скачать книгу бесплатно
– Слушай, как ты вообще можешь тут жить?
Буданова презрительно хмыкнула.
– Тебе-то от этого что?
Лера заерзала.
– Да так, ничего. Просто не понимаю, что ты тут делаешь.
Дебилка пожала плечами.
– За бабкой приглядываю.
– А это не может делать твоя мать?
– А мать только вечером приходит, приносит еду.
Лера опять помолчала.
– И ты ее не боишься?
– Кого? – удивилась Буданова. – Мать?
Лера испуганно замотала головой и кивнула в сторону старухи. Буданова и спокойно посмотрела на одноклассницу.
– Да что ты, она же почти умерла.
Лера почти перестала дышать. Добавила тихо:
– А что будет, если она совсем умрет?
Буданова помедлила и ответила с неохотой:
– Если умрет, дом станет нашим. – Она коротко обернулась на старуху. Потом добавила: – А если умрет и мать, он станет моим.
В этот момент в углу завозилась старуха и слабым голосом позвала какую-то Алекту. Буданова резко мотнула головой в угол комнаты.
– Опять бредит.
Лера, совсем растерявшись, стала рассматривать собственные руки. И увидела вдруг, что испачкала их чем-то бурым и липким, как смола.
Старуха заохала снова, стала звать, перебирая какие-то странные имена. Буданова огрызнулась в угол:
– Сейчас я, сейчас!
Но старуха упрямилась и звала. Буданова разозлилась.
– Вот погоди! Мать придет, она тебе покажет!
Старуха тяжело и протяжно кряхтела. Буданова перестала смеяться, посмотрела на Леру враждебно, как раньше в школе. И Лера увидела в ней прежнюю дебилку. Буданова заметила это, резко откинула голову назад и нехорошо, в голос рассмеялась.
– Шла бы ты отсюда!
Лера поднялась с табурета. Буданова тоже встала и стала напирать на Леру.
– Мать скоро из церкви вернется. Да и бабушка какать хочет. Она не может при чужих. Не понимаешь?
В это мгновение старуха пронзительно завопила. И Лера, справившись, наконец, с оцепенением, бросилась в прихожую, стала искать свою обувь, еле нашла, в спешке задвинула ноги в разбухшие от слякоти туфли и выбежала из дома, захлопнув за собой тяжелую ветхую дверь.
На воздухе ей стало легче. Собаки во дворе уже не было. Или она просто решила, что Лера больше не враг, и ушла в свою будку. Затворив за собой калитку, Лера пошла домой. Сердце еще отчаянно колотилось. Руки были все липкие. Она попыталась вытереть их о платье. Но только размазала грязь еще больше. Бросила оттирать и торопливо зашагала вдоль улицы, опасаясь, что столкнется с будановской матерью.
В конце концов она добралась до перекрестка. Завернула на улицу, которая была шире прежней, и неожиданно уткнулась в церковь. «Вот сюда, наверное, ходит побираться будановская мать», – подумала Лера. Но сейчас церковь была заперта. Возле нее вообще не было никаких людей. Даже казалось, что они здесь и не бывают – так безжизненно выглядел церковный двор. Лера обогнула церковь и пошла дальше. Тошнота не отпускала. Она чувствовала, будто что-то лишнее и чужое больно давит у нее в груди. Лера попыталась несколько раз глубоко вздохнуть, но боль стала только сильнее. «Все-таки они сумасшедшие, эти Будановы», – подумала она, машинально переставляя ноги и перепрыгивая через грязь. Где-то в голове Леры засмеялся Павлик. К нему стали присоединяться и другие голоса. Лера остановилась.
Только теперь она поняла, что заблудилась. В частном секторе ей не приходилось бывать раньше. Мама запрещала ей там появляться, потому что ходили слухи, будто бы в брошенных домах живут цыгане. Они ловят детей из хороших семей, убивают их, пьют их кровь, а потом прячут у себя в подвалах, из которых несет смертью и сыростью. Лера подумала с ужасом: и у Будановой в доме так же.
Сумерки медленно, как заваривающийся чай, начинали сгущаться, постепенно превращая очертания одноэтажных домов частного сектора в какой-то неземной страшный лес, пройти через который казалось теперь Лере почти невозможным. Она хаотично петляла от улицы к улице, надеясь наткнуться хоть на какого-нибудь человека и спросить у него дорогу. Но людей нигде не было. Из навалившейся брюхом темноты лаяли собаки и тянуло густым, щекочущим ноздри запахом растопленных к ночи печей. Чем они топят эти свои печи?
Лере давно уже хотелось есть. Промокшие ноги окоченели и отказывались идти дальше. Она так устала, что, казалось, кто-то вынул из нее жизнь и оставил взамен только смертельную усталость и пульсирующий страх перед тем, что мама, должно быть, уже пришла с работы, выжатая донельзя, нервная, завязанная, как всегда, в узел. А дочери дома нет. Лера тут же представила, как мама ходит по их квартире и то ли от раздражения, то ли от страха за Леру расшвыривает разные предметы, попадающиеся ей под руку. Бедная, бедная мама. Она и не знает, что ее дочь ушла в частный сектор, туда, где живут цыгане. «Боже мой, если мама узнает, она меня просто убьет», – с горечью подумала Лера.
Внутри все запутывалось. Тогда она перестала думать о маме и принялась думать о Будановой. То с жалостью, представляя себе, что ее бабка наконец умерла и теперь бедная Буданова вынуждена сидеть с мертвой бабкой одна в страшном доме, то со злостью, потому что сидеть дома – это все-таки не плутать в сумерках среди домов частного сектора, как Лера. Какая же она подлая, эта Буданова. Какая же подлая, дура, чокнутая, дебилка.
Вдруг из темноты вышли двое. От неожиданности Лера остановилась. Один из них шагнул прямо на нее.
– Ты чего тут так поздно гуляешь?
– Я… я заблудилась.
Человек наклонился над ней и стал всматриваться, словно бы знал ее когда-то, но теперь просто забыл. Лицо его было пьяное и опухшее. А изо рта несло тухлым мясом.
– Тогда пойдем с нами! Мы покажем дорогу.
Лера заметалась от страха. Наверное, это и есть они, злые цыгане из брошенных домов. И когда второй, вышедший от темноты, тоже пошел на нее, Лера изо всех сил закричала и бросилась бежать. Она то и дело поскальзывалась в грязи, увязала в ней, падала и поднималась снова.
Лера выбралась из частного сектора, когда было уже совсем темно. Вдалеке виднелся ее новый микрорайон, до которого тянулись две параллельные линии неоновых фонарей. Ноги в мокрых туфлях совсем одеревенели. Боль в груди усиливалась, заполняя все тело тягучим, кисельным холодом. Из портфеля, который Лера еле тащила за собой, капала какая-то тягучая жижа.
У подъезда, нервно засунув руки в карманы куртки, стояла мама. Отец, отмеривая шаги, поминутно возвращался к ней и, как заевшая пластинка, повторял:
– Успокойся! Ну что с нею будет, что?
Но мама все равно нервничала. Ей наверняка хотелось расколоться между страхом за Леру и спокойствием отца. Она натужно ему улыбалась, но потом снова начинала нервничать.
Лера вышла из темноты и нерешительно остановилась в свете подъездного фонаря. Мама кинулась к ней, что-то хотела сказать. Но, увидев грязные болгарские туфли, мокрый портфель и обвисший от грязи подол школьного платья, порывисто, плотно сжала губы и, размахнувшись, ударила Леру по лицу.
– Дура! Какая же ты дебильная дура!
Лера, выпростав перед собой обе руки и сложив их крест-накрест, попыталась загородиться от ее ударов. Но мама все хлестала ее и хлестала. Потом захлебнулась рыданием и побежала в подъезд. Отец, бросив на дочь уничтожающий взгляд, заторопился за мамой.
Лера, отяжелевшая от усталости, дотащилась по лестнице вверх, вошла в квартиру, где еще пахло прошедшим ужином, разулась, просочилась в свою комнату и легла на кровать. Лицо от побоев горело. От обиды хотелось реветь. Но сон навалился вдруг на нее, как дикий зверь на свою жертву, и стал хватать за уплывающие из головы мысли – о Будановой, ее тайной сестре, умирающей бабке и цыганах, то и дело выныривающих из темноты. Сон все больше комкал всполохи этих воспоминаний и душил Леру под собой, все больше и больше мешая прислушаться к негромкому разговору между мамой и отцом на запертой кухне. Прерываясь глубокими всхлипами, мама шептала:
– Устала! Устала!
А отец спокойно, почти равнодушно ей отвечал:
– Потерпи. Она почти уже взрослая.
Он говорил это много раз. И тогда, и потом, когда в первое лето после последнего звонка влюбленная и счастливая Лера умчалась в Москву. Однако уже с первыми холодами, беременная, никому больше не нужная, она вернулась обратно, в город своего детства. Родители ее все так же сидели на своей запертой кухне и перешептывались. А потом мама отвела Леру к хорошему доктору. Он вылечил Леру и дал понять, что отныне ей можно все: ехать куда угодно и жить с кем угодно. Потому что все это ничем больше Лере не грозит.
– А вот я тебя помню, – промычала Буданова. – Очень хорошо помню.
Она широко улыбнулась. И Лера увидела ее черный беззубый рот, в недрах которого по-прежнему еле ворочался толстый, коровий язык. Буданова хотела сказать что-то еще. Но люди на рынке сновали и сновали между ними, мешая связаться чему-то важному, без чего разговор их не клеился. И Лере вдруг захотелось убежать от этой красномордой бабы, грязной и липкой. Но люди толкали ее и толкали. И было уже непонятно, толкают они ее к этой бабе или же от нее.
– Говорят, ты теперь живешь за границей? – крикнула баба.
Лера остановилась и пристально посмотрела на нее. Та перестала улыбаться.
– Везет же людям…
Лера решительно сделала шаг к ней.
– А знаешь, – крикнула она бабе, – я тебя вспомнила. Вот сейчас только и вспомнила.
Баба замерла.
– Ты Буданова. Ну конечно, Буданова. Чертова дебильная дура.
Но последнее сказанное Лерой баба как будто уже не расслышала. Внезапно отвлеклась, наклонившись к одетой в кургузое, грязное пальто рыжеволосой девочке лет десяти, подбежавшей к ней и радостно обхватившей ее за китайский пуховик. Буданова тоже обхватила девочку и с любовью прижала к себе. А когда снова распрямилась и стала искать Леру в толпе, там никого уже не было.
Добравшись до дома, Лера поднялась по лестнице. Позвонила в дверь. Мама, занятая тем, что разговаривала с кем-то по телефону, открыла не сразу. Лера разулась, просочилась в свою детскую комнату, прикрыла за собой дверь, села у стола и уставилась в раскрытое настежь окно.
Тем временем кто-то невидимый, из телефона, оставил наконец маму в покое. Она повесила трубку и, подойдя к Лериной двери с обратной стороны, удивленно уставилась на нее через мутное стекло. Потом раскрыла дверь и оставила ее так. С тех пор как отца Леры убило током, мама перестала любить закрытые двери.
Она уселась напротив дочери и внимательно посмотрела на нее.
– Ну что?
– Что?
– Устала от всех своих дел?
Лера отвела взгляд от мамы.
– Знаешь, – сказала она, – кто мне сейчас встретился?
– Кто?
– Буданова.
– А это еще кто?
– Ну, в школе со мной училась. Не помнишь? Чокнутая. Дебилка.
– А-а-а! Припоминаю. Она потом бросила вашу школу, да?
Лера кивнула.
– Ее мать работала у нас в доме лифтершей.
Мама вздохнула.
– А я слышала, будто бы этой лифтерше от каких-то родственников достался огромный дом. Представляешь?
Они помолчали.
– Только что ей… Она же вскорости умерла.
– Боже мой, почему?
– У церкви, говорят, уснула и замерзла.
– И что же, никто ее не разбудил?
– Да там и людей-то не было.
Мама встала со стула и отошла к раскрытому окну. Посмотрела вниз и поежилась.
– Осень уже. Совсем похолодало.
Она грустно улыбнулась и поплыла куда-то в свои размышления. Но вскоре вернулась. И вдруг ни с того ни с сего добавила:
– Не надо тебе было уезжать тогда с этим Павликом. Я же чувствовала, что он плохо кончит.
И закрыла окно.
Октябрь, 2018
Голодный остров
Рассказ
1
Он долго еще кружил по острову, прежде чем стемнело и голоса мелких птиц умолкли в кустах. Арсений Петрович перешел вброд болотную заводь, затем отыскал в темноте нужную тропинку и по ней вышел к шоссе. До последнего парома оставалось не больше часа. Он быстро добрался до пристани, сел на поваленное дерево и стал ждать. На берегу, кроме него, никого не было.
Вскоре паром, шедший с левого берега Волги, где селились деревенские и дачники, густо загудел, подходя к острову. Потом сделал медленный, будто торжественный, разворот и врезался с лязгом в ржавый железный понтон, служивший здесь пристанью.
Остров был дикий. На нем никто постоянно не жил. Время от времени наезжали грибники или браконьеры – люди угрюмые и молчаливые, для которых остров был то ли спасением от суеты города, то ли местом тайного промысла. Едва добравшись до берега, они разбредались и исчезали в лесу. Поэтому паром всегда долго с надрывом гудел, созывая их всех обратно, чтобы везти к правому берегу Волги, в город.
Из леса, кроме Арсения Петровича, так никто и не вышел. Поэтому он один прошагал по корабельному трапу и оказался на палубе. Там тоже было пустынно. Он заметил лишь какую-то пару, обнимавшуюся на корме, и припозднившегося деда с ведром, нагруженным крепкими осенними яблоками. Арсений Петрович с отвращением подумал: дачники. Он не любил их. Купил у паромщика билет, присел на скамейку недалеко от деда, поставил между ног, обутых в высокие рыбацкие сапоги, свою старую, но еще крепкую корзину, наполненную только на треть. Грибов сегодня в лесу было мало. И не то чтобы неурожай. А день выдался нехороший.
