скачать книгу бесплатно
Выход вниз
ШаМаШ БраМиН
Молодой блогер, исследуя темные стороны общества, оказывается в компании бомжей. Здесь, на самом дне, среди отверженных, истинные краски жизни и смерти проявляются исключительно в крайностях. Сумасшествие социума, кражи у мертвецов, адские галлюцинации, похищения детей, гибельная разнузданность, безразличие жертв, алчность палачей. Жестокий мир диктует жестокие правила. За все надо платить. Форма, размер и срок устанавливает Ее Величество Фортуна. Шансы остаться у Нее в любимчиках равны шансам пешки в шахматной игре. Единственный выход, это выход вниз. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ! Произведение содержит шокирующие сцены.
Содержит нецензурную брань.
ШаМаШ БраМиН
Выход вниз
Из огненного жерла масляной бочки отдавало благодатным теплом. Горели крашеные доски, бывшие когда-то мебелью, истрепанные покрышки и прочий подножный хлам. Едкий запах дыма перемешался с острым смрадом давно немытых тел. Синерылая братья устроилась кружком, вокруг раскалившийся докрасна «толстухи».
– Кхе, кхе, – глухо прокашлялся невысокий, сухой старикан. – Ну, раз Пакля шлёпнул, пусть сидит.
– Пакля знатный литер, – одобрительный отозвался голос с противоположенной стороны импровизированного круга.
Говорившего Виру не разглядел. Его заслоняла бочка и вырывающиеся наружу пламеня.
Воровской жаргон, не удивил молодого человека. Он знал, среди бомжей достаточно уголовников. Об этом предупреждали и полицейские, и друзья, и некоторые читатели блога. Принадлежность к обществу изгоев, бродяжнический образ жизни в цивилизованном комьюнити, сами по себе считаются преступлением. Хотя Виру считал, что это не так. Собственно, поэтому и решил написать несколько очерков о людях, упавших на самое дно. Попытаться развеять предрассудки. Внести свою лепту в неравную борьбу с социальным расизмом.
Реплику из пустоты воспринял, как разрешение остаться. Усаживаясь на котельцы, молодой человек усмехнулся. «Значит, полицейского комиссара они называют Паклей. Интересно, Владимир Иванович знает свое прозвище?» В памяти всплыла табличка на дверях начальника: Баклеев В.И.
Молчание затянулась. Чуханы заворожено созерцали языки пламени. Про гостя, казалось, уже забыли. Молодой человек осмотрелся. Заброшенный склад в промзоне не очень уютная обитель. Перекосившиеся котельцовые стены, сбитая штукатурка, бездушные глазницы пустых оконных проемов. Редкие стропила поддерживали остатки шиферной крыши. Выше, там, где должно находиться звездное небо, нависала уходящая в пустоту огромная труба ТЭЦ.
– Это, – неуверенно начал Ошка, – Пакля сказал, чтобы говорили с ним. На вопросы … чтобы.
Грязный мужик в лохмотьях словно был подключен к ручному динамо. Начинал говорить бодро. На третьем слове энергия заканчивалась. Ошка постепенно переходил на хриплый шепот. Звуки растягивались, слоги обрывались. Затем динамо заряжала батарейку, и он лихо возобновлял speech, но лишь для того, чтобы снова «сдохнуть» на третьем слове.
В дежурную часть Ошку привели по приказу Владимира Ивановича. Виру деликатно пощеголял рекомендациями. Рассказал полковнику Баклееву о «журналистском исследовании» низов общества. Начальник, особо не вникая в подробности, снял трубку:
– Дежурный!? В обезьяннике есть бомжи? …. Нет!? … Пошли кого-то пусть приведут … Да все равно, чтобы бомжом был … Без разницы … Выполнять.
Через двадцать минут, уперев дубинку в грудь перепуганного Ошки, дежурный офицер внушал бродяге важность миссии, ответственность за жизнь и здоровье гениального писателя, по совместительству родственника зам министра. Виру не вмешивался. Хотя три четверти сказанного не просто преувеличение, а откровенная ложь. Гением он не был, как и родственником «больших начальников».
Теперь, сидя у костра в заброшенном складе, наблюдая за суетливыми попытками Ошки «прописать» гостя в «честной» компании, Виру мысленно поблагодарил офицера за «пристрастный ликбез».
– Дядька с блатом, – продолжал Ошка, размахивая рукой, – сказали надо, значит … это. Надо.
Блогер пробежал глазами по лицам присутствующих. Интерес отсутствовал. Казалось, каждое слово Ошки отдаляет их от реальности все дальше и дальше. Пора их вернуть.
– Водку будете? – громко спросил молодой человек.
Отщепенцы оживились. Послышалось одобрительное кряхтение и возня. Люди, Виру не мог в полумраке разобрать кто из них мужчины, кто женщины, бубнили что-то неразборчивое, ерзали на импровизированных сидениях. «Их не больше десяти, – быстро подсчитал молодой человек, – значит, пока двух хватит».
Достал из рюкзака бутылку. Протянул сухому старикану. «Дед, – решил Виру, – здесь за старшего» И расчет оказался верным. Главный, причесав ладонью бороду, откупорил и запрокинул бутылку. Делал это отточенными годами движениями, по привычке оттопырив мизинчик.
– Тебя как зовут? – старик оторвался от бутылки, прикрывая рот тыльной стороной ладони.
Из-за крепости выпитого и отсутствия зубов, вопрос прозвучал как: «Тья ка звут?» Гость, погрузил руки в карманы батника. Вечер был холодным.
– Виру. Я веду блог в интернете … – начал он.
Его перебили.
– Виру? Погремуха? Сидел?» – спросил с другой стороны круга шепелявый голос.
– Нет, – ответил он, пытаясь разглядеть собеседника. – Папа с мамой фанатели от индийского кино.
Парень достал вторую бутылку.
– Будьте здоровы! – объявил он, сделал небольшой глоток, и продолжил. – Сейчас я пишу о нуждающихся жителях города. Бездомных, инвалидах, больных ну, в общем, о социально уязвимых.
– Бутылку откати, – прозвучал скрипучий голос.
Не поворачиваясь, Виру протянул пузырь. Женщина в порванной куртке жадно вырвала сосуд и тут же приложилась к горлышку. Скатившаяся набок бейсболка, заляпанные штаны, бывшие когда-то джинсами, и опухшее нечистое лицо делали ее исключительно отталкивающей.
– Пожа …, – успел только сказать Виру, как зашумело несколько протестующих голосов.
– Э, другим оставь! Хорош, Клякса! Морда треснет!
– Ты, это, не давай ей больше, – поддел дедок плечом молодого человека, – она, падла, все выжрет.
– Угу, – немного растерявшись, согласился Виру. – Так вот. Хочу с вами поговорить о проблемах. Что, или кто вас больше всего беспокоит? Что делаете, как живете?
Бомжи, молча передавали бутылку, допивая остатки водки. Когда пузыри опустели, отверженные заново принялись созерцать огнь в «толстухе». Откровенничать они не спешили. Виру не сдавался. Набрался терпения и деликатно подталкивал их на разговор.
– Вот вы, например, – он посмотрел на сухого бородатого старика. – Что сегодня ели?
– Филя буржуй, – ответил за него долговязый мужчина в пальто с надорванным рукавом. – Он у супермаркета харчуется.
Долговязый встал, взял ящик, на котором сидел, и придвинулся ближе к женщине с опухшим лицом.
– Просроченными продуктами, – догадался Виру.
– Нормальные харчи, – возмутился дедок.
– Конечно, – хмыкнул голос напротив, – лучше, чем детятиной?
– Детятиной? – переспросил блогер, через минуту, когда до его дошел смысл сказанного.
– А то, – хмыкнул голос, и компания лениво засмеялась. – А, Филя? Супец то ништяковый был?
– Да пошли вы, – пробубнил дед. Прозвучало это как: «Дпшлив».
– Что за суп? – осторожно спросил молодой человек, боясь спугнуть затрепетавший жизнью разговор.
– Хм, – усмехнулся голос напротив. – Короче, был у нас тут один. Коля Рыжий. Думали, беса гнал, а нет, в натуре псих. Из дурки амнистию сделал …
– Неа. Не сбегал он, – перебил долговязый. – Выпустили его. Типа вылечили.
– Скисни, Дрыщь, – зло процедил голос. – Короче, прибился к нам прошлым летом …
– Не летом, – снова встрял долговязый, – осенью. Уже дожди зарядили. Я за магазом в контейнере шарился, смотрю, идет. Сам в рванье, а по телефону разговаривает. Деловой такой, мол, я все понял, команданте, говорит, спешу исполнить. Руками машет, расхаживает взад-вперед. Я ему мол, гнида, мобилу где нашел? В моем контейнере? Кати, говорю, мое барахлишко. Думаю, загоню Писаке в ломбард, а может на рынке толкну. А он:
– Как ты разговариваешь со старшим по званию? Смирно! Распустились! Революция вам не анархия!
– Какая революция? – говорю, – Мобилу давай?
– Хорошо, – говорит Колька, а сам прищурился такой, взгляд не добрый. – На! Контра недобитая!
И тычет мне в лицо деревяшкой. Ну, таким вот небольшим обрубком. Плинтус, наверно.
– Поговори, – говорит, – с Че Геварой! Обосрешься!
Ну, думаю, все. Белка! Или кукушонок. Да какая разница. Плюнул на него пошел дальше, по маршруту. Там через палисадник, во двор. Ну, вы знаете. А он за мной. Спрятал типа свой телефон, тьфу, деревяшку в карман и крадется. Ну и пусть, думаю, что с него взять. Значит, прошел я через площадку и к бакам, а этот давай к детишкам … Ну знаете, там детская площадка, ну новая … Короче, подбегает к ребенку и орет:
– Дай сигару!
К одному, к другому. Дети в плачь. Испугались. А то, такой жлобина вонючий и «Дай сигару». Мамаши повыскакивали, орут, ругают. А этот, ну, Колька, огрызается, кричит:
– Сигару для команданте!
Ну, думаю, сейчас делов наделает, вообще клапан перекроют. В этом дворе точно. Я его, короче, под руку, говорю:
– Идем, бродяга. Дам тебе сигару.
Ну и отвел его, в нычку. По дороге бычок нашел. Сел, полчаса нюхал, мол, вот это да! Настоящий кубинский табак!
Не корешился с ним, неа. Я сам по себе, он сам по себе. А один раз придурка в троллейбусе видел. Едет, деловой. Расселся на кресле, говнодавы даже снял. Ноги на поручень поднял, достал свою деревяшку и разговаривает с этим, как его … Че Геварой. Другой рукой будто пишет. В общем, с виду безобидный, но переклинивало иногда и … Короче.
Долговязый приподнялся на ящике и придвинулся ближе к даме в бейсболке.
– Я с самого начала понял, не любил он детей. Каждый раз, когда у школьных баков шустрил, видел его. После обеда, из столовки мусор выносят. Я значит, туда-сюда, а этот прячется за деревом в скверике, у входа. Я как-то постоял рядом, послушал. А Колька в телефон свой, тьфу, деревяшку, бормочет:
– Тридцать пять с рюкзаками, пятнадцать с сумками. Офицеров не считал.
Я ему:
– Ты чего здесь?
А он палец к губам прижимает, типа, тихо, и шепчет:
– С рюкзаками самые опасные.
Псих. А потом, когда уже по ночам подмораживало, он к ним полез. Я не видел, что там, да как. Видел только, как малолетки за ним гнались. Камни кидали, орали: «Рыжий! Маньяк!» Клоуном звали почему-то.
А другой раз сидит на лавочке, смотрит. Когда ребенок на велике проезжает, достает деревяшку и говорит:
– Бронепоезд. Номерные знаки тридцать пять шестнадцать. Три орудия, шесть пулеметов.
Короче, глючило по полной. А другой раз шнырялись по школьным бакам, я его спрашиваю, ну, с подколкой:
– Сегодня малолеток будешь считать?
А он:
– Каких малолеток? Белогвардейцы враги революции. Душители свободной Кубы!
Я ему:
– А почему Кубы? Мол, мало других стран?
А он, такой:
– Сигары, товарищ. Контрреволюция погубит свободу, спалит сахарный тростник. Разве не ясно?
– И что? – спрашиваю.
– Ты, – говорит, – классово развращен. Видишь, – говорит, – в сигарах исключительно фаллический символ. А это антинародно. Даже политическим эгоизмом попахивает. Надо бы тебе с команданте поговорить.
И протягивает мне деревяшку.
Другой раз спрашиваю:
– А что тебе там, по телефону, говорят?
А он опять прищурился, спрятал деревяшку в карман и шипит:
– А с какой целью интересуешься? За сколько продался, Иуда?!
В общем, край с ним. А уж когда совершенно кукуха съехала, началось. Я когда понял это, сразу всем нашим сказал. Не поверили. А Коля Рыжий разошелся. Короче, вечером это было. Пацаны вокруг школы на великах гоняли. Стемнело уже. Я как обычно у бака шарился, за школой. Смотрю, Рыжий в кустах, в том самом скверике. Притаился. Ждет. Малый один отбился от остальных. Остановился, то ли шнурок завязать, то ли на велике что-то подправить. А Коля, псих, выбежал, по голове чем-то тюкнул, ну, малого, и потащил в кусты. Велик так и остался перед школой валяться. Ну, короче, хватились скоро. Родители видимо. Малого нет. Милиция приехала, люди … Я, короче, свалил по-тихому, от греха подальше.
Потом, Рыжего спрашиваю, мол, что это было? А он:
– Врагов, – говорит, – надо давить.
– Ты, что, – говорю, – малого завалил? Дебил! Ты знаешь, что за это будет?
А он:
– Революция, – говорит, – не для белоручек. Хищники, – говорит, – в голодные времена, щенков своих тоже давят. Такова природа. И еще жида какого-то приплел, это, – долговязый задумался, – город такой есть … Вспомнил – Ницца.
– Ницше? – уточнил Виру.
– Да, точно, – согласился бомж.
– Так он не еврей, – поправил чей-то голос.
– Не важно, – нетерпеливо встрял Виру. Нельзя допустить бесконтрольный дрейф беседы.
