылку водки, точно орех за ветвь, на которой он растет.
Часть 2
6
2 мая 2008
18:36
«Что ты наделала?»
* * *
