скачать книгу бесплатно
Паром выкрикнул острову последний, прощальный гудок. Залязгал цепями, заскрипел канатами и, оттолкнувшись, медленно пошел к правому берегу. Дед с яблоками повертел головой, достал из штанов смятую папиросную пачку, выбил из нее бумажную гильзу, покрутил в пальцах. И закурил. Посмотрел на Арсения Петровича, потом на его корзину и насмешливо выдохнул дым через нос. Арсению Петровичу это не понравилось. Он поднял свою корзину и пересел на другую скамейку – подальше от деда. У него начинала болеть голова.
Пока доплыли до правого берега, стемнело совсем. Пришвартовались. На городской набережной было пустынно. Под большим фонарем неряшливый толстый рабочий покрикивал, выгоняя с парома последних пассажиров, и тщательно на ночь накручивал узлы. Перебираясь на берег, люди таяли в темноте. И лишь Арсений Петрович зачем-то задержался под фонарем. Посмотрел еще раз на рабочего, на паром, на потемневшую в сумерках Волгу. И только потом пошел.
Миновав парк и детскую площадку, он добрался до своей многоэтажки, рванул на себя подъездную дверь, вошел, поднялся по лестнице на этаж и остановился перед своей квартирой. Головная боль нарастала, перекатываясь, как нагретый металл, от виска к виску.
Монотонно гудел электрический щиток. За дверью напротив соседская девочка репетировала гамму на пианино. Этажом выше смотрели по телевизору футбол. Арсений Петрович задержал дыхание и опасливо обернулся. Ему показалось вдруг, что кто-то следит за ним через дверные глазки. Подавившись этой нелепой мыслью, он резко поднял руку и нажал на кнопку своего дверного звонка.
В ответ за дверью упала крышка кастрюли, потом затопали быстрые шаги, и, торопливо звеня цепочками, открыла Наташа. В кухонном фартуке, разгоряченная, она отступила и развела руки в стороны.
– Что ж так поздно?
Он шагнул в квартиру и закрыл за собой дверь.
– Наташ! – начал он.
Но она перебила.
– Почему ты один? Где Никита?
Он запнулся. Но тут же выровнял положение.
– Наташ… Никита пропал.
Она прислонилась к стене, помолчала, посмотрев на него. Потом вдруг открыла рот так, будто сильно зевнула или проглотила что-то огромное.
– Что это значит пропал?
Он поставил корзину на пол, с силой стянул рыбацкие сапоги и с невидящим взглядом прошел мимо Наташи на кухню. Сел за стол, обхватив голову руками, затих. Она побежала за ним, затрясла его за плечо.
– Где мой сын?
Он оторвал руки от лица и мучительно поморщился.
– Я не знаю.
Наташа нависла над ним.
– Что значит ты не знаешь? Что все это значит?
Слова ее стали внезапно отрывистыми, голос налился металлом. Это было ему непривычно. Тихая и домашняя Наташа, запахнутая в свой извечный халат с синими цветочками, стала теперь вдруг какой-то чужой и опасной. Она дышала ему в лицо.
– Куда он мог деться?
– Я не знаю.
– Вы поссорились?
Он отчаянно замотал головой.
– Нет. Нет!
Она села напротив него.
– Ты искал его?
– Я искал. Я до самой ночи искал.
Арсений Петрович опустил голову и неожиданно коротко вдохнул. Будто всхлипнул.
– Тогда где он? – холодно спросила Наташа.
Он догадывался, что примерно так все и будет. По дороге домой он раз сто прокрутил в голове этот мучительный разговор. Его нужно было просто выдержать. Но боль в голове все усиливалась. Арсений Петрович протянул руку к жене.
– Наташ, он найдется. Не может же он не найтись.
Последнее его слово звякнуло так, будто выдавленное стекло. Наташа вскочила, перевернула свой стул.
– Как? Как он найдется на этом проклятом острове? Уже ночь. И ему только двенадцать!
Она заметалась по кухне. У Арсения Петровича боль взорвалась в голове. Он зажмурился, вытянул руку и схватил Наташу за подол халата, рванул на себя. Но она вырвалась, повалив его со стула.
– Как ты мог оставить его там?
Арсений Петрович отчаянно держал ее за подол. Ткань затрещала. Наташа, не справившись с его прибывающей силой, села на пол. И вдруг громко завыла. От неожиданности Арсений Петрович испугался и отпустил подол халата, перехватил Наташу за руку и попытался обнять. Но она оттолкнула его, снова вскочила на ноги и бросилась в коридор.
– Мы не можем сидеть просто так! Мы должны срочно звонить в полицию!
– В полицию?
Арсений Петрович отпрянул. Действительно, как это он не подумал. О пропаже людей надо сообщать в полицию. Боль в голове билась уже как пойманная селедка. Он снова обреченно подумал, что все это нужно выдержать, нужно перетерпеть. Иначе никак. Устало закрыл глаза. И вдруг вспомнил, как накануне, на утреннем пароме, который вез их на остров, Никита нашел чью-то детскую панамку. Повертел ее в руках и повесил на палубный флагшток. Вечером, когда Арсений Петрович, уже без Никиты, возвращался обратно в город, она все еще там висела, не нужная никому. Резкий окрик Наташи вернул его обратно.
– Ну что же ты медлишь!
Она сунула ему телефонную трубку. И он стал набирать номер полиции.
В отделении было пусто. За стеклом бубнил телевизор. Дежурный по третьему разу диктовал в телефонную трубку номера какой-то машины. Арсений Петрович с женой, одетой во все тот же домашний халат, ждал в коридоре.
Наташа сморкалась и плакала. Она вообще любила поплакать. Особенно тогда, когда вспоминала про своего первого умершего мужа. Ее жизнь, до этого простая и ясная, вместе с его смертью внезапно обмельчала и превратилась в унылую повседневность вокруг воспитания их общего сына.
Когда не стало отца, Никите было девять. Всем вокруг казалось, что смерть близкого человека его совсем не тронула. Он, как и раньше, гонял с пацанами в футбол, не ввязывался в разговоры об отце и относился к матери небрежно, словно не осознавая, что у него теперь осталась только она.
Но зато, когда в квартире появился Арсений Петрович, Никита как будто очнулся и ощетинился, давая понять, что не собирается делить свою мать с ее пришлым мужем. По вечерам в детской он слушал, как Наташа читала ему вслух, хотя он давно мог одолеть самостоятельно даже толстые книжки. Или они играли вдвоем на пианино, что вызывало у Арсения Петровича какую-то странную, ноющую тревогу, напоминавшую ему голод. В такие моменты ему хотелось уйти, убежать, хлопнув дверью, из этого враждебного мира, из уютной, но чужой квартиры, в которой любили мужчину, но какого-то другого, не его.
– Как правило, мы принимаем заявления после трех суток, – сказал появившийся следователь. – Но, учитывая ваши обстоятельства…
В полупустой грязной комнате, куда он привел Арсения Петровича и его жену, он задвигал разными ящиками, пытаясь найти чистый лист бумаги. Наконец нашел. Положил перед ними на столе и накрыл сверху ручкой с обглоданным колпачком.
– Пишите!
Наташа не услышала его. Опухшая от слез, она продолжала смотреть в одну точку перед собой. Тогда Арсений Петрович сам взял ручку. Но растерялся.
– А что именно надо написать?
Следователь с изумлением посмотрел на него.
– Ну как что? Это же у вас ребенок пропал?
– Да.
– Ну об этом и напишите. При каких обстоятельствах. Почему. Где вы были, когда поняли, что он пропал.
Следователь встал, подошел к окну и с трудом откупорил форточку. Закурил. От окна потянуло сырым, влажным воздухом.
Арсений Петрович опустил глаза. После душной приемной он вдруг почувствовал запах прохладной осени – дождя, прелых листьев и рыхлой, напитанной влагой земли. Осень вообще была его любимым временем года, его утешением с самого детства, с тех самых пор, когда его и старшего брата отец стал брать с собой на Голодный остров.
2
Для отца остров был отдушиной, ритуалом. Там он ощущал себя словно дома и прятался от людской суеты. Мать относилась с пониманием к его страсти. И когда отец брал палатку, рюкзак, на него вешал котелок, почерневший от копоти, и уходил из дома на свой остров, она не перечила ему, поскольку знала: без этого он не сможет.
Семья их тогда жила в поселке на левом берегу Волги. Мать работала в продуктовой лавке, принимала из города хлеб. А отец гонял дальнобойщиком. Всякий раз, возвратившись из рейса, он долго спал, потом мылся, плотно и медленно ел. Покончив со всем этим, он брал обоих сыновей и переправлялся паромом на остров. Высадившись на берег, они уходили в густой, стоявший плотной стеной лес.
Почему остров называли Голодным, отец точно не знал. Рассказывал, что раньше на месте Волги было огромное, слившееся из двух океанов, древнее море, в котором жили ящеры и даже киты. Недаром местные и в рудниках, и на берегах реки до сих пор находили огромных размеров зубы и черепа каких-то чудовищных допотопных кашалотов. Потом море высохло, на его место пришла река. Широкая, длинная. И на ее середине образовался остров, на котором выстроили город. Через него тянулся торговый путь. Но совсем скоро какой-то монгольский хан сжег его дотла, и люди с острова навсегда ушли. Постепенно он одичал – зарос лесом и наполнился дикими зверями.
– Какой же он Голодный, – спрашивал у отца Борис, старший брат Арсения, – если для птиц и животных тут все есть?
– Так ведь остров назвал человек, – отвечал отец. – Но не прижился он здесь. Потому, видимо, и ушел отсюда.
– Хорошо, что ушел, – размышлял Борис вслух. – Без него природе легче.
Отец удовлетворенно кивал. Ему нравился взрослый, толковый Борис. В отличие от Арсения, который был на два года младше и постоянно ныл. Борис вел себя по-мужски. И отец им гордился. Втайне Арсений завидовал ему, старался делать все так же, как делал Борис. Но у него не получалось. Отец любил старшего сына. А Арсения будто и не было вовсе.
На острове Борис всегда шел рядом с отцом. Арсений отставал, плелся следом. И потому много интересного из того, что рассказывал отец, он слышал лишь краем уха. И про брошенный ржавый автобус, который приволокли сюда много лет назад, чтобы устроить турбазу, и про подземный туннель, оставшийся в лесу со времен постройки очистных сооружений. Отец говорил, что никто не может прижиться на Голодном. Будто бы остров никого не пускал, или кто-то таинственный охранял его от лишних людей. Исключением были разве что рыболовы и грибники, да и то лишь за то, что ходили они тайными тропами и не изменяли тут ничего. Власти из правобережного города не раз порывались построить до острова мост, но и тут ничего не вышло.
На острове отец имел свое тайное место. Он шел к нему узкими, неприметными тропами, узнавая маршрут по расположению мхов и собственным меткам на стволах деревьев. Как всегда, добирался до болотной заводи, раздевался, водружал всю одежду на голову и переходил тайный брод, который вел к дальней, самой заброшенной части Голодного.
Через болотную заводь Арсений плыл, умирая от страха и никогда не чувствуя, существует ли там вообще спасительное дно. Ему казалось, что он барахтается на поверхности какой-то гигантской расщелины, уходящей куда-то в самый центр Земли, а под ним, в черной глубине, медленно проплывают так и не вымершие древние ящеры. Леденея от страха, он молотил руками по стоячей воде, высунув на ее поверхность голову и цепляясь за сильную загорелую руку отца, на которой пониже локтя синела полуголая русалка с россыпью волос. Отец оглядывался на Арсения рывками, смеялся и не верил в его страх. А может быть, за этот страх и презирал его? Бориса он не презирал. Тот жадно впитывал отцову науку, схватывая на лету, как выжить, если остался в лесу один, как не сломаться на главном.
По осени отец открывал на острове грибной сезон. О грибах он знал все и готов был рассказывать о них часами. В лес он брал большую корзину, устилал ее тряпками – так, чтобы ни один гриб не был в дороге испорчен.
– Грибы, – говорил он, – это загадка.
Никто в мире не знал, что это такое – грибы. Растения? Или звери? Отец тоже не знал. Но верил, что грибы обладают тайной силой.
– Гляньте, как они растут, – отмечал отец. – Стайкой, спирально. Люди говорят, будто ведьмы кружат.
Часами он шуршал своей палкой в траве, потом громко охал, нагибался, подрезал ножичком найденный гриб.
– Тело гриба, – говорил он, – огромно. Но оно не показывается никому. Прячется от ненужного взгляда.
– А где прячется? – интересовался Борис.
– Да вот, у нас под ногами, среди корней деревьев и другого подземного мира. Только об этом не знает никто. А то, что грибники собирают, это ж ведь не грибы.
– А что?
Довольный, отец усмехался.
– Так, обманка для дураков.
У него была собственная грибная поляна. Отыскать ее случайному человеку было невозможно. Но даже если бы он забрел в потаенные отцовы места, обратно все равно бы не выбрался – сгинул бы, захлебнувшись в болоте или наступив на разбуженную гадюку. Сыновья это понимали. Поэтому шли за отцом точно в след и во всем его слушались.
В тайном отцовом месте всегда было сухо и как-то по-особому светло. Втроем они расстилали газету, выкладывали на нее из рюкзаков лук, картошку и нарезанную загодя матерью колбасу. Садились на землю.
– Грибы, – продолжал отец свою науку, – правят всей нашей жизнью. Своими спорами они проникают и в растения, и в зверей.
– А в людей? В людей тоже? – испуганно спрашивал Борис.
Отец молча соглашался. Насытившись, откидывался на траву и подолгу смотрел на застиранный ситец неба.
– А вообще, грибы такие. Если захотят, они ж и убить могут.
– Как убить?
Отец выковыривал куски колбасы из зубов.
– А так. Люди наивные. Не знают про это, считая грибы безобидной и глупой травой. А они нет. В них запрятана сила.
Он громко зевал и проваливался в сон. Сыновья сидели тихо, не решаясь будить отца своими расспросами, и молча наблюдали, как на его лицо, жесткое, волевое, забираются мелкие муравьи или тенетники. Отец спал, не тревожа их и не прогоняя, будто бы был в этом лесу не пришельцем из человеческого мира, а частью этой дикой природы.
Однажды зимой отец вернулся из рейса и привез Борису армейский компас. Этот подарок был настоящим отцовским признанием того, что отныне Борис и сам может стать проводником на Голодном. У Арсения такого компаса не было. И он отчаянно позавидовал брату.
В моменты, когда тот, любуясь отцовым подарком, доставал бережно компас из кармана, клал его на ладонь и подолгу смотрел, как магнитная стрелочка, подрагивая, совершает свой таинственный поворот, Арсений умирал от отчаяния. Ему хотелось, чтобы Борис заболел и его положили в больницу. Или чтобы он вообще умер от какой-нибудь неизлечимой болезни. А компас остался бы и был отдан ему, младшему брату. Арсений никогда не признавался в своем тайном желании. Но оно день за днем разрасталось в нем все сильнее, заполняя его душу настолько, что, казалось, ничего другого в ней больше и не осталось.
Весь остаток зимы Борис грезил желанием поскорее испробовать компас, испытать его в суровых условиях на Голодном. Однако в тот год весна не торопилась со своим приходом. Снег никак не сходил, и лед на Волге начал подтаивать едва-едва. Открытие судоходства откладывалось. Борис томился от своего желания из последних сил. Отец, видя его мученья, твердо пообещал Борису, что как только вернется из рейса, они сразу же поедут на остров.
Борис засел ждать возвращения отца. Но у того, как нарочно, в рейсе что-то случилось. Его задержали. А весна вдруг пришла. Зажурчала, защелкала первыми, нераспетыми птичьими трелями, потекла по обочинам первой, талой водой. И Борис не выдержал.
– Пойдешь на Голодный? – застал он врасплох растерявшегося брата.
– А как же? Без отца? – удивился Арсений.
– Да мы только туда и обратно. Испытаем компас и сразу домой.
Арсений задумался.
– Но ведь паром еще не пошел.
И действительно, схода льда еще не было. Но деревенские, которым то и дело было нужно в город, всю зиму переходили Волгу пешком. Городские власти пытались с этим бороться. Ловили ходоков, выписывали штрафы. Но они на свой страх и риск все равно ходили. И ежегодно к концу зимы на ледяной целине Волги вытаптывалась колея, от которой никто старался не отклоняться.
