скачать книгу бесплатно
– А!.. – Савелий Иванович досадливо разомкнул руки, бессильно положил их на ручки кресла: дескать, я вам о важном, а вы мне приводите в качестве доводов такие пустяки. – Сколько раз уже объяснял вам, Христина, что бюрократическому умопомышлению нет места в духовном царстве, в котором всё – дышит, всё – свободно! Ужели Бог – чиновник из собеса?
– Не знаю, кто такой Бог, но Он точно не чиновник из собеса, это верно, – пробормотал я. Савелий Иванович степенно, с удовлетворением кивнул и, огладив свою бороду, уставился на меня. Мол, сам со мной согласился – так что же?
Теперь они оба смотрели на меня: взгляд Кристины я чувствовал правой щекой. Хоть не было сказано, но в воздухе молчаливо повисло: мне с бывшей женой нужно примиряться (а мы разве ссорились?), может быть, даже и сходиться вновь, совершить какую-нибудь совместную паломническую поездку, припомнить и повиниться в «грехах юности» – и тогда нам Бог обоим «жизнь пошлёт» (откуда это?), и чего только нам не попустит, пожалуй, ещё и новыми детьми наградит, словно Иова, и старость наша через пару десятков лет окажется милой и радостной, а не одинокой, тоскливой и позорной. Все в этом кабинете, кроме меня, уже это поняли, и дело только за мной, упрямцем.
Думать при таком пристальном внимании к своей особе тяжело, но я задумался, даже закрыл глаза, пренебрегая нормами приличия. Всё в рассуждениях Мефодьева было не просто гладко, а, его же словами, едва ли не безупречно. Отчего не полностью безупречно?
Да оттого, понял я вдруг, что два года, пока я барахтался в своей чёрной тоске – да и не барахтался, просто плыл по течению, словно кусок дерева, – эта сидящая справа от меня женщина забыла о моём существовании напрочь. Поведение, для бывшей жены ничем не постыдное: до тех пор, пока она остаётся именно бывшей, нет у меня к ней никаких обид. А для вечной спутницы жизни, для той, с которой «Бог соединил, человек да не разлучает», как назвать такое поведение – предательством? «„Предательство“, – наверняка возразил бы мне Мефодьев, – слишком весомое слово, которым неприлично бросаться». Да и вообще, коль на то пошло, сам апостол Пётр предал Христа, но Христос после воскресения не погнушался Своим учеником. А лучше бы всего мне вместо рассуждений о предательстве перевернуть страницу и всех простить. Только разве прощают тех, кто даже пока ещё не постыдился за свой поступок, и разве много пользы в таком прощении?
Всё это я мог бы сказать напрямую – и слова прозвучали бы, конечно, неуместно обстановке, враждебно, злобно, гадко. Вместо этого я, открыв глаза, заговорил (откуда и взялась находчивость?):
– Дорогая Кристина, уважаемый Савелий Иванович! Мне, пока сидел и слушал вас, пришла на ум одна сказка. Вы готовы её послушать?
– Сделайте одолжение, – улыбнулся Мефодьев.
– Спасибо! – поблагодарил я его. – Моя сказка будет сказкой про барона Мюнхгаузена.
Жил да был на свете барон Мюнхгаузен, и, устав от холостяцкой жизни, женился он однажды на дочери одного убитого на дуэли русского подпоручика. В замок, где он поселился вместе с женой, на восьмой год их брака попала молния и расколола его надвое. Барон Мюнхгаузен, который как раз сидел на балконе, полетел с того балкона вверх тормашками и очутился в болоте. «Ну вот, как неприятно! – заметила баронесса. – Был ты бароном, а стал жабой. Соберу-ка я вещи да поеду в Баден-Баден!» «А что же делать мне?» – проквакал бывший барон, и то, голос его теперь сильно смахивал на жабий. «Тебе? Вытаскивай сам себя за волосы, как уже однажды делал!» И баронесса пропала: поминай как звали. А Мюнхгаузен продолжал сидеть по шею в болотной жиже.
Брела через ту местность говорливая цыганка, размахивая своей пёстрой восьмицветной шалью, и, попросив вознаграждение вперёд, протянула ему руку, но не вытащила его из тины. Проходила колдунья – обитательница кладбища, но тоже не помогла. Наконец, шла мимо простая крестьянка в лоскутной юбке – и подала бывшему барону стакан воды. Набравшись сил от её воды, Мюнхгаузен кое-как вылез из болота, и, хоть всё ещё стоит на его краю, стал из хвороста складывать себе шалаш. Выбившись из сил, в этом шалаше он и уснул.
Кого же он увидел, выйдя из своего шалаша поутру? Баронессу, сидевшую на чемодане!
«Мудрая птица сова, которая обитает в развалинах часовни, поведала мне, что супруги должны быть вместе, – сказала ему баронесса. – Зачем тебе этот гадкий шалаш? Ещё не поздно починить наш замок».
«Правда? – поразился барон. – Хорошие и мудрые слова. А где же ты была, дорогуша, когда я сидел в болоте и с каждым днём всё больше становился похожим на жабу?»
Конец этой сказки не дописан: здесь мы оставляем наших героев. И здесь, уважаемый Савелий Иванович, я тоже вынужден вас оставить. Извините, дела!
Встав, я протянул руку Мефодьеву, рукопожатие которого при прощанье уже не было таким хватким, и сам он выглядел слегка сконфуженным. Смутилась ли Кристина, не знаю: на неё я, уходя, даже не посмотрел. Мне, с одной стороны, было неловко за этот бесцеремонный уход, с другой стороны, я всё ещё на неё сердился.
4
Обедая в столовой в торговом центре (обычный мой способ пообедать, когда лень было готовить, а лень было частенько), я пытался понять, за что же именно так рассердился на них обоих. Случись это всё полгода, даже месяц назад, я бы послушно кивал всем катехизическим поучениям Савелия и соглашался бы с каждым словом. Что-то изменилось во мне, что-то сдвинулось с места, и причиной была мастер по шитью игрушек, больше некому (не Делия же Вячеславовна!). Почему? Неужели очаровала меня моя «простая крестьянка», приглянулась как женщина? Кажется, нет: ведь и сегодня я с грустным удовольствием отметил про себя, как в Кристине до сих пор много женственности, притягательности, изящества. Правда, она и моложе меня на два года…
Не повинилась моя баронесса за то, что уехала в Баден-Баден, оставив меня сидеть в болоте, и потому я на неё сердился? Что же, выходит, за последний месяц рассердился окончательно? Так ещё повинилась бы, может быть, даже сегодня – а я и времени ей не дал…
Были съедены оба блюда и выпит компот, когда я вдруг понял: дело в том, что все мы трое, включая даже и Мефодьева, и уж, конечно, не исключая меня, – обычные люди, а моя новая знакомая – сверхобычная. Попробовав на вкус сверхобычного, уже не хочется возвращаться в заурядность. «Вкушая, вкусих мало мёда…» Откуда это? Кажется, эпиграф к «Мцыри». Мира любила «Мцыри»… А прав ли я, думая про её сверхобычность, или вижу её на пустом месте?
Я набрал номер Дарьи Аркадьевны, но трубку на другом конце номера не взяли. Тогда, сам дивясь на себя и свою бесцеремонность, я сел в свою «рабочую лошадку» и через полчаса стоял у калитки её дачного участка.
Калитка, против ожидания, оказалась не запертой. «Я всего лишь обойду вокруг дома, чтобы убедиться, что с ней всё хорошо, – сказал я себе. – Даже стучать в дверь не буду».
Но стучать и не потребовалось: сделав всего десяток шагов, я вдруг увидел Дарью.
Она, сидевшая на коленях в траве, кивнула мне, слабо улыбаясь, и пригласила меня подойти жестом, каким гладила бы невидимую собаку. Я понял, что могу приблизиться, но осторожно, тихо – так и поступил. Присел рядом с ней на корточки.
В траве сидел ёж.
– Я траву косила и наткнулась на него, – вполголоса пояснила Дарья Аркадьевна, опустив приветствие, будто видела меня четверть часа назад. – Не бойтесь, не повредила! Кажется, это ежиха, и, кажется, беременная… Кормлю яблочными огрызками и морковной ботвой.
И верно: ежиха, не боясь, брала огрызки с её руки.
– Потому и не убегает, что беременная, – сообразил я.
– Да, – подтвердила Дарья, – верней, не совсем. Я её попросила не уходить.
Я посмотрел на свою новую знакомую примерно так, как взрослые смотрят на ребёнка. Она перехватила мой взгляд. Спросила:
– Сомневаетесь в том, что выкормлю?
– Не то чтобы сомневаюсь… (Я, конечно, сомневался: в том, что ежиха послушала её просьбу, да и в нужности всей затеи, показавшейся мне дамской прихотью вроде кормления уток зимой.)
– Может быть, и не выкормлю, – легко согласилась она. – Я ведь не ежиный заводчик, или как их там называют… Ну, если не справлюсь, то не судьба.
Я устыдился: пока я бесполезно умничал о том, что она предаётся лишней сентиментальности, она делала маленькое, но вещественное дело, кормила ежа.
– Пойдёмте пересядем под можжевельник, а то вы не садитесь на колени и скоро устанете, – предложила Дарья. – Там и лавочки есть, целых две.
– Я потому не сажусь на колени, что клещей боюсь, – пояснил я по пути к высокому, выше дома, можжевельнику. – А совсем не из брезгливости.
– Здесь не бывает клещей, – ответила собеседница. – Ни разу ни одного не видела.
– Что так? – полюбопытствовал я.
– Пижмы много, полыни, они не любят. Я не сажала, сами насеялись… И вообще, Олег Валерьевич: пока вы здесь, с вами ничего дурного не случится. Обещаю.
– Можно без отчества… Какие скамейки симпатичные!
– Их ещё Принц ставил, – пояснили мне. – Или даже его отец.
– Отец Маленького принца? – переспросил я, улыбаясь. – Сент-Экзюпери?
– Нет, вы меня не понимаете… Что, думаете, я из ума выжила? С ежом разговариваю, скамейки у меня принцы ставят…
– Господь с вами, Дарья Аркадьевна! – испугался я. – Ничего я такого не думал… Просто что мне вообще предполагать, если вы ничего не рассказываете про своего Принца? Обещали ведь при случае.
– Меня тоже можно без отчества… Так вы и не спрашивали!
– Сейчас спрашиваю.
– Лучше я первая спрошу: вы, наверное, не просто так приехали? Вы… посоветоваться хотели?
– Верно – и снова вы читаете мысли!
– Неправда, неправда, зачем смущаете девушку? Рассказывайте, что у вас стряслось! Только подождите: схожу в дом, возьму плед. Вам принести другой, не нужен? Холодный июнь, не припомню такого.
Хозяйка дома быстро вернулась и, укутавшись в плед, уставила на меня свои внимательные зелёные глаза.
5
Я вкратце пересказал все события той субботы, начиная с письма Карлуши и заканчивая сказкой про барона Мюнхгаузена, скормленной Мефодьеву и рабе Божией Кристине. Слушая мою сказку, Дарья с трудом удерживалась от улыбки.
– Что? – покаянно спросил я, закончив. – Вы считаете, что я дурно поступил?
– Ничего я не считаю, ничегошеньки…
– Мне нужно было дать ей шанс?
Дарья пожала плечами – или, может быть, просто зябко передёрнула ими.
– Давать или не давать ей шанса, вы уж, пожалуйста, сами решите: я не сводница и не разлучница. Но сказки рассказывать вы умеете!
– Уж не знаю, радоваться или огорчаться… А про Карлушу что скажете?
– Напишите мальчишке, найдите ласковое слово, – серьёзно посоветовала мастерица. – Глядишь, и доброе дело сделаете. Сколько ему, говорите: шестнадцать? Как нужно человеку в шестнадцать-семнадцать лет такое слово! Мне самой было только семнадцать лет, когда…
– Когда?
– …Когда я услышала такое слово – и больше, чем одно слово, гораздо больше!
– От того, кого вы называете Принцем?
– От кого же ещё? Но я… лучше расскажу вам сказку, хорошо? Мне, во-первых, понравилась ваша. Во-вторых, хочется знать, как много вы угадаете в моей и что поймёте…
Сказка о Принце и Розе
В некотором царстве, в некотором государстве имелся Сад, а в нём – цветочная Клумба.
Сад регулярно навещали Садовники: они формировали кусты своими ножницами и исправно вносили в землю нужное количество перегноя и минеральных веществ. По-научному их труд назывался питанием стебля, или «оси», иначе говоря, «в-ось-питанием». Цветы томились, обсуждали новости Клумбы, плели свои мелкие интрижки. Так делают все цветы испокон веку. Наши Цветы, почти все, только-только готовились цвести, а цветку перед цветением лезет в его очаровательную головку много глупостей.
Росла в том саду прекрасная, ещё не раскрывшаяся Роза…
– …И этой Розой, конечно, были вы!
– С чего это вы взяли? – Дарья почти обиделась. – Не была я Розой никогда, ни единого дня в своей жизни! Я была на той клумбе куда более скромным цветком… И вообще: если вы будете прерывать, я перестану рассказывать!
– …Роза – и к нашей Розе повадился прилетать большой чёрный Жук.
«Я вовсе не Жук, – заявлял Жук. – Я – Шмель! Всем прочим я не понятен, но ты – особенная, и ты будешь моей избранницей!»
Другие Цветы качали головками, видя такое безобразие, но Садовникам жаловаться не спешили.
Выросло на той клумбе и ещё одно растение с двумя бутонами на двух разных стеблях от одного корня. Первый бутон уже раскрылся, и каждый видел, что перед ним – обыкновенный Василёк, с осуждением поглядывающий на другие цветы за их «излишнюю красивость». А второй никак не хотел раскрываться. Внутри второго бутона таился Страстоцвет. Как попал Страстоцвет в холодную северную страну? Отчего вырос от одного с Васильком корня? Бог весть! Сказка об этом не говорит.
Так продолжалось до тех пор, пока в Сад не пришёл Принц.
Явился он в простом фартуке Садовника, из тех, что щёлкают своими ножницами и вносят в землю скучное в-ось-питание. Но Роза услышала шаги Принца – и затрепетала.
Опознал Принца и Жук – и каждый день жужжал всё громче, всё недовольней. Жук ревниво наблюдал за Розой, а та цвела всё пышнее и пышнее.
Одной весенней ночью Роза призналась Жуку, что любит Принца. На следующий день Жук устроил на Клумбе большой переполох, когда смыл свои жёлтые полоски и гордо заявил: он – не полезный Шмель, а вредоносное насекомое, которое сознательно подгрызает молодые побеги!
Цветы так разбушевались, обсуждая новости, что Розе пришлось бы несладко – если бы Принц осторожно не выкопал её и не отнёс в свой Замок.
Поздним вечером того же дня Роза вернулась в Сад, но злоязычные и завистливые Цветы – Василёк среди них был первым – успели пожаловаться на «похитителя» Главному Садовнику. Главный Садовник решил, что Принца следует изгнать из Сада. Розу её владельцы во избежание новых «краж» переместили в отдалённую оранжерею.
Принц снял свой фартук Садовника и приготовился уйти. Все цветы легли спать под действием навевающего сон тумана.
Но проснулся Страстоцвет, развернул свои лепестки в первый раз и, как было предсказано, уронил блестящую слезу.
«Я не могу быть вашей Розой, да и не хотела бы, – прошептал Страстоцвет. – Но я, как и Роза, знаю, кто вы. Ваше высочество! Позвольте мне быть рядом!»
Тогда Принц волшебным образом отделил Страстоцвет от корня, переместил его в Тайное Убежище и обратил в своего Лиса – ибо так заведено от века, что у каждого Принца есть свой Лис, и никакие законы на свете не способны этому противостоять, включая законы природы. Никто не спохватился о том, что на одном из растений пропал один невзрачный бутон.
Целый месяц Лис оставался у ног Принца, поучаясь царственным наукам.
После же Принц вернулся на свою планету – ведь этим заканчивают все Принцы. Лис же переместился в Замок – тот, где один вечер пребывала Роза.
Так заканчивается сказка.
6
– Ваша сказка звучит чудесно! – признался я. – Только, боюсь, я мало в ней понял…
– Ну, расскажите же, что поняли!
– Попробую… Сад с цветами – это ведь какое-то… образовательное учреждение?
– Угадали! Православная гимназия.
– Что ж, это было несложно… Страстоцвет – вы сами, а Василёк – ваша родственница – верно?
– Верно! Ольга, двоюродная сестра.
– Роза – общепризнанная красавица вашего класса?
– Красавица, так и есть, правда, не знаю, общепризнанная ли… Я ей просто любовалась,[4 - авторская запятая (прим. авт.)] и радовалась за неё! Про других не скажу. Православные девушки имеют, как правило, все изъяны обычных молодых девушек вроде зависти, а сверху добавляется дешёвое, начётническое усвоение своей веры. Оттого красота в нашем одиннадцатом классе была немодной, красивые девушки не обсуждались больше прочих, никто им не подражал…
– В этом, пожалуй, есть и достоинство, а не только недостаток, как думаете? – перебил я.
– Да, – легко согласилась Дарья. – Есть, конечно, и достоинство.
– Красавицу в самом деле звали Розой?
– Да что вы! Немодное имя, что четырнадцать лет назад, что сейчас.
– А настоящего имени Розы вы мне не откроете?
