Граф Монте-Веро

– Как кавалеру подле своей дамы, это благосклонность, которую…

– Которую оказываешь не каждому, – прибавил Эбергард. – Если вам неприятно, ваше сиятельство, я не претендую на эту благосклонность.

– Не называйте ее в этом случае благосклонностью, господин граф, – улыбнулась княжна, – и сделайте это против моей воли.

– Это было бы непростительно, ваше сиятельство, я имею честь…

– Вы мешаете, уже начинают! – прошептала княжна, быстро указывая своему странному собеседнику на кресло подле себя.

Но в ту же минуту княжна раскаялась в своем порыве и решила, что гораздо лучше будет вовсе не обращать внимания на графа.

Пока шло представление клоунов и других артистов цирка на арене. Эбергард рассматривал публику, сидевшую в ложах.

В ложе дипломатов он увидал принца Этьена и лорда Уда, турецкого посланника Магомета-Ахари-Бея и грека Мимоса.

Принц Вольдемар, по причине легкого недомогания, не явился вместе со своим камергером. Напротив ложи дипломатов граф заметил пожилую даму с седыми буклями, она сидела между своими двумя довольно странно одетыми дочерьми.

«Это достопочтенная госпожа Болиус, – сказал про себя Эбергард, – вывезла в свет прекрасную Кору и соблазнительную Лидию. Как усердно молодой лорд Фельтон с принцем Этьеном лорнируют невинно улыбающихся дам. Любезнейший лорд Фельтон, опомнитесь, вы должны иметь двух отцов миллионеров, если заведете знакомство с одной из этих красавиц».

Вдруг заиграла громкая музыка, амазонки и турки в богатых блестящих нарядах на прекрасных лошадях выехали на арену и стали в кадриль.

Соблазнительные формы амазонок в коротких юбках приковывали взоры всех мужчин, а особенно приводили в восторг принца Этьена и Магомета-Ахари-Бея, которые не спускали с них глаз.

Еще один выход, и затем ожидалась царица львов, мисс Брэндон, отчаянная иностранка, приведшая в восторг громадный город.

Прекрасные лошади, которых вывели после кадрили, несмотря на их удивительную дрессировку, не в состоянии были умерить нетерпение публики: все с трепетом ожидали отважную иностранку, сумевшую сделать своими рабами страшных царей пустыни.

Наконец отворились двери, что вели из конюшен на арену, отсюда обычно выходил Гэрри в серебряном трико, чтобы с помощью лакеев вкатить на середину арены большую золотую клетку с тремя сильными львами и затем железным шестом привести диких зверей в ярость, – сегодня же Гэрри не было, и один из наездников заменил его.

Разъяренные львы со страшным ревом бросались из стороны в сторону к решетке, которая дрожала под ударами мощных лап.

Приведя зверей в дикую ярость, наездник ушел. Занавес распахнулся, и на арену с гордостью королевы вышла хозяйка тех, кто звался царями пустыни.

Громадное здание цирка огласилось громкими аплодисментами, все с любопытством смотрели на женщину, осмелившуюся играть со львами.

Только Эбергард оставался спокоен, глаза его были устремлены на смелую укротительницу.

При ней не было оружия, в изящной руке она держала только хлыст, какой употребляют наездницы. Черное длинное платье увеличивало ее рост, подчеркивало прекрасную фигуру, высокий лоб и орлиный нос придавали ее лицу выражение недюжинной энергии и силы воли.

Леона гордо поклонилась сначала королю, а потом публике; графа Монте-Веро она, похоже, не заметила.

Увидев свою повелительницу, еще минуту назад свирепо ревевшие львы боязливо прижались в угол клетки; Леона улыбалась, торжествуя победу.

Резкие черты лица мисс Брэндон кого-то напоминали, в дипломатической ложе шушукались, пытаясь определить, кого именно, но так и не смогли догадаться.

– Посмотрите на профиль, – шепнул, наконец, французский атташе, обращаясь к молодому лорду Фельтону. – Припомните моего великого императора и взгляните еще раз на ее лицо.

– Вы правы, – сухо отвечал англичанин, – я тоже нахожу в ней сходство с Бонапартом.

Все взоры в тревожном ожидании устремились на мисс Брэндон, которая смело отворила дверцу и в воцарившейся мертвой тишине с холодным спокойствием и улыбкой вошла в клетку ко львам. Щелкнув хлыстом и не говоря ни слова, одним движением руки она заставила диких зверей лечь у ее ног.

Говорят, и это подтверждают охотники и поселенцы Южной Америки, что есть люди, взора которых звери не могу выносить. И эти люди укрощают кровожадных хищников, превращая грозных властителей пустыни в покорных рабов.

Мисс Брэндон, кажется, также обладала таким взором, потому что с того времени, как вошла в клетку, она не спускала глаз с трех львов, ползавших у ее ног.

Всех присутствующих занимала мысль, что если в одном из этих кровожадных зверей пробудится сознание собственной силы и он кинется на беззащитную женщину, то в одну минуту превратит ее в кровавое месиво.

Но укротительница львов улыбалась так спокойно и самоуверенно, как будто имела какую-то тайную неограниченную власть над этими могучими животными; она играла с ними, сердито смотрела на них своим повелительным взором, если один из львов хоть на секунду позволял себе ослушаться ее приказания, она садилась на спину одного из них, а других ставила по сторонам подле себя, и они стояли так неподвижно, словно были изваяны из мрамора. Прекрасный стан ее обрисовался во всей соблазнительности, когда она прилегла поперек львов, как бы покоясь на оттоманке.

Леона резко вскочила – ей предстояло заключить представление.

Присутствующие в лихорадочном волнении следили за каждым ее движением. Она снова щелкнула хлыстом – львы с ворчанием поднялись. Отчаянная мисс Брэндон улыбалась. Еще щелканье хлыста. Разъяренные львы заметались в клетке, рев их огласил здание цирка, казалось, вот-вот их терпение истощится и они бросятся на свою повелительницу. Глаза животных налились кровью.

И тут удивительная сила взгляда женщины оказала свое действие. Леона, стоя перед разъяренными львами, глазами удерживала их на месте; сама она, между тем, была так спокойна, словно имела дело с кошками.

Но эта ли уверенность или ненасытное честолюбие побудили ее отвести взгляд на трепетно замершую публику?

Вдруг Леона побледнела, пошатнулась и протянула руки, как бы защищаясь, – она увидела Эбергарда. Она решила, что перед нею ужасный призрак, – ведь, по ее расчетам, этого человека более не было в живых. Этого минутного замешательства было достаточно, чтобы один из львов, самый сильный и крупный, вскочил, огласив цирк ужасным рычанием.

Все замерли – еще мгновение, и эта очаровательная женщина окажется в когтях кровожадного зверя.

Но тут с арены послышался громкий смех – укротительница, отступив на шаг, встала перед диким животным, и лев смиренно улегся у ее ног. Зрители восприняли все это как заранее подготовленный эффектный финал.

Нескончаемые возгласы радости и аплодисменты сотрясли здание цирка, публика разразилась такими овациями, каких не удостаивались даже короли и герои!

Это удовлетворило честолюбие Леоны. Она торжествовала. С улыбкой вышла она из клетки, словно из будуара, и быстро отыскала глазами Эбергарда, чтобы убедиться, что он действительно жив. Затем она еще раз поклонилась и оставила арену.

Овации не умолкали, зрителей потрясла ее последняя выходка.

Но хорошо, что никто не видел Леону в ту минуту, когда она возвратилась в свою уборную, дрожа от ненависти, и прерывающимся от волнения голосом прошептала: «Он жив!» Страшно представить даже такую меру ненависти в женщине.

Королевская чета и за нею вся свита поднялись со своих мест и направились к экипажам. Король, покидая ложу, сказал несколько милостивых слов молодой княжне Долгорукой, королева любезно беседовала с Эбергардом. Раскланявшись у портала, королевская чета направилась к своей парадной карете.

Князь повел дочь к экипажу, рядом стоял Эбергард. Князь поклонился ему, но его гордая дочь заранее уже решила для себя не кланяться графу.

Однако она невольно подняла глаза на графа Монте-Веро и против собственной воли поклонилась ему, как королю, и это случилось само собой и так быстро, что она не успела даже опомниться.

Отец помог Ольге войти в экипаж; негр Сандок отворил дверцы кареты графа. Через минуту экипаж Эбергарда, запряженный четверкой вороных, промчался мимо кареты русского князя.

Граф Монте-Веро возвратился в свой полный роскоши дворец, в то время как в кустарнике у дороги звучала известная уже нам печальная песня.

IX. Паучиха

– А, входите, пожалуйста, дорогая госпожа Робер! – говорила на следующий день госпожа Фукс, отворив на громкий стук дверь и увидев перед собой женщину, которая, по-видимому, с трудом добралась до хижины, так как тяжело дышала. – Входите и присаживайтесь!

– Да, я сяду, я должна сесть! – прерывисто проговорила сгорбленная старуха. – Эта одышка – моя смерть!

– И притом вы все-таки неутомимы, с утра и до поздней ночи все на ногах, – госпожа Фукс подала гостье свой лучший стул. – Думаю, вы уже сколотили себе порядочный капиталец?

– Капиталец? Полноте! От всех хлопот не имеешь ничего, кроме страха потерять последнее! – быстро проговорила старуха, которую обычно весьма оживляли разговоры о деньгах. – Вот отдашь за несколько грошей хорошие, дорогие вещи и то наверное не знаешь, получишь ли их когда-нибудь назад!

– Думаю, ни одна из ваших покупательниц от вас не ускользнет, госпожа Робер!

– О, когда они могут причинить мне хоть какой-нибудь вред, для них это большая радость! – проговорила старуха и села, тщательно смахнув со стула пыль. – Они называют меня Паучихой и обманывают на каждом шагу.

– Но на мне же вы постоянно наживались?

– Наживалась? О, Господи помилуй! Едва наживешь на соль, и то имеешь еще столько неприятностей и страху, что Боже упаси. Эта одышка – моя смерть!

И сгорбленная старуха снова закашлялась.

Госпоже Робер на вид было лет семьдесят. Редкие седые волосы покрывала старомодная соломенная шляпа, ее широкие поля заслоняли по сторонам все лицо. На плечи был накинут большой клетчатый платок, из-под которого виднелось вылинявшее коричневое платье. В одной костлявой руке она держала большой красный зонт, служивший ей палкой, поэтому она всегда носила его с собой.

Лицо госпожи Робер могло бы послужить прекрасной моделью для гуттаперчевого щелкунчика, беззубый рот ее совершенно ввалился, а потому длинный орлиный нос почти доходил до острого, выступающего подбородка. Впалые щеки и большие безжизненные глаза довершали «красоту» этого лица. К тому же старуха ходила постоянно сгорбившись, сверля всех своим пытливым взглядом, так что вполне заслуженно получила прозвище Паучихи – оно было так удачно, что каждый, кто ее видел, непременно должен был с ним согласиться.

Паучиха была весьма известна во всех кругах общества, больше того, по-своему она была влиятельной особой. К ней с известными поручениями обращались не только высоко поставленные мужчины. Множество дам каждодневно искали встречи с Паучихой для важных и тайных переговоров. Эта женщина была способна на всякую гадость. Она, не задумываясь, продала бы и честь собственной дочери, если бы за это ей предложили кругленькую сумму.

Госпожа Робер, как мы уже видели, давала под залог платья и другие вещи. Дамы, которые хотя бы на одну ночь желали блеснуть, брали у нее роскошные шелковые платья, золотые украшения и веера, даже башмаки, юбки и прочие принадлежности туалета. Плата за это производилась вперед, да и Паучиха так хорошо знала почти всех дам, что могла быть уверена – вещи ее не пропадут. Она постоянно обвиняла дам в том, что платья приносились измятые и в пятнах, за что и получала деньги сверх того; ей ни в чем не отказывали, так как в ней постоянно нуждались.

Говорили, что Паучиха очень хитра, скупа и ненасытна, и мы будем иметь случай убедиться, правы ли были люди.

– Ну, теперь к делу, милая Фукс, – сказала она после сильного кашля. – Мне необходима помощница, хотя это мне не по карману, но иначе нельзя. Я должна иметь помощницу! Хватит мне одной возиться с делами.

– Вам бы лучше сдать все ваши дела и отдыхать.

– Ну, что вы говорите! Как будто я имею для этого достаточно средств! Едва наешься досыта иной раз! Я должна работать, должна мучиться!

Паучиха опять закашлялась.

– Мне необходимо, – прибавила она жалобно, – иметь помощницу, человека подле себя. Ночи! Ах, эти ночи, милая Фукс! Вот уже несколько лет я страдаю бессонницей. А эта одышка – моя смерть! И вот поэтому я ищу теперь девушку, которая помогла бы мне.

– Ну и прекрасно, госпожа Робер, возьмите себе помощницу!

– Вот потому я и пришла к вам, милая Фукс! Я уже думала о вашей старшей – как ее зовут? Кажется, Маргарита?

– А! – воскликнула госпожа Фукс, не подавая вида, что она поняла мысли Паучихи.

– Знаете ли, дорогая госпожа Фукс, у меня к вам большая просьба, не можете ли вы обойтись без Маргариты и уступить ее мне, я так нуждаюсь в хорошей помощнице.

– Обойтись без нее? Нет! Но уступить ее вам, госпожа Робер, – это другое дело! Маргарита девушка прилежная, верная и, что несомненно, хороша собой – между нами будь сказано, лучшая из моих воспитанниц!

– Да, это дитя мне нравится!

– Она больше уже не дитя, госпожа Робер. Слава Богу, я ее вырастила, и теперь она может вызывать восхищение! О, она мне дорого стоила, ее красота и румяные щечки доказывают, что она вскормлена не хлебом и картофелем!

Паучиха поднялась.

– Должна вам признаться, – продолжала госпожа Фукс, – я многого ожидаю от Маргариты! Она рождена для знатных господ! Такого врожденного изящества и грации, такого благородного лица вы не найдете ни у одной девушки!

– Ну, в таком случае, я ошиблась, милая Фукс! Я думала, – сильный, продолжительный кашель снова прервал речь Паучихи, – я думала, вы будете рады избавиться от лишнего дармоеда! Но вы говорите о каком-то восхищении, на что, впрочем, ваша питомица неспособна, да и в мои намерения это не входит.

Госпожа Фукс недоверчиво улыбнулась.

– Давайте говорить откровенно, госпожа Робер! Вы имеете свои планы относительно этой девушки.

– Ничего другого, кроме того, что хочу иметь в ней помощницу!

– И я тоже имею свои планы на счет этой невинной красавицы!

– Невинной? – повторила Паучиха с таким хитрым взглядом, что дотоле скрываемые замыслы старухи стали ясны, как день.

– Я ручаюсь за это, госпожа Робер, совершенно невинной.

– Можно ли, дорогая, ручаться за это? Но разговоры в сторону, милая Фукс.

– Вы сами не хотите об этом говорить, потому что сами все отлично знаете!

– Полно, это меня не касается, я хочу иметь в ней только помощницу!

– Для вас главное – деньги, признаюсь, для меня тоже! Маргарита так прекрасна, что посредством ее я могу нажить себе состояние. Надеюсь, вы поняли меня милая Робер?

– И к тому же будете иметь даровую квартиру!

– Ну, уж об этом я похлопочу!

– Выгодное это дело, милая Фукс! Мне только жаль, что я напрасно шла к вам, я и понятия не имела, что вы хотите сделать это невзрачное дитя золотым рудником! – язвительно произнесла Паучиха и повернулась к двери. – Одно слово! Даю вам за эту девушку десять талеров. Берите скорее, милая Фукс, я поторопилась, берите, пока я не раздумала!

Госпожа Фукс улыбнулась, в ее широком лице с толстыми губами в эту минуту было что-то хищное.

– Десять талеров? Не теряйте слов! Все останется по-старому!

– Вы думали, больше? А что, если эта девушка пропадет у вас и вы за нее ничего не получите? Что вы тогда скажете?

– Тогда я непременно найду ее!

– Где же она теперь?

– Тут, в доме!

Глаза Паучихи заблестели, она раскрыла свой старый пестрый мешок, висевший у нее на руке, и вынула из него сверток, вероятно, с деньгами.

– Вот берите пятнадцать талеров, и пусть она идет со мной!

Госпожа Фукс поняла, что старуха во что бы то ни стало хотела приобрести Маргариту.

– Прибавьте к этим пятнадцати еще пятьдесят талеров, тогда вы ее получите!

Паучиха едва не обомлела.

– Это, значит, шестьдесят пять талеров? Откуда же мне взять такую громадную сумму? О милая Фукс, это безбожно с вашей стороны!

– Решайтесь скорее, я не могу вам обещать, что завтра цена будет такой же, как сегодня!

– Шестьдесят пять талеров! Это ужасно! Уступите хоть эти пять!

– Я сказала.

– Это нечестно, Фукс! – захныкала Паучиха, отсчитывая требуемую сумму и трижды переворачивая каждый талер.

– А вы сделали выгодное дело, госпожа Робер!

Паучиха пожала плечами и с сожалением посмотрела на деньги.

– Уберите их скорей с моих глаз! Где же девушка? Я хочу сейчас же взять ее с собой, подумать только – шестьдесят пять талеров!

Госпожа Фукс убрала деньги и позвала Маргариту.

– Теперь ты оставляешь мой дом и будешь жить у госпожи Робер; смотри же, будь ей верна и послушна, – сказала она удивленной девушке. – Госпожа Робер будет о тебе заботиться!

Бедная девушка опасливо посмотрела на не вызывавшую симпатии старуху, что-то похожее на страх шевельнулось в ее груди, но она безропотно покорилась своей участи.

Госпожа Робер, между тем, внимательно оглядела свою покупку и решила, что она совершила выгодную сделку.

Она пожалела, что раньше не догадалась взять Маргариту к себе в дом, – тогда она досталась бы ей дешевле; теперь же знатный господин указал ей на этот бесподобный «дикий цветок».

Маргарита и не подозревала о сделке, походившей на торг белыми невольниками, – она думала, что поступает в услужение к этой маленькой старушке и была рада избавиться от тетки Фукс, жестокое обращение которой часто доводило ее до слез.

И все же ей стало грустно, что она должна покинуть этот бедный дом, некому теперь будет заботиться о детях, и не посидит она больше в поле на своем заветном местечке. Подойдя к госпоже Фукс, Маргарита поблагодарила ее за попечение в продолжение стольких лет.

– Хорошо, хорошо, дитя мое, я охотно делаю добро, – с достоинством отвечала госпожа Фукс и пожала девушке руку. – Ты всецело принадлежишь теперь госпоже Робер, которая в состоянии сделать для тебя больше моего!

«Потраченные деньги еще принесут мне проценты!» – сказала про себя Паучиха и прибавила вслух:

– Пойдем, дитя мое, со мной!

При этом своими костлявыми пальцами она так крепко сжала тонкую ручку Маргариты, словно боялась, что добыча ускользнет от нее.

– Потрудитесь объявить, что Маргарита больше у вас не живет, милая Фукс!

– Я сделаю все, как полагается; ваша племянница переходит теперь в ваши руки, для вас будет благодеянием иметь при себе родственницу!

«Племянница, родственница?» – подумала Маргарита и широко раскрыла глаза.

– Да-да, милое дитя, ты приходишься мне родственницей, – подтвердила Паучиха. – Я тебе при случае объясню, как обнаружилось наше родство!

Маргарита хотела сказать, что она счастлива, что нашелся человек, который признает ее своей, который, быть может, полюбит ее, но, взглянув в хитрое лицо Паучихи, осеклась. Она чувствовала, как крепко старуха держит ее за руку, обнаруживая такую силу, какой в ней нельзя было и подозревать.

Маргарита простилась с госпожой Фукс, которая проводила их до дороги.

– Помоги мне, дитя мое, – ласково сказала старуха. – Мне тяжело, а эта одышка – моя смерть!

Паучиха закашлялась и велела мнимой племяннице нести большой красный дождевой зонт и вести себя.

Так они дошли до Мельничной улицы и затем свернули в сторону, на Кладбищенскую улицу, которая вела на громадное городское кладбище. Серые ветхие дома здесь населял большею частью рабочий люд. Дома были одноэтажные, с подвалом, в который вела маленькая грязная дверь, из низких окон по всей замусоренной улице распространялся чад. Паучиха, шедшая с Маргаритой, уже не первой своей жертвой, держалась ближе к домам, чтобы не обращать на себя внимание. Наконец, она остановилась у одного из последних домов и велела девушке отворить обитую мешковиной дверь, которая вела на крутую, узкую лестницу.

– Скорей, скорей! Ты чего с таким удивлением оглядываешься? Иди вперед! – шептала старуха, слегка подталкивая девушку сзади, и, кряхтя, последовала за ней.

Дойдя до самого верха, старуха до того утомилась, что с трудом дышала, дрожащей рукой вынула она из мешка ключ и подошла к низкой, но крепкой двери.

Маргарита не знала, что ее ожидает, и боязливо следила за движениями Паучихи, но ей хотелось надеяться на лучшее.

Бедная девушка и не подозревала о той пропасти, которая уже зияла перед ней, готовая поглотить эту прекрасную и невинную жертву.

Старуха отворила дверь, и они оказались в комнате. Комната, куда они вошли, была небольшой, но, по сравнению с квартирой госпожи Фукс, казалась роскошной. У одной стены стоял обитый пестрой материей диван, у другой – высокая кровать. В простенке между окнами с занавесками помещалось зеркало в золоченой раме, которое, вероятно, перешло к ростовщице из будуара какой-нибудь метрессы; под ним была этажерка с красивыми безделушками, а перед диваном стоял стол, покрытый вязаной скатертью, на котором были спичечница и пепельница. Изящный умывальник и вешалка, тоже, вероятно, кем-то заложенные, довершали убранство.

Стеклянная дверь вела в комнату побольше, где валялись платья и громоздилась разного рода мебель.

– Сейчас четыре часа, – сказала Паучиха, закрыв за собой дверь. – Он обещал приехать в пять – это хорошо! Сними с меня платок и сложи его аккуратно, я уверена, ты скоро привыкнешь к новой обстановке и, надеюсь, будешь довольна, если отличишься ласкою и послушанием. Скоро придет один господин, будь с ним вежлива и любезна – он очень богат, а деньги имеют великое значение в жизни! С деньгами все можно сделать, им все подвластно, за деньги можно купить и любовь, и роскошь, и дружбу, и счастье, этот господин очень богат! Но помни, таких господ надо принимать ласково!

Маргарита с удивлением слушала Паучиху, которая, спрятав свой мешок, принесла из соседней комнаты голубое шелковое платье и стала осматривать его со всех сторон перед окном.

– Это хорошо, что Роза никогда не испортит вещи, на этом платье, например, она не сделала ни одного пятнышка, прямо как с иголки, – бормотала она. – Платье это действительно прекрасное, чудный фасон! Впереди короче, а сзади длинный шлейф, притом настоящие кружева! Дитя мое, сними с себя свое черное платье, сложи его аккуратно и примерь вот это. Оно тебе наверняка понравится – это чистый шелк! Думаю, ты первый раз в жизни надеваешь шелковое платье?

Маргарита хотела спросить, почему она должна надеть это дорогое платье, но женская любовь к тряпкам взяла верх. Она быстро сняла с себя старое и начала надевать платье, поданное старухой. Паучиха помогала ей своими дрожащими костлявыми руками, и вскоре девушка окончила свой туалет.

Госпожа Робер зажгла лампу и с удовольствием смотрела, на прелестную Маргариту. Платье еще более оттеняло ее белокурые волосы, темно-голубые глаза с длинными ресницами, восхитительный рот с белыми зубами и подчеркивало стройность девушки. Смелый вырез позволял видеть ее чудные формы во всей их красоте.

Улыбавшаяся сгорбленная старуха поправляла костюм своей жертвы, чтобы та казалась еще соблазнительней!

В эту минуту послышался стук колес. Госпожа Робер прислушалась – экипаж остановился. Она поставила лампу на стол и зажгла еще свечу.

Маргарита стояла перед зеркалом и – это было простительное женское кокетство – с удовольствием осматривала чудное платье, не задумываясь о темных намерениях Паучихи. Она рассматривала материю и кружева, и ей казалось, что она каким-то чудом переродилась.

Послышался стук в дверь – Маргарита вздрогнула.

Паучиха отворила.

В дверях показалось – кровь застыла в жилах девушки – то же самое лицо, которое явилось перед ней в кустах; она не в состоянии была пошевельнуться.

Камергер Шлеве, серые глаза которого сладострастно заблестели при виде желанного «дикого цветка», как он ее называл, легко вошел в комнату, улыбаясь от удовольствия.

– Вот ты где, прекрасная Лорелея, маленькая сирена! – проговорил он, с нежностью глядя на испуганную девушку. – Как она прекрасна, даже лучше, чем при свете луны.

Человек подошел ближе, и Маргарита догадалась; что ее привели сюда для того, чтобы она сделалась его жертвой; теперь ей стало ясно, почему ее нарядили в голубое шелковое платье. Мучимая страхом, она искала, как убежать от приближавшегося врага. Бедная девушка чувствовала, что ей грозит гибель, но не видела выхода.

Паучиха, догадавшись, что Маргарита порывается бежать от знатного гостя, поспешила к двери, ведущей в соседнюю комнату, и встала перед ней, как бы предупреждая бегство девушки.

– Несносная девчонка! – шептала она, толкая Маргариту. – Я же тебе говорила, что ты должна быть ласкова и предупредительна! Знатный господин обращает на тебя свое благосклонное внимание! Уж простите ей эту глупость, – обратилась Паучиха к Шлеве. – Она изменится, это совершеннейшая невинность!