скачать книгу бесплатно
По комнате тут же поплыл тошнотворный запах лекарства, оцененный по достоинству меланхоличной обычно болонкой Риммы: резво соскочив со своего пуфика, та мигом принялась слизывать с пола пролитое, после чего резко завалилась на бок.
– Что творится! – запричитала поразительно громко для умирающей Римма. – Глеб, да сделай ты что-нибудь!
– А я даже скажу, что, – любезно добавила Анна Николаевна. – Ты, Глебушка, домой больше не приходи. Оставайся с мамкой – она тебе и попку подотрет, и женщину подложит… А вещи свои у консьержки найдешь. Счастливо оставаться.
Закончив этот, самый, должно быть, длинный спич за всю свою жизнь, Анна Николаевна гордо развернулась и вышла прочь из проклятой квартиры.
И чувствовала себя при этом Гераклом, свершившим все свои подвиги разом. Не меньше.
***
Мама ворвалась в квартиру как ураган. Я как раз накормила Тео кашей, после чего сын принялся за свой любимый компот. Поэтому зрителей у матери было двое – я, застывшая с пачкой влажных салфеток. И Теодор, забывший, что нужно сделать из кружки следующий глоток.
– Вы переезжаете ко мне! С Глебом я вас больше не оставлю!
Мама выдала эту тираду и вдруг помчалась в нашу спальню. Я проследовала за ней, убедившись, что Тео вновь занялся компотом.
По позвоночнику пробежал ледяной озноб. Глеб эту ночь спал на диване, куда я его и отправила, а утром, пока мы с Тео еще дремали, лежа вместе на кровати (почему-то казалось, что если оставлю сына спать одного, его у меня попросту заберут), уехал на работу.
Обычно мы с мужем созванивались во время его обеда, обменивались короткими новостями, которые никакой особой информации не несли, а потом я дожидалась его вечером и мы уже обсуждали, как и у кого прошел день. Однако за сегодняшний обеденный перерыв Глеб мне ожидаемо не позвонил.
И вот теперь, когда я начала посматривать на часы и ждать, что же произойдет с наступлением вечера, мама сделала мне сюрприз.
– Что ты делаешь? – удивленно воскликнула я, понимая, что она… собирает вещи Глеба.
Причем делает это с таким рвением, какого я от мамы ни разу не видела.
– Я сказала, вы переезжаете ко мне!
– Но это вещи Глеба!
Переваривая то, что сказала мама, я не понимала, что вообще творится. Конечно, никуда уезжать из собственной квартиры я не планировала. Во-первых, потому что здесь был мой дом. Во-вторых, по закону она была наполовину моей. Да, оформлена на мужа, но в случае развода я получила бы половину, ибо брачного контракта с Ланским не заключала. Да и родители помогли нам с покупкой, выделив на нее весьма внушительную сумму.
– А Глеб переезжает к Римме и Вымени.
Мои брови поползли наверх. Что имела в виду мама, я не поняла. Однако она, вдруг разом успокоившись и даже сникнув, вздохнула и пояснила:
– Я была у сватьи. И видела там твоего мужа с какой-то… женщиной.
Возникло ощущение, будто мне в грудь вогнали ледяную иглу размером со шпиль останкинской телебашни. Стало больно. Там, где сердце. Глеб действительно мне изменил, а я, как дура, все подспудно не верила в сказанные мужем убивающие слова.
– С какой-то женщиной? – выдавила из себя и схватилась за первую попавшуюся поверхность, оказавшуюся журнальным столиком.
– Оленька, господи… прости ты меня.
Она бросилась ко мне, помогла добрести до кровати, на краю которой мы и устроились. Мне казалось, что внутри в этот момент растекается что-то схожее с выжженной пустыней. Я верила безоговорочно в то, что мне сказала мама. Просто не было повода начать сомневаться, допытываться, искать правду. У Глеба действительно была другая.
– За что простить? – подняла я взгляд на мать.
Она сначала отшатнулась. Видимо, по моим глазам было ясно, что именно владеет мною в данный момент.
– За то, что вывалила на тебя все… вот так.
Я закусила нижнюю губу. До боли, чтобы отрезвиться. И, взяв себя в руки, велела:
– Расскажи все. Я должна понимать, с чем имею дело.
Держалась из последних сил, но именно они мне и были нужны для того, чтобы продолжать жить дальше.
История, прозвучавшая из уст матери, вышла короткой. Она старалась преподнести мне все легко, даже со смехом, однако мне было не до веселья. И Глеб, и та, которую мама обозвала гордым именем Вымя, и даже болонка Лулу, что порой казалась мне гораздо более значимой для свекрови, чем окружавшие ее близкие люди, – все это было таким гомерическим. Не относящимся к моей жизни.
– Ты сказала Глебу, что вещи он найдет у консьержки? – переспросила у мамы, поднимаясь на ноги.
– Да. Но если ты против…
– Я не против! Я только за. И да, мы с Тео переедем пока к тебе. Мне нужно время на то, чтобы прийти в себя.
Через полминуты мы начали собираться. Одежда Ланского взаправду переезжала к консьержке, а мы с Тео – к моей маме.
Я быстро оглядела квартиру, выходя из нее и бросая на окружающую обстановку быстрый взгляд, полный тоски. С какой любовью я обставляла наш с Глебом дом, с каким желанием сделать все идеально бросалась выбирать каждую мелочь, что делала жилище уютным. Тем, в которое хочется возвращаться изо дня в день. И вот оказалось, что все это никому не нужно. И что можно списать нечистоплотность Глеба на лишние сантиметры на боках его жены.
Смешно. Я ведь сама перебирала в памяти подруг, которые у меня имелись, и понимала, что они нашли бы сотню виноватых в случившемся. Только не Глеба.
Ты растолстела, вот он и ушел.
Ты стала не так краситься.
Ты не дала ему так, как он того хотел.
Все, что угодно, лишь бы выгородить мужика, как будто на него стоило молиться и бить земные поклоны за то, что он вообще на мне женился.
Но я ведь была не такой. Самодостаточная, привлекательная, красивая даже с тем «багажом», что имелся в виде лишних килограммов. Я была личностью, с которой все вокруг обязаны были считаться. И собиралась показать это прежде всего самой себе.
– Готова? – спросила мама, нажав кнопку лифта.
На руках ее восседал Тео, который, судя по всему, воспринял все как приключение. Я же положила одну руку на ручку чемодана, второй – придерживала дверь, не торопясь закрывать ее, понимая, что это отрежет меня от прошлой жизни навсегда.
– Готова! – откликнулась, но запереть замок в квартире не успела.
Двери лифта разошлись в стороны, перед нашими взорами возник Глеб Ланской собственной персоной.
– Не готова, – отрезал он и, взяв меня за руку, потащил домой.
Муж застал меня врасплох.
Я сумела сделать первый самостоятельный вдох и движение только тогда, когда уже оказалась внутри квартиры, которую было так трудно, но вместе с тем – так необходимо, покинуть.
Дверь захлопнулась за нами, отрезая от мамы и Тео, оставшихся на площадке. Оставляя вдвоем в слишком тесном пространстве, слишком интимной близости.
И снова – знакомые стены. И снова – мы внутри них. Привычная картина, расколовшаяся на две части, которые уже невозможно склеить.
– И куда собралась? – грубо, почти зло, поинтересовался Глеб.
От его тона во мне вспыхнул ответный гнев. Какое право он имел говорить со мной так – требовательно, раздраженно, после того, что наделал? Какого черта вообще позволял себе такие интонации, будто я была марионеткой, вдруг вышедшей из-под контроля кукловода?
Пришло горькое осознание: а ведь меня наверняка именно так и воспринимали годами. Что Глеб, что его мать. И всему виной – моя мягкость, моя уступчивость и желание сделать всем хорошо… Зачастую – себе же во вред.
– А ты уже все, чаев напился? – парировала в ответ. – Как торт, вкусный был?
Муж раздраженно выдохнул, выпустил из легких воздух со свистом, полным досады.
– Анна Николаевна все не так поняла.
– Да что ты? А как еще можно понять такую картину? Ты, смотрю, прекрасно устроился, Глеб: мама тебе уже и проституток сама на дом приводит! А свечку держит? А то мало ли ты не справишься сам, забудешь, куда тыкать?
Я сознавала, что говорю много лишнего, что меня несет на волнах обиды и злости и заносит уже чрезмерно. Но как еще можно было реагировать на все это?
– Божена – не проститутка! – огрызнулся муж.
Стало и смешно, и горько. Я нервно засмеялась, сознавая, что муж выгораживает передо мной постороннюю женщину. Заступается за нее так, как, возможно, никогда не заступался за меня.
Впрочем, для него она, возможно, была вовсе не посторонней?.. А главное – одобренной его мамой. Этакий госстандарт, под который я не подходила, как ни пыталась угодить всем годами.
– А кто, благотворительница? – фыркнула в ответ. – Спит с мужиками исключительно от широты души и прочих мест?
Лицо Глеба заметно перекосило. Показалось, что он сейчас наорет на меня, обложит очередными «комплиментами»…
Тем удивительнее было наблюдать, как он в итоге проглотил свою ярость и сдержанно ответил:
– Она – никто. Всего лишь дочь маминой подруги. Мы пересеклись случайно, она уже была там, когда я пришел.
– То есть изменяешь ты мне не с ней?
Вопрос застал его врасплох. Он так долго и мучительно подбирал ответ, что я ощутила, что даже не хочу его знать. Что бы он ни сказал – а факты оставались фактами. Наша жизнь больше никогда не будет прежней.
Хоть я и не могла отрицать, что до последнего надеялась, что все как-то объяснится, переменится, вернется на круги своя…
Глупо. Нужно было быть полной дурой, чтобы питать какие-то надежды после того, как муж самолично сказал, что изменяет.
Впрочем, это ничего не меняло. Ни моих намерений, ни моей решимости заставить себя уважать. Да, внутри болело, но эта боль делала меня даже сильнее. Прочнее. Решительнее.
– Я подаю на развод, – уведомила мужа.
Снова обвела взглядом знакомую обстановку, уже зная, что на этом точно все.
– Квартиру предлагаю продать. Я здесь жить не буду и не желаю, чтобы ты приводил своих баб туда, где я все обустраивала с такой…
Слово «любовь» буквально застряло в горле, ощущаясь сейчас, как насмешка, как что-то мифическое, чего никогда не было. Поэтому, сглотнув ком, я договорила:
– Туда, где я обустраивала все с такой надеждой на счастливое будущее.
– Развода не будет, – мрачно перебил муж. – Я же говорил уже…
– Это не тебе одному решать, – отрезала сухо. – Мы не в позапрошлом веке живем.
Развернувшись к выходу, я резко толкнула дверь, больше не желая продолжать этот бессмысленный разговор. Глеб мог кричать и грозиться чем угодно, но отобрать у меня ребенка ему будет не так-то просто. Как бы ни пыжился он сейчас.
– Я тебя не пущу, – донесся в спину голос мужа, и его рука вцепилась в мой локоть в последней отчаянной попытке удержать.
Дверь недовольно заворчала, распахиваясь и являя нашим взорам маму и Тео. Мамины глаза тут же устремились к моему лицу и на душе стало легче от того, какое волнение и переживание я увидела в ее взгляде.
Я не одна – и это было сейчас самым главным.
Повернувшись к мужу, я попыталась освободить руку от его хватки. Бросила устало и равнодушно:
– А зачем тебе держать разжиревшую жену? Иди к тем, кто тебя больше радует своим видом. Удачи.
Я сделала еще один рывок и наконец освободилась: от его рук-цепей, и вместе с тем – от пут всего того, то нас связывало еще так недавно.
Я уже нажала на кнопку лифта, когда вновь ощутила движение позади себя.
– Ты не можешь так просто уйти! – с неожиданной горячностью заявил Глеб.
В голосе его читалась растерянность, почти беспомощность. Как у ребенка, внезапно потерявшегося в шумной толпе и не понимающего, что делать дальше.
– Могу и уйду.
Я шагнула в раскрывшиеся двери лифта, но муж протиснулся следом за мной, мешая им закрыться.
Все происходящее превращалось в нелепую драму, достойную какого-нибудь дешевого сериала.
Но тут свою лепту внесла мама, удивив меня в очередной раз.
– Отстань от моей дочери!
С таким суровым выражением лица, какого я у нее никогда еще, кажется, не видела, она грозно замахнулась увесистой сумкой с вещами Глеба, которую мы собирались оставить у консьержки, и от всей души приложила этим грузом моему мужу по ногам.
Он яростно взвыл, невольно отступая от лифта, а мама быстро шмыгнула внутрь, увлекая за собой Тео, и нажала на кнопку первого этажа.
Лифт стремительно помчался вниз, унося меня прочь от прежней жизни.
***
– Тебе нужно развеяться! – решительно заявила Катя, придя ко мне на второй день моего добровольного заточения.
Ну как, заточения? Я просто сидела дома у мамы, почти никуда не выходя. Едва ела, почти не спала. Та моральная травма, что нанес мне Глеб, только-только давала о себе знать в ее полной мере. С одной стороны, я убедила себя, что восприняла этот удар стоически. С другой, понимала – ложь самой себе была уж очень очевидной.
– Я не хочу, – помотала головой и бросила быстрый взгляд на часы.
